Глава Летучая мышь

                *    *    *

     Когда-то в центре Казани располагалась большая гостиница. Называлась она «Музуровские номера» и после революции была превращена в огромную трехэтажную коммуналку. Сотни семей, населявших ее, словно муравьи муравейник, пережили вместе со всей страной все ее испытания и беды, изредка скрашиваемые маленькими радостями. В годы новейшей истории гостиницу пытались реконструировать – долго сиротливо стояла одна ее стена, но и она вскоре рухнула. Сейчас на месте гостиницы высится современный торговый центр под названием «Кольцо». А напротив бывших моих окон – памятник историку Льву Гумилеву, сыну двух великих поэтов.


                Маргарите и Виктору –
                моим родителям

А где же дом?..
               мой дом?..
                Одна стена,
фасадом выходящая на площадь.
В проемах окон улица видна:
привычно в лужах облака полощет.

Привычный бег трамваев на Кольце
и проводов привычных перекличка...
Вот только дома облик непривычный –
с гримасой боли на слепом лице.

Зачем пришла на это пепелище
с тобою, друг?
              Зачем пришла сюда?
Сказать по правде, каждый детство ищет
в оставленных любимых городах...

Ты молча ждешь, когда я возвращусь
из прошлого – как выйду из тумана...
Счастливец тот, кто поздно или рано
поймет, что это непосильный груз.

Напрасно мы по прошлому бредем –
оно никак не отпускает с миром!
И теплится желанная квартира,
где девочка мне машет за окном...
.................................

С утра сегодня радостные сборы:
«на Штрауса» родители спешат
и гардероб пахучий потрошат,
вступая в эстетические споры. 

Они мечтали выбраться давно
на феерическую оперетту.               
Конечно, есть бесспорное кино...
Но в нем и не нарядно, и темно.
А там... там море музыки и света!

И мама, как заправская звезда,
летала по квартире в темпе вальса.
И галстук ей отцовский поддавался –
и узел был прекрасен, как всегда!

Шипел гусем рассерженным утюг,
умытые – блистали босоножки,
и томные глаза сибирской кошки
следили тайно за возней вокруг...

Обыденность на время позабыта –
как маме быть с возвышенным «на ты»?
Ее волос уложенных избыток   
на плечи падал свитком золотым...
 
К губам прижался поцелуй помады,
духами шея тронута чуть-чуть...
И вот уже они готовы в путь.
И вот уже их провожают взгляды...

Ах, «Красная Москва» -
                шедевр советский! –
как преданны мы ей совсем по-детски!               
Ведь нам, невеждам, не пристало знать,   
что формулу «Духов императрицы» 
сама Шанель присвоить не боится,
их титул заменив на «№ 5».

Я помню слезы горькие мои
со сладкими духами вперемешку –
и мама обняла меня поспешно
в порыве утешенья и любви.

На оперетту тоже я хочу.
Но я мала, и потому – молчу.

Накрыв меня духами с головой,
разжала мама нежные объятья...
...Прибой зеленый бархатного платья
испуганно касался мостовой.               
               
Отец ее цветенье оттенял,
подобно темной дорогой оправе.
Казалось, он ступал навстречу славе.
А что за слава?..
                Он и сам не знал.

Им все смотрели восхищенно вслед.
И шли они, обласканы молвою,
которая твердила: эти двое         
живут себе – счастливые! – без бед.

Блондинка и брюнет сошли «оттуда» -
с экранов эталонных Голливуда!

Был мамин рост точь-в-точь, как у Монро –
считался он в те годы идеальным.       
Блондинки еще не были банальны, 
воспетые восторженным пером.

Когда сидела мама в кинозале,
ее вопросом наглым донимали,
в лицо пуская беспардонно дым:
зачем она покрасилась в блондинку?
И в голосе ее звенели льдинки
(какая жалость – не взяла косынки!),
и на своих обидчиков косилась
сердитым взглядом темно-голубым...

От мамы пахло йодом по утрам,
когда она с дежурства возвращалась.
Превозмогая сонную усталость,
вступала в кулинарный тарарам.
Ладони узкие напрасно мыла –
больница с ней непрошенно входила...

Её рукам подвластно было всё:
шитье, вязанье, модные прически,
рояль, который подчинить непросто,
рисунки – радость дочерей невзрослых –
и пирогов воздушное литьё.

И состязаться с ней ни в чем не смея,
я думала, что моя мама – фея.

Она отца любила вопреки...
А вопреки чему? – лишь ей известно.
И все вокруг о нем судили лестно,
от истинной разгадки далеки.

А он любил ли?..
                Кто теперь ответит?
В каких он бродит призрачных садах?
И суждено ли нам однажды встретить 
того,
     кто нас покинул второпях?..

Зачем же я пытаюсь по ночам
словами слабыми его встревожить душу? 
Я тишины меж нами не нарушу –      
здесь не достать до горестного там.

И неостановимо день за днем
сближают нас стремительные годы:
уже он молод, чтобы быть отцом
моим...
       После его ухода
сиротства нестерпимая свобода –
как книга с предсказуемым концом.
               
Уже, настороженная, ловлю, 
как некое туманное посланье –
дочерних глаз лукавое всезнанье,
их темный блеск так пристально люблю,

послушных прядей темную игру –
генетики божественную прихоть!..
К потерям доведется ли привыкнуть?
Мы гнемся, словно ветви на ветру...

Но вот мы забываемся с трудом –
как сад травою, память зарастает...
И вновь надежды в воздухе витают,
любовью тихо наполняя дом.