ССС

САМ СЕБЕ СЛЕДОПЫТ
или
ПЯТЬ ШАГОВ В ТРЁХ СОСНАХ

(поэма)

Дюше Михайлову с чувством глубокого У
                Весельчак

часть первая (из пяти)

Как всё начиналось, не помню - врать не буду. Но на этот счет есть дошедшие до меня достоверные свидетельства. Из них следует, что мама собиралась казнить нарушившего цикл слизня. Записалась уже на аборт, но в ночь перед намеченным торжеством свободы над природой от внезапного обширного инфаркта умер её отец, и моя бессмысленно-беспощадная жизнь открыла счёт своим победам. Противник внезапно сдался. Казнь была отложена. Впрочем, не надолго. В положенный срок свободный женский организм решил взять реванш. Успешно. Я был задушен. Причина смерти - родовая асфиксия. Но тут против сочинителя медкарты выступила группа первокурсниц, которым передали мой синий трупик для отработки навыков реанимации. Наша взяла, и три милых девушки получили свои автоматы. Мой первый вдох принёс несомненную пользу людям. Не всякий герой может похвастать столь удачным стартом.

В начале человеческой жизни нет почти ничего обычного. Даже свежая мамкина сися с непривычки на вкус каждый раз, как новая. А уж травы и твари, типа одуванчиков и воробьёв, подавно. Помню, как мы с папой клеим номер на дверь нашей новой квартиры. Мне один и девять, квартира девятнадцать - папа так и сказал. Густой белый клей приятно пахнет чем-то похожим на маму. "Сын, прижми!" - давлю главным пальцем единицу, блестящую, как запрещённые мне монетки. Цифра скользит. Папа звонко целует меня в ухо и голова наполняется оглушительно радостной тишиной. Номер до сих пор читается криво, что периодически радует.

Мои младенческие воспоминания, как положено по природе, отрывочны и непоследовательны. Первое большое и связнное – поездка летом 1978 года на турбазу "Маяк". Еду на батиной шее. Точно знаю, зачем ему такие большие, красные уши. Настоящий дремучий лес, совсем не похожий на привычный, прозрачный парк, таит в душистой чаще неведомые малинники, муравейники, лягужатники и прочие заманушные тайны. Я умею считать до пяти, но по дороге до пяти считать нечего. Зато, на базе сразу есть что - сам "Маяк" трёхэтажный. Раз. Два. Три. Нам туда надо за постельным бельём, гремучим бронетазиком и гранёным графином, который доверено нести мне. Мы идём жить в синий дом у самой Устманки. Она речка. Познакомимся после обеда.

Обед в турбазной трапезной ничем не похож на то, что называется этим словом дома. Столов много, но я могу их все сосчитать до пяти, потому что построены они в пять рядов. Третий в крайнем справа - наш. Кушать подано! Харчо - это обжигающий суп из которого, по словам папы, сбежал тот, кого в нём варили. Молодец, что сбежал, не то пришлось бы и его есть. На второе - ленивые голубцы, которым, как объяснила мама, лень заворачиваться в капустные листья. Вкусно. На третье - толстые, теплые сметанистые оладьи с кровью - это счастье со слезами на глазах! Прокусил от восторга губу. Сильно. Но поплакал совсем чуть-чуть. И утешный компот из сухофруктов с дикой грушей - навсегда.

Речка Устманка сначала показалась похожей на улицу Маршака после вчерашней грозы, только вместо машин по ней плылавали разноцветные катамараны и лодки. Папе досталась синяя лодка номер 19 и вёсла, мне - место вперёд смотрящего, маме - капитаньская скамейка за моей спиной. И направлялись мы через лилейную заводь до теневитинской поляны за капитаньским венком, который, как известно, плетётся из зверобоя и мяты. За первым же поворотом нас встретил строй белейших нимфей величиной с графин. Листья не меньше крышки компотного бака. И с каждого листа таращатся узорчатые сигнальные лягвы. От нашего манёвра строй дрогнул и лягвы хором нырнули, чтобы доложить о нас на самое дно. Тут я сразу понял, чем речка Устманка отличается от заливной улицы Маршака. Улица - она вся снаружи, а у реки внутри - глубина, сущность, живущая своих обитателей, взаправдашняя живая вода. Совсем скоро я узнал, в какую сторону эта сущность течёт.

На отмели глубина лилейной заводи мне чуть выше пупка. Тут у самой поверхности над светлым песчаным дном мечутся стайки полупрозрачных солнечных мальков. Если шагать осторожно, под ногой обязательно защекотится маленькая в серых крапинках рыбка с удивлённым лицом. Её легко поймать, зачерпнув песок горстью, и можно хорошо рассмотреть, промыв в сетчатой панаме. Я поймал пять. Рассмотрел и решил отпустить подальше от пляжа, где их непременно опять поймают другие, менее гуманные мальчишки. Зашёл по плечи и притопил панаму с рыбёшками. Те сразу поняли, что свободны и в один миг растворились. На краю илистого придонного сумрака шевельнул клешнями рак. Я сразу вспомнил, кто это, потому что в моей любимой книжке-азбуке про него была буква эр. Чудовище попятилось в сумрак, и я нырнул за ним в текущую вниз глубину. Не догнал. Я это понял, когда вдох закончился, и Устманка хлынула в лёгкие навстречу беззвучному крику. Отец вынул меня из омута практически сразу. Он наблюдал за мной шагов с десяти. Вытряхнул лишнее, вытер пушистым полотенцем, поцеловал в нос, спросил сурово: "Ну что, нахлебался глубины?!" - и чуть мягче - "Кого ловил? Где добыча?" "Рака ловил. Он в Азбуке." Через год, к пяти я уже бегло читал. Но здесь пока не про это.