Так и будет

послышалось хлюпкое что-то.
небо снова бьется в истерике так, что от ветра растения гнутся.
я выбираю между вином и телеком, как следствие беру в руки штопор,
смотрю на очередной черновик и он кажется куцым.

наверное, я червив.
наверное, мой мир начал сжиматься,
а за ним кругозор и словарный запас.
я таращусь на дрожащие пальцы
и не могу ничего сказать.

видимо, просто не хочется.

вспомнилось: идя по улице, встречая то ямы, то лужи,
сутулился, ненароком оценивал их глубину.
я тоже выкопал для себя одну.
правда, она значительно глубже.

небрежный очерк оконтурит отчаявшийся силуэт,
что не вписывается не то что в жизни, но уже и в двери.
но, если счастье содержится в вере,
то счастья во мне нет.

пара новых деталей, вот уже, колени к груди поджав,
лежит горстью событий истерзанная душа.
и, если автор у работы должен быть обязательно,
то работа эта самостоятельная.

знаешь же, слова нужные часто вертятся на языке,
но никак не смеют сорваться с губ.
ты же видишь: этот мир приучает оставаться никем,
но я, почему-то, так не могу.

глупышка, мы стали с тобою порознь.
и дело не в том, что что-то нужно было менять.
пока я пытался раскрыться тебе как личность,
ты искала во мне собирательный образ:
кого-то отличного,
отличного от меня.

давай, пей и смейся! ты и я - мы дети мира.
мы ведь начали новый круг,
мы так много всего запланировали.
и все забросим к утру.

ещё вспомнилось, как сидел у берега и смотрел на приливы,
ощущая наконец покой внутри и вокруг,
рука к руке ненароком тянулась ретиво
и нащупывала пустоту.

право, я не знаю, кому ещё это интересно -
слушать очередной отголосок терзания вечного.
столько слов из себя выжимал,
стоя на этих рельсах.

видимо, больше нечего.