Океан

ЕЛЕНА КРЮКОВА

ОКЕАН

Ridero

2017   

Художник
Владимир Фуфачев


Крюкова Е. Н.
К84 Океан. Стихи. "Издательские решения", Ridero, 2017. 

ISBN    978-5-4483-6814-1                ББК 84 (2Рос-Рус) 6


Феномен русского юродства в "Юродивой".
Феномен русского Эроса в "Империи чувств".
Феномен русской апокалиптики в "Реквиеме конца века".
В новой книге Елены Крюковой эти три феноменальные ипостаси русского Космоса сплетаются и разъединяются, образуя то нервно-дискретную, то величаво-цельную картину мироздания. Крюковское мироздание обладает одной особенностью: оно коронует самых бедных, нищих и последних "в мире сем" и вместе с тем дает понять, что только пламенная, высокого полета жизнь имеет право на существование, только великая мощь - и художническая, и любовная, и промыслительная - оправдывает всю вертикаль бытия: от нежной и тонкой мелодии милости до громоподобия войны и ярости.
И это действительно "Океан" - здесь, в имени книги, океан выступает символом, могуче объединяющим все сущее: безумие и мудрость, эрос и аскезу, плач по усопшим и праздник объятия и рождения. Это Океан бытия, плещущий прибоем в каждую человеческую жизнь.


ISBN     978-5-4483-6814-1    © Крюкова Е. Н., 2017
                © В. Фуфачев, дизайн обложки, 2017

https://ridero.ru/books/okean_1/


ПЕСНЬ ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ ЛЮБВИ

(о "Юродивой" Елены Крюковой)

Елена Крюкова – поэт. Попытаюсь сказать о поэтике этой вещи.

Бесконечные периоды обнаруживают глубокое и сильное дыханье, верно «поставленный» ритм; синонимические ряды и грозди эпитетов говорят о сложном составе красок, стремительно бросаемых на полотно (отец автора, Николай Крюков, был художник; многое врожденно и перенято – этакая вихревая малявинская манера); отказ от сглаженной реальности будней в пользу фантасмагории бытия говорит о стремлении к Истине – Ее колючие искры вспыхивают на каждой странице. Перед нами то, что вернее всего назвать ПЕСНЬ, нынче действительно необычайная, умолкшая века тому назад. То притча, то сказ, то чисто музыкальная импровизация (Крюкова – музыкант: рояль, орган), то стихи как восхолмья, всегда уместные на равнине.

В «Юродивой» все это есть, да и само название провозглашает многозаконность, я бы сказал, этой песни-жизни, многого требующей и от читателя. Управить и выстроить свою песнь (все же П;СНЬ!) помогла Елене Крюковой страстная, опять-таки необычайная на сегодня, быть может, единственная по яркости своей ЛЮБОВЬ ко всему сущему. Оглядываясь, не вижу ничего ей вровень. Вспоминая, бормочу строки Уитмена… Любовь и творит чудеса сюжета – как творит она ЧУДЕСА ЖИЗНИ.
Юродивая ипостась Великого Чувства – буквальная близость всего со всем – и пленительной русоволосой Ксении с последним бродягой и самим Христом-Богом. О Русь…

Всеохватывающая такая страсть выводит во множестве сцены и положения, невозможные при малейшем ее недостатке. Тогда Крюкова оскальзывалась бы в пошлость простой телесности, столь любезной рыночному вкусу. И книга ее была бы товарной, как вся эта глянцевая пакость на нынешних лотках.

Словарь и склад этой втягивающей, ворожащей речи там и сям отсылают память к древним причитаньям и плачам (эта Крюкова – к той, к Марфе Крюковой!), заклинаньям, челобитным, молитвам. Сама Ксения – волхова, угодившая в наш век, да еще в пору имперского распада. За отсутствием какого-то общего покаяния-анализа накопленных чувств ужас расплаты налегает на узкие эти плечики, исхлестанные шомполами, на русо-седую прекрасную голову… Почему-то волосы тут постоянно великолепны, к ним ни грязь, ни кровь не пристают… Расплата за прошлое, за сегодняшнее. Русский катарсис? Вывози, юродивый…
«И по причине беззакония оскудеет любовь». Так у Матфея.
В эту скудость то бедная и жалкая, едва живая, то великолепно крылатая и всемогущая, несет Ксения, ВОЛЧЬЯ ДОЧЬ, бесконечную свою, безоглядную, безответную любовь.

Правда, дело это вечное. Россия немыслима без такого анахронизма, без такого «родимого пятна». Без такой абсолютной любови, соединяющей землю и небо. Не будь такой Юродивой на площади и на страницах, я бы не знал, ей-Богу, ЖИВ ЛИ еще несчастный наш народ…

                Владимир Леонович   

МАТЬ ЮРОДИВАЯ

 …Ледяной ветер, прорвавшийся из иных пространств, из иных времен, пронизывает тело, пронизывает душу… Так мало осталось тепла… На всем белом свете так мало осталось тепла… Только в немногих душах еще теплится возжженный Им огонек, порой прорастающий огненными языками сквозь ветхую оболочку тела. Только не дать ему угаснуть, только сберечь его на этом вселенском сквозняке, только выплеснуть его в мир, обезумевший от нескончаемой Зимней Войны… Только…

   «Юродивую» Елены Крюковой анализировать, разлагать на составляющие, пытаться искать аналоги, хвалить за метафоричность, хулить за плотскость – глупее занятия не придумаешь. Нужно опасаться плоского взгляда – он заведомо не способен постичь авторскую поэтику, авторское мировидение, авторскую метафизику, в конце концов. Ибо перед нами не текст – писание, не поддающееся никаким жанровым определениям. Разве можно анализировать ветер, грозу, снег, ночь? Разве можно живую СТИХИЮ замкнуть в тесные странички убористого текста? Нет…

   Перед нами – живая Вселенная, экстатический мир архетипов русской души, в «Юродивой» выплеснувшийся горячей лавой не слов – сакральных речений, восходящих к древним молитвам, причетам, заговорам, а на вершинах своих – к Тому Слову, «что стало плотью и обитало среди нас» (Ин. 1,14).

   Ткань, из которой соткана «Юродивая» - ее не назвать изящной, метафоричной, еще какой-либо, потому что любое определение принципиально неполноценно. Тем более неразумно выискивать в «Юродивой» кощунство или богохульство – перед нами не богословский трактат, не святоотеческое писание, не аскетические сотницы. Писатель – не обязательно агиограф, да авторский замысел и не претендует на агиографию; это, как мы уже упоминали, совершенно особый мир.

   Можно завыть волком, засидевшись над ее страницами, можно затеплить лампаду и молиться, и класть поклоны, можно выбежать на улицу и ловить губами первые, такие невесомые снежинки – вестницы Мiра Горнего, можно взять посошок, и, тихо затворив за собой дверь, отправиться в бесконечное странствие по русским проселкам, ночуя в стогах, заходя в монастыри и убогие избы, припадая губами к маленькому лесному родничку, слушать раскаты спелой июльской грозы в открытом поле… и позабыть все: все наши условности и приличия, государства и революции, банки и газеты… и лишь вышептывать губами Имя Имен, ради которого и живем-то мы. Которым живем мы.

   Можно только удивляться тому, что в нашу промозглую эпоху, эпоху имитации смыслов и безудержного произвола «захватничества» - проявления, выражаясь библейским языком, человеческого звероподобия, Мать Юродивая пришла к нам. А, может быть, это и вовсе не удивительно. ИНОЕ всегда приходит к нам тогда, когда, казалось бы, не остается никакой надежды на наше человеческое, слишком человеческое.
Иначе и быть не может… Ибо кто может познать волю ветра?

Юрий ПОПОВ

ЕЛЕНА КРЮКОВА: КСЕНИЯ ИДЕТ ПО РОССИИ

«Культура – это та атмосфера,
которую создает вокруг себя человечество,
чтобы существовать дальше; чтобы выжить»

Юрий Лотман. "Беседы о русской культуре"


Ксения - по России: идет, плачет, страдает?

Это книга не просто о юродивой Ксении (тезки знаменитой Ксении Блаженной), но о России, о её роли в мировой истории, и эта душа, эти времена увидены глазами музыканта и поэта. Россию и её исторический путь Елена Крюкова сравнивает с юродством Христа ради – отказом от рациональных устоев и принятием жизни до предела чувственной, эмоциональной, почти безумной - да и вправду безумной - и трагически (и - парадокс - одновременно и радостно!) обреченной, не умеющей себя защитить.
Для создания сюжета стихотворной фрески "Юродивая" Елена Крюкова извлекает из тайного сундука своего консерваторского образования возможности большой музыкальной формы – симфонии, сонаты, сюиты, а в отдельных частях поэмы повторяет народные песенные интонации, такие близкие и родные.

Семь песен Ксении на площади

Мы знакомимся с главной героиней книги Ксенией на площади, где она подхватывает из чужих рук только что сваренную картошку и наблюдает самоубийство незнакомки. Эта отчаявшаяся нарядная девушка – символ упущенных возможностей каждого человека, тех самых возможностей, которые быстро могли привести погибающую судьбу в другую, благодатную реальность. Иногда мы успеваем заметить лишь «край одежды» такой ускользающей возможности, «острый носок туфельки», а наша героиня рассмотрела её всю, на снегу, умирающую, ; предвестник будущих событий в жизни самой Ксении-России, случайно найденный ключ к пониманию судьбы.

Вы все прозевали
Царство, Год и Час.
С мякиной прожевали
великих нас.
Вы скалили нам
саблезубую пасть.
Вот только лишь картошку
разрешили украсть -
Горячую лаву: сверху перец и лук,
И серп и молот, и красный круг,
И масло и грибочки... - торговка - визжи!
Вон, по снегу рассыпаны монеты и ножи!
Вон, рынок бежит, весь рынок визжит!
А вон на снегу синем девочка лежит -
В шапке мерлушковой, в мочке - жемчуга,
Балетно подвернута в сапожке нога...
И я над ней - голодная - кол в рот вам всем -
Стою в клубах мороза, из горсти картошку ем!
Мы обе украли: она - судьбу, я - еду.
Украсьте нас орехами на пьяном холоду!
Венчайте нас на Царство, шелупонь-лузга-казань:
Царевну-лебедь-мертвую, княжну-голодрань!
Стреляют... хлещут... свищут...
 идут нас вязать...

Вареною картошкой...
 мне пальцы... унизать...
О клубеньки-топазы...
 о перец-изумруд...
Кровь на снегу... все в шапочках... мерлушковых... помрут...

И тот, кто ломал мне руки, бил, не жалея сил,
Носком сапога на красный снег
 картошку закатил.

Глаза детей голодные

Неудивительно, что, после картин толпы, войны, общего безумия, социальных потрясений мысль поэта обращается к детской теме.
Вот же они, рядом с Ксенией ; русские мальчишки! Глаза голодные, испуганные, губы в странной недетской усмешке ; дрожат. Лохмотья обвивают тела ледяными лентами с острыми краями. О ком же ещё волноваться, кого кормить, кого оберегать от бед? У автора достаточно внимания и сил для главного – материнства, заботы о живом, пока ещё крохотном ростке будущего ; веселого, земного и правильного, пережившего с заботой матери, женщины боль революций и войн, стужу всех наших русских зим, что не пережили Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Николай Гумилёв, их современники...

Щербатые, пацанята,
Что жметесь, - поближе, ну...
Я в дольнем мире треклятом
Ломоть вам в зубы втолкну.
Огрызок тощего мяса:
Живое - вживе дотле!.. -
Чтоб вы своего часа
Не знали на голой земле.
На тебе, Федя, кусок,
и тебе, Коля, кусок;
А я сама привяжу за живый в помощи поясок
То, что вы не догрызли:
Кость воли,
Ребро жизни...

То значимое, что остается детям после скромной трапезы, самое главное, самое дорогое, мысленно протягивает поэт и нам: «кость воли, ребро жизни». Без капли сомнения принимаю такой судьбоносный подарок. Сохраню. Благодарю!

Дорога художника

Елена Крюкова более двадцати лет жизни посвятила изучению и подробному отражению -выражению в своих стихах и своей прозе главных, веками складывавшихся символов-знаков русской и мировой культуры. Таинственные и величественные образы Иисуса, Богородицы, Марии Магдалины, других православных святых тревожат воображение художника, но тут дело даже не только и не столько в христианской мифологии. Сакрален для Крюковой сам русский народ, и его мрачное символическое, через все времена, шествие в "Юродивой" передано как нельзя более мощно, неуклонно, неотвратимо:

Они шли прямо на меня, и я видала их -
В шинелях серого сукна, в онучах записных,
И в зимних формах - песий мех! - и зрячи, и без глаз -
На сотни газовых атак - всего один приказ! -
Крестьяне с вилами; петух, ты красный мой петух,
На сто спаленных деревень - один горящий Дух!
На сто растоптанных усадьб - один мальчонка, что
В окладе Спаса - хлещет дождь!.. - ховает под пальто... -
Матросы - тельник и бушлат, и ледовитый звон
Зубов о кружку: кончен бал, и кончен бой времен,
И торпедирован корабль, на коем боцман — Бог,
А штурман — нежный Серафим с огнями вместо ног... <...>

Это такой русский "Ночной дозор", - и правда, рембрандтовские краски просвечивают в этой подробной и вместе цельной словесной живописи.
Память крови и предков, весь жизненный опыт русского человека, пылающая совесть – равноправные соавторы писателя, так и было задумано изначально. Они дополняют всё то, о чем говорит поэт между строк, новыми штрихами, звуками родной речи, неожиданными оттенками эмоций; делают стихотворную картину в воображении читателя кинематографически подробной, придают ей неповторимые черты.

- Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. -
Не взялись.

Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.

- Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. -

На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.

- Эй, что молчите...
 на меня колко глядите...
 как... елка в Новый Год?!..

И с гармонью инвалид
             харкнул из глотки холодный болид:
- Дура. Война-то... идет.

В книге стихов «Юродивая» Елены Крюковой - наши идеалы, святые имена. Юродство героини этой своеобразной стиховой оратории совсем не ортодоксальное, не "приличное", не каноническое. Эта владычица юродивых говорит и делает что хочет, ориентируясь лишь на любовь и видя перед собой лишь одну ее, которая, по апостолу Павлу, и есть Бог.
Возможно, эта спорная этическая позиция, но ведь искусство - эстетика, а в корнях любой эстетики все равно прорастает народная могучая этика, как ни крути. 
Удивительное сплетение исторических событий и отдельно взятой жизни юродивой Ксении, чистой души, человека светлого, сердечного и мужественного, словно бы говорит нам о том, что и мы можем отвлечься от быта и заглянуть в Бытие - далеко в прошлое и далеко в будущее. Зачем? Возможно, чтобы знать, к чему на самом деле мы идём.

Ольга ТАИР

               
АПОЛОГИЯ ЭРОСА КАК ОПРАВДАНИЕ БЫТИЯ

Что сказать о поэзии Елены Крюковой?
О большой композиции "Империя чувств"?
Её огненный темперамент не всегда находит себе место под солнцем.
Или находит, но не под тем.
Её непросто читать, потому что совсем не просто добиться от неё её саму.
Любит историю, знает Священные книги… бесконечные ассоциации из её стихов можно черпать экскаватором.
Но рвётся только там, где тонко. А тонко у Крюковой там, где её могучий эротизм срывает с повода разумно сконструированных композиций, и он начинает яростно, громко говорить от себя. О себе.
Тут перегорает «дней связующая нить», лопаются коросты благих намерений, и красный густой поток медленной магмы меня берёт и влечёт.
Наконец-то берёт. Наконец-то влечёт. И увлекает.
Утягивает меня кровавый танец, утягивает почти насильно в дом дыма и Востока, в сажу тьмы, и сладка тогда мне эта неволя, ибо гипнотичен красный камень на грудях, ибо драгоценен и непорочен прорвавшийся звёздный ток поэзии Крюковой, будь то безумства сладострастия или тихие признания.

Борис ЛЕВИТ-БРОУН, Венеция


"МИЛОСТИ ХОЧУ, А НЕ ЖЕРТВЫ..."

Глядя на творческий лик Елены Крюковой, я думаю: сколько смертей и мученичеств надо пройти, чтобы снискать такую доброту! Через какие пещерные мраки преисподние проползти на карачках, чтобы стяжать такой свет! Какую благодать всечеловеческую заключать в себе, чтобы, живя в окружении нынешнего зла, в нынешнем канцерогенном мраке, являть собой исключительное, истинно женское, жертвенное, богоматеринское добро!
Со мной что-то произошло... За последние 50 из 67 лет жизни не припомню, чтобы чья-то поэзия меня впечатляла так, как эта. Какой обжигающий восторг вызвала у меня Крюкова!
Сородная, однотипная, одноструктурная… Воспринимаю ее поэзию словно изнутри себя: неким сокровенным слуховым окном, которое есть в каждом человеке, изумительной таинственной метафизической амбразурой.
Кто такая Елена Крюкова? В этой жизни – писательница. Некогда окончила курс специального фортепиано в Московской консерватории у Маргариты Федоровой. Близоруко уткнулась глазами в компьютер, пишет поэзию и прозу… Но за этой летописью, в которую она хочет втеснить свое божество, стоят десятки тысяч жертвенных инкарнаций.
В ней сосредоточена мученическая благодать русской истории. Жертвенность до последней капли крови. 
Такую доброту стяжать непросто. Необходимо десятки раз принести себя в жертву любви. Елена, летя сквозь время, сквозь историю, прошла такие преисподние, огни, воды и медные трубы, столько раз была оплевана, избита насмерть, замучена… Обывательскому сознанию не под силу даже представить, какой ценой дается такое великое человеческое творческое солнце.
Она настолько глубоко вживается в ткань бытия, она настолько сакральна, так освящает и одухотворяет каждый шаг, каждое дыхание свое и окружающих, что я могу только поклониться ей и молиться о ней.
Быть может, ей еще не хватает света, чистоты и девства… Но она слишком вошла в душу народную. Было бы даже недостойно предъявлять ей стандартные требования: очиститься, одухотвориться... Масштаб ее доброты таков, что эта душа воспринимается как есть, в изумительной цельности.
Душа великая, глубоко народная, архетипическая, представительная, репрезентативная. Душа огромной ёмкости. Никакие земные мерила к ней не подходят.
Божественное начало в ней проявлено предельно юродиво – в форме каких-то неоцветаевских цыганских высот, каких-то кроваво-пламенеющих форм, юродивых материнских наговоров, народных, одухотворенно-архетипических, пронзающих сердце, задевающих за живое…

Юродивость – своеобразный щит, ограждающий от стрел рациональной идентификации: "кто? что? откуда?.." Нельзя ничего сказать. Неведомо, откуда.
За прозой (внутренний человек) стоит поэзия (человек таинственный). Но за поэзией лежит измерение еще более глубокое – запечатанный Пребожественный лик, который больше поэтического, не говоря о прозаическом. Этот лик я и боготворю, его молитвой насаждаю в ней, благословляю и восхищаюсь.
Ее зашифрованные тексты, где голые любовники сходятся на битом стекле и в израненных телах, ее широкие цыганские песни, ее рваная душа среди окровавленных русских бараков – только попытка как-то творчески осознать трагический, многомиллионный и тысячелетний, земной опыт.
Эта великая душа уже столько раз была замучена, избита насмерть, окровавлена, четвертована, проклята, заговорена, приговорена, что наработанного страстнoго хватит на тысячу воплощений. Поэтому она сама даже и не в силах осознать этот собственный свет. Нет рядом человека, который смог бы это солнце увидеть, оценить и преподнести в дар России.
Человеку надо дорасти до неба, макушкой коснуться запредельной высоты, чтобы увидеть красоту юродства воочию. Крюкова далеко не проста в своих юродивых внешних, литературных формах. Не просто уловить, практически невозможно это осмыслить. Надо духовно созреть, чтобы увидеть это блаженное и благословенное юродство, этот свет как некий небесный прецедент, как крылатого посланника с тех небес, о которых человек лишь догадывается.
Вижу в ней несметные кладовые, бездны добра.
Не потрясающе ли, что среди радиоактивных развалин, среди убожества современной России, которого отечество наше не знало, наверно, со времен геноцида калик перехожих, родилось такое  величайшее явление, расцвела такая необъятная душа русских рек, озер, лесов, самого русского народа?!
От подобного Богородичного видения сам изнутри меняешься. Но увидеть непросто. Елена, по сути, недоступна даже для самой себя. На мой взгляд, ее сочинения, одно другого благолепнее, объемнее и широкомасштабнее, – лишь робкая попытка заглянуть в ипостасную глубь собственной души, едва выраженную в настоящем.


Отец ИОАНН БЛАЖЕННЫЙ, Барселона


ЮРОДИВАЯ   

(фреска) 

ВЫХОДИТ КСЕНИЯ ЮРОДИВАЯ ИЗ МЕТЕЛИ


*   *   *

Одежду разрывала
И ноги задирала.
А после - на снегу -
В алмазах одеяла -
Пить из грудей давала
И другу, и врагу.

Пить из грудей! - их много.
В них млеко и вино.
В крови, слепой, убогий,
Безрукий и безногий -
Всяк, от червя до Бога,
Дышал в меня темно
И полз, сосцы хватая,
И падал на бегу...

Я корчилась, святая,
На каменном снегу.

Рычали и катали,
И сапогом - в уста...
А платье разорвали
От срама до креста.


ГОРЯЧАЯ КАРТОШКА

Пока ты зеваешь, соля щепотью рот,
Пока слепнями на снегу жужжит народ,
Пока на помидорину Солнца жмуришься,
Кобыла, дура, дурища, дурища,
Пока безрукий водовоз свистит в свисток,
Пока тощий пес глядит себе промеж ног,
Пока грохочут булыжники-облака,
Пока держит револьвер у виска
Девчонка в мерлушке - играет, поди,
В рулетку!.. - на ней жемчугами - дожди,
На ней чернью-сканью снега висят,
У ней, как у зайца, глаза косят;
Пока... - над картошкой - пар-малахай... -

И закричу: не стреляй!.. -
                не стреляй!.. - не-стре-...
                ...ляй!..

...и она выстрелит - и я картошку схвачу
В голые кулаки,
                как желтую свечу,
Стащу у торговки с мышиного лотка, -
Принцесса, не промазала нежная рука!

Вы все прозевали
                Царство, Год и Час.
С мякиной прожевали
                великих нас.
Вы скалили нам
                саблезубую пасть.
Вот только лишь картошку
                разрешили украсть -
Горячую лаву: сверху перец и лук,
И серп и молот, и красный круг,
И масло и грибочки... - торговка - визжи!
Вон, по снегу рассыпаны монеты и ножи!
Вон, рынок бежит, весь рынок визжит!
А вон на снегу синем девочка лежит -
В шапке мерлушковой, в мочке - жемчуга,
Балетно подвернута в сапожке нога...
И я над ней - голодная - кол в рот вам всем -
Стою в клубах мороза, из горсти картошку ем!
Мы обе украли: она - судьбу, я - еду.
Украсьте нас орехами на пьяном холоду!
Венчайте нас на Царство, шелупонь-лузга-казань:
Царевну-лебедь-мертвую, княжну-голодрань!
Стреляют... хлещут... свищут...
                идут нас вязать...

Вареною картошкой...
                мне пальцы... унизать...
О клубеньки-топазы...
                о перец-изумруд...
Кровь на снегу... все в шапочках... мерлушковых... помрут...

И тот, кто ломал мне руки, бил, не жалея сил,
Носком сапога на красный снег
                картошку закатил.


ПЛЯСКА НА АРБАТЕ ВМЕСТЕ С МЕДВЕДЕМ. ЗИМА

Снег синий, сапфир, зазубринами - хрусть!
Меня перепилит, перерубит: пусть.

Люди: медведями топчется толпа.
Солнце-сито. Сеется рисова крупа.

Вы на сумасшедшенькую пришли поглядеть?!.. -
Буду с медведем в обнимку танцевать, реветь!

Цепь его побрякивает россыпью смертей.
Повыше подымайте кочанчиков-детей.

Катайте по плечам детей-яблок, детей-дынь:
Гляньте - медведь валится, пляшет, пьяный в дым!

Напоила я его водкой из горла,
А закусить ему перстеньком своим дала.

Как убьют плясуна, станут свежевать -
Станет в ране живота перстень мой сиять.

