С. Пшибышевски. Дети сатаны, глава 8

II.

   Вроньски протёр глаза. Нет, это был не сон! У печи в самом деле сидел незнакомец. Обескураженный Вроньски вперил в него оторопевший вгляд и напрасно пытался собраться с мыслями.
   Два взгляда встретились. Незнакомец поднялся и приблизился к кровати.
   — Я Ботко,— дружелюбно представился он.— Впрочем, вы знаете меня заочно. Я было стучался, но вы, похоже, не расслышали меня: должно быть спали. Я вошёл очень осторожно!.. Что нового? Мне сказали, что вы очень больны.
   Услышав имя, Вроньски содрогнулся– и мгновенно пришёл в себя. Мозг его особенно прояснился, но внезапная тревога приструнила нервы: Вроньскому почудилось, что из тюремного карцера незнакомец поведёт его на казнь. С неколебимой, мучительной уверенность он ощутил осуществление собственных призрачных фантазий.
  — Мне кажется, вы очень расстроены, господин Вронски. Должно быть, вы столь внезапно проснулись, что никак не можете прийти в себя.
  — Да... я... я... знаю... Прошу прощения... болен...
  Вроньски совсем стушевался.
  Настало долгое молчание.
  С придирчивым вниманием Ботко осмотрел комнату.
  — Помещение слишком сырое. Грибок на стенах есть уже достаточный повод...
  — Этот дом принадлежит мне,— Вроньски наконец взял себя в руки, — единственное наследство покойного отца.
  — И вы в нём обитаете?
  — Именно. Никто иной в нём не поселился бы,— Вроньски нетерпеливо махнул рукой, подошёл к столу и выпил водки.
  Вдруг ему пришло на ум, что никогда прежде он не был столь неестественно скованным. К чёрту робость! Он недоверчиво взглянул на Ботка, который словно ничего не замечал.
  — Ров перед вашим домом доходит ли до самой ратуши?— неожиданно осведомился Ботко.— Я заметил мосток на одной из боковых улиц...
  Неприятно застигнутый гостем врасплох, Вроньски старался скрыть неудержимую дрожь.
  — Да, почти до самой ратуши. Вы спросили о ней... Вы, конечно, заметили, что ров там густо зарос кустами...
  — Конечно заметил,— незнакомец ответил любезным взглядом и улыбкой.
  — В нём можно надёжно укрыться... Мне кажется, что рвом возможно безопасно  проследовать...
  — Действительно.
  — ...проследовать известного вам моста.
  Вроньски наконец успокоился. Фантазия его заработала.
  — Думаю, что лучше всего пройти под мостом. Высокие голые стены с обеих сторон– вы заметили?
  — Совершенно верно.
  — Итак, невидимым можно подкрасться до самой садовой стены ратуши...
  Ботко прервал реплику Вроньского:
  — Пожалу, чай готов!
  Он налил себе чаю.
  — Вы учились в универститете Цюриха?
  — Да, несколько лет.
  — И верно вращались в революционных кругах?
  — Да, был секретарём «Свободы».
  Вронский сказал это почти с гордостью, радостно возбудясь. Заметил он однако, что гордость его выглядит ребяческой– и с неприязнью взглянул на Ботка. Тот же сохранил прежнюю свою спокойную серьёзность.
  — Однажды видел я вас в клубе.
  — Вот как?
  — Ваша речь восхитила меня. Вы представили тогда необычайно понравившуюся мне идею. Дескать, надо записываться в духовные семинарии, поскольку лишь ксёндзы на селе могут оказать влияние на народ и понемногу пропагандировать революционные настроения. Да, это идеальное средство. Не правда ли?
Вы имели в виду коммунистические принципы первых христиан, которые можно привить народу? Верно же?
  — Да.
  — Вы ещё сослались на ксёндза Пётра Шчигенного...
  — Да. Но он был неумел. А в общем мысль была не моя. Нечто подобное приходило мне на ум, но я позаимствовал у Гордона оформленную идею.
  — Не важно. Подобные идеи витают в воздухе. Ваш порядок и средства достижения убедили меня в том, что вы серьёзно поработали над планом.
  — Я хотел было стать священником.
  — Таково ваше намерение?
  — Я обречён на смерть.
  — Неужели вы столь безнадёжны?
  Вроньски неприязненно взглянул на гостя.
  — Оставим это! Приступимте к сути нашего дела.
  — Но в этом нет необходимости. Я вижу, вы очень старательно обдумали все детали.
  Вроньски с пущей неприязнью взглянул на такого спокойного, серьзного и учтивого гостя.
  — Вы занимались также археологией,— подумав, заметил Ботко. — У Гордона я видел одну из ваших исторических работ, об истории здешнего монастыря.
