Сродники

Мать

При храме выросла девочка.
Девочке – четырнадцать.
Как по-нашему – с игрушками бы возиться…
А у нее – звезда, сияющая над пещерой,
и воловьи ясли.
У нее – злато, ливан и смирна,
дары волхвов.
И у нее на коленях – сын.
Пахнущий молоком, сонный.
Забыться бы и баюкать…
Но она уже видит,
что все болящие,
хромые и скорбные,
убогие, сирые, прокаженные,
все, перемолотые в жерновах вечной войны,
испепеленные ненавистью,
истомленные и нагие,
захлебываясь кровью в свой смертный час,
будут протягивать руки к ней
и просить: «Спаси нас,
Мати!»
Девочке недреманно
От века до века молиться.
Поэтому я леплю к Рождеству
вместо ладанных кругляшей
и свечей медвяных
яркую, невиданную пряничную лошадку,
тихо кладу ее в ясли:
«Держи, потешься!»

Сын

У нас в тридцать три
бородатые мальчики деловито болтают
о мусорном бизнесе.
Позови их на крест –
чего доброго, завизжат побитыми собачонками,
в суд по правам человека начнут звонить…
А Он взошел –
уже не юнец, но еще романтик –
неброско, нецарственно, неэффектно,
с разбойниками позор деля.
Лишь тихой своей,
маленькой матушке прошептал:
«Не рыдай Мене».
И за всех,
кто не может бодрствовать от печали,
в страхе лепечет: «Не знаю Его»,
растерян и сиротлив,
за всех, кому бы чудес и знамений,
великого царства, позолоченных риз,
а кому – просто бы хлеба,
да ребеночек бы не болел,
на коленях баюкает Сына,
словно живого,
Скорбящая Приснодева.

Я

Мои тридцать три
уже плюхнулись в Лету,
никого особенно не впечатлив.
И жирок нарос,
и подвиг уже не сладок.
И Твой крест не осилю,
только охну по-бабьи,
скорчусь: нет, пупок надорву…
Рожей заштопанной
кота иногда пугаю.
Да сережка в носу,
да рваные джинсы…
И волосы коротки,
чтобы ноги Тебе отереть.
А всё мнится – иду сквозь дрожащее марево,
Чувствуя на пересохших губах песок,
в Вышний град, в дом Отца,
потому что должна найти Тебя.
Не пшеница я. Злостное терние.
Справедливости ради – меня в огонь.
Но Ты помнишь – cе Мати моя,
И се Отец мой.
Протяни же мне руку, Брате мой,
не остави мене блуждать.