А сейчас сверкают зубы - бархат пасти ал...
Брось на снег, царь калек, рупь-империал!

По снежку босая с бубном резво запляшу,
Деньгу суну за щеку, чисто анашу.

Ах толпень! Сотни рыл! Тыщи гулких крыл!
Чтоб медведь вам землю носом, будто боров, рыл?!

Никогда! Это зверь вольный, как зима!
Я его кормила коркой. Нянчила сама.

Я плясать его учила - бубна не жалей!.. -
На погибель, до могилы, до рванья когтей!

Из-под когтя - красно...
                Пятна - на снегу. .
Влей мне в бубен вино! Поднесу врагу.

Повозки шуршат, сапоги по льду хрустят,
Мыши ли, павлины ли поглазеть хотят!

А медведь мой топчется, топчется, топ…
...Положите с черной шкурой меня -
                в сосновый гроб.

И я пальцами вплетусь в смоль седых шерстин:
Спи, мой зверь, плясун глухой, мой последний сын,
Мой танцор, царь и вор, метина меж глаз:
Отпоет единый хор сумасшедших нас. 


*   *   *

О, так любила я цветную,
                меховую, рогожную толпу!

...Видала я ее живую.
Видала я ее в гробу.

Мне каждый помидор на рынке,
                чеснок был каждый - царь!

...Одни обмылки и поминки.
Один пустой мышиный ларь.

Цветносияющее Время,
                родное, нищее, - прошло.
Уже не стремя и не семя:
Я под босой ногой - стекло

В грязи.
         Ты не увидишь блеска.
И ты раздавишь всей ступней.
И боль. И кровь. И выкрик резкий
Чужой. И хруст последний мой.


С ПЕТУХОМ НА РУКЕ

Вот она я - иду, к любови гожа
И к топору!
Петух сидит - вцепился больно в кожу
Плеча. Петух, я не умру?!

Я смертна?!.. - наплевать:
Мне петуха держать,
Мне дитяток рожать,
Мне у столба стоять -
Плевком костер тушить... -
Собаки!.. - с вами жить.

Иду. Расчески подворотен.
                Длинных улиц
Петуший драный хвост.
Я с петухом! Для ваших дохлых куриц -
Живой погост!

Красивых баб из бытия изъяли.
Красивых мужиков
Перестреляли - вон, на снежном одеяле -
Вповалку - мертвых дров -
Не счесть...

              ……а я девка сильная.
              А я с петухом.
              А я - косы сивые -
              На облаке - верхом.
              А вы - лишь о золоте!
              А вы - грызть-хлебать!
              Я - в дыму и холоде -
              Кукарекну хохотом,
              Забью крылом-голодом,
              Полечу над городом,
              Снег зачну клевать!

Мой ход подобен вееру разврата,
Когда жара-ханжа -
На небесех. Любой подачке рада.
Я мед слижу с ножа.

Слизну коровье масло... слезку сыра... -
Вот, плюну вам во снедь! -
Иду, поджавши брюхо на полмира:
Достойно залатать веревкой дыры.
Достойно умереть.
Достойно жить вот так.
                Отвержен уголь.
Отвержена зола.
Заплеван и загажен красный угол.
А я, петух, дошла!

Вот она Красная, Отверженная Площадь,
Вот Лобная Свеча -
Кричи, петух, визжи, заржи, как лошадь,
При виде палача -
Гляди кровавым зраком вечной нощи
С девчонкина плеча!

.........Петух мой чудесный.
Он знает народ.
Он манны небесныя
Блестки клюет.
Обман ваш поганый
Он видит насквозь.
Под клювом-наганом -
То гвоздь, то гроздь.
Он знает: народу
Веселье давай.
За жизнь и свободу -
Тугой каравай.
За веру и славу -
Динарий-медяк.
Медалей кровавых
Пустой перебряк.
Мясных расстегаев
В печи переброс.
Он воплем пугает! -
А смеху - до слез.
Ты, красная птица.
Гляди, что за люд.
Им лишь бы упиться -
В мешок наблюют.
Да, мы не святые.
Да, голь-голытьба.
Такие простые,
Как наша судьба.
А зерна в желудок -
За трех и за двух.
Народ жирных уток
Ты видишь, петух?!..
Ты зришь ли болотных,
В пуху, куликов -
На кочках мерзлотных,
В мерцанье оков?!..
Я по снегу, птица,
Свищу босиком!
Мне жизнь моя снится!
Мне смерть нипочем!
Я малая мышка!
Я волк! И я лис!
Кричи, петушишка!
Вопи! Захлебнись!
Ори!.. -
          как распустишь
Огненный хвост!

Меня ты не пустишь -
Босую - до звезд.


“Зачем ты, девка, с петухом танцуешь?!..
Вяжи, лови, держи!..” -
“Зачем, халда, на Площади ночуешь...
На мостовой... скажи...” -

 “Ей руки за спину!.. - а петуха прибейте,
С петрушкою - сварите детям суп!..” -
А с ним - меня.
                Меня не пожалейте.
Ни рук живых. Ни губ.

Ни легких стоп, прошедших по оврагам,
Брусчатке и жнивью.
Ни кос, что на ветру зубчатой драгой
Терзали жизнь твою.

Ни алых щек. Ни ярких глаз громадных,
Как фонари,
Громадных, ярких, бедных, безотрадных,
Как зимний хлеб зари.

Над нищим городом Москвой иль Магаданом,
Железным и седым,
Над красным петухом, безумным, пьяным,
До клюва пьяным в дым,

До гребешка, до перьев врастопырку,
До пламени хвоста,
Где все сгорит - все бублики и дырки,
Все бренные Лубянки и Бутырки,
Вся радуга Креста.

И, ярче радуги, ширей костей и камня,
Крепчей и кирпичей, и плах... -
Убейте мя!.. - но голыми руками,
Но голыми, веселыми руками... -
Стою!.. - петух в руках!

И прямо в гребень я его целую,
В огонь, в зубчатый страх,
Да, прямо в смерть, красивую,живую,
Еже пылах - пылах!


       .................И слышу - кукарекают:
                “Вон лежит ничком
       Дура стоеросовая -
       Дура с петухом.
       Что он кукарекал нам -
       Было не понять.
       На шубе дурки
                дырку нам,
       Ой, не залатать...”

Сколько пуль на снегу -
            таков, сочти, и год.
Петух убитый
           в руку
           меня клюет, клюет.
Все пули-дуры склевал.
           Все у него в зобу.
Вот живой он сидит
           на моем гробу.
А гроб мой две лошадки
          на Ваганьково везут.
А за ним два грузовика
          с елками ползут.
Ведь назавтра Новый Год -
          глухой да немой.


Ты надень на петуха
          нательный крестик мой.


*   *   *   

Дай мне бутылку черного
В пятерню.
Я лишь Небу покорная.
Ему - не изменю.


Дай мне бутылку красного!..
Петуха - на ощип...
В жизни нет ничего прекрасного,
Если твой Бог погиб.


У ПРОРУБИ

Я к синей проруби сошла -
Ох, горячо!.. -
Вода блестит больней стекла,
И руку я - до дна, дотла -
По плечо.

А частокол железных крыш!..
А под водой ерши...
Я ночь. Я маленькая мышь.
Ни души.

           Все люди сытые спят;
           И все несытые спят;
           И яйца фонарей горят
           Пасхальным золотом;
           Осколки льда хрустят,
                свистят
           Под сапогом и молотом.

Сажусь. Ко льду примерзнет зад.
Выдерну золото из кос
И леску сплету, и - ловись, сазан,
И ловись, судак, и не верь слезам,
Вон их сколь в мире - слез...

            Кто ко мне Ты - по воде?..
            Льдины, льдины в бороде...
            Голые стопы, худые...
            Дай скорей Твои следы я
            Подберу - за шубу - хвать!..
            Я, птенцы, я ваша мать...
            Подаяние мое...
            Пятки кус... Пурги белье.. .

…Он шел ко мне,
                Он шел ко мне
По слюдяным водам.
Дымилась борода в огне,
Льнул аметист к ногам.

Весь рыжий беличье старик,
Кривой, как гриб сухой,
Он шел ко мне, летел, как крик,
Над ночью мировой.

Его огонь горел в ночи.
Во льдах текла река.
И так Он выхрипнул:
- Молчи!
Юдоль твоя легка.

Он сел со мной на синий лед.
Горбушку раскроил.
Вот так и наша жизнь пройдет,
Сгорит до легких крыл.

До ангельских, из-за спины
Воздетых - ко звездам...
- Старик, а брови ледяны. .
Еще дай хлеба!..
- Дам...

И так у проруби сидим,
Босые мы, вдвоем,
Сидим и жесткий хлеб едим,
И зимний хлеб жуем.

И ночь нам звездами солит
Горелый бок земной,
И так у нас вдвоем болит,
Внутри, под ребрами болит -
Не у меня одной.

        …Исусе Ты мой, Исусе!..
        Умрут ледяные гуси...
        С медведей сдерут меха...
        Подари мне петуха!
        Рыжая борода...
     - Я сам - петух хоть куда...
Да только ты не курица...
Щурится.


И тайно, во мраке,
Воет и плачет собака,
Как старуха у гроба,
У сахарного сугроба.


*   *   *   

Я каменная баба.
Вот каменная грудь.
Вот каменный живот мой.
Вот каменный мой путь.

Вот я иду по свету.
В меня камнями бьют.
Вот я иду по снегу,
Власа мои - Салют.

Вот я стою - населец
Широкой Площади.
Мне каменное сердце,
Мальчонка, пощади!

Не бей!.. - стреляют искры...
Вороны - в небо - влет...
Я жду: ударит выстрел,
И камень запоет.

Столь горя в жизни было,
Что медь и лба, и плеч,
Спины булыжник стылый
Не смогут в землю лечь.

Кровей и криков груды...
Горящих ликов руды...
Холодных тел ломоть...

Столь было в жизни чуда,
Что стала камнем плоть

Навек.


*   *   *

Ну, сбегай же с ума.
Это просто.
Видишь, бьются в осколки - задарма -
Лица и звезды.
Полотенце ветра трет,
Трясясь, отирает
Мне мокрые щеки
                и кривой рот,
И лоб - от края тоски до края...

И нет ничего под Луной,
За что я бы не заплатила.

Спой надо мной,
          священник больной,
Без паникадила.


СХОЖДЕНИЕ С УМА

Снег - белый лис. Хвостом он заметет
И век, и час, и год, уста мои и рот,
И рода знак; испод; стежки и швы
Морозных игл; костей; сухой травы.
Я так проста. Пуста, как чан и кадь.
Схожу во тьму. Мне нечего терять.
Все пело. Все летело. Все ушло
Водой - в пески; нутро мне обожгло,
А нет нутра.

               Я - волос из хвоста
Лисы-зимы. Святая простота.
Мне надо только пить. И хлеб. И воздух - жить.
Скамейку, где мне голову сложить -
Вокзальную ли, прачешную... - мир
Такой простой, немой, из черных дыр.
Навозник съел его и короед.
Теперь насквозь мне слышен хор планет.
Как бы рубаха ветхая моя -
Пурга, слепая плева бытия:
Метет, свистит... кудрит... кудесит... жжет...
Пустые лица. Это мой народ.
Пустые бочки тел, плечей, грудей и щек.
Подковой - зубы, жгущие кусок.
Одна грызня. Один удел: добыть,
Пожрать, смолоть. Усы подъяв, завыть -
Кровь с морды - кап - на полную Луну.
Она пуста. Я в кулаке сомну
Газетою - ее. Я выброшу кольцо
Ее - в сугроб. Я плюну ей в лицо.
Куда ни гляну - пусто. Гардероб -
Ни зипуна. В еловых лапах гроб
Пустой. Кого хоронят днесь?!..
                Вождя?!..
На обшлагах - две запонки дождя.
Пустые лица плакальщиков. Вой
Пустой - над непокрытой головой.
Ни мысли в ней. Я плачу это. Я.
Плач. Косы. Снег. Вот вся моя семья.
Вот жизнь моя. Она, как вой, пуста,
Долга, тяжка, грязна, грешна, свята.
Она - одна. Я это сознаю.
Прими ж с поклоном чашу ты мою,
Скудельный тот, сей сирый алавастр,
Куда - на дно - с консолей и пилястр -
Вся штукатурка ссыпалась, века... -
Пустой сосуд, легчайший, как рука,
Его все били, били - не разби…
Его верблюды клали на горбы,
А как хлебал солдат из фляги той -
Под пулеметом - сласть воды Святой!.. -
Он полон был. Он лил. Он извергал
Багряный шар. Он воды изливал
Околоплодные, что серебра светлей.
Поил сосцами нищих и царей.
А нынче - пуст.

                А нынче вся зима
Сошла с ума. И я сошла с ума.
Луна пустая - светит голова.
В ночи я ни жива и ни мертва.

И я встаю. И надеваю дрань.
И выхожу - в ночную позднь и рань.
И я иду. Эй, ты, любимый люд!
Какие шапки носят?!.. - все сожгут.
Какой ты, люд, стал пышный да цветной.
Павлин ли, мандарин... - а вон с сумой
Кудлатый нищий, пьяный, дикий пес.
И ты, мой люд, ему не вытрешь слез.
Увешался мехами от ушей
До срама!.. страусят и лебедей
На бабские ты кички общипал,
Ты, скотий кнут, ты, царь Сарданапал,
Чем исковеркал ты язык родной?!..
Не лапай. Я не буду ни женой,
Ни подворотной халдушкой тебе.

...А пот и соль сверкают на губе...
Дай вытру... дай и слезки оботру...

Я среди вас ступаю на ветру
Босая, и глаза мои горят,
И флагом во пурге горит наряд!
И вся я - Аллилуия в ночи!
Меня одну не сдюжат палачи!
Больницы, ямы, тюрьмы не сгноят!
Мой царский ход! Мой выезд! Мой парад!
Я победила вас - тем, что ярка.
Что в поднебесье - мне лишь облака
Сготовлены. Что я кидаю крик
Над горами монет. Кидаю лик -
В собранье рыл. Кидаю хлеб-кулак
Тебе, богач несчастный и бедняк,
Тебе, посудомойка из чепка,
Тебе, старик Матвей, тебе, Лука!
Мой разум помрачен?!.. Всегда бывал
Во мраке - свет. Всегда горел подвал
Под черною тюрьмой. Всегда мерцал
Во мраке - поцелуй: из всех зерцал.
Темно. Слепа. Ступня по льду. Хрустит
Хрящ жалкий, кость. Упала!
                Бог простит
Тебя, кто мне подножку... под уздцы. .
Как надо лбом твоим горят зубцы!..
Корона... Заметает снег ее...
А я пуста... И в грязное белье
Завернута, как с кашею горшок...
Я - твой пустой стакан... на посошок...
Возьми меня, потомок ты царей.
Над головой воздень. Ударь. Разбей.
Устала я лишь морды созерцать.
Клешни да когти жать и целовать.
Точить елей, лить мирро и вино
На торжников и курв - им все одно.
Иду в ночи. Вот дом. Его стена,
Как масло, режется звездами.
                Сатана
Тут пировал. Как по усам текло.

Разбей меня. Я тусклое стекло.
Да не ослепни: меж осколков - сверк! -
Алмаз: Я ЧЕЛОВЕК. Я ЧЕЛОВЕК.


*   *   *   

Дыряв мой мир.
           Дырявей шляпы.
Дырявей сита-решета.
На дыры не наляжет лапой
Раскидистая тень Креста.

Он изнутри изъеден.
                Боли
Не будет, коли час пробьет.
Те, кто вопил в зенит: “Доколе?!..” -
В беспамятный вмерзают лед.

Ни памяти не будет в мире.
Ни красоты - одна дыра
Взамен лица. Пирог на пире -
Во вспоротом дыму нутра.

А если лиц не будет, то и
Сердец не станет.
              И, дрожа,
Умрет последнее Святое
На ярком лезвии Ножа.


*   *   *   

Все на свете были мальчики и девочки.
Лишь одна я - кудлатая старуха.
Все на свете пели песни и припевочки.
Лишь одна я жужжала медной мухой.

Анфилады и палаты, залы, зальчики...
И халупы, и дощатые сараи...
Все на свете были девочки и мальчики.
Лишь одна я, старуха, умираю.

Как умру - вот стану я собаченькой,
Вот кощенкой стану я облезлой...

Девки, девочки, пацанки, шлюхи... - мальчики... -
Стану старым Ангелом над бездной.


НА ТАЙНОЙ ВЕЧЕРЕ

Меня вы в грудь не толкайте.
Я тихо приду сюда.
На стол все миски поставьте.
А вот вино и вода.
А вот это пламя погашено
В светильнике -
                под скамьей...
Какие лица. Как страшно.
Давай, притворюсь немой.

Здесь курят. Здесь соль кидают
Щепотью через плечо.
Здесь плачут. Как здесь рыдают.
Как любят здесь горячо.
А вот и пирог на блюде,
И свечки возожжены...
Какие родные люди.
И все умереть должны.

Да все ли, Господи?!..
                Все ли?!..
“Да, все, блаженная. Все”.
И в круг за столом расселись.
И брызги в моей косе.
То - кто-то рядом заплакал.
То - масло кипит в котле.
То - дождь сквозь крышу закапал.
Как больно жить на земле.

Не слезы то и не масло, -
То Царские жемчуга!
Хозяйка - так скулы красны -
Несет на шапке снега,
Задохшись, входит с мороза,
Хватает с вином пиалу...

Мои распущены косы.
Я - тут, на полу, в углу.

Хлеб ножиком острым ранен.
А в кружках горит вино.
Дитя заводских окраин,
Железное веретено,
Гляжу на бутыль, горбушку,
А может, и мне нальют...

Тяну железную кружку -
Пусть тайну мне выдают...

Да нет. Не надо мне тайны.
Пора отправляться в путь.
От сердца и до окрайны -
Худые ребра и грудь:
Под теплой сирой тельняшкой,
Собачьим полшубняком...
Огрызком. Опоркой. Одяшкой.
Огарком. Рыбой с душком.
Товарняком. И флягой,
Где чистый плещется спирт... -
Порожняком, бедолагой,
И печенью, что болит -
Сожженной цингой печенкой,
Барачной, полярной, той,
Запястий пытальной крученкой
Да кровью под голой пятой...

Да, Тайная наша Вечеря!
Да, пьет втихаря народ!
Да, жжет в поминанье свечи,
Заклеив ладонью рот!
Да, так опрокинет стопку,
Как в глотку забьет себе кляп,
Как кинет в печь на растопку
Надгробных еловых лап!

Да, войнами сыт по горло
И революцьями тож,
Втыкает в свой хлеб
                позорный,
Заржавелый, Каинов нож...
А свечи горят, как в храме!
А бабы, как на похоронах,
Ревут, блажат меж гостями,
Меж красной икрой на блинах!

Вино красно. И варенье
Красно. И судьба красна.
Народ исчерпал терпенье,
А жизнь у него одна.
И бац - кулаком - о столешницу.
И встанут из-за стола.

И я, мышонок и грешница,
Речей ваших пересмешница,
Небес ваших тьма-кромешница,
И я меж вами
                была.


*   *   *

Наползает черное крыло
На: колбасы, зразы, стразы,
                маракасы, ананасы...
Наставляю черное стекло -
Закопченное - на ярость Солнечного Глаза.

Накрывает беспробудный мрак
Белую парчу, ах, бешеного блеска...
Я не откуплюсь. Давай за так.
Вот моих волос тугая леска.

Так хватай из неба и тяни,
Черная рука, меня за космы -
И забью, как в колокол, в огни,
Отзвоня последние вам дни
Ярко, страшно, весело, раскосо!

И поднимут лица тяжело.
Взглядами изловят в поднебесье.
Не стращай ты, черное крыло.
Буду вместо Солнца - вам тепло?!..
Буду птицей - вместо бесьей песни.
Буду лодкой - пясти кость - весло:

Во Иной вас Мир перевезу.
Из пустых вам дыр утру слезу.
Молоко вам с губ я черное
Утру.

Я одна! я!.. курва непокорная!.. -
За вас умру.


*   *   *

Вы, звери мои и птицы!
Вы, ягоды на лотке!
Мне вами наесться,
                напиться,
Нажиться… - ножик в руке…

Вечерняя вы свобода.
У Солнца вы борода!
Торчу посреди народа -
Изюм,
        птичий глаз,
                звезда...

А люди... а злые люди. .
По морде - наискось - шрам...

Кроши мою плоть на блюде -
Синицам и снегирям!

Кинь кости мои - собакам,
Так воющим на Луну,
Что я - булыжником в драке,
Рубином в раке - сверкну.


ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА

Не богиня... не гадина...
И зачем еще жива...
Почему же мне не дадена
Золотая голова?!..

Я бы гладила ее медные блики,
Золотые - ниткой - швы.
Я б отбрасывала с лика
Пряди золотой травы.

Я б ощупывала ночами
Гудящий золотой котел:
Вот она корона,
                вот оно пламя,
Вот он, золотой престол.

Вот она, золотая слава -
По трактирам, на путях;
Вот они, скипетр и держава
В крепко сцепленных костях.


*   *   *

На тебе кус калача, родная: он похож на топаз,
Что нагло воткнут в шапку Мономаха.
На тебе дохлую курицу
                с мертвым закатом глаз,
На мою соленую рубаху.
На тебе все мое -
               а у меня ничего-то и нет!.. -
Я тебя, дура, обманула:
Только тот свет,
              только этот свет,
Да только я уж и свечу
                задула.


ЖАРЮ КУРИЦУ ПОСРЕДИ УЛИЦЫ,
             НА ПЕПЕЛИЩЕ:

Она, как и я же, бродила среди вас нищей.
Она, как и я,
            зерна со льда клевала -
Конфеты, монеты...
            ошурки, окурки...
                птенцам из клюва давала!..
Не думала, квочка, гузном тряся,
                что ее изловят,
Перебьют голени,
                гребень проткнут,
                выщиплют белые брови,
Ощиплют все по волосочку -
                и там, где срам куриный,
И там, где Пасхой - золотое яйцо
                в ограде свечей старинных…

Курочка-дурочка, жарься.
Ты мне другом была.
Никто над тобой не сжалился
В дыму железа, стекла.

Курочка-дурочка, тише.
Паленым пахнут снега.
В багровой тьме не услышат,
Как ты мне дорога.

Черная ли, пеструшка...
Белая ли, как лед…
Костер. Сковородка. Кружка.
Голодные зубы, рот.

Сгорело дотла жилище.
Святыню, скарб не спасли.
Я жарю на пепелище
Святую пищу любви.

Зима. Как занес в холод, Боже,
Пожар - свечой - на чердак...
Идет по людской коже
Куриной кожи наждак.

И мы, Боже, только куры,
На гузне рисуй звезду.
И мы дураки и дуры,
И жариться нам в Аду.

И ты... - подойди, мальчонка,
Крыло согни, отломи...
А жареная печенка,
Любимая меж людьми?!.. -

А белое мясо, грудка, -
Как сладко его кусать?!.. -
Антошка, Петька, Мишутка,
Ушанка-рухлядь-ухвать...

Щербатые, пацанята,
Что жметесь, - поближе, ну...
Я в дольнем мире треклятом
Ломоть вам в зубы втолкну.

Огрызок тощего мяса:
Живое - вживе дотле!.. -
Чтоб вы своего часа
Не знали на голой земле.

На тебе, Федя, кусок,
            и тебе, Коля, кусок;
А я сама привяжу за живый в помощи поясок
То, что вы не догрызли:
Кость воли,
Ребро жизни...
Будет курий скелет
            на черном поясе моем
С моим животом танцевать вдвоем:
Жареный клюв меня в пупок - клюк!
Ай ты, девка, отбилась от рук...
Курица волнуется,
           шумит лебеда,
От огня - только дым,
           горе не беда!..
Вот беда - от огня...
           только смрад и дым...
А голодные глядят...
           над костром... над ним...
А голодные глядят
           на сковороду,
А голодные едят
           да мою еду,
А голодные... уже - сытые они...

Ты крестом сожженной лапы
            их да осени…


ЮРОДИВАЯ И СКОМОРОХИ (хоровод)

Кувыркайся бесом, прыгай,
Колесом ходи!
Нынче сброшены вериги.
Выпиты дожди.
Черноземные ковриги
Съедены, поди!

Люди, люди, мы не боги, -
Мокрые зверьки!
Посреди сугробов - крохи,
Люди, мы лишь скоморохи,
Дудки да гудки!

Вот он ты - гудок фабричный.
Вот он - заводской.
Вот - сиреною больничной!
Вот - истошный крик опричный!
Праздника отлом коричный...
Долгий - волчий - вой...

Кто варган тащит,
             кто дудку;
Кто - побудку и погудку
Во трубу трубит;
Эх, война, дурная телка!
Вместо глаза - мертвой щелкой
Зыркнет инвалид...

Жизнь - веселье дикой пляски!
Жизнь - мазки кровавой краски
На седом снегу!
Люди, люди, скоморохи, -
Сброд, цари, святые, лохи, -
Больше не могу…

........................................................

Скоморох, скоморох,
                скоморошенька!
Из котла поешь мою окрошеньку:
Скелетами - трубы,
Пистолетами - губы,
Уши заячьих снегов,
Ульи красные гробов,
Флагом - Ангела крыло
В небо бьется тяжело,
Резкий визг стальных повозок,
Бородищи, от мороза
Сыплющие серебром
На ветер, где мы помрем...

И, дай Господи, не спиться -
Лица, лица, лица, лица,
Медию - по белизне,
Поплавком - на глубине,
И с глазенками слепыми,
И с зубами золотыми,
И со ртом, где гаснет ложь,
И с улыбкою как нож... -
Что ж
         ты замер, скоморох?!
Черпаком лови горох!
Лук - тяни! Хватай - морковь!

...Холод. Жизнь. Еда. Любовь.
Музыка - из дудок всех.
Из луженых глоток - смех.
В кулебяке - рыба-сом.
Дай с тобою - для потехи -
Я пройдуся - колесом.


Пляшу, плясица!
Гармонь в руках гудит.
Седая псица -
Весь мир в меня глядит.

На по - хо - роны
Деньгу я соберу!
Нам нет закона
На площадном юру.

Гармошку вертит
Калека в кулаках.
Он был от смерти
Верней чем в трех шагах.

Под визг, плач, хохот
Я площадь пяткой бью.
Монетой - холод
Летит в щеку мою.

А я танцую!
И снега белый мох,
Как мех, к лицу мне!
И плачет скоморох -

Солдат поддатый,
Еловый инвалид:
Ништяк, ребята,
Там больно, где болит.


И пошла ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ.


Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр'к! -
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. - стой:
Лезвие - под пятой:
Из распаханной надвое ступни -
Брусника, малина, рябина, - огни:
Глотни!.. - и усни...
                обними - не обмани...
Пляши, скоморохи, - остатние дни!..


Ты, дядька-радушник, кровавый сафьян!.. -
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах - перо павлинье, сердчишко - на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай -
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают - на! -
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка - для посля гулянки - сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, - разбрюхнешь, неровен
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду - пей!
Рудую романею - из шей на снег - лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск - хрясь! Рыба язь! Карасю - грешно!
А вольно - хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной... а в нем - визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить...
Ах, ломака, гаер, шут, - ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют - он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук...
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! - шалишь:
Из сороги - теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши - от винта!
Бьется знамя - красный язь - горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мереду косяками - мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы -
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело - веслом, а воды - по грудь...
Пляшет галл! Пляшет гунн!
                Пляшу я - без ног!
Что для немца - карачун, русскому - пирог!
А вы че, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине - слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки - без орла деньга!


…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, глухоманями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками,
              вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими - и нашими - общими - смертями, -
Сыты - по горло!
Биты - по грудь!

А умрешь - упадешь - зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром -
Ни ударить молотом,
                ни разбить серпом,
Ни - в скоморошью - рожу - кирпичом:
Из-под век - кровь на снег,
                Ангел - за плечом.


- Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. -
Не взялись.

Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.

- Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. -

На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.

- Эй, что молчите...
         на меня колко глядите...
             как... елка в Новый Год?!..

И с гармонью инвалид
             харкнул из глотки холодный болид:
- Дура. Война-то... идет.


…Она все бегала, трясла
За ветхие рукава
Народ; руки, как два весла,
Хватала - и вперед гребла!
А люди в спину ей: “У осла
Разумней голова”.

Она так мнила: скоморох!..
С колокольцами,
              в алом колпаке!..
А фиксу скалил пустобрех
С кастетом в кулаке.

И, когда она голые ноги ввысь
Взметнула из-под мешка,
Крутясь колесом, -
          “Чур меня, брысь!..” -
Крикнули два старика.

“Сдается, тута света конец,
Коль девка сбежала с ума!..”
“Да ну, - процедил пацан, - отец,
Снимают синема!..”

А она все кричала:
            “Скоморохи, эй!..
Одежды ваши красны!..
Давайте вверх поведем людей -
От зимы до полной Луны.

До толстой Луны, купчихи, что сосной
Топит медный свой самовар,
По лунной дороге, витой, ледяной,
Как из мертвого рта - пар!

По лунной дорожке,
              все вверх и вверх,
Наставляя о звезды синяки,
Катитесь, о люди, швыряя смех,
Как солнечной крови клубки!

Кидая оземь рюмки слез!
Хрустальную жизнь бия!
Пускай на земле трескучий мороз -
Со скоморохом в шубу из кос
Живых - завернулась я!..

И мы дойдем к старухе Луне!
И она нам чаю сольет,
И патлы омочит в белом вине,
И к зеркалу сунет лицо в огне,
И рот беззубый утрет...

И там мы забудем земную боль,
Забудем красные сны;
И в лунной пыли, что - мелкая соль,
Будем плясать, нищета да голь,
На Обратной Стороне Луны...”


КОНЕЦ ПЛЯСКИ СКОМОРОШЬЕЙ,
ИСПОЛНЕННОЙ СИЛОЮ БОЖЬЕЙ.

ГОСПОДЕВИ      ГОСУДАРЕВИ      ГОРАЗДО        ГРОЗНО
БАБЫ-ДЕВИ        НЕ РЕВИ            В РАСТРУБ     СЛЕЗНО 


*   *   *

Морозу - верь... древняна дверь...
                И воя
Собак - катит пятак -
                над головою...
И неба желтый, жирный кус.
           Я серых туч боюсь убрус
На темечко надеть
И умереть.

И холод жжет, сжигает кость
                и мясо...
Я возвернулась - поздний гость -
                со пляса.
Плясали гадко.
Сосали сладко.
Из серых туч глядит дремучье Око
Спаса.

Тяну себя вперед, в мороз
Постыло.
Прищуры слез... завивы кос... -
Все - было.
Ты щучье, тучье, снеговое
Следи над голой головою…
Река вдали... и край земли...
Не обняли. Не помогли.
Нас двое:
Живое. Могила. 


*   *   *

Мои облака... облатки...
Медного Солнца бадья...
Я с крыши шагну -
                и пяткой -
Куда не ступала я.

Иду по тучам - царица-синица!..
А вы внизу, людишки, махонькие - в колесе спицы...
А вы, людишки, врассыпную ползете, букашки,
На каракуле улиц завьетесь в барашки,
Со звоном, рюмашки, столкнетесь лбами... -
Губами... - следами... - слезами... - судьбами...
И руки я удилищами к вам опускаю -
И лескою - косы:
                но ах!.. не поймаю -
Лишь облако сырое
                в кулаке сжимаю,
Лишь влагой небесной
                лицо отираю...

И по небу иду -
                и не дойду до Рая.



ХОД КСЕНИИ ПО ОБЛАКАМ

По шершам, занозам бревен проведу рукой...
Вот вы, розвальни, какие - Царские Врата:
Там - солома, там - полома, там - полны тоской
Очи голые, нагие, смольные уста.

И в березовые сани сяду, помолясь:
Вы, рыгающие дымом Адские возки!.. -
Расступись!.. - и полечу я в звезды, снег и грязь,
И солома будет точно золота куски!

И, пока лечу я в санках, обозрю прогал,
Где родилась, где крестилась, где метель и мрак,
Где прижался псом бездомным да к босым ногам
В колпачонке с бубенцами - мой Иван-дурак...

И я век, платок суровый, да прошью насквозь:
Костяной, стальной иглою - так обожжена!.. -
Так вобьюсь в березов полоз, да по шляпку гвоздь,
Дщерь воронья, мать сорочья, снегова жена!

Шибче, розвальни, неситесь!.. -
                всех перекрещу:
И преступных, и доступных, и в крови по грудь,
Саблезубых и беззубых - всех - до дна - прощу,
Ибо мал, печален, жалок наш по снегу путь.

Наши розвальни кривые, кучеры - кривей,
Наши воры - сапогами - в ребра лошадей,
Но как нищ весь путь наш, люди, во снегах полей,
Но как больно отрываться, люди, от людей.

И машу, машу вослед я лапкою худой,
Лисьей лапой, птичьей цапой, лентою со лба:
Вы запомните мя, люди: в небе - над бедой -
Простовласая комета, горькая гульба.


Весь век мой высечен. Изрезан до кости.
Передо мной мерцают сани,
Как шуба на снегу.
                Народ, прости.
Гляди дегтярными глазами.

Кричала... пела... Нет моей вины,
Что вы в парче, мерлушке и финифти.
Брусчаткою расколотой страны
Вы под ногой меня не сохраните.

Был страшен век. Есть страшен приговор
Ему, распявшему колькраты
Детей и птиц, Дух, Слово и Простор,
В чьи длани вбиты мертвые солдаты.

Я в розвальнях, - а бревна иней скрыл...
Да сиречь: локти, голени и спины... -
Качусь; мохнатый снег - подобьем крыл;
На холоду железом синим стыну.

Прощай, мой век! Проехала твои
Расколы, копи, рудники, болота!
От ненависти Божьей - до любви
Звериной, до соленых ребер Лота!

До челюсти ослиной, коей мы
Врага в жестоких битвах побивали,
От воли неба - до камней тюрьмы,
Где нас пытали, где мы хлеб жевали...

Остались сани! Волка бешеней, народ
Ледово скалится, и пяткой клюкву давит,
И помидоры из бочонка в рот сует,
И на черницу в розвальнях плюет,
И в облаках орлицу славит!

А я?!.. - В собачью шубу запахнусь
Потуже; бирюзовый крест запрячу
В межгрудье; шею вытяну, как гусь,
Смотря обочь, шепча опричь, обаче.

И с напряженьем, будто бы суму
На спину взваливая неподъемно,
Я над толпой двуперстье воздыму -
Язык огня - над ночию огромной!

И высвечу! И краденые клады освещу!
И озарю позорные подземья и подвалы!
Перекрещу! Пересвищу! Прощу
Вязанки преступлений небывалых!

Весь дикий, весь великий волчий грех,
От первородства до могилы сущий, -
О, розвальни трясет... - прощаю всех,
Рожденных, и погибших, и живущих!

И на меня так пялятся глаза -
Так тычут пальцы - рты в раззявстве ширят -
И блеет бедной музыкой коза,
И запах гари, и медяшки-гири,

И кошкой - старикашка на снегу... -
Он по зиме - босой, и я - босая...
А кони мчат, и больше не могу,
И вон с земли - в зенит - метель косая!

И я лечу, откосно, круто - вверх...
Вы с норовом, кудлатые лошадки!..
Буран - острей ножей - в лицо, и смех,
И ягоды червонной выплес сладкий

Под языком!.. и вдаль - по облакам!.. -
И вширь - по праху, воздуху и пуху,
Белесым перьям, угольным мешкам -
До слепоты, до исступленья духа!

Я в небесах! Я, дура, в небесах!
А вы меня - на черном льду - топтали...
Я бирюза на снеговых цепях,
Я метка на лоскутном одеяле!

На знамени я вашем бахрома!
Запечена я в нищей сайке - гайкой!
И оттого я так сошла с ума,
Что я на ваши звезды лаю лайкой!

И выпрыгну из розвальней! И побегу
Я босиком - по облакам пушистым!
Я умереть могу! Я жить могу!
Я все могу! Я синий камень чистый!

Я крест ваш, яркий бирюзовый крест!
Я к вам из туч свисаю на тесемке -
Вам не схватить! Сухой и жадный жест.
Не перегрызть! Не оборвать постромки!

И платье все в заплатах, и шубняк
Когтями подран, и глаза-колодцы,
И - кто мне в пару?!.. кто из вас дурак?!.. -
Пускай за мной по облакам увьется!

Бегу!.. - древесной тенью на снегах.
Крестом вороны. И звездой в разрывах
Рогожных туч.
                И - человечий страх:
Как в бирюзовых, Божиих мирах,
Как в небе жить?..
               Не хлебом... люди живы...

И, облака измеривши пятой,
Смеясь, подпрыгивая, клича, плача,
Прикидываясь грешной и святой,
Кликушей, сойкой, головней горячей,

Все зная, все - что на земле убьют!.. -
Распнут зубами, зраками, плевками!.. -
Танцую в небе, шут, горящий прут,
Салют - над скатертями, коньяками,

Над крыльями духов, над тьмой параш,
Над кладбищами вечных малолеток -
Мой грозный мир, теперь ты не продашь, -
Жестокий пир, дай неба - баш на баш!.. -
Свой синий крест нательный
                напоследок.

*   *   *

Не уволакивай меня
В табачную подворотню!
К деревянным дружкам...
Я воробьиха благородная...
Я хочу к сияющим пирожкам...
В ночь Радуги Салюта...
Что ты руки крутишь мне?!..
Я вся ветрами продута,
А голова моя гудит в огне.
Я умру на кривой улице -
Так нагадала мне вокзальная лебедь.
Не тащи меня... пусти... ты же умница...
                меня же надо любить... лелеять...

Что ты мнешь меня под живот?!..
Сорву... твой лысый парик!..

Я вижу в глазах твоих
Лед.
Я вижу твой голый
Лик.

Ты кладешь свой ледяной лик
               на мое заячье лицо,
                слепя.
Улыбка судоргой сведена.
Глотка плюет и клекочет, хрипя.

Но я никогда не лягу под тебя,
Сатана.


              БОРЬБА КСЕНИИ С ДИАВОЛОМ

Вот нож.
Вот он - в руце моей, поелику острашеньем владею.
Вот дрожь.
Я кладу ее ожерельем на тощую шею.
Вот жизнь.
А вот Диавол. Коротка его резкая стрижка.
Держись.
Я сражаюсь огнем и мечом. Берегись, мальчишка.


Блеск ножа - то во мраке чехонь. Солона эта вобла.
Рукоять. Пот покрестит ладонь. Подворотная кодла.
На меня. От меня. Выпад вбок. Это маятник, Дьявол.
Нож в кулак мне, смеясь, всунул Бог. Он меня не оставил.
Хрип трахеи. Бросок. Получи! За детей под прицелом!
Вместо толстой церковной свечи я сгораю всем телом!
Я копыта отрежу тебе! Я рога обломаю!
В жалкой жизни, в мышиной судьбе - не тебя обнимаю!
Ты сожрал много душ.. . на, возьми! Мрак. Безвидный. Бесслезный.
Поножовщина между людьми в подворотне морозной.
Эта баба пьяна, а мужик налил зенки до краю.
Ножик - мах-перемах. Ножик - вжик. Я тебя покараю.
Я - лишь нож. Лишь возмездье. Я лишь хрип и всхлип в лютой смоли.
Ты убьешь меня. Не пощадишь. Я сражаюсь до воли.
Я до смертной победы дерусь, и сверкают над нами
Звезды дикие - я их боюсь, волоса-мои-пламя.
Выдыхаешься. Выдохся. Вы…- ах ты, Дьявол. Смышленый.
Из серебряной, снежной травы пахнет древом паленым.
Я сожгла его - яблок не пить!.. - не кидать Змею в яму!.. -
Я сожгла его, чтоб накормить мужичонку Адама,
Чтоб на страшных углях и огнях, на дровах этих Райских
Я варила в котле на костях - для зубов наших рабских -
Для ввалившихся щек, языков, голодно почернелых -
Эту длинную стерлядь-любовь, хорду Божьего тела,
Эту, с вонью тузлучной, чехонь - под ребро - узкой сталью...
До победы. До смерти.

…Огонь!
Мы зарю проморгали.

Вышел ты из шерстей и из кож. Хохотнул очумело.
И горит на снегу черном нож кровью иссиня-белой.
И подумала я на краю зимней ночи сожженной:
Ты гуляй. Я тебя не убью, разгильдяй, Аббадона.
Я тебя так жалею стократ, как убитых тобою.
Вон глаза твои в небе горят над звездящей губою.
И, закинув затылок, - у, страх!.. у, захлопнись, как ставни!.. -
Я читаю в отверстых глазах боль, которой нет равных,
И как плачет он вместе со мной, Вельзевул-Зловодитель,
Люциферушка бедный, больной, неба сброшенный житель,
Как черно его слезы текут на убийства орудье,
На сияющий хлев и закут, на собачье приблудье,
Сухожилья камней городских, белоствольные чащи -
Горячей всех рыданий людских, всех анафем казнящих.


КСЕНИЯ С ДЬЯВОЛОМ КОЛЕСЯТ ПО МОСКВЕ

Я - замерзла у стога... у железного стога...
Мы - во брюхе железной повозки, внутри.

Нету Дьявола?! Кто б говорил. Нету Бога?!
Тебе ноги раздвинут - ори.

Мы внутри провонявшей жирами, глухой черепахи.
Еле тащится. Еле ползет.
Загудит. Завопит. Пронесет мимо плахи.
Мимо клетки тюремной несет.

И глаза так замерзнут на густо замшелом,
Ледяном, попрошайном лице...
Дико ржет Сатана: ты бы песенку спела!.. -
О моем непотребном конце.

…А и кто там в тесной корзине-клеточке?..
А разбойник носатый, усатый, брадатый.
А и что, людей ел, кошек стрелял он, резал ножичком деточек?..
Грабил, скалясь, Царские палаты.
Выносил мешками рубины, сапфиры,
                уголь, никель, платину.
Кидал на подводу. Дергал вожжи.
                Увозил средь бела дня.
За каменья - топором сребряным да кровью плачено,
Головою отрубленной с плеч скачено...
А голова глаза как откроет,
Рот разлепит,
В рожи нам влепит:
Умрете вы тут... без меня.

Это был разбойник Бармалей?!..
Это был Николка-чудодей?!..
Это был ушкуйник...
             Лапоть, рукомойник...
Царь Великия и Малыя и Белыя Курвей...


А мы все жесточе в повозке курной,
В избе на колесах
                летим с Сатаной.
Он к сердцу меня все прижать норовит.
Как глаз его синий, коровий, горит.
Как глаз его косый белком - да шарнир:
Яйцом без скорлупки,
                баранкой без дыр,
Ах, вензелем-кренделем, сахар в меду
По ободу-ходу - повозка, ду-ду!
Сияя, мерцая, кидаясь, как мыт
Под злые колеса, снег очи слепит.
А он, Сатана, ох и Дьявол же он:
Он парень не промах, в зубах медальон,
В когтях сигарета Везувьем дымит,
Огнем он и серой и лавой сопит
Мне в ухо!.. ты, фраер, в меня ты влюблен.
Мы в тесной повозке.
                И лоно из лон
Тебе распахну. Но в него не войдешь.
А только, поганый, слюной изойдешь.
А скольких на дыбы тащил да волок.
А скольких - в сугроб мордой: пуля в висок.
А скольких - в портянках - скулой на Восток -
В широких полях, где и волк одинок.
Как воешь ты волком.
                Как каплешь слюной.
Как жаждешь огрызок в меня всунуть свой -
Язык лихолетья; кабаний тот клык,
Что кажет серпом подкулачным старик
На знамени красном: разрезал ступню
Полмесяцем - кровушку вылил на дню!
Всю выжал в ночи!.. -
                ...тот отросток всадить,
Что слыл ятаганом,
                а стал хрипом: “Пить...” -
Свой ножик бандитский, слепое перо,
Что вспорет, что с Духом поссорит Нутро;
Как ты вожделеешь!.. -
                ну что ж, вожделей.
Да только не стану подстилкой твоей.
Мотайся со мною в повозке в ночи
По утлой Москве.
                Вот две толстых свечи
Похабной Волхонки.
                Вот пышный канкан
Ордынки. Вот Васька Блаженненький пьян.
Вот мертвые девы - Петровский пассаж:
В мороз манекену хоть гривенник дашь,
А он тебе щели картонной не даст,
Лишь ноги сожмет. Он костист и мордаст,
Он бабой прикинулся, тощий скелет.
Он жить за стеклом будет тысячу лет,
А я?!.. Сатана! Влево руль крутани.
Ты видишь - Неглинка?!..
                в подземье - огни...
Река под землей... человеки плывут -
В гробах, как в долбленках... и песни поют...
О Глинской Елене... о Шуйском Ваське...
О колотой ране у Гришки в пупке...
Одиннадцать месяцев царствовал он -
Что ж ты, Сатана, сжег в костре его трон?!..
Что шапку его Мономахову сжег -
Ее он все пялил на тощий задок,
И гадить сбирался, а гузно тряслось, -
Что, лось, все рога запродать довелось,
А жизнь не купил?!..

                А Москва за окном
В бреду. Во жару. В исступленьи больном.
Чумой, Сатана, ты ее заразил.
Бубонный, чугунный зрак Адский скосил -
И баста. Спеклися. На вынос - тела.
И в лоб не целуй: сразу - из-за стола -
От устриц - креветок - гранатов - маслин -
В разрытую яму, где ты господин
Лишь сам себе,
         сам себе,
         сам себе,
         сам.
Грохочет чума. Мед течет по усам.
Что делаем, Дьявол, мы в Граде Чумном?!..
В повозке грохочем. А Смерть за окном.
Безноса; с косою. Разит маскарад
Спиртным перегаром. Как в тыкве горят,
Во прорезях, в дырах, что выколол нож,
Церковные свечи. И пламенем - дрожь
По телу. По сердцу. Вдоль по мостовой.
Да вдоль!.. - по Тверской! По Ямской! Моховой!
Вдоль по Мономаховой! Вдоль по Махно!..
По зимней Малаховке, где так темно...
По воле... по боли... по свальной тюрьме...
По дыбам-решеткам! По оспе-чуме!
По буйному бунту! По банту в косе
Боярышни - мчимся! Огонь в колесе!
Гудит машинешка,
                слепое авто!
Гори, головешка!
                Ты, Дьявол, никто!
А кто я - я знаю.
                Царица гульбы.
Сорочья княгиня. Подвеска судьбы.
Жемчужная брошка
                в остожье дерьма.
Калюжная кошка -
                а мышь задарма.
Дай руль. Не даешь?! Так я выхвачу. Глянь!
И вот я сама уж везу тебя, дрянь.
Ты шубу стащил с меня?! Я голяком
Машину веду. Я слегка под хмельком.
То Васька Блаженный меня напоил.
Богатый, придурок, - а голым ходил.
И шуйцу тянул. И полушку просил.
А помер - колядовать не было сил.
В повозках не трясся...

                Как руль крутану!
И вывернусь! Голову я отверну
Тебе, Сатана... Азраил... Аббадон...
Визжат тормоза! Это явь!
                Это сон.
Я думала - врежусь.
                А столб - он стоит.
И близко столба
                сумасшедший сидит.
Он в рубище, крюк. Песню воет. Черпак
Десницы - во вьюге. Сжимает в кулак
Остылых сорожек... уклеек... плотву...
Я выйду. Заплачу.
                Я с ним доживу
Горбушечку жизни.
                Халву дожую
Любви.

               Сатана!.. не тебя I love you,
А страшного - в звездах - юрода - в прыщах -
В отрепьях - в парше - на легчайших мощах
Немножечко мяса - а, Дьявол, душа:
Вся - Бога богаче - беднее гроша.
И я с ним уйду - в лютый холод и мрак.
Такая я дура. Такой он дурак.
А ты - теперь Бога в повозке катай.
Авось под куранты закатитесь в Рай.
А мы на катание то поглядим.
А мы из-за пазухи хлеб поедим,
Ах, черственький хлебец, ах, зубы неймут...
Ах, Дьявол, какой нынче снежный салют.. .
И не соблазнилась... не скрала наряд...
Сундук не открыла, где камни горят...
За тыщу монет не далась Сатане...
Ах, черное, зимнее небо... в огне...
Ах, бедный юрод... ах, голодный народ...
Ах, сводит морозом и зубы... и рот...
Кусаю... глотаю... слезу... и кусок...
Зачем я еще... не каталась... часок... 


*   *   *

Я - птица!
Я - Ангелица!
Я стою босыми ногами на крыше.
Внизу человечки не поют, не дышат.
Они мыслят: я разобьюсь.
Разобьюсь в пух и прах?! - ну и пусть.
Разбиться так разбиться.
На то она Богом слеплена, птица.
У меня фарфоровая грудка.
У меня костяная лапка.
Я живу рядом с флюгером, в будке.
Рядом со звездами, знаете, зябко.
Но я привыкла. Отросли крылья.
Большие. Тяжелей меня в два раза.
Я по земле тащу их в бессилье.
Их бы мне мазутом да маслом смазать.
Я не хочу умирать в своей постели.
Я не хочу быть мешком, набитым костями.
Мотор завелся.
                Ну, полетели!
Небо мне звезды бросает горстями!
Холодно! Ветер!
                Ах, ветер, ты моя муфта,
Горжетка, инеем обросшая воскресным,
Манжетка, шею обнявшая тесно.. .

Разобьюсь. Не вынесу вечной муки -
Птицей плыть в пьяной лазури небесной.


ПЛОЩАДЬ. СЕМЬ ПЕСЕН КСЕНИИ

песня первая

Старик, упала я. Старик, воды.
Старик, кругом увалы и хребты.
Летела я в широких небесах -
А там и месяц высох и зачах.
Крыло мое!.. А перья все в крови,
Во ржавчине, мазуте, масле, льду...
Старик, ты Божью Матерь не зови.
Не видишь - человек попал в беду.
Мне чем-нибудь... крыло перевяжи.
Бинтом. Портянкой. Красным лоскутом.
Муаром - через грудь - роскошной лжи,
Где орден всходит Солнцем над крестом.
Да подцепи же... - рваной простыней
Военной свадьбы, с коей в ночь шагнул
И ногу потерял... кто там с тобой?!..
Мальчонка... рот - два зуба, свист и гул?..
Старик и мальчик - кровных два ведра
На коромысле века. Ближе, ну!..
Я ангелица. В небесах дыра
Прорезалась. Я как в нее шагну
И упаду - на площадь во снегу,
И бычит храм свой лбище золотой...
Дуй, ветер, дуй! Я больше не могу.
Я - коркой в грязь - у снега под пятой.
Я сломанные крылья волоку.
Отец мой, Сын мой, я узнала вас.
Я молока метели на веку
Хлебнула. Я лила метель из глаз.
Я на метели ела и спала,
Сражалась, кровь на серебро лия...
Вас обниму, пока не снидет мгла,
Крылами изувеченными
                я.

песня вторая

Мальчик-с-пальчик, подойди...
В глаза мне погляди...
Мамка-то у тебя жива?.. -
Выпь да белая сова...
Что, старик, тебе не спится?..
Ночью так страшна Столица,
И виденья бродят в ней
Середь башен, средь камней...
Видишь, видишь -
                там, в углу -
Где метель белый уголь с лопаты трясет -
Рысью корчится на полу
Тот, кого так любил народ...
Рана - от лома - во лбу его!..
Может, от посоха... от копья...
Заверните в рубашонку
                буйного,
Дайте вору гостинец
                от ворья...


песня третья

Они идут. Идут. Они идут.
Они поют. Поют. Тугую песнь
И мрачную. Угрюмую, как труд.
О том, что ты не есть
                и я не есмь.
А есть лишь Тот, с короной цвета ви... -
Ты вишню любишь, дед?!.. И я люблю... -
В дохе, подбитой мехом на крови,
Свежатиной, шкуренной во хмелю.

И Тот идет, как надо, впереди.
Тот, скалясь, над поющими висит.
Они поют, что женщина родит,
А муж себя в безумье оскопит.
Начало века - кружево до плеч,
Тесьма под соболями, и венец...

Ты, парень, на снегу
                десяток свеч
Зажги. Ты помяни огнем конец.

Конец. Они поют?!
                Песням - хана.
Конец. Они живут?!
                Жизням - кранты.

Ты видишь, Царь и Царская жена,
Во чьей крови горят Того персты.
Ты видишь, Царь... - Царевича закрой!..
Запрячь под шубу!.. ненароком - хлесь! -
И выстрел...
                И слетает белый рой
На черствый хлеб земли, что даждь нам днесь.


песня четвертая

Вот он, мой родной народ.
Вот он, мой старик.
Подворотнями идет.
Держит в глотках крик.
Хлеб да воду - из котла,
Зелье - из горла...
Я среди него жила.
Ела и пила.
Чернью, медью, вервием
Наползает он.
Режет он меня живьем
На размах знамен.
Рубит топором меня
На испод гробов...
Вздымет вверх - шматком огня:
Эй, свети, любовь!
Факел бешеный, гори!
Путь наш освещай!
Выгори! Дотлей! Умри!
Ангелом летай!
А народ, он будет жить.
Жрать середь поста.
Сало мять да водку пить
Супротив Креста.
В диких войнах погибать.
Греть сковороду.
Райских деток пеленать
В неземном Аду.


 песня пятая

НАРОД

Они шли прямо на меня, и я видала их -
В шинелях серого сукна, в онучах записных,
И в зимних формах - песий мех! - и зрячи, и без глаз -
На сотни газовых атак - всего один приказ! -
Крестьяне с вилами; петух, ты красный мой петух,
На сто спаленных деревень - один горящий Дух!
На сто растоптанных усадьб - один мальчонка, что
В окладе Спаса - хлещет дождь!.. - ховает под пальто...
Матросы - тельник и бушлат, и ледовитый звон
Зубов о кружку: кончен бал, и кончен бой времен,
И торпедирован корабль, на коем боцман - Бог,
А штурман - нежный Серафим с огнями вместо ног…
И пацанва, что ела крыс, и девочки, что на
Вокзалах продавали жизнь да дешевей вина;
Они шли рядом – беспризор с винтовкой-десять-пуль
И с волчьей пастью сука-вор; пахан; продажный куль;
И мать, чьи ребра вбились внутрь голодным молотком,
Чей сын остался лишь молитвою под языком;
Все надвигались на меня - кто нищ, кто гол и бос,
Кто без рубахи - на мороз, кто мертвым - под откос,
Кто в офицерьем золотье, в витушках эполет -
На царских рек зеленый лед, крича: “Да будет свет!” -
Неловко падал, как мешок, угрюмо, тяжело,
Кровяня снег, струя с-под век горячее стекло...
Бок о бок шли - струмент несли обходчики путей,
И бабы шли, как корабли, неся немых детей
В кромешных трюмах белых брюх - навзрыд, белуга, вой,
Реви за трех, живи за двух, бей в землю головой!..
В мерлушках, в хромах сапогов, в лаптях и кирзачах,    
В намордниках от комаров, в фуфайках на плечах,
В болотниках и кителях, в папахах набекрень -
За валом - вал, за рядом - ряд, за ночью - белый день,
Все шли и шли, все на меня, сметя с лица земли
Игрушки жалкие, и сны, и пляски все мои;
И я узрела мой народ - я, лишь плясун-юрод,
Я, лишь отверженный урод, раскрыв для крика рот,
А крика было не слыхать, меня волна смела,
Вогналась длань по рукоять, свеча до дна сожгла,
Толпа подмяла под себя, пройдяся по крылам,
И перья хрустнули в снегу, и надломился храм,
Мне в спину голая ступня впечаталась огнем,
И ребра в землю проросли, и кровь лилась вином,
И стала кость от кости я, от плоти стала плоть,
И стала в голодуху я голодному - ломоть,
И кто такая - поняла, и кто такие - мы,
И кто за нами вслед идет из сумасшедшей тьмы.


песня шестая

- Мальчик, грозная ушанка!
Видишь, ночь кончается...
А фонарь гудит казанкой,
     На ветру качается...
Вынь палец изо рта...
- А жизнь, тетя (плевок в дыру от зуба),
                проста:
Ничему не верь,
Ничего не бойся,
Ни о чем не проси.
А все люди - караси.


песня седьмая

...Карасиха, карасенок
                и старый карась
Плывут по ночному граду.
Три золотых пера,
                уронены в грязь.
Им ночлега не надо.

Они спят на ходу,
                они едят лебеду,
Старик, пацан и девка, крылата:
Одно крыло сломано -
                знать, попала в беду:
Стреляют в небесных палатах.

Она по снегу крыло волочит.
Перья, как пальцы, мерзнут.
А пацан в ночи беззубым ртом горит,
Скалится радостно и грозно.

Ушанка в алмазах -
                так сам Мономах
Не унизывал шапку камнями...
И плачет старик,
                и спирт на губах,
И небо стреляет огнями.


ПОДВОРОТНЯ

На самом дне - в грязи - алмаз.
В грязном кулаке - жемчуга.
Целуй больные окружья глаз.
Сыпь в наготу самоцветы-снега.

Сыпь серебро поземки -
                в нищету,
В глубокий, чадный чан двора.
Я прошла за верстой версту,
И вот она, в небо дыра.

Меня полюбил человек.
                А я его.
А кто он?.. - я не знала. Человек, и все.
А жить нам осталось всего ничего.
А я могла лишь целовать его лицо.

А встретиться негде было нам,
                как мужу с женой,
И лишь подворотня оставалась нам -
И там, в ночи, он плыл надо мной,
Как месяц в зените по облакам!

Он падал на меня. Распинал на снегу.
Все думали: мы хулиганы. И
Отворачивались от нас на бегу,
Не мешая нашей священной любви.

Во ржавом котле жизни,
                на самом дне,
Где накипь ножи фонарей скоблят,
Я была в нем и он был во мне -
Так с иконкой на груди спит убитый солдат.

И мое голодное лицо в оправе снегов
Так целовал он, на меня молясь,
Что я понимала: эта ляжет любовь,
На кружева наплевав,
                в наледь и грязь.

И здесь, в подворотне,   
                где свист и мат
И выхарк и выстрел и смех и страх -
Так в снежной скани глаза горят,
Бессмертные, в лобных смертных костях.


ВОСКРЕШЕНИЕ

Я тебя воскрешу.
Я тебя воскрешу.
Ты мальчонка убитый.
А я не дышу.

Тебя сверстники били. Прикончили вмиг.
Ты уже никогда - ни мужик, ни старик.

Ты уже никогда - в крике первой любви...
Напрягаю я страшные мышцы. Живи.

Напрягаю я Дух,
                собираю в кулак,
Поднимаю кулак над тобою, как стяг.

Над измызганным тельцем, где кровь на крови,
На снегу площадном... Возглашаю: живи.

Заклинаю: живи!
Заповедаю: встань!
...Перекручена красной повязкой гортань.

А мальчонка валяется, будто бежал
И упал. Завывает народ, как шакал.

К небу пьяную морду воздев, воет мать.
Шепчут старцы, старухи: нам всем умирать.

Только мальчик вот этот!.. Один, меж людьми...
Всех отпой, отповедай. Его - подними.

И я пальцы к нему врастопырку тяну!
И кричу: ну, вставай!.. Оживай!.. быстро, ну!..

И я вижу, как тело в сугробе сидит.
И я вижу, как глаз одичало глядит.

И встает он, весь белый, с разбитой губой,
С головой раскроенной,
                от боли слепой,

Мальчик, в драке убитый, в миру воскрешен -
И, шатаясь, ко мне тяжко ломится он

Через бедный, густой,
                тяжкий воздух земной...
Я его обнимаю. Сынок мой. Родной.


ПОСРЕДИ ВОЙНЫ

Ах, выстрелы!.. Ах, выстрелы!..
Я посреди войны.
Войну ведь кто-то выносил,
И выродить должны.

Ах, взрывы да винтовочки,
Да лента - в пулемет...
А в чем же я виновная?!..
Кто дурочку поймет….

Война... Костры на площади.. .
Луна - сковорода...
Я, дура, вместо лошади.
Гривастая руда.

Власа златые, рыжие,
Лошажий хлесткий хвост -
Ах, пули, пули, ближе вы -
Я Сирин, Алконост!

Я Гамаюн, сверкающий
Среди разрывов, пуль.
Мне каждый умирающий -
Божественный патруль.

Свистите, пули, пулечки,
Над головой моей...
Не знают страха дурочки,
Не знают, хоть убей!

Гранаты и прицельные,
Наводкою, с высот...
Была простынь постельная -
Рвет на бинты народ.

Пусть лают псы смердящие.
Пусть злобы торжество.
А кровь-то настоящая
Народа моего.

И у костра площадного,
Над бешеным огнем
Мы Время беспощадное,
Как мусор, подожжем,

Изжарим, будто курицу,
Схрустим и рот утрем -
Мы голыми, на улице -
Луна дымится, дурится!.. -
За правду все умрем.


*   *   *

Бегу. Волосы золотые
Вокруг головы летят, струятся, горят,
Окутывают меня, как свадебный наряд;
Стреляют в меня из-за угла -
А выстрелы-то холостые!..
Стреляют мне в грудь святые и не святые,
А я и сама не свята,
Я гиль, голь, грех, голота;
У меня только и есть,
                что волос моих красота,
Да синих горящих глаз чистота,
Да сахарные уста;
Многие меня целовали,
Многие до дна рюмки выпивали -
А я опять полна, а не пуста!

Бегу под выстрелами дорогой длинной...
Как звать меня?..
                Ксения?.. Магдалина?..
Елена?.. Анна?.. Сусанна?.. Мария?..
Выстрелы. Выстрелы холостые...
Волосы. Волосы золотые...
Текут по спине на дерюгу-платяной-мешок...
Сидит на плече красный петушок...

Тому, кто волосы мои в косу заплетет,
В награду дам синий небосвод,
А еще впридачу - кота и петуха...

Ну, бросьте в меня камень,
                кто из вас без греха.


АДОВО ПОДЗЕМЬЕ

Это Ад. Я возвращаюсь
На круги своя.
Я у нищих причащаюсь
Красного питья.
Это кровь в сиротьих флягах,
А кутья в горстях.
Ты завернут в красных флагах,
Ладаном пропах.
Под землей - все флаги черны.
Поезда гремят.
А гудки, военны горны,
Плачут и вопят.
Ты, железная повозка,
Распахни-ка дверь!
Гроб стальной, стальные доски.
Спи, Господня дщерь.
Спи. Пусть бедные гурьбою
На часах стоят:
Все торгуют под землею,
Все хрипят не в лад.
У коробок из-под снеди,
Словно соловьи,
Так поют, одни на свете,
Ангелы любви.
У коробки встану с ними,
Лик свой задеру:
В бликах, пламени и дыме,
Сквозняке-ветру,
Тут, где спят на камне семьи
Спущенным чулком, -
В душном Адовом подземье
С Райским куполком...

Ты, повозка!.. Ты грохочешь!..
Мимо проезжай...

Коли жить в Аду не хочешь -
Враз изгоним в Рай.


ПОХИЩЕНИЕ ПАВЛИНА

Я украду его из сада, где птицы и звери,
Некормленые, молятся, воют, кряхтят.
Я разобью замки, решетки, железные двери.
Я выпущу наружу волчат и котят.

Пускай смотрители на рубище мое глаза пялят,
Пытаются в меня стрельнуть из обреза, из ружья...
Я сделана из брони, чугуна и стали.
Из железных костей - глухая грудь моя.

Я, люди, уже давно неживая.
А звери и птицы - живые, да!
Поэтому я вас, их убийц, убиваю.
Поэтому я прыгнула в клетку, сюда.

Иди, павлин, ко мне... какой ты гордый!..
Похищу тебя, а не цесарку, не журавля,
Не старого моржа со щеткой вместо морды,
Не старого марабу в виде сгнившего корабля.

Разверни, павлин, хвост…
                …розовые, синие, золотые!..
Красные, изумрудные, вишневые... кровавые огни...
Хвост полон звезд; они мигают, святые,
Они рождаются на свет одни - и умирают одни.

О павлин, ты небесная птица,
Я купаю в тебе лицо и руки, как в звездных небесах...
Ты комета!.. - а тебя клювом тыкают в лужу - напиться,
Умыться, упиться, убиться...
                сплясать на своих костях...

Павлин, дурак, бежим скорей отсюда -
Ведь они тебя изловят… крылья отрежут...
                выдернут из хвоста перо -
И воткнут себе в зад, для украшения блуда,
И повесят твою отрубленную голову, вместо брегета,
                на ребро...

Прижимаю к груди!.. Бегу!.. Сверкающий хвост волочится.
Улица. Гарь. Машины. Выстрелы. Свистки. Гудки.
Я одна в мире богачка. Я владею Птицей.
Я изумруд, шпинель и сапфир, смеясь, держу,
                как орех, у щеки.

А ты, в соболях, что садишься в лимузин,
                задравши дебелую ногу,
Охотница до юных креветок
                и жареных молодых петушков!.. -
Ты, увешанная сгустками гранатовой крови,
                молящаяся ночами не Богу -
Оскалам наемников, что тебе на шубу
                стреляют лис и волков!

Стреляют куниц, горностаев, песцов
                для твоих чудовищных шапок,
Немыслимых, с лапками и хвостами,
                с кабошонами мертвых глаз... -
О павлин, не когти!.. кровят впечатки впившихся лапок.. .
А жирная матрона глядит на меня, немой отдавая приказ.

И взводят курки.
             И целят в меня.
             “Отдай павлина, дура!
Я владею тобой!
              И всей грязной людской!
              И звездами! И зверьем!..”
Ну что, богачка. Твоя подачка. Твоя подначка. Не куры -
Не овцы в загоне - не свиньи в притоне -
                мы в звездном небе живем.

И я владычица. Я богиня. А ты лишь в шубе замарашка.
И тычется мордой в снег золотой
                бедняцкий твой лимузин.
И я тебе с неба в подарок сведу
                орла, и льва, и барашка,   
А сейчас - возьми, не хнычь, вот тебе мой подарок -
                павлин.

Павлин!.. Клекочет!.. На небо хочет!..
                Корми его отрубями.
Каждое утро палец себе отрубай
                и свежей кровью корми.
А я - по свободе дальше пойду,
                гремя кандалами, цепями,
Гремя бубенцом, погремушкой, колокольцем
                меж зверьми и людьми.

И ты замрешь, застынешь, княгиня, в толпе
                с изумрудной в кулаках птицей,
И глаза твои круглые заиндевеют,
                провожая мой легкий ход…

А я пойду, крылья раскинув,
              взметнув царский хохолок над Столицей,
И за плечами развернутый звездный хвост
              прожжет рубинами лед.


КСЕНИЯ РАСПИСЫВАЕТ ЧАСОВНЮ СВОЕЮ КРОВЬЮ

Я распишу своею кровью
Часовню эту.
Я пьяным богомазам ровня.
На ребрах мета.

Меня во сне пометил Ангел.
Спала на рынке.
Он нож под ребра мне направил
Из-под корзинки.

Нарисовал меж ребер крестик...
Кисть не держала -
А этот крестик будто пестик...
Как Божье жало...

Часовня в пихтах, соснах, елях...
О, Север лютый...
О, Бог, лежащий в колыбели,
Огнем продутый…

Топориком ее сработал
Столь юродивый...
Такой, как я... ружьишко, боты.. .
Святой, родимый...

Охотник?.. да, в миру животник...
Так - человечек...
Так - лысый, сморщенный Угодник
В ограде свечек...

Так - пес людской, и нос холодный,
И воет глухо...
Щеночек, по любви голодный,
Поджато брюхо...

А нимб горит над колкой стрижкой...
Стоит в бушлате,
В болотниках... И я - что мышка
Опричь объятий...

В его часовню я приперлась
Через морозы.
Вела меня и била гордость.
Душили слезы.

Там стены голые... там доски...
Наизготове...
Разрежу руку на полоски
Слепящей крови!

И хлынет кровь на пол дощатый!
И руки вскину!
И напишу Тебя, Распятый!
Твою судьбину!

Солдат, в снегу игравших в кости!
Мать в черном, вечном!
И Магдалину на погосте -
С огнем заплечным...

Моя часовня! Роспись - кровна!
Восстань, усопший!
Я пьяным богомазам ровня!
Рот пересохший!

Придут наутро. Схватят. Свяжут.
Заарестуют.

………Но кто - всей кровию замажет
Всю - Кровь!.. – святую…


КСЕНИЯ НА ФРЕСКЕ

...Там бесы Адовым покойникам -
Льют в глотки татям и разбойникам
Расплавленное серебро;

А я?! Чем провинилась, Господи?!
Одним лишь поцелуем - горечью
Спалившим голое нутро.

Одним объятием торжественным,
Где не мужчина и не женщина -
Две железяки запеклись,

Те два гвоздя с Кургана Лысого,
Кровь по сугробам - зверья, лисова...

...На фреске, грешница, меж рисинами
Огня, между котлами, крысами,
Кричу, подъяв лицо неистовое:
“Ты моя жизнь.
Ты моя жизнь.”


ВАГОНЫ. ВОКЗАЛ

Вот они, вагончики,
                вагонишки мои...
Дай, побуду миг путейщицею... дай...
А снежки в меня свистят, будто соловьи,
Разбиваются о каменной груди моей Рай.
Райский Сад под ребрами, снежный Эдем.
Голубая кровь - вдоль - по ледяным хвощам.
Нынче я - путейщица.
                Мазута черный крем -
На морды колес. Свеклу фонаря -
                в пар зимним щам.
Низко кланяюсь винтам, молотком стучу...
На вшивость испытую дырявый металл... -
В шаль завернусь... - а лицо длинное - свечу -
Так жгу в ночи, как алмазный кристалл!
И от меня шарахнется обходчик-пьянь.
И предо мной на колена - грузно - бродяга - бух!..
Встань, мой лысый святой, лисенок драный,
                встань.
Я люблю твою плоть. Я люблю твой дух.
И пусть мне буфетчица-подушка глотку пухом заткнет.
И пусть меня малюта с дубиной или Ангел с ружьем
К стенке - толкнет,
                тряпкой - сомнет,
                сапогом истопчет, как лед,
И пусть это видит мой народ, с которым мы - вдвоем:
Под брюхом мертвого вагона - мигает красный фонарь -
И молот - в кулак, в другой - резак, кривой ятаган,
И ноги рогаткой: целься, народ! Стреляй, народ! Жарь!
Бей дуру-обходчицу, вашу мать, по ребрам и ногам!
Выбей, выколоти ей Рай - из груди!
Выжги под сердцем звезды! Вымажь в крови!
А после - в рот ей монету - за обход - заплати!..


Эх вы, вагонетки, вагончики мои...


ХЛЕБ: ЛЮБОВЬ


Убрус мой драный. Голова - казан.
Тяну черпак руки.
Ах, я была красива, как фазан.
А нынче - блин пеки.

Корявый корж, слоенку в полцены,
Сухарь - кусай, рот свеж!.. -
У ног толпы сижу - глаза черны,
А вместо сердца - брешь.

Как вы снуете, люди-челноки.
Сюда - туда - сюда.
Как вам одежды ваши велики.
Как велика беда.

Как все пройдет, и ваша жизнь промчит,
Как ноги ваши - над
Моей башкой - над сердцем, что стучит -
Над пузырьком, где яд -

Над хлебом, что я в кулаке сожму -
Что бросили вы мне -
Кому же я отдам его, кому?!.. -
Обмоченный в вине,

Закусанный зверями с трех сторон,
Зачерствелый стократ... -
Пригодный для собак или ворон,
Не для зубов - лопат

Могильных, панихидных тех просвир,
Что гложет, весь в слезах,
Освистанный, оболганный мой мир,
И я - с ним на паях!..

И этот хлеб, смертельный хлеб любви,
Посмертный хлеб живой -
Так втянет нюх, так кулаки мои
Сомнут, так горло - вой
Над ним взовьет, так поцелует рот,
Так - лоб в него, в святой:
Спасибо, о, спасибо, мой народ,
За Царский катыш твой,

За твой, с землей, с опилками, ржаной -
Волчцом - сосцом! - к губе
Пылающей, - за дикий, поздний вой
Любви, любви к тебе.


      ВНУТРИ СТРАШНОГО СУДА

Не сломайте руки мне - хрусткие ледышки...
Морды - мышки...
                щеки - пышки...
Я лечу внутри Суда;
                под ногами - города;
                я бегу до хрипа, до одышки
По тяжелым облакам...
             юбка задерется - виден срам...
                а солдат глядит, замерзший, с вышки
На летящую в небесах - меня!..
            На шматок волос огня...
                На живот мой, локти и подмышки...

Я жила, жила, жила.
Я пила, пила, пила.
Ела, ела, ела - и любила.
Синие гвозди звезд... лес, зубцы пихт... мгла...
Топор Луны... кометы метла...
           в руке ночной, черной, скрюченной, - звездное кадило...


Руки, что нянчили меня, - мертвы.
Губы, что кусали хлеб моих щек, - мертвы.
На половые тряпки порваны пеленки.
Истлел мой детский, в златых блестках, княжеский кафтан.
Сгорел в печи мой детский барабан.
Страшный Суд!.. прими голого ребенка.

Прими голое, морщинистое, старое дитя.
Бутылку жму к груди: о, не в вине душа.
Седую бровь я пальцем послюню.
Я ведь маленькая, Бог, а дура - будь здоров.
Я не научилась за всю жизнь, посреди пиров,
Съедать Царские яства на корню.

Не выучилась, дура, - а хотела как!.. -
Никогда не разменивать разменный пятак;
Отрезать от пирога, чтоб не убывало;
Нагло врать в лицо, чтоб свою шкуру сберечь;
И так исковеркать грубую, горькую речь,
Чтоб обсасывали косточки, грызли сладко,
             вопили: “Вкусно!.. Дай еще!.. мало!..”

Ах, дура, - бежала голяком!
Ах, Федура, - не умела тишком:
Все гром, да слом, да ор, да вор,
                да крик истошный!
Вот и слышно было мя издалека.
Вот и знали все мя - от холопа до князька:
Смех заливистый,
                посвист скоморошный!

А и в Царских невестах ходила небось!..
А и в Царских дочерях походить довелось!..
А мне все у виска пальцем крутили:
Что ты, девка, они ж подохли все давно...
Что ты, кляча, в том лесочке темно,
Ни часовни, ни креста на той могите!..

Все Царское у тебя - и зипун, и тулуп.
Все Царское у тебя - и изгиб ярких губ,
И синь очей из-под век,
           и на плечах алмазный снег,
                и ожерелье вьюги.
Вся жизнь твоя Царская - в огне и в беде.
И ты, Царица, в небе летишь,      
                на Страшном Суде,
И сосцы твои - звезды,
                и руки твои - звездные дуги.

И глаза твои, Царица, - один Сириус, другой Марс:
Они жестоко и страшно глядят на нас,
И ладони твои, Царица, - звездные лики:
Они обернуты к нам, и пальцы подъяты, как власа, -
Живи, Царица, еще час, еще полчаса,
А там - душа пусть выйдет в звездном крике.

И раскатится крик над ночной тайгой - Страшный Суд!
И ты упадешь с небес, Царица!
                И тебя унесут,
Увезут на телеге с зеленого льда расстрела:
Ах, была ты дура из дур, что орала так -
Вот молчанье навек,
                вот на глаза пятак,
И это длинное, худое, животастое, ребрастое,
            старое, Царское, детское, нищее тело.


А и где душа?..
А и нету души.
Тихо из мира уходи.
Звезду туши.


ХОД КСЕНИИ ПО МОСКВЕ

.........Я иду по Москве.
Я иду по Москве.
Я - по шаткой доске.
По безумной тоске.
По траве-мураве -
Изо льда бастылы:
Костевье в рукаве -
Крик базарный из мглы.

Я иду по Москве.
Лапти все во грязи.
Плат сняла - голове
Утопать в небеси!
Я на купол крещусь.
Я на Зверя гляжу.
В кулаке сжавши кус,
На снегу я сижу!

Я лежу под Москвой.
Я лежу под землей,
Под Волхонкой-ногой,
Под Неглинкой-рукой.
Ах ты, Софья-Царевна,
Ты ликом толста!
Под кремлевской доской -
Ни черта, ни Креста.

Шутка ль - Царь наш тиран!
Диво ль - деспот опять!
Не сочтешь диких ран -
На морозе зиять!
Руку мне отруби -
Отращу вдругорядь!
Ногу мне отруби -
Враз пойду танцевать!

Эй вы, люди мои!
Вы такие ж, как встарь!
На костях - на крови -
Наш взошел календарь!
Кто грызет семена... -
Так боярин их грыз!
Чья вся в бубнах спина... -
Так же - с висельцы - вниз!

Ты, преступник и тать!
Чей домишко поджег?!..
Я - твоя Божья Мать:
Костыльки вместо ног!
Ты седой, как январь,
Ты кафтанчик сменил, -
А такой же, как встарь:
Грабли рук вместо крыл!

Я иду по Москве -
                по враньёвой молве:
Кто с три короба да кому наврал,
Кто у Царицы с шеи ожерелье украл,
Сковородки площадей шкварками шапок гремят,
Железные повозки спичками горят,
А дома-то после Бонапартова пожарища отстроили,
А лоскутья снегов мне ветром на шубу раскроены,
На обнову... кинь, брось мне полушечку!..
Тиф, чума и холера - богачки мои!.. -
                и, смертушка-душечка,
Ты опять - как тогда - давненько - дулом-дулечком -
Ищешь мя, чаешь выпустить пулечку,
Пулю-дурочку, киску-мурочку,
Общипанную, бесхвостую, голопузую курочку.. .
Ах, капель!.. да вывеска: “БАНКЪ ВОЛЬФСОНЪ И Ко” -
                игрушка новогодняя!..
А в кармане у меня деньга древняя, негодная...
Кругляш тертый... гривна-сребро...
                расплата князя Рюрика...
Брошу ее на снег - ловите, хватайте, жмурики!..
Вы все такие ж...
          души мертвые... пустые... жадные...
Эх, над затылком дымят трубы чадные!
Эх, гудят в небе птицы железные!
Возьмите меня в синь!.. Полечу над бездною!..
Увижу сверху людишек...
                малых, черных, как мураши...

Иди, дурка, беги по Москве,
              задрав подол, на ходу пляши.

Твой - по Москве - винной гроздью -
                последний пляс.
Твой - в рукаве - костью:
                последний Спас.
Твой - пулей над головой -
                последний век.

Твой - чистый, пушистый, еще живой -
                последний снег.


*   *   *

Ну-ну, давай кричи о Благе,
О Страсти, Вечности, Любви.
Народа верные бедняги.
Ты лучше сердце умертви.

Вонзи в него иголку стали.
На вертел воли нанижи
И жарь.
          Вы, повара, устали.
Тупые ваши все ножи.

И вилки ваши - лишь рогульки.
И в мыльных порошках вино.
И помидоры, пульки, дульки,
Все псами съедены давно.

И в мире, где в китайской драке
По-русски - пяткой в рожу - бьют,
О, лучше, слаще быть собакой:
Подстилка, кость, натаска, кнут.

И брешешь ты.
Из пасти брызнет
С клыков - белы как снег - слюна.
Лай, пес, башкой мотай на тризне,
Лей водку в глотку, Сатана.


*   *   *

Земля?!..
         Вы кому расскажите.
А воля?!.. -
         пропита дотла.
В парче грязнобурые нити
Двуглавого вышьют орла.

А мы его ножичком вспорем
И выпорем золото лет.
А мы о Священном не спорим:
Ведь нынче Священного нет.

Ты можешь мне врать,
                завираться,
Ладонь прижимать ко груди,
Ночьми перемалывать Святцы,
Молить и снега, и дожди!.. -

Не верю.
          Ни слову не верю!
Ни лику! Ни слезной скуле!

Закрыты Небесные двери.
Поземка метет по земле.


*   *   *

Я много слушал бредней
Беззубых нищих уст.
Молений за обедней.
Потир злаченый пуст.
Мир изолгался, спятил.
Святой святого бьет.
Вниз головою дятел
На висельце поет.

Все брешут о чудесном
Пришествии Втором,
А бредят лишь воскресным,
Горячим пирогом.
Все крестятся справа налево,
А кто наоборот;
А площадная Ева
Судачий скалит рот.

Святое?.. - колют шилом!
Летит от нимбов прах!
Вот мощи из могилы -
И хрустом - на зубах.
Мир бледный и поганый,
Отравленней гриба.
Побудь в застолье пьяный.
Отверзни погреба.

Орел двуглавый - ну-ка!
Дракон стоглавый - слазь!
Без стука и без грюка
Вхожу, Князь Мира,
                Князь -
Да, Тишины. Вы, тише.
Стоять. Сидеть. Лежать.
Придут чужие мыши
Меня короновать.

И стану я Великим.
И стану я Царем.
Взойду я черным ликом.
Над каждым очагом.
И люди рухнут наземь.
Повалятся ничком.

Вот так - из грязи - в Князи.
Так - поддых - кулаком.


     ДЕВОЧКА С КУРИЦЕЙ

- Ах, блаженненькая, курочку купите!..
Вот, у меня к поясу привязана она...
Лапки перевили веревки и нити:
Не улетит!.. она заснула и пьяна...

Я вином ее поила... пшеном кормила...
Золотые зерна вкладывала в клюв...
Ах, вы дурочка, вас курочка простила,
Крылышком махнув, свечечку задув...

А у меня, Ксеничка, беленькое платье!..
Его мне из виссона сшила Талифа Куми...
Меня в него пеленали!.. буду в нем в объятьях...
Лягу в нем под землю спать... а наверху - огни...

Курочка ощипанная стоит лишь монету!..
Пробую на зуб... и ты обманешь, как пить дать...
А глаз у мертвой курицы горит нездешним светом:
Мол, тоже вас изжарят...
                мол, в звездах буду ждать...

Курицу купи,
                тетка длиннокосая!..
И монетой круглой
                скачусь с откоса я...


       БОГАЧ ПЕРЕД КСЕНИЕЙ

Да, я толст.
Да. Бей меня дубиной -
Не прошибешь.
Да, я жру икру.
Да, ворошу поленья червонные в камине.
Да, верю лишь в ложь.
Богатство никогда правдой не купишь.
Солги - и получишь! Солги -
Что канючишь?!..
             ты правдой вонючей наскучишь,
Как скучны растоптанные сапоги.
Я богат. Меня растопчи попробуй.
Я куплю, что умильно мне в рожу глядит.
Я куплю все - от люльки берестяной
                до гроба,
Откуда Лазарь восстал, хотя и смердит.
А ты, помешанная?!..
                Что кулаком грозишь мне?!..
Что в диком танце изгаляешься, как коза?!..
Я глаза твои сорву и съем, как вишни.
В мои сундуки ссыплется по волосу твоя золотая коса.
Я куплю тебя с потрохами.
                И каждый потрох продам отдельно.
За баснословные деньги.
                За фараонские кругляки.

Купи, девка, за грош
               один шматок
                моей беспредельной,
Бессмысленной, бедной,
                бесовской,
                бесконечной тоски.


КСЕНИЯ ПЕРЕД СТАРУХОЙ

Кожа - дуба кора.
          Ты уснешь до утра.
Ты еще помнишь юродивых - тех,
Кто камень жевал. .
Цепи кто надевал...
Кому копеечку народ совал
                в беззубый смех...

Кто на рынках сидел...
Кто на купол глядел...
Кто Царю кричал:
          “За тебя молюсь!..” -
А им дула - в грудь,
А в них палят как-нибудь,
А они лишь хохочут:
           “От крови утрусь...”

Русь - шея свернута: гусь!
Дров напиленных груз...
Бабка, ты еще помнишь ту,
Что за красных,  за бе-
лых молясь, на трубе
Все дудела,
           хвост чесала коту?!

И стреляли в нее!
Рвали с тела белье!
Сжалясь, в рот ей пихали пирог!
А она широким крестом
Всех осеняла:
             “Что будет потом -
Знаю лишь я... и Бог!..”

Бабка, помнишь ту?!..
Всю ее красоту -
Мешок с дырой для башки, до пят...
За пазухою ее - в лишаях котят...
Серьги ее, что Лунами блестят...
Котомы за горбом,
             что чесноками смердят...

Юродивая - та!
А что я... сволота!
Я мотаюсь, как помело...
До нее досягну.
Я у жизни в плену.
Вот помру -
            помолись тяжело

За меня.
Я жила без огня.
Я светила сама.
Я сходила с ума.
Я кормила мир с руки,
                как коня.

Эх, бабка-сурайка...
              пустая сума...
                живи, живи,
                нас всех хороня...


ВИДЕНИЕ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ

Вижу... вижу...
Силки крепа... кости крыжа...
Витые шнуры... золотые ежи
На плечах... китель режут ножи...
Пули бьют в ордена и кресты...
Это Царь в кителе. Это Ты.
Это Царица - шея лебяжья.
Это их дочки в рогожке бродяжьей….
Ах, шубка, шубка-горностайка на избитых плечах...
А что Царевич, от чахотки - не зачах?!..
Вижу - жемчуг на шее Али... розовый... черный... белый...
Вижу - Ника, Ваше Величество, лунь поседелый...
Вижу: Тата... Руся... Леля... Стася... Леша...
Вы все уместитесь, детки, на одном снежном ложе...
Кровью ковер Царский, бухарский, вышит...
Они горят звездами, на черное небо вышед...
Царь Леше из ольхи срезал дудку...
А война началась - в огне сгорела Стасина утка...
Изжарилась, такая красивая, вся золотая птица...
Стася все плачет... а мне рыжая утка все снится...
Ах, Аля, кружева платья метель метут...
А там, на небесах, вам манной каши лакеи не дадут...
Вам подсолнухи не кинут крестьяне в румяные лица...
Ты жила - Царицей... и умерла - Царицей...
А я живу - нищей... и помру - опять нищей...
Ветер в подолах шуб ваших воет и свищет...
Вы хотите пирогов?!.. - пальчики, в красном варенье, оближешь...
     С пылу-жару, со взрывов и костров... грудь навылет... не дышишь...
Кулебяки с пулями... тесто с железной начинкой...
А Тата так любила возиться с морскою свинкой...
Уж она зверька замучила... играла-играла...
Так, играя, за пазухой с ней умирала...
А Руся любила делать кораблики из орехов...
     У нее на животе нашли, в крови, под юбкой… прятала для смеху...
Что ж ты, Аля-Царица, за ними не доглядела?..
Красивое, как сложенный веер, было нежное Русино тело...
Заглядывались юнцы-кадеты... бруснику в кепках дарили...
Что ж вы, сволочи, жмоты, по ней молебен не сотворили?!..
Что ж не заказали вы, гады, по Русе панихиду -
А была вся золотая, жемчужная с виду...
А Леля все языки знала. Сто языков Вавилонских, Иерусалимских...
Волчьих, лисьих, окуневских... ершовских... налимских…
На ста языках балакала, смеясь, с Никой и Алей...
Что ж не вы ей, басурманы, сапфир-глаза закрывали?!..
Там, в лесу, под слоем грязи... под березкой в чахотке...
Лежат они, гнилые, костяные, распиленные лодки...
Смоленые долбленки... уродцы и уродки...
Немецкие, ангальт-цербстские, норвежские селедки...
Красавицы, красавцы!.. каких уже не будет в мире...
Снежным вином плещутся в занебесном потире...
А я их так люблю!.. лишь о них гулко охну.
Лишь по них слепну. Лишь от  них глохну.
     Лишь их бормотанье за кофием-сливками по утрам - повторяю.
     Лишь для них живу. Лишь по них умираю.
И если их, в метельной купели крестимых, завижу -
     Кричу им хриплым шепотом: ближе, ближе, ближе, ближе,
     Еще шаг ко мне, ну, еще шаг, ну, еще полшажочка -
     У вас ведь была еще я, забытая, брошенная дочка...
     Ее расстреляли с вами... а она воскресла и бродит...
     Вас поминает на всех площадях... при всем честном народе...
     И крестится вашим крестом... и носит ваш жемчуг… и поет ваши песни...
     И шепчет сухими губами во тьму: воскресни... воскресни... воскресни...
                ВОСКРЕСНИ...


ЛЮБОВНИКИ НА СНЕГУ

Исклевано нищее тело
Клювами белых кур.
Ты этого так хотела,
Пацанка, дура из дур.
Ты этого возжелала -
Одежды в сугроб - чешуей
Содрать! И плоть запылала
В ночи - багряной змеей.

По горло выстывший город
Лежит в голубых песцах.
О счастье - пребыть нам,
                голым,
В рожденье, в любви, в гробах.
В шубеночках - нас хватают,
В кофтенках - ведут к стене...
На льду - я нага, святая:
Живот - в золотом огне!

И ты, мой сужденный, смелый,
Как ты богатырски наг!
Ты плакал - белее мела -
В расстрельных, прощальных снах...
Ладонь, искусана вьюгой,
На мышце выжжет печать...
Мишенью звездного круга
Нагому сердцу стучать.

Жужжите, вы, злые пули.
Мы - “яблочко” хоть куда.
Снега, как в рога, в нас дули,
Нас резали поезда.
Но в этой земле загиблой,
В крутящейся дуроте,
Лежим на снегу нагие,
Как те герои, как те... -

О, мало ли юродивых,
Слепя зубами, скреблось
По лику Земли спесивой,
По злату осенних кос?!
Никола да Нострадамий,
Да Ксенька, да Жанна, та... -
И кто там еще - за нами,
Где зверия чернота?!

Под черепом тьмы взошедшей,
Луны, бегущей как мышь,
Лишь выживет - сумасшедший,
Спасется - блаженный лишь.
И, батюшка наш Василий,
В сугробе грея ступни,
Наслал бы Крестную силу
На голых телес огни.

Да, мир! Гляди! Мы - нагие!
Да мглы. До дна. До Креста.
Уже не родимся другие.
Господнего нам перста
Не внять слепому указу.
Снег хлещет струей молока -
О, мимо рта, мимо глаза!.. -
В голодные те века...

А мы обнимемся пьяно.
Власы текут горячо.
Под ветром черным, буянным
Целую твое плечо.
И в корке ржаных торосов
Осколком Зимней Войны,
Двойным, слепящим, как слезы,
Навек мы запечены.


КСЕНИЯ БЛАЖЕННАЯ (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)

                …Ох, ласточка, Ксеничка,
                Дам Тебе я денежку -
                Не смети-ка веничком,
                Куда ж оно денется,
                Траченное времячко,
                Куда задевается -
                Милостынька, лептушка:
                Ксеньей прозывается -
                Тише!.. - наша смертушка…


…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.
Сколь нацежено - стыть.
Как в платок после бани, увязываюсь во стужу
И во тьму шагаю: гореть и любить.

От Земли Чудской до Земли Даурской
Линзой слезной меряла гать...
Ан как вышло: Ксенькою Петербургской
На кладбище чухонском внезапно - стать.

Спать в болезных платках под глухим забором.
Хором выплакать - бред
Одинокий. И пить самогонку с вором,
Ему счастья желая и много летъ!

И везде - ах, охальница, Охта, стужа,
Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. -
Появляться в залатанном платье мужа,
Да не мертваго, а - убившаго мя.

Помню, как хрипела. Как вырывалась -
Языками огня -
Из клещей, не знавших, что Божья Жалость
Воскресит, охраня.

И когда... очухалась, - вся в кровище!..
Доски пола в разводах струй... -
Поняла: о, каждый живущий - нищий,
Всякая милостыня - поцелуй.

И с тех пор как бы не в себе я стала.
Вся пронзенная грудь.
Завернула в верблюжье отцовое одеяло
Кружку, ложку, ножик, - и в путь.

Посекает мя снег. Поливают воды
Поднебесных морей.
Мне копейку грязные тычут народы.
Вижу храмы, чертоги царей.

От Земли Чудской до Земли Даурской
Вижу - несыть, наледь и глад.
Вот я - в старых мужских штанах!..
                Петербургской
Ксеньи - меньше росточком!.. а тот же взгляд...

Та же стать! И тот же кулак угрюмый.
Так же нету попятной мне.
Так же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума -
Вся в огне, и лицо - в огне.

Мстится смерть - крестьянской скуластой бабою
                в белом,
Словно заячьи уши, белом платке...
А мое ли живое, утлое тело -
Воровская наколка на Божьей руке.

И все пью, все пью из руки Сей - снеги
Да дожди; как слезы людския, пью.
А когда увезут меня на скрипучей телеге -
Я сама об том с колокольни пробью

В дикий колокол, бедный язык богатаго храма
Богородицы, что близ зимней Волги - убитый медведь...

И в гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама,
Божья Мать, я намерзлась в мiру, как тепло умереть.”

И нетленныя кости мои
           под камнем
              все, кому выпало лютой зимой занедужить,
Будут так целовать,
               обливать слезами,       
                любить!..

…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.
Сколь нацежено - стыть.


УХОДИТ КСЕНИЯ ЮРОДИВАЯ ВО СНЕГ    



                ИМПЕРИЯ ЧУВСТВ 

                Памяти матери Марии,
                в миру Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой

                Я из кибитки утлой тела
                Гляжу на бешено гудящий подо мной
                Огромный мир, чужой. Я не успела
                Побыть в нем шлюхой и женой.
                А только побыла я танцовщицей
                На золотых балах у голых королей;
                А только побыла я в нем царицей
                Своей любви,
                любви своей.

               
*   *   *               

Вот последняя сцепка. Врубись, тело, в Дух.  Дух, в тело вонзись.
Боже, страшно, обло съединение двух.  Отвернися. Окстись.
Тряпки об пол летят. Сорван царский наряд.  Прокурена клеть.
В чреве дома, в перинах, где зычно храпят, - военная медь
Сочетанья. Соитья. Сошествия в Ад. Рай плюнул давно
Нам в лопатки. Под тощий хребет, пьяный зад клал дерюгу, рядно.
И в последнем усилье - друг друга прожить!.. - друг друга найти!.. -
Мы запрялись, две пряди, в убийцыну нить крика: Боже, прости!
Тело голое, жалкое, нищее, - так, прощаю тебе!
Не успеешь родиться - на веках пятак, и кровь - на губе.
Тело срамное. Дух, ты парчовый, златой. Вот щит. Вот копье.
Вот, мужчина, под тяжкой сухою пятой - кострище, жнивье:
Мягкий белый живот, где хоронят народ под песню вождя.

Ну, ударь. Ну, еще. Впейся в грудь. Влейся в рот монетой дождя.
Вот последняя сварка. Венец - Колыбель - Гроб - и Хор - и Собор.

Ииуй низвергает Иезавель в заплеванный двор.
Вот она, ночь любви. Жрут, вопят и хамят. Об камень - с копья -
Тело - вдребезги.

...Дух, оглянися назад.  Вся радость твоя.


*   *   *

Ноги-руки раскидай - для яда,
Для ножа - в живот - по рукоять...
Есть Любовь. Нет у Любви пощады.
Ей - в крови лучиться и сиять

Лезвием. Краями рваной раны.
Со звездою сходным острием.
Не седою, нищею и пьяной -
Ухожу любовницей: вдвоем.

Руки-ноги - реки - разбросала.
Поцелуй ты все мои снега,
Жемчуга... - ночь, ледяное сало,
Низкие, в залысинах, брега...

От Нее с ума иные сходят.
Крест Ее на снеговой груди.
Я в Нее уйду, как все уходят.
Ты, щенок, за мною не ходи.

Не скули. Горит на грязных лапах
Кровь Ее - на шерсти, на когтях...
Ты меня до света процарапал:
До костра. До Солнца на костях.


САНТАЯНА

...я положу тебя у фонтана -
Голого – навзничь. Ничком – потом.
Ты будешь Санта, я – Сантаяна.
Рта твоего коснусь животом.

Видишь, он масляный; он струится
Влагой; и жемчуга нить на нем;
Ты будешь охотник, я буду птица;
Ты будешь печью; я буду огнем.

Ты прободаешь мне красное лоно,
Как бык священный с острова Крит.
Горсть из Голконды камней зеленых
На грудь насыплешь – так грудь горит!

Всю зацелуешь – заткешь парчою
Шепота, боли, укусов, слез;
Мглу детородства зажжешь свечою;
Наг мой, бедняк мой, и гол и бос...

...грешники, грешники. Из кастрюли
Божией – жареных, нас, цыплят,
Вдоль на подносы льда сыпанули,
Где перец пурги, купола горят.

Где луч фонарный брюхо разрежет.
Где от испода – и до нутра -
В ребрах заря золотая брезжит,
Лядвия черная жжет дыра.

Господи, Госпо... грешники, грешни...
Дай губы. Дай язык. Дай чрево. Дай -
Ветер небес твоих дай нездешний.
Глаз твоих ясных Господень Рай.

Сад твоих рук, ветвистых и пьяных.
Смертно. Грязно. Пусто. Впотьмах -
Дай... не дрожи... родной!.. Сантаяна -
Жемчуг любви из дыры кармана,
Жемчуг, что нагло держал в зубах,
Жемчуг, зубок, чеснок ожерелья,
Что своровал, что скусил... - у той,
Что не крутилась, корчась, в постели,
Что на стене горела – святой.

В храмах железных. В приделах багряных.
В Индии нашей, где ржавь и лязг.
...дай мне любить тебя, Сантаяна,
Тонкою песней последних ласк.


*   *   *

Простыню порвать на перевязку.
Пить к устам пожара - поднести.
Может быть, страданье - только маска.
Ты сорви. И раздави в горсти.

Все страдают: не обнял!.. не вдвинул
Под ребро - сверкающий кинжал!..
...Если б Дон-Жуан клинок сей вынул
Из груди - в крови бы мир лежал.


СОЛОМОН И СУЛАМИФЬ

Купи мне, царь, дорогой отрез!
Парчовое платье купи.
Нагих грудей тяжелый отвес
Ярчей, чем звезды в степи.
Железных повозок кандальный гром.
Мне костью - Время - в гортань.
Мне были родные: Эдем, Содом,
Плащей галилейских рвань.
А тут я - чужачка. На языке,
Что для убийц и воров,
Под арфу пою о моей тоске -
Среди проходных дворов.
И не напоив, и не накормив,
И волосы не распустив... -
А косы не стригла та Суламифь,
Всем телом ведя мотив!.. -
В объятье схватив, пытальных рук
Молитвой не усмиря,
Ты целовал мне сердца стук,
И плакала грудь моя...
И слезы, и пот струил живот -
Жизнь моя, сиречь, лила!.. -
Тебе в ладони, в отверстый рот!
И я твою соль пила!
И я кричала: о, Соломон,
Мой нищий, седой, худой!
Плевать, что Ерусалим спален.
Пойдем другой бороздой.
Пойдем по улице, что мертва.
По стогнам, где люд гудит.
В алмазах пурги моя голова.
Мужик на меня глядит.
Пусть гарь и голод над головой.
Пусть драная шуба вся.
Но ты, царь, люби меня всю - живой,
Жеребьим глазом кося!
Ах, белые косточки не отмыв
Казненных дедов, отцов,
Люби мя, живучую Суламифь,
Живую - меж мертвецов!
Живущу, обрящеши вживе, въявь,
И вслепь, и втуне, и вплоть -
Живую женщину воплем славь!
Ведь песни любит Господь!
Ты песню в горле не дай смертям.
Ты жемчуг слезный не кинь свиньям.
Ты крестик с шеи не рви ворам.
А смогут - распять - посметь,
Сцепи, слепи любовь по костям,
Губами лаская смерть.

*   *   *

          Это я Тебе говорю, грешница из Магдалы... 

ОНА:

Вот грязь. Вот таз. Гнездовье тряпки -
Виссон исподний издрала...
Убитой птицы крючья-лапки
На голом животе стола.
Рубить капусту - нету тяпки.
Я кулаками сок давила.
Я черное кидала мыло
В ведро. Я слезы пролила.

Всю жизнь ждала гостей высоких,
А перли нищие гурьбой.
Им, как Тебе, я мыла ноги.
Им - чайник - на огонь - трубой.
Чтоб, как о медь, ладони грея
С морозу, с ветру - об меня, -
Бедняги, упаслись скорее
От Преисподнего огня.

Да, праздник нынче. Надо вымыть
Придел, где грубые столы.
Бутыли ставлю. Грех не выпить
За то, что Ты пришел из мглы.
Ты шубу скидывай. Гребенкой
Я расчешу ее испод.
Твою я ногу, как ребенка,
Беру, босую, плачу тонко,
Качаю в лодке рук и вод.

Взойдите, нищие! Воссядьте
Столов закраин вкрест, повдоль!
Я в ребер вас вписала Святцы,
Вчернила в живота юдоль.
Вожгла преступною наколкой
На сгибы рук, в потемки ног...
Но Ты вошел - подобьем волка,
Когда он, в поле, одинок.

Я медный таз ногою пнула.
Я тряпку бросила на дно.
Из воя, клекота и гула
Восстало ты, мое, одно
Лицо.
Чрез хрипы - пенье зала -
Где грызли, пили и клялись -
Оно мне о душе сказало.
Оно меня - за косы - ввысь -
К звездам - отдернуло от пола,
От пыли, посвиста, плевков,
От пьяненьких гостей веселых,
Злых, с заплетаньем языков -
Туда, где кровь на снега грядки -
Брусникой - из дырявых стоп...
Твои я выпью слезы, сладки.
Волосьями обмою пятки.
Утру подолом жаркий лоб.

И я, меж нищими - любила
Их всех!.. весь гулкий сброд, сарынь!.. -
Леплю губами: до могилы
Меня, мой Боже, не покинь.
Ведь все, что было, - сеть-морщины
В ладони, смятой, что тряпье...
Сядь, царственней меня по чину,
Сюда, сокровище мое.

Я таз подволоку гремящий.
Волью и воду, и вино,
И мирро... Ты мне настоящий.
Я шерсть, а Ты веретено.
Лягушкой на полу пластая
Плеча и волоса в меду, -
Тебя собою обмотаю,
В посмертье - пряжей пропряду.

А коль замучают собаки
На перекрестии досок -
Маслами всей любви - во мраке
Упрямый умащу висок.
И тело мертвое издрогнет:
Вопль Воскресенья - из нутра...
Зрачком Рождественской коровы
Кошу в Тебя я до утра.

О, дай ступни мне мыть, корявы,
Полудой странствия грязны.
О, дай отмыть хитон кровавый
От жуткой лунной белизны.
Стопы, что по жнивью ходили,
По плитам воли и тюрьмы...
Там - в славе явишься и в силе.
А нынче праздник - вместе мы.

Скамейка колченога... остров,
Остынь... Тебя я обтеку
Глазами, страшными, как звезды,
Грудями в солнечном соку,
Власами, что заплесть забыла,
Щеками... гаснут две слезы...
Так!.. одного Тебя любила
Поденка с запахом козы.

И, если нам разрубят руки -
Так сцепленные! - топором,
На крик острастки, для опуги,
Чтоб зрел народ, как мы умрем,
И гвозди вывалят, рубила,
Орудья пыток, молотки -
На снег, что - молоком застылым... -
Я выхрипну с мужицкой силой:
Отребье всей земли любила -
С Единым рой одну могилу!
Пусть в мерзлоте прорежет жилу,
Пусть наша кровь уйдет в пески.

ОН:

От утраты до утраты -
Только низка бус -
Зубов
Бесноватых...
Ты распята.
Перекладина - любовь.

Люд, из праха да из глины,
Жмись поземкой! - не ко Мне,
А к распятью Магдалины -
Кость-хребтина вдоль осины
Косы вымокли в вине...

Это сорванное платье -
Серых жалких туч испод.
Это бабие распятье -
Радуйся, пляши, народ.

Это пальцы Я целую
Все - до кости - нежных ног:
Землю злую, ледяную,
Всю, которую люблю Я,
Всю, в которой - одинок.

ОНА:

Жизнь - варево густое.
Похлебку разлила.
Я - нищенкой, листвою -
К закраине стола.

Лбом яблочным я - к доскам.
Волос польется мед.
Зубов моих полоска
Разрежет ночь и лед.

Скажи, Тебя любили:
Челом, ребром, нутром?!..
Скажи, Тебя - убили,
Когда бежал двором,
Огнем зимы спаленным,
К той, чрево - чудом - чье?!..
Бог, пошто умудренным -
Безумие Твое?!

И вот я, побирушка,
И стол, где яства, мгла.
Отчистила все кружки.
Намыла слепь котла.

Тебе, кого так ждали
Народы и цари, -
На старом одеяле
Разброшу я дары:

Черпак руки дрожащей -
Без перстней и колец,
Живот, во тьме горящий,
Кос яростный венец, -

Гляди, я баба, пища,
Кость, зеркало, душа, -
Подай сезонке нищей
Не грош, а тень гроша.

И буду я богатой.
Богаче девок всех.
И я к ногам распятым
Прижму собачий мех.

И я войду навылет -
В стопу, в ладонь - гвоздем.
Не сдернут. Не распилят.
И вместе мы уйдем.

И там, в веках, за кружкой
Иных безумных вин
Не вспомнят побирушку,
Кому был свят один,

Один, худой, костлявый,
Чья плоть, как нож, тверда, -
На облаках во славе
Встающий в День Суда.

ОН:

Язык Мой гремит. Криков Я много знаю.
Тебе - грозным воплем и стоном утробным:
- Молчи, дорогая. Молчи, дорогая.
Молчи - между плачем и воем надгробным.

В родилке - орали. В купели - вопили.
Когда на одре выгибались - хрипели.
Молчи, Магдалина. Мы в славе и силе.
Мы миру в лицо себя крикнуть успели.

Молчи. Налагаю ладонь на гуденье
Горячечных уст. На перловицу страсти.
Молчанье, родная, - и смерть и рожденье.
Молитва о воле. Молитва о счастье.

И Я, изморозивший с учениками
Босые стопы о снега Галилеи, -
Босой, обнимаю тебя за камнями.
И молча сжимаю. И молча жалею.

И, только навстречу рванешься, сжигая
Разверстые губы царением крика,
Войду в тебя духом:
- Молчи, дорогая.
От Рая до Ада.
От лика до лика.

Я долго искал тебя в Геннисарете.
Кормил из ладони смоковницей сладкой.
Пусть Мне молча лик твой свечою посветит,
Где камень стены ляжет смертною кладкой.

От резкого света - во тьме зарыдаю.
Ты рот мне рукою зажмешь запотелой.
Вот молот и доски. Молчи, дорогая.
Все вымолчи, сердце мое, что хотела.

И жестким ты лбом, и власами-кострищем
Уткнешься в ступню прободенную тесно.
И только метелица свищет - и взыщет
За это молчанье - в Геенне небесной.


СНЫ

Это сон, сон.
                Бьется, ползет дымом...
Сон об умершем.
Сон о любимом.

Я на ложе лежу, будто в сотнях могил.
Никогда не любил. И никто не любил.
Грызли тела гранит. Ребер жгли моих медь.
Никогда и никто не осмелился спеть
Тайным шепотом - выдохом - душу мою...

Я сама вас люблю.
Я сама вам пою.

Эти корчи и танцы, что стынут во льду.
Поцелуи в Раю.
И объятья в Аду.
Колыханье качелей хребтинах о двух.
Колыханье свечей над платками старух.
Нищий мир, съединенье которому - срам,
А любовью - вопит! - из золоченных рам,
Белый свет, что мигает, как белый живот,
Лишь пупком да волосьями, тьма где живет;
Все ли руки, все губы - их слип или слепь?! -
Что смотала венчания царская цепь;
Клятво-все-преступленья, весь пламенный грех -
Будто горе петух прогрохочет за всех
Зимним утром, на яростной зимней заре,
Как топазами снег заблестит во дворе;
Голизну, красноту, смуглоту, белизну
Всех постелей, из коих - одну, лишь одну
Я люблю! и крещу! и целую навзрыд!..

...Погляди, как - меж ног - мое сердце горит.

Крест я голый, веселый белья поперек.
Вот она, соль под мышками. Жемчуг-белок.
Вот они, зубы-щеки-язык-не-дыша:
В каждой поре - душа. В капле пота - душа.
Все нагое, что сласть, пот, блистание, соль, -
Лишь душа, ее свет, ее дикая боль,
Ее жажда, ее онемелый язык,
Ее шепот - рот в рот. Ее рокот и рык.
Ее плач, что брусникой по ликам течет
Мужьих, бабьих икон. Ее снег. Ее лед.
Ее выгиб - предсмертный - на койке больной:
Назови мужем мя. Назови мя женой.
Окрести мя единственной Жизнью своей -
Напоследок - в сверкающем мире людей,
Где катаются в битвах и сшибках тела
От ножа до ножа, от угла до угла,
Ото льда до тепла - перекати-ежом,
И на бойню - гуртом, и на жертву - гужом,
И попарно, и цугом, и лютой толпой,
И биясь головою о стены слепой,
И молясь в полутьме, и на резком свету
Хохоча непотребно, летя в пустоту
Сумасшедшей кометой, нательным крестом,
И брюхатой планетой, и злым животом
Безгорящим, бесплодным, и пляскою плеч
Над безвременным гробом, что узок, как меч,
Куда всем нам возлечь,
Где равна всем постель,
То ли брачная печь, то ли голь-колыбель, -
И на ложе тюрьмы, и в полях, где палят, -
Все кричат о любви,
О любви все кричат.


БЛУДНИЦА

Черный город Вавилон. Крыши - костяные спицы.
Ало-розовый шифон Вавилонския Блудницы.

Золотой, кровавый шелк, зубы разноцветней бреда.
Зубы, мой великий волк. Я в ночи на Звере еду.

Серьги тяжкие в ушах: полумесяцами - злато.
Будто хамский падишах, в нищей я ночи богата.

Груди приподнимут газ легкий, ледяной, - поземка...
Я - не для ушей и глаз. Я - отчаянья поденка.

Зверя я из рук кормлю. Он живой же... есть же хочет...
Зверя - я одна люблю. Он мне плачет и хохочет.

Руку в яростную пасть я ему кладу - и плачу...
Как чудовищу пропасть без любви такой горячей?!..

И опять сажусь верхом на загривок. И накидка,
Черная, как грязи ком, золотой расшита ниткой.

И опять - в снега и грязь, в сырость, оттепель, огнища,
Над богатыми смеясь, подавая яшму нищим,
Вырывая из ушей золотые дольки, цацки,
И швыряя их взашей в гадкую толпу – по-царски, -
Изгаляясь и хрипя о любви - верхом на Звере,
Все страданья претерпя, все великия потери, -

О, такая - кто же я?!.. Кто же, кто же я такая?!..
А из церкви - Ектенья все поет, не умолкая:

Ты юродка, воробей, птаха-плаха, птенчик милый,
Приручительша зверей в боевом зверинце мира,
Просто с Города-Китай, просто нищенка с Таганки,
Просто выгнал тебя Рай с золотой своей гулянки.


*   *   *

Я срываю с себя драгоценности.
Не на сытых грудях эти огни
Должны гореть. Не в сохранности-целости,
А - сироты. В ночи. Одни.

Я их бью, разбиваю об пол
Да прилюдно, да при гостях.
Так!.. Бог их праведно отнял.
Должны не где любовник обнял -
Не крови гореть, на костях.

Чтобы сильно пылать. Жизнь - не благость.
Не пред зеркалом сучий зад.
Жизнь - великая, воплем, радость,
Когда не изюм-хруст-сладость -
На лбу поцелуи горят
И алмазами, и рубинами!
Счастье видно - издалека!

...Я разбила все камни. Любимыми
Лишь остались, во тьме незримыми,
Твои: очи, грудь, подо ртом - рука,
Купинами неопалимыми:
Щека в слезах
И в слезах щека.


ПРАЗДНИК В ВАВИЛОНЕ.
ЗАКЛАНИЕ ПОСЛЕДНЕГО БЫКА. СОН

Идут, идут, идут быки. На их рогах - дары:
Златые кольца - рыбий блеск, сидонские ковры.
Сиянье брызжет: скарабей слепящей бирюзы.
От яркой наледи камней стекают две слезы
По жиру рыжих скул моих, умащенных с лихвой.
Блуднице Вавилонской - грош подкинь над головой!
Мы - только Женщина и Зверь. Я в юбках. Пестрядь их
Пылает черепом колен, узоров золотых.
Унизан паутинный шелк жуками диких звезд.
Лошажий - над затылком - вдаль - летит по ветру хвост
Волосьев. У меня в руках - топор, как месяц, жжет
Угрюмство ночи. Царский Бык, Последний Бык идет.
И я должна его любить. Пластаться. Биться. Стыть.
И я должна его убить. Должна его убить.

Нагнул он голову. Меня распялили в цепях.
И я увидела: слеза блестит в его глазах.
Громада мяса, шерсти клок, кровь, вставшая стеной,
Неистовый звериный бог - он плакал предо мной.
И я, с запястьем в жемчугах, я руку поднесла
И ноздри гладила его там, где душа жила,
Губу в меду слюны больной! - и там, где плакал глаз,
Сверкающий передо мной, как Тиамат топаз...
Он должен был меня пронзить. А я - его - потом.
Чтоб крови жертвенной испить, как в поцелуе, ртом.
А тут... Кричат: "Руби!.. Руби!.. В лоб топором махни!.."

...А слышу я: "Люби. Люби. Люби. Мы здесь одни.
Оставь мне, женщина, о жизнь, ты зверью жизнь мою.
Помедли. Смилуйся. Склонись - у бездны на краю.
Глаза мои жутчей Луны. И потом пахнет чуб.
Но мы с тобою рождены. Мы воздух Божьих губ.
Я жить хочу. Ты слышишь?!.. - жить. Не убивай, молю!.."

И я жрецам сказала:
- Прочь! Так!.. я его люблю.
И далеко - с размаху, ввысь - швырнула я топор.
И далеко швырнула жизнь - так - краденое - вор.
Пока пчелиная толпа роилась, криком жгла, -
Так крепко шею бычью я руками обвила.
И целовала я глаза, из коих слезы шли
Чрез пальцы - руки - локти - вниз - в сухую чернь земли.
И я не чуяла, когда мне тело оторвут
От тела зверьего - жрецы царицы Хатшепсут,
Как рыбьи копья вознесут излом, изгиб телес
В обитель синюю души, в огонь печи небес:
За то, что зверя полюбить посмела я. За то,
Что так, как я, Блудницей быть не смог никто, никто -
Ни в Вавилоне, ни опричь, ни после, ни вовек, -
За то, что плакал глаз Быка в окружье черных век;
За то, что через корчи - плоть - планет холодный ход -
К душе прилепится душа,
Любовь в любовь войдет.


                БАБКА ОЛЬГА

Всего-то пять домов замшелая деревня...
Всего-то пять... всего...
И всю-то жизню проревела ревмя -
Всего-то - ничего...

Сынов зарыла я... и дочку закопала...
А жизнь - дыра в игле:
Не всунуть нить!.. - когда б не этот малый,
Как керосин-светляк в стекле...

Да, этот парень... а седой, однако -
Годов немало-ти ему...
Сосед... худой, поджарый, что вояка,
Глаза - ножом во тьму...

Горит и светится... все бегает, настырный,
Ко мне: воды принесть,
Печь истопить... ну, отдохни-ко мирно!.. -
Ништо... как ветер - с крыши - жесть -

Так рвется весь... волосья-то острижены
Ровно у каторжного... инда камень, лоб...
"Ах, баньку, бабка Ольга, жарче жизни
Люблю!.." - и шваркнет - голый - головой в сугроб...

Чудной дак!.. вопрошу: отколь ты мне спаситель
Разэдакий?!.. дров резво наколоть,
Полешки ярче воска... где ты житель?..
Уйдешь - с тобой Господь...

Молчит. Лишь улыбается. И ведра
Тащит с серебряной водой.
Молчит. Не исповедается. Гордый.
Гордяк-то, вишь, какой...

И лишь однажды я в окно видала,
Как он, как конь, бежал
По крутояру, по снегам подталым -
Что ножик, просвистал!.. -

К бегущей насупроть ему фигурке -
Девчонке в круглой шапке меховой -
И обнялись - дуб черный и Снегурка...
И покрестилась мелко я: живой,

Живой еще солдатик седовласый...
А ты, пискля?!.. Ему -
Судьба?!.. иль так - навроде сердцетряса,
Навроде горбыля в суму...

Но так они стояли, слили лица,
Не в силах разорваться, разлепиться,
Под снегом, бесом сыплющим из туч,
Что я продлила и креститься, и молиться
Тому, Кто выше всех Могуч.


                ДОМ ТЕРПИМОСТИ НА ВОСТОКЕ. СОН

Это сон. Молю, до срока Ты его не прерывай.

Дом веселый на Востоке. Ночь и снег. Собачий лай.
Токио... Иокогама... Не Нанкин и не Шанхай...
В круге - с веерами - дамы. Сямисен, сильней играй.
От курильниц дым - бараньей шерстью крутится во мгле.
На столе сидит, печальный, мой ребенок на земле -
Девочка... вся голяком... на пальцах ног - глаза перстней...
Ноги скрещены - кузнечик. В окруженье пчел-огней,
Скрючив ножки, восседает, а ладони жжет ситар;
Все сильней она играет, - веселися, млад и стар!..
Ее раковина вскрыта. Розов, черен жемчуг там.
И живот ее - корыто жрущим, жаждущим устам.
Как глядит темно и кротко стрекозиным брюшком глаз.
И на шее - лишь бархотка. То владычицы приказ.

От курильниц ввысь восходит дым, лимонником виясь.
Ты нашел меня в притоне. Так глотай со мною грязь.
Мы с тобой в последнем танце. Рвешь рубаху мне, и грудь
Тыкается - мордой зверя - в грудь твою, как в зимний путь.
Холод. Тьма. Берешь зубами ты - брусничину сосца.
Танец живота - вот пламя. Мой живот страшней лица,
Мой живот лица угрюмей. Слезы катят по нему
И стекают по волосьям в щель, во впадину, во тьму.
Вот я. Жмись. Танцуй мне ярость. Горе вытанцуй до дна.
Я терпимости царица. Я терпельница одна.
До тебя - я в стольких выла глотки раструбом глухим.
До тебя - я стольких мыла мылом черным и слепым.
На горбу худом таскала - в Иордани - по снегам...
Перед Буддою стояла - так!.. - к раздвинутым ногам
Он моим - приблизил медный, соляной, зеленый лик...
Я была девчонкой бедной. Вся душа сошла на крик.
Как-то надо было злато добывать из-под полы
Нищих туч, ветров богатых, - из карманов зимней мглы...
Вот и стала я расхожей, медной тварию земной.
Потанцуй со мной, мой Боже. Потанцуй, прошу, со мной.
Стань сребряной, дикой рыбой. Ног развилку разожму.
Втиснись - раскаленной глыбой. Влейся - кипятком - в дыму.
И - вживись, вонзайся, вбейся, - и - вбивайся, молоток,
В доски чрева, где - упейся!.. - закурись!.. - весь мир, жесток,
Похоронен!.. Так, любимый! Корчись! Жги! Втанцуй в меня -
Вглубь и втемь - навеки - мимо - танец чистого огня!
Чтоб омылась, освятилась мгла пещеры - от плевков!
Под брюшиной - закрутились сотни ярких языков!
Вверх по животу, по ребрам, по груди, все вверх и вверх -
До лица дошел твой танец! До лица, где дикий смех!
Так сцепились наши чресла! Так спаялись, что - руби!
А лицо в любви воскресло. Ты лицо мое люби.
Ты лицо мое, любимый, пей, кусай, сжигай, вбирай,
Чтобы Божий сок незримый перехлынул через край,
Чтоб людишки задрожали, гости - деньги, рюмки!.. - дрызнь,
Чтобы мы с тобой рожали - в танце - будущую жизнь,
В древнем, бешеном и властном, Солнца слаще, звезд светлей!..

А не сможешь - жизнь напрасна.
Нож.
Убей.
Не пожалей.
Вот он, нож - в моих чернявых, густо вздетых волосах.
Вот он, танец мой кровавый, красный камень на грудях -
В доме дыма и Востока. В дыме снега. В саже тьмы.

Это сон. Больнее тока. Горше воли и тюрьмы.

Солью - веки - разлепляю. Соль - в узлах железных вен.
Только девочка нагая щиплет нежный сямисен,
Ноги тонкие раздвинув, кажет раковину мне,
Жемчуг жадной жизни вынув, растворив дотла в вине.
Только рот твой в рот мой входит.
                Только чресла в чресла - сцепь.
...Только запах страсти бродит, будто ветер дышит в степь,
А любовь моя горячей катит солью по виску.
И в подушку плачу, плачу, плачу - сколько на веку
Суждено мне

                *   *   *

Если Ты потеряешь все - до шматья,
До копья, до лоскутной крови, -
В подворотне - ночной собакою  - я:
Нож улыбки - наизготове.

Шкурой - волчьей матерью; сукой щенной;
Юродивою Евфросиньей...
Ты не бойся, бедный, блажной, больной.
Наш зенит - высокий и синий. 

Кулаки вопью в тряпье: разорву
Свой мешок - от глотки до чрева.
Вот Твой слиток златой в отхожем рву,
Вот Твоя бедняцкая Ева.

Так бери Ты злато горстями! Жми
К нищим ребрам! К сердцу-кисету!

Вот сокровище: меж зверьми и людьми
В подворотнях ночуя, ложась костьми
На снега, на плиты голой зимы,
Знать: нам царственней смерти - нету. 

               
ПСАЛОМ НОЧНОЙ

Я пытаюсь сном забыться... Днесь — вином хочу забыться...
Все растайте, зверьи рыла. Все рассыпьтесь, жабьи лица.
Факелами щек полночных лед подушек прожигали...
Сверк — из сумерек лубочных — заголенными ногами...
Сонм любовников клубится, опадает сенью вьюги...
Будто алый потрох птицы, плоть души терзают руки...
Чрево, милый, - это лишь казан, таган Святого Духа,
Что горит снутри по-царски, пустотой рыдает глухо...
По-звериному рычали — по-небесному молились...
Вкруг меня куделью белой закудрились, заклубились...
Сколь — объятием крещенных!.. Сколь еще любить устанут...
Сколь, сей Пещью опаленных, в черный уголь, пепел канут...
Померанцем пахнет лоно. Рот, что медный крест, целую.
Я тобой пьяна, спьяненна. Так узришь меня, седую,
Не над яркою бутылью!.. - над тобой, в ночи лежащим,
Голяком, аки младенчик, над ребром твоим ледащим;
Упоенную — летящим на меня — лицом крылатым,
С языком огня улыбки, с колкой стрижкою солдата,
Резких скул пытальной сталью, лбом бычачьим... и глазами,
Что и в смерти — над собою — подниму — вздыму, как знамя! -
Как боец на поле боя — ввысь — обеими руками! -
Все лицо: мое, святое! Лик Любовный — над веками!
Лик Любимый — над клыками! над хрящами! над хребтами!..

Лик, неужто вместе ляжем — под снегами... под крестами...

Я пытаюсь сном забыться... днесь — молитвою... отравой...
Я хочу с тобою слиться, моея предвечной славы
Царь: мужик, могучий лбище, руки-паветви ветвятся...
Мне с тобою свадьба снится. Научи мя не бояться
Смерти. Слезы так струятся.
Нам с тобой в чаду не спиться.
Не вписаться — кровью — в Святцы.
Нам — вьюгой в ночи куриться.
Нам — пургой в ночи смеяться.
Бытием великим сбыться.
Научи мя не бояться


*   *   *

Я всех любовников зову.
Весь хоровод.
Я всеми жизнями живу.
Приближу рот

Горящий - чтобы целовать
Сто тысяч уст:
И царь, и кат, и вор, и тать -
Мир зимний пуст

Без вас, возлюбленные!.. - без
Души одной...
Мне все равно: ты Бог ли, бес -
Ты мой родной.

И я сожгу свои уста
Для уст одних.
И я волью в себя, пуста,
Мир для двоих.

И крепко за руку тебя
Схвачу - опять -
Когда войдешь в меня, судьба,
По рукоять.

                *   *   *

- Я всеми бабами была!..
Всеми!..
- Зима дороги замела...
Время...
- А мужики!.. Сколь ребер, сколь
тяжких...
- Скусила нить. Утерла боль
рубашкой.
- А ты их помнишь?.. - Помню. - Всех?!..
- Глыбы.

У рта встает мой волчий мех дыбом.

- А ну-ка, баба, вот Он - твой!..
Грозно?!..

И - шелест - вой - над головой:
"Поздно".


САНТУЦЦА И ТУРИДДУ

- Туридду убили!..
Туридду убили!..

Тебя. Не Туридду. Снег кос в кулачонке.
Я вырву, я выдеру с лысины горя -
С Голгофы затылка - что надолба, темя -
Последние космы бесснежья, беремя
Отчаянья. Выхвачу, выклюю пылко -
Слепая - оскал вопля-воя - девчонка -
Глаза: соль белков: чтоб не видели люда, -
Язык вон с ладони швырну, как на блюдо,
На лужу пред церковью, сплошь ледяную!

Ошую - живот.
И живот - одесную.

Я вся - лишь живот. Я вся - лишь - твое семя,
Туридду, твое золотое беремя.
А ну как я скину?!..
Тебя - не покину.
А тело твое волокут - для помину.

Плачь! Я, мой родимый, сладимый, - брюхата!
Твой плод - это счастье. Он выгнут крылато.
Он бьется ногой мне в живот. Лоб солдата
И пятка борца.
........................я - Сантуццею голой,
На ветхом матраце; нагой и веселой,
И ты мя кормил из руки апельсином,
Я ела, зверок, красный плод и красивый,
Не веря, что жизнь зачинается - силой,
Не веря, что жизнь окончается - силой...

Я в корчах стозевных орала! вопила!

...а после - молчала. Печеная рыба
Так бдит на тарелке, зрак вперив печеный.
Салфеткой была. Твоей нитью ссученной.
Я коркой была - с апельсина содрали.
Колючкой в верблюжьем твоем одеяле.
Другую ты взял. У нее ярче юбки.
И зоб у нее, у бескрылой голубки.
А я на опаре всхожу не по чину.
Я - лунного, рыжего бок апельсина.
Я соком питаю крылатого сына.
Бросаю в корзину хлеб - вывалян в пыли...

Крик - спицею - в уши: "Туридду убили!.."

Загину! Я брюхо ножом себе взрежу!
Безумье. Оно меня было допреже...
Утешь... Обочь, сиречь, опричь... поелику...
Остался лишь остов, костлявище крика:
"Туридду убили!.."
Из тела - я выйду.
Лечу. Мой живот - это холм на могиле.
И космы седые, все конские, в мыле.
Все вижу я сверху: толпу и обиду,
И крики, и юбки, и вина в бутылях,
И зимнюю ночь, и колодец дворища,
И ребра сараев, избитых и нищих,
И тощую лампу над высохшей пищей,
И нас кладут рядом, затем, что мы были,
Затылком - меня - на живот-твой-кострище,
И руку твою, всю, где жила на жиле -
На мертвое брюхо-мое-пепелище:
Сынок ты наш Ангел. Волк по небу рыщет.

Нас вместе с тобой серафимы убили,
Туридду, навзрыд - у порога безумья...
Оскальте: не зубы, а колья... и зубья...
И плачьте!..
И смейтесь!..

Вот так - мы любили.

               
ВИРСАВИЯ И ДАВИД

Я, в свою драненькую шубейку запахнувшись, брела.
Вдруг потекла ручьем жалейка, дудка, - из-за угла.
Из витража, разбитого ветром, - голову — задери!..
В дегте полночи вспыхнули веки, зрячие, изнутри...
Нет, это арфа... Нет, это набла... Систры, кимвал, тимпан...
Снег раздувал мощные жабры, пил жадный голос, пьян.
Я, как вкопанная, застыла. Сердца опал горит.
Бьется вдоль тела  - саблею — жила: это же царь Давид.
Это песня его — лучами, в чревный мешок — копьем.
Это голос его ночами плакал со мной вдвоем.
Это — на ощупь, по льду и снегу, когтем ржу просверлив,
Бог процарапал меня — к Человеку: к Голосу: жарок, жив.
Башней дрожала под снежной шкурой. Красная капля ползла
По скуле. Уткой-подранком, дурой летела в бельмо стекла.
Царь мой, нет у меня водоема, нет бездонных зеркал,
Чтоб, близ влажного окоема, палец письмо ласкал!
Чтоб, иероглифы разбирая свитка, где все: «ЛЮБИ» -
Песню твою над вратами Рая слыша, как глас трубы,
Видя, как лик Луны лимонный — нож метели, взрезай! -
Вся дрожала, как лист спаленный, билась, как песий лай!
Царь мой Давид, я сподобилась чуда! - песню твою слыхать.
Средь остуды, гуда и блуда — нотой сиять, клокотать
В горле твоем, над арфою бедной, где перекрестка крик -
Стать лишь струною скрученной, медной в пальцах твоих, мужик!
И зазвучать, как не звучали волны со дна времен,
Как на снегу-молоке не пылали все кумачи похорон,
Как не вопил младенец, рожденный от голубя — в белый свет,
Как не дышали рты всех влюбленных в морозный узор планет!
И под окном, где стекло разбито, пей, Вирсавья, до дна
Песню живую царя Давида, пьяную без вина;
Радугу дикую слез раскосых, жилистых струн разлет...

Гей, арапчонок!.. - метельные косы
Кинет мне на спину, высверкнет косо
Белками; обвяжет жемчужным просом,
В смертный жгут заплетет.
И при великом честном народе, что лжет, гогочет и ржет -
Пусть кольцо твое "ВСЕ ПРОХОДИТЪ" в белом костре сожжет.


ДИДОНА И ЭНЕЙ

Мне разожги на площади костер.
На той, где люди-погремушки
Колотятся; где светит солитер
Окна; звенят фонарные чекушки.
Где так снуют повозок челноки
Железные, что пред глазами - красно...
Ты разведи огонь. Мне не с руки.
Мне дымно, горько и опасно.

Врой столб в сухую, злую мерзлоту.
Себя я привяжу к нему цепями.
Не дочь Неопалимому Кусту,
А сирота твоя, простое пламя
Сермяжное, гудящее, - огонь
Разрух, воительных пожарищ...
Ну, взад-вперед мехи, пылай, гармонь.
Еще куснешь. За пазухой пошаришь.
Я в балахоне, в каторжном мешке -
Среди пристойных, сытых, гладкокожих.
Снег на бровях. И иней на виске.
И мерзлые ругательства прохожих,
Смешки...

Ну ты, товарка, поджигай!
Приспело время - дрожью голой цапли
На зимнем озере. Щека что каравай.
Отщипывай! Грызи! Пей винной каплей.
Я только хлеб. Я рыбой запеклась
В огне метели; мед я - светят соты.
Лепешка я, вся втоптанная в грязь
Корявым башмаком, бараньим ботом.
Все украшенья бабьи - чужакам.
Еще вчера с ушей свисали
Смарагды; бирюза-слеза лилась к ногам;
А ныне... - гнезда галки в волосах свивали...
Еще доднесь - царицею плыла
По черной нищей улице Дидона!

Допрежь себя - всю память я сожгла.
От шепота - до крика - и до стона.

Хочу сгореть, доколе не придешь.
Мир вытек выколотым глазом
Из впадины, где молот, гвоздь и нож
И голос, на хрип сорванный приказом.
Сначала мы убили; после - нас.
Велик закон вселенской бойни.
Глядит во Ад сожженный Божий глаз
Со дна часовни все спокойней.
На площадь лютую. На выблески зубов.
На рой поддельных шапок Мономаха...
...на врытое бревно - мою любовь.
На цепи. На огонь: без страха.
Зачем житье, коль без тебя оно?!
Я только хлеб. Меня всю жизнь кусали.
А ты к костру шагнул - и влил вино
В рот, век привыкший к воплю и печали.
На темя вылил, брызнул на стопы,
Все поры хлеба кровью пропитались...
Бери! Кусай! Причастие судьбы.
Друг друга причаститься - попытались...

И пламя - вверх! Гудит над головой!
И с площади бегут мальцы! И крики -
Как бы на елке черной и живой -
Орехи, шишки, золото и блики!
То праздник наш! То Всесожженья день!
Мне без тебя не жить и дня! Гори же,
Ступня и голень, и моя смешная тень,
Дыши, огнище, радостней и ближе!
Я больше не хочу терпеть и ждать.
Я праздника хочу. Огня и дыма.
Не потолок коптить: под звездами пылать.
Неугасимо и неисследимо.

И, когда тело хлебное сгорит
До крохи, до сухой горбушки... -
Кто там, вдали, на площади стоит
И мнет в руках бирюльки да игрушки?..
Любимый!.. Не на жизнь ты опоздал:
Ровнехонько на смерть. Вон ее пятки -
На площадном снегу. И красный лал.
И петушки и сласти - за колядки
Дареные. Ты без оглядки прочь
Иди. Ты мой скелет забудешь черный.

И снег поет. И полыхает ночь.
И сыплются костра златые зерна.


ДАЛИЛА И САМСОН

У меня волосья мед.
Лизни.
От любви никто не умрет
Меж людьми.

...Я буду платья шить, чтоб грудь
Из них валилась сладко, дынно.
Золотовласье тяжко, длинно.
Замок запястья - разомкнуть.
Пыльца ольховая, нища,
Я стану мощной и роскошной:
Стозвоном под дугой подвздошной,
Широкой песнею дорожной,
Напряжена, как бы праща
В руках пастушьих.

Сколь носила
Я рваных вытертых сапог.
Сколько горьких трав вразмах скосила.
И въяве - вдруг - со мною - Бог.
Его серебряная сила,
Его живое естество,
Так копьеносно, лученосно,
Что не пойму: как жили розно,
Он - без меня. Я - без Него.

На шею бычью надевал
Алмазный снег! А я молила:
О, не хочу во мрак, в подвал.
Меня мир коркой изжевал.
Затки Ты в жемчуга Далилу,
Умой стиральным черным мылом,
Дамасским шелком сизокрылым
Окутай, как девятый вал!
Люби!.. В трюмо, дрожа, кошусь.
О, как хочу быть пышнотелой,
И с вербным запахом, и белой
Пургой... в ладонь Твою ложусь
Снежком слежалым, грязным, - таю...
Ты губы прислонил и пьешь...

Вода, вода Твоя святая.
Рта моего бессонный нож.

И я взмахну! Отрежу косы:
Твои?.. свои!.. - в последний миг.
И так дожди косые, слезы,
Омочат мой несчастный лик -
О, не роскошный, а собачий,
А птичий, во пыли-грязи,
Как он и был, - немой, незрячий,
Самсон!.. в ладонях унеси,
Как неразменную монету...
"ДАЛИЛА" - выбито на ней...
И с ней иди бродить по свету,
По царству яростных теней.

И там, среди людского моря:
Спи в подворотнях!.. пей в чепке!.. -
Крестись на бедный храм в тоске!.. -
Хрипи в полночном сиром хоре!.. -
Меня, мою любовь и горе
Зажми в железном кулаке.


МЕДЕЯ И ЯСОН

Вот это ложе мое. Я заткала собой покрывало.
Тут, на шелках этих, - я, гладью и петлями - я.
Панцирна рыбия сеть. Тебя женщина так раздевала?!
Горе, собакой - сидеть! Мы на сегодня - семья.
Кровью, по кругу крутой, я за ночь сию заплатила.
Капля за каплей - налог. Надо еще?! - рассеку
Жилу - ножом. Пусть фонтан вырывается с праздничной силой.
Пусть достигает небес - я их достичь не смогу.
Ближе. Рубаху сорву. Дышу в твое мерзлое тело.
Вот продышала кружок в белом морозе груди.
Вот ты какой: весь из ребер. Из глотки, что выла да пела.
Крыльями руки свои за спину мне заведи.
Я не могу больше ждать. На колени встаю пред тобою.
Губы - как руки. Схватить. Плакать. Ласкать. Унести
Вдаль, далеко, во тьму, за улыбку слепого прибоя.
Так тебя нянчу: во рту, под языком и в горсти.
Дрожь по тебе идет, как зыбь по реке ледоставной.
Пальцы мои, что шуга, тихо меж ребер плывут.
Тьмой языка, немотой скажу тебе больно - о главном.
Рвется из мрака сосцов яркий небесный салют.
Кровью по небу пиши!.. Тебя Мастер Заоблачный создал
Лишь для меня: для жены. Зубы мои и белки
Брызгают Солнцем в тебя, швыряют снегом и солью.
Эти объятья твои, как валенки, мне велики.
Я в них тону. Я теряюсь, как в сахаре инея - птаха
Бьется в ярчайших лучах, слепнет - от синевы...
Ложе, лови нас, двух рыб! Мальки, заплываем без страха
В частую Божию сеть. Нам не сносить головы.
Лоб свой вжимаешь в меня. Это молот, златой ли, чугунный.
Вервия кованых жил режущим ртом перечту.
И, когда мир пред тобой весь раздвинется, белый, подлунный,
Красный, кровавый, дрожащий, забывший свою красоту, -
Страшный, неистовый мир, просящий врага о пощаде,
Хлеба забывший вкус, забывший звезду надо лбом, -
Ты лишь погладишь его, рукою ослепшей, не глядя,
Зимнюю, в поле, тропу - между ребром и ребром...
И расслоюсь! Развернусь! Весь веер январских сияний
Вымахну в деготь полночи! Парчу до куска раскрою!
Это прощенье, Ясон, отпущение всех покаяний.
Руками, губами возьми грешную душу мою.
Я - только вышитый флаг, лишь хоругвь в кулаках твоих древних.
Вкось - по ткани - лишь я: гладью, крестом и петлей.
Я не безумная матерь, я не Медея-царевна,
Я лишь рубаха твоя - под снегом и черной землей.
Я лишь кожа твоя, лишь рисунок родильный на коже,
Вдох и стон болевой в морозе немеющих уст.
Я - содроганье твое на прощальном, на нищенском ложе.
Стол, что без хлеба, вина гол, и жалок, и пуст.
И, пока нас не расшиб камень со звезд, бесноватый,
Сталью каток не подмял, ядом плюясь, грохоча, -
Будем вбиваться друг в друга гвоздями, друг на друге распяты,
Зажжены друг от друга, святые свеча и свеча.


СВЯТАЯ НОЧЬ

…Ночь. Зима. Звезд карнавал. Бубенцы. На конской сбруе -
Серебро. Гостей назвал - и съезжаются, ликуя,
И валят за валом вал: в вышитых тюльпан-тюрбанах,
И дары в ладонях пьяных, и огонь на ятаганах!.. -
Кто лукум в пурге жевал, кто-то - меж горбов верблюда
Так заснул… а сеновал всей сухой травой играл:
Пахло сеном. Пахло чудом.

Гости жарких, дальних стран, призамерзли вы в метели?!..
Бальтазар, качнись ты, пьян, - в травной выспишься постели…
О, Каспар, а я блинов напекла!.. Мешок лимонов
Приволок… таких даров не держать рукам спаленным…

Кони ржут. Тележный скрип арфой, музыкой струится.
В нежных струнах мертвых лип звуки спят - живые птицы.
Инеем осолена, в звездно-вышитом хитоне
Спит береза, спит одна - меж сугробовых ладоней…
Мельхиор, уйди, пусти… Что в кувшинах?.. масло, вина?..
Что мне кажешь из горсти - камень яростный, невинный
Иль последнее “прости”?..

Так!.. пришли вы поглазеть… Приползли… текли, как реки,
Чтобы видеть, чтобы зреть… Чтобы выдохнуть: “Вовеки…”
Тише… мать с ребенком спят. А слоны в снегу храпят,
А верблюды сонно дышат, бубенцы коней не слышат…
Отдохните!.. Вот вам плат да с кистями, вот перина,
Вот подушки половина… Колокольчики гремят…

Рассупоньтесь… Туфли - прочь, cолнцем вышиты, звездами…
Путешественники, - ночь, Ночь Священная над нами…
Вы лишь бревнышки в печи, бель березовых поленцев, -
Спите, спите, три свечи, разостлавши из парчи
В изголовье полотенце…

Ты же… что не спишь, Таор?!.. Жмешь под мышкою бутылку…
Зришь - в двери - меж звезд - костер, прислоня ладонь к затылку…
И твой друг, Вооз, не спит… Как кулак пылает - слитком…
Вглубь меня - до дна - глядит: то ли песня… то ли пытка…

Брось ты так глядеть… идем. За руку тебя хватаю.
Сыплется златым дождем ночь глухая, Ночь Святая.
Что же ты, мой царь, смолчал. Что глазами все раскликал.
Ну - идем на сеновал, в царство шепота и крика.

Лестница. Шатает. Тьма. Запах кашки, горечавки.
Боже! Я сойду с ума от великой, малой травки.
Как ладони горячи. Хруст. И боль. И шелест. Боже,
О, молчи… - как две свечи в церкви, мы с тобой похожи.

В сена дым мы - обними!.. крепче!.. - валимся камнями:
Не людьми, а лошадьми, в снег упавшими дарами.
Ты сдираешь тряпки прочь с ребер, живота и лона:
Ты горишь, Святая Ночь, ярче плоти раскаленной.
Губы в губы входят так, как корона - в лоб владыки.
И в зубах моих - кулак, чтобы дух не вышел в крике.

Милый! Милый! Милый! Ми… сено колет пятки, груди…
Поцелуй меня костьми всеми. Бог нас не осудит.
Бог - сегодня Он рожден. Спит под Материным боком.
А слоны Ему - как сон. Ты же мне приснился: Богом.
Мягким хоботом слона и верблюжьею попоной…
Плеском - в бурдюке - вина… Колокольцем запаленным…
И лимонною короной на тюрбане… бирюзой
По исподу конской сбруи… И - сияющей слезой
На излете поцелуя…

Так целуй меня, целуй! Бог родился и не дышит.
На исходе звездных струй наши стоны Он лишь слышит.
Видит танец наших тел, золотых, неумолимых, -
Значит, так Он захотел: мы - лишь сон Его, любимый!

И, рукой заклеив стон, и, биясь на сеновале, -
Мы всего лишь Божий сон, что уста поцеловали!
Мы - его дитячий чмок у нагой груди молочной,
Снега хруст - и звездный ток, драгоценный, непорочный…

И, гвоздикой на губе, и, ромашкою нетленной, -
Вспоминаньем о косьбе - ты во мне, а я в тебе:
Боже, будь благословенна ночь!.. - душистый сеновал,
Праздник, бубенцы, деревня, гости, печь, вино, навал
Звезд - от смерда до царевны - в саже неба; смоль икон,
Золотой зубок лампадки - и твой рот, и смех, и стон,
Тело, льющееся сладко нежным мирром - на меня и в меня, -
                и, Святый Боже, -
Взгляд, глаза, кресты огня - на щеке, груди, на коже:
Глаза два - вошли навек и навылет!.. - тише, глуше:
Так, как в ночь уходит снег, так, как в жизнь уходят души. 


РАХИЛЬ И ИАКОВ

Пусть все - гульба и голытьба.
Пусть выпита дыханий бездна.
Твое дыхание - судьба
И свет небесный.

Приблизь лицо, упоено.
Я - родинка на теле люда
Родного. Я Пасхальное вино.
Что я жива осталась - чудо,
А ведь могла бы умереть -
Тонула... под ножом визжала...
Я не могу в глаза смотреть
Твои. Я сына так рожала,
Как поцелуя так - боюсь.
Так нежности боюсь - как боли
Родильной. На тебя крещусь,
Как на часовню в зимнем поле,
Как на созвездие Орла!
...И вот они, во тьме поющи:
Щека, и рот, и лоб... - и мгла,
В огнях вся, темень Райских кущей.

И рот мой рот вберет. И Дух
Мой дух вберет. И станем разом
Кольцом, из тел сплетенным двух,
Под воссиянным Божьим глазом -
Из двух сиротьих, птичьих душ,
Искавших родину родную,
Как друга друг - жена и муж
В последнем - первом - поцелуе.


Нежный, Иаков, нежный спусти шелк со плеч...
Бережно, тихо, бережно, - тебе надо меня беречь...
Всю меня, как ежонка от игл, ты счастливо обнажи -
Таинство: будто мед с ложки течет, бабьи одежки совлечь...
Как на грубом дощатом столе тонко блестят ножи -
Длинные рыбы... Работал ты семью семь лет за меня...
Вот ты голый, горячий, Иаков... Держи Рахиль, держи,
Возьми под мышки - так берут кочергой - головню из огня...
Тихо, Иаков, тихо... Наляг... Коленом нежно раздвинь
Нежных тонких березовых ног - стволов - зимнюю стынь...
Я Белое Поле. Иди по мне... Рой тропинку рукой
В пушистом снегу... Я твой покой. Огонь ладонью закрой.
Это нутро горит: душа во чреве, бают, живет...
Руку горящую всунь в кувшин - в разверстый, нежный живот.
Это нежность с пальцев твоих льется, ясный елей... -
В сердце, в печень, в глотку, под дых, - о, погоди, пожалей...
Нежность - ведь тоже может убить того, кто ее не знал.
О, Иаков, я не умею любить!.. Рахили никто не сказал...
Как это... где прижаться и слить морозный узор - с огнем...
Где с губ живую воду испить... где - мертвую: так и заснем...
Теку я маслом в твоих руках... Я боле не человек -
Не чувствую боли, а чую - во тьме - алмазом - нежность одну:
Сверкающих снежных Медведиц вихрь, на голое тело - снег,
И я в сетях снега запуталась, рыба, и я у снега в плену!
И ты во мне, о снег седой, во мне, - а что ж ты горяч,
Что жжешься, сыплешься ты в меня богатством царских даров!.. -
То девкин смех, то крик мужской, то старческий волчий плач,
То белый, слепящий, холодный мак - в черноте - разбойных дворов!..
Ах, снег, великий!.. Ты все нутро засыпал до горла мне,
До певчей шеи... - нельзя дышать... - хриплю я, шепчу в жару:
О снег, о Иаков, ты жжешь и жжешь - сгорю я в твоем огне!..
Ты валишься, ты летишь, сияя, - от нежности я умру...
Ты всю меня обнял, любимый снег. Я белым тобою пьяна.
Мой нежный смех. Моя постель - сугробы, свет и простор.
Моя колыбель. Моя метель. Тобою погребена,
Теперь навсегда я тебе жена, о снег, серафимский хор.
И вот твоя грудь - снега полей; и вот твои ноги бьют
В меня бураном, и бьют крылом, светя в подсердную тьму:
О, хоть доподлинно знает Рахиль, что праотцы все - умрут,
Но нежности горькой, снежной, ночной она не отдаст никому!
И сырой земле!
И крику во мгле!

....................Земля моя. Снег и лед.
Любимый, мы уснем на земле. Дай руки твои и рот -
Пред тем, как нас повезут на погост, под хлещущей плетью вьюг,
Под нежность вечных холодных звезд, спасенных от вечных мук.


КАРМЕН И ХОЗЕ

Ты разорвал на мне все кружева.
С тобой не слажу.
И чернь волос: о, голова,
Печная сажа.

Вот тело. Божьими в кармин раскалено
Щипцами.
Вот тело. У меня одной - одно
Пред всеми вами.

А ты!.. - с ума сошел цыган,
Солдат-подранок.
Поди!.. да ты напился пьян,
Пан перебранок.

И как мы оказались тут,
В чаду постели...
С меня одежды льют и льют,
Вином вспотели...

Дай губ сухих корявый сгиб.
Дай тела выступ,
Тот, снизу, - яростен, как хрип,
Как крик, неистов.

Слепой солдатской воли вопль!
Согнут, как корень,
Железный штык, кондак великих воль,
Уперт, упорен...

Ляг на меня. Пей губы, как вино.
Гвоздем вонзайся.
Рвань - кружева. Ребро раскалено.
Сильнее зайца,

Гонимого легавыми, - дрожу
Я под тобою.
Твоя Кармен. "Вот сына я рожу
Тебе!.." - хриплю губою...

Когда идет подземной силы дрожь -
Зачатье - свято.
Да, от тебя теперь уж не уйдешь,
От пьяного солдата!..

Пустая, с дыркой, каска на столе;
Пуль, извлеченных
Из раны, - так мерцает медь во мгле;
Уклейкою печеной...

"Моя Кармен!.." - Ошибся. Не твоя.
Ничья. А Божья.
Ком вьюжного, сугробного белья
На бездорожьи.

И вымахну с постели голяком
Я, звонким смехом!
И встану перед смертным тесаком
Я дыбом, мехом!

Меня присвоить ты хотел?!.. Как нож,
В чехольчик спрятать?!..
Убей, попробуй!
...Ты меня убьешь.
Не надо плакать.

И лягу я под лезвием твоим,
Восставшим круто,
Как легкий лист, как поминальный дым,
Как ветер лютый,

Как нежный снег, узорочье-куржак,
Как кружев пена...
А я любила так тебя, бедняк,
Во всей Вселенной.


ФЕДРА И ИППОЛИТ

Ночь. Сорочка ночная - береста. Сюда прокралась
Голодною кошкой. Ступала: в до-время, во грязь
Допотопную. Рубаха, по ветру лети,
По сквозняку, встающему крестом - на пути.
Я безумна, Создатель. Мне нужен мужик один.
Мальчик мой, царь мой, отче, - дожила, дура, до молний-седин,
До сосулек в жарких косах, до мешочной завязки пупа... -
Сколько небесных монет поглотила сия рогожа, слепа!.. -
А пылаю, как масло в плошке, как скрученный вдвое фитиль...
Ты спишь. Подниму светильник повыше. Я твой теплый шарф. Твой костыль.
Обопрись на меня. Обмотай меня вокруг тощей шеи своей.
На колени встаю, молясь тебе, касаюсь свечами горящих грудей -
Твоего живота, твоего - по реке - плота, твоего - на зверя - копья.
Ожоги - зарева губ - на голизне - сердечками. Ты битая карта моя.
Я тебя проиграла. Себя проиграла. Разбросала себя, раздала.
Одно мне осталось: отшвырнуть одеяло, разорвать - от угла до угла.
Твоя плоть! О, Господь. Ты создал ломоть сего хлеба. Мне его дай.
Окунаю факел щеки в овраги и ямины, где мороз и собачий лай.
Семь железных сапог износила, шла по следу Федра твоя,
И гнала ее крови гончая сила под снегами простого белья.
Я целую колено твое: разбито. Над клетью груди - иволгой пою.
И, лицом со слепящими пальцами слита, целую - руку твою...
Я, Праматерь, - с мужиками балуя! - подолы задирая!.. хрипя
В винопитьях!.. - так руку твою целую,
Будто я не рожала тебя,
Золотого мальчонку, золотушного, тощего,
Что вареной картошки на рынке просил, -
А будто ты меня, девочку, вербочку тоненькую,
На радость себе - родил...


Келья - бочонок. Тело - мрак.
Мы - лишь двое бродячих собак.
Мы - два ангела, из сирот:
Нас на мороз выгнал народ.
Тихо. Я снюсь тебе. Все - во сне.
В руку беру свечу, и воск
Течет по лицу. Взрывом - до звезд.
Тени от нас двоих - на стене.
Плошки с жиром смрад. Аквамарин -
В улыбке - зубов. На тебя возлечь –
Спеки нас, Боже. Пирог один:
Сын, Отец, Дочь, Печь,
Мать. Это одна любовь.
Одна: когда острое – обниму
Кольцом. Когда меж рыбами языков
Жемчуг жизни сверкнет – и уйдет во тьму. 


Я мать твоя. Тебя я родила.
Кормила всеми женщинами света,
Снегами молока. И я ушла
Вон - от тебя. Мой выкормыш. Планета
Моя. Вдаль - по тебе - я - босиком.
Я обошла всего тебя. Я знаю,
Как больно на тебе лежать ничком,
В Святой мороз: от края и до края.


Красно, багрово внутри меня: горит...
Своды краплака, сурика раскалены навзрыд...
Кистью ударяешь. Краску вливаешь. Немотой меня распиши,
Голый купол живота-моего-храма, - о, младенец мой, за гроши,
Все подаст тебе безумная Федра.
Все отдаст: рубаху с телес,
И цепочку с ребра, и звезду с голых небес,
Только ты вжимай ей лицо в лицо! Ноги ей ногами схвати!
Только пей ее, пей ее, пей до дна -
Из нутра, из ковша, из горсти.


Зарево рубахи сумасшедшей.
Руки твои срывают бедную ткань.
Плачу я над жизнью прошедшей.
Я твоя прорубь, я твоя Иордань.
Я твоя мать, ибо женщина - мать и только:
Вот выгиб чрева - опять тебя я зачну,
Кусну, заглотну апельсинной, лимонною долькой -
А выпущу в небо: звезду, Солнце, Луну.


Как быстро ночь прошла. Я вся в поту.
Росу и кровь мне промокни всей кожей.
Два тела, мы несемся в пустоту.
Две духа - пряди порванной рогожи.
Я выпила тебя. Все молоко,
Сироп, вино твое. Сумой, сосудом,
Юродивой, бредущей далеко -
С тобой - под сердцем - ныне я пребуду.
Прощай. Я запахнусь в седую шаль.
Сорочку ты порви на перевязки
Грядущих ран. Мороза режет сталь
Оконное стекло – безумьем ласки.
Так ты разрезал чрево мне и жизнь
На два куска – на грязный и алмазный.
Иду нагая в мир. Шепчу: держись.
Не плачь, о Федра. Ты еще прекрасна.
Еще ты не седа. И не стара.
Еще в тебя горящий жезл вонзают!

Еще по льдинам-скулам – до утра
Безумных слез в овраг ручьи
Сползают.

 
ЕЛЕНА И АХИЛЛ

Снега. Погибла Троя.
Сундук столетий пуст.
Над храмом под горою
Все звезды сбились в куст.

У Божьего колена -
Клубящийся хитон
Небес... И я Елена.
И рот мой лампион.

Глаза мои агаты.
Шубейка - штопок сеть.
И я нашла солдата -
Такого!.. - умереть.

И я спасла солдата.
Он во поле лежал.
И на груди - Распятый
Вздымался и дрожал

В дыхании охриплом,
Во прорези белья...
Он плыл во сне погиблом
И умер, каб не я.

Его перевязала
Рубахою своей.
В рот изо рта вливала
Песнь, как бы соловей.

Его с руки кормила
Зачерствелым куском.
Я спину вздула силой,
И волокла - ползком -

На яростных лопатках -
На призраке горба -
Тебя, моя облатка,
Тебя, моя судьба.

И ночь на нас глядела;
И зимнее село,
Когда, таща, вспотела;
И зрак заволокло

Тягучим красным тленом...
В сугробах песий лай...
И пела я, Елена,
Как матерь, баю-бай,

О, над тобою, древним,
В крови, слезах, бинтах,
Над мертвою деревней
Во звездах и крестах!

И два горящих глаза -
В небесную парчу:
О, поцелуй!.. - и сразу
Я в смерть с тобой хочу.

Слеза меня ковала.
Рубила слепота.
И я поцеловала
Горящие уста.

И шепотом: блаженна...
Нища... гола... бедна... -
Тебя спасет Елена.
В жизнь унесет - одна.


*   *   *

Не плачь, не плачь, не плачь, мой милый, о любви…
Она пройдет. А ты – живи, живи, живи.
А ты когда-нибудь – умрешь, умрешь, умрешь.
В перинах пуховых. Во тьме рогож.
И вот тогда тебя оплачу я, оплачу я,
Любовь моя, любовь и жизнь моя.


СТАРИК В ЗОЛОТОМ ШЛЕМЕ

Надень шлем золотой. Тебя в нем напишу.
Всю выдавлю рудую краску
На ночь холста. Гляжу. И не дышу.
Тебя читаю зимней сказкой.
Я долго, долго, долго шла к тебе.
Я сто сапог железных износила.
Я – просто вдох твой, пот твой на губе,
Твой мастихин, твоей палитры сила.
А правда, что за боль – все рисовать?!
То ли проклятье… то ль заклятье…
Все смертное – навеки оставлять…
Срывать с красивой бабы платье,
Чтоб не обнять – на ложе уложить
И вновь – бросать, бросать, бросать, кусая губы,
На снег холста – чтоб выжить, чтобы жить –
Все краски, что тебе близки и любы…
Я просто краска. Масла я шматок.
Свеча, что жжешь всю ночь у начатой картины.
Я кисть твоя, ласкучий колонок,
Прирос ты мною крепче пуповины
К холсту. В твоих руках – пляшу!
                …и за бугром
Слепого Времени, что нас под корень скосит,
Рисую Старика во Шлеме Золотом,
В лодчонке, кою в лед и ночь уносит.


РЫБЫ-ЛЮБОВНИКИ

Боже, Боже. Мы две рыбы. Ты багряно-золотой.
Я, серебряная глыба, возношусь над чернотой.

Заплелись навек хвостами, Время пахтая, вдвоем.
В мощное густое пламя Звездный Океан собьем.

Ты копьем ударишь света в чешуи моей броню -
Вон из брюха - в ночь - планета, вся подобная огню!

Ты, живой, - кричи, сгорая! Мертвый - спи в гробу своем...
Рыбы, мы в воротах Рая, в небесах горим вдвоем.

Сети сильные изловят. Распахает чрево нож.
Но от смерти, от любови ты, живущий, не уйдешь.

Так, как мы, ты будешь биться. Так же - страшно - будешь нем.
Так - в когтях небесной птицы - возопишь: "За что?!.. Зачем?!.."

И, как мы, горбат от страсти, и от голода - скелет,
Будешь вечно плыть за счастьем сотни долгих тысяч лет...

Под водой - мой бок сребряный! Твой - багряно-золотой!
Нам - игра, двум рыбам пьяным,
Под метельным караваном;
Лед не хрустнет под пятой.

Человек в холстине драной, наклонись... мы подо льдом...
Рыба, алая, как рана, как в густом огне - Содом...

По водам Он ходит просто. У Него на лбу венец.
Он берет в ладони звезды, как икру берет ловец.

Он прикажет - нас подарят - в сетях - царским поварам.
Нас на угольях изжарят. На сребре внесут во храм.

Причастятся люди мяса, нежной плоти, звезд икры.
И никто не вспомнит часа красоты. Любви. Игры.

Лишь безумие добычи. Лишь вязание сетей.
Лишь Божественный обычай - на тарелки площадей

Вывалить нас вперемешку - жабры, ребра, плавники, -
Чтоб вкусили Ад кромешный, чтоб звенели пятаки

Золотые, ледяные, -
Ввысь! вокруг!.. - хвостом бия:
Серебра дожди косые,
Серебра снега босые,
Золотая чешуя.

               
В ВОЛГЕ, В НОЧИ

Розово над Волгою Луны блистание.
Грозны над Волгою горы лохматые.
У нас с тобой – в Волге – святое купание:
Звездами твое тело святое обматываю.

Жизнь мы шли к купанию полночному.
Окатывались из шаек водицей нечистою.
А нынче я – голубица непорочная,
И нынче ты – мой пророк неистовый.

В сырой песок ступни босые вдавливаем.
Идем к воде. Меня за руку схватываешь.
Идем по воде, Луною оплавленной,
Оставленными, немыми и бесноватыми.

И звезды бьются, в ком скручиваются.
И мы телеса невесомые вкладываем
В чернь воды – монетой падучею,
Звездами розовыми – в черненье оклада.

И мы плывем рядом, рыбы Левиафанские,
И мы плывем вместе, рыбы Иерусалимские;
И мы плывем друг в друге, рыбы Великанские,
Сазанские, Окуневские, Налимские.

Икра небесная мечется, мечется.
Молоки небесные вяжутся удавкою.
Я тобой меченая. Ты мною меченый.
Волжскою синей водорослью-травкою.

И толща вод пред нами раздвигается,
Как ноги мои - пред твоими чреслами...
Родилась - нагая. Умерла - нагая.
Нагая - в Волге - пред тобою - воскресла.

И воды текучи. И воды сияющи.
И пахнет лещами, песком и мятою.
Забудь, плывущий, время проклятое.
Прижмись, родящий, по мне рыдающий.

И берег исчезнет. И к пристани не пристанем мы.
Так рыбами станем. Растворимся в солоде
Волны. Так целоваться не перестанем мы
Голыми лицами, мокрыми, на звездном холоде,

В виду костерка рыбацкого, красного,
В запахах воды мазутной, агатовой…
Два рыбьих ангела. Святые. Несчастные.
...Ты нас, плывущих в ночи, по свету счастья угадывай.

Да не молись на нас: зубы выпадут!
Да не крестись на нас: пальцы высохнут…
Два смертных огня: вынырнут. Выплывут.
Вмерзнут окунем в лед. На морозе – звездами – выстынут.


ДЖУЛЬЕТТА И РОМЕО. СВАДЬБА В ДЕРЕВНЕ

Эта ночь нам петушья для счастья мала.
Не подушки, а перья жар-птицыных крыл.
Поцелуй иссушил - жбан на плахе стола:
Коли жажда - испей. Ты еще не любил.

"Нет, любил я уже!.. Волос, голос и стать...
Зрел я небо любви... Ее землю копал..."
Это ночью тебе пред Любовью стоять.
На иконе Ее - слезы - плахами шпал.

Под тела наши голые стелешь тулуп.
В сенях - раструбы валенок горе трубят.
Жарче зева печного мерцание губ.
Не откатишь поленом ты Время назад.

Весь, Ромео, седой. Так на сливе налет
Лепит сизую синь, вяжет белую ночь.
Ты иглой меня шьешь. Этот шов не порвет
Ни рука и ни зуб. Да и Богу невмочь.

Белой тканью под шов одичалый легла!
Вот основа-уток. Вот подруб и кресты.
Я стояла весь век там, где прорубь и мгла,
Одинокой звездой - зачерпнул меня ты.

Из ведра в темных сенцах - всю в глотку!.. - испил...
Рот утер волосами моими до пят...
Так гвоздь в доску забил, так волчонком завыл,
Что глаза в темноте колокольно гремят.

А лицо-то Луна... А сегодня жена...
А заутро прощально целуй троекрат...
В деревянной церквушке венчанье - без дна.
Языками огней - волны-свечи - в накат.



…Мы тонули в огнях. Сивый батюшка, прах
Отряся с яркой ризы, с бородки хмельной,
Бормотал в изумленьи, и стыл Божий страх
Золоченым венцом – над тобой, надо мной.

И когда нас одних призамкнули в избе,
И раскутал меня, развернул из тряпья,
Из пелен – так пошла я к тебе по судьбе,
По одной половице: о воля Твоя.

Вот ладони копье. Губ сухая игла.
Стынет медь живота. Пламенеет мангал.
Эта жизнь нам, любимый, для счастья мала.
Так давай переступим простора прогал.

Древний выпьешь ли яд, душу корчащий вхруст,
Запущу ль нож кухонный под ребра, во тьму, -
Лишь с тобой, лишь с тобой смерти я не боюсь,
И ее красоту не отдам никому.

Так сухая метель выпьет душу до дна,
Процарапает когтем офорт на меди
Живота и груди... Видишь, плачет жена.
В желтых окнах рассвет. Погоди. Пощади.

Ты мне в валенки тяжкие ноги запрячь.
Я в сиротстве жила. Я в сиротстве живу.
И сиротский, прощальный, посконный мой плач
Адамантом стекает в сухую траву.

Благодарствую, Бог, что на свет родились,
Что в миру жгли канатные руки смолой -
Перевились, слюбились, скрутились. Молись,
Ты, кормилица, за погребальной иглой.

Что я, что я!.. Зачем святотаткой пустой
Все брешу, как собака, о том, что не зна...
...У художников так: у мольберта постой,
А потом – перед Тьмою – глоточек вина...

И пьянели, пьянели святые отцы,
Малых ангелов хор ликовал и рыдал,
И держали над нами златые венцы 
Руки мучениц нежных, что ты рисовал…


РАДХА И КРИШНА

Вязь алмазов на шее, щиколках, на животе...
Ты весь блеск у раджей скупил и меня им закутал...

Отдам тебя воле, отдам тебя широте, нищете.
Отдам ночному павлиньему салюту.

Я ничего не могу без тебя: ни пить,
Ни есть... - обломала зубы о корку...

А надо жить без тебя. А надо жить.
А надо дробь крупы утаскивать в норку.

Яхонтом обвязалась!.. Рисовала тавро
Красное - на лбу - калиной, малиной...

Ах, Индия снежная. Бес в ребро.
Ножом - по пьяни - продранная картина.

Ты, Кришна, водил ко мне по лужайкам коз,
Я, Радха, чесала их шерсть - для прялки-жужжалки...

Я с ума по тебе сошла.
Я ослепла от слез.
Мне тебя жалко.
Мне себя жалко.

Мне не жаль нас двоих - нам жеребий пал,
Да такой, что цари - в зависть! - и боги.

Ты ко мне по ковру цветов шел.
Ты в снег упал.
Я срубила крест тебе
У дороги.


АЙ-КАГАН И ЧИНГИСХАН

Когда закат иссяк, толкнул казан
Обритый воин твердой пяткой.
Я лишь Луна, царица Ай-Каган.
Мой свет серебряный и сладкий.
Я молоко. Я льюсь в мохнатый рот
Слепой струей, кривой и белой.

Мне снится конь. Мне снится мой народ -
Он саблями в мое впивался тело.

Жила я девкой. Ела у костра,
От восхищения раскоса.
Была я дочь кагана и сестра,
Сводило пальцы от мороза
Мне; крючило сорожины ступней;
Плыла война, и я плыла в ней;
И хан восстал, как скопище огней,
Поднялся смерчем из-за камня.

О хан! Целую пятку, что как жесть,
И голени, все в конском поте, в мыле.
Ты ноги мне связал. Я вою: есть.
Я корчусь: пить - чтобы меня любили.
Будь хлеб мой, рис. Дай локоть мне отгрызть.
Дай волос откусить - носить его я стану
В тяжелой медной шайбе на груди. Твоя корысть,
Твой выкуп молодой и пьяный.

Ты яд змеи не пробовал на вкус?!
Ты мощный меч. Твой лоб обритый боем.
Язык волос колючих лижет - о, боюсь... -
Мне щеки, шею белую прибоем.
Я, круглая тарелка, свет леплю
Серебряный. Я над твоим затылком
Вишу. Я так тебя, Луна, люблю,
Как алчущий - в пустыне - льет бутылку
Себе в сухое черево, в петлю
Тугого горла: вот воткнется
В кадык стрела! - а я тебя - люблю,
Каган! И рот мне шире улыбнется.
И буду зверь я твой. И водка. Рис.
Собакой юртовой завою.
Так, лик закинув, выхрипнешь: "Молись!.." -
Ударишь саблею над головою.
И шею срубишь, и слетит лицо,
Как снег, все белое, в крови и поте, -
Лицо Луны, слепящее кольцо,
Серебряное, царственно в полете!..

..........все грязное, и руки так грязны -
Барана резали, и черемшу рубили,
И дергали ковыль в виду Луны
Для варева... - и так тебя любили,
Так гладили ребро и бычий лоб,
И лунные мои светили щеки
На тело, что положат в царский гроб,
Под яркий небосвод высокий;
И будешь ты от водки сыт и пьян,
От звезд ослепнешь, зарычишь: куда я?!..
И лишь одна царица Ай-Каган,
Безглазая царица Ай-Каган,
Все выльет серебро тебе, седая.


LASCIATE MI MORIRE

Дайте мне умереть вместе с веком:
Тем в подвале убитым Царем;
Рыжим фрицем; обугленным зэком;
Пьющим ром в анфиладах хором
Старым деспотом - в оспинах рожа;
Храмом, взорванным лютой зимой...
...Как с Тобою похожи мы, Боже,
Мой бессмертный, отчаянный мой,
Мой ободранный, голый, без кожи,
На снегу Бесноватый Немой.


*   *   *

Последний вой волчицы, тонкий.
Последний вой, седая нить.
Хочу родить тебе - ребенка.
Хочу тебя в нем - сохранить.

Хочу охранить тебя руками.
Хочу хранить тебя животом.
Хочу раздуть твое - в небо! - пламя.

Не хочу - схоронить
Под Неопалимым Крестом.

Я еще у тебя - молодая!
Я еще у тебя - молода...........

Наш сын стучится в живот мне - во врата Рая.
...и распахнет врата - прямо Туда.


ПРОЩАНИЕ ЦАРИЦЫ АСТИС С ЦАРЕМ АРТАКСЕРКСОМ

Я нацеплю все побрякушки.
Заставлю факелы зажечь.
Под сводами черно и душно.
И лишь бугрится, как горбушки
Хлебов, плоть оголенных плеч.
Дворец молчит, медведь тяжелый.
Я сплю. Я в слепоте веселой.
Я вижу внутренность дворца,
Как зрит ребро живот свой голый,
Ресница видит тень лица.

Я, Астис, нищая царица.
Простимся. Кони у крыльца,
Верблюды… Надо помолиться…
Парче с