  Вроньски ободрился.
  — И вы работали в нашем архиве? Похоже, он весьма богат. И он располагается в ратуше?
  — Неужели?
  — Ну, может быть, и там находятся ценные документы?..
  — Однозначно нет! В ратуше лежат ничего не стоящие бумаги... Кипы актов там, наверху... Я подумал было облить всё керосином...
  Вроньски злобно ухмыльнулся.
  — Снилось мне... И это вы желали узнать?
  — Нет! Но хорошо бы доставить горючее... Впрочем, вы отыщете его на месте.
  Вроньски задрожал. Его поразило то, что сон понемногу сбывался... Кровь ударила в голову: Вроньски ощутил подступающую горячку.
  — Эти псы убили меня!— внезапно закричал он.— Теперь я им воздам. Я должен им отомстить! Не правда ли? Не правда? Разве жажда мести не благороднейшее чувство?! В пику мещанской добродетели! Ещё час назад я был тревожен. Проклятая обещественная мораль въелась в мои нервы. Но тот Бог, кто могуч презреть тревогу. Презреть её так, что она исчезнет без следа. Вы видите, как я борюсь с паникой и побеждаю её. Ницше на бумаге перечеканил ценности, а я их переборол в себе. Я желаю зла, так называемого зла, с тем же естественным убеждением, с которым Мачек или Войтек хотят добра. И я не успокоюсь, пока не сожгу чёртову дюжину хижин– совершенно спокойно и с чистой совестью, словно нищему даю кусок хлеба! Вот чего я желаю, ты понял?!
Он сел на кровать и увидел всё быстрее вертящиеся вокруг головы Ботки огненные нимбы. Наконец и Ботко закружился у Вроньского на виду. Его больной мозг совершенно обессилел.
   — Вам плохо?
   — Нет, нет! Но сколь элегантно вы одеты!
   — Я не должен быть замечен,— улыбнулся Ботко.— Элегантно одетый госполин не привлекает внимания. Да вы измучились, вам нужен покой.
   — Нет, отнюдь!
   Наступило долгое молчание.
   — А вы обратили внимание на особняк над озером?
   — Гм...
   Вроньски потёр лоб.
   — Видите ли... Не знаю, откуда пришла эта мысль. Великолепная, неслыханная мысль! мысль, которая до меня никому не приходила в голову.
   Он схватил Ботку за плечо.
   — А вы знаете, отчего придётся мне умереть? Пойймите же: из-за ста марок! Без сотни марок мне остаётся сдохнуть.
   — Вот как?!
   — Я подхватил было инфлюэнцу, которая перешла в воспаление лёгких. Мне потребовалось лечь в больницу, о чём я написал владельцу особняка. Знаете, что он мне ответил? Дескать, нет у него ста марок. Ха-ха-ха! Теперь отомщу я ему! Там лежат его сокровища... Отомщусь я! Все обязаны учиться мести. Она должна стать нашим сильнейшим инстинктом. Утописты желают счастья! Я жажду мести! Она станет моим счастьем.
   — И что затем с вами стало?
   — Гордон прислал мне денег, когда я начал кашлять кровью.
   Настало молчание...
   — Итак, по сути! Моя идея... моя великолепная идея... Или вы полагаете, что я тут понемногу сгнию? Хе-хе... Довольно! В том особняке одним броском в море огня.
   Вроньски зашептал.
   — Понимаете ли вы, что значат два метра мёрзлой земли поверх гроба? Нет, много хуже: комья разобьют гроб, к тому же... хе-хе-хе, поймите же: они раздавят моё тело!
   Ботко молчал.
   — Вы понимаете?
   — Да, понимаю.
   Снова наступило молчание.
   — Значит, вы намерились погибнуть в пламени?.. Там, в особняке.
   — Да.
   Ботко встал и от всего сердца пожал руку хозяина.
   Вронски одрнул себя в ярости и стыде за то, что столь просто открыл свою подноготную неудобному визитёру, который скорей бы ушёл.
   — За меня не пугайтесь,— грубо бросил он Ботке.
   — О вы так мнительны!— Ботко улыбнулсяю.— Нам бы побольше таких как вы. Ноябрьский снег недолог: он уже обмяк и скоро растает.
   Вроньски вспомнил, что и снег ему было приснился.
   — Пока блестит...— из глубоко задумчивости отозвался он.
   — Не особенно. Однако, остаются следы!..
   Вроньскому позакалось, что Ботко смотрит на него со скрытой насмешкой и с презрительной миной. Словно на сопляка.
   — Вы держите меня за дурака?— с ненавистью спросил он.
   — Боже, какой вы мнительный. Я несказанно рад нашему очному знакомству. Не думайте так обо мне, совершенно искреннем. До свидания. Вскоре к вам наведается Гордон.

Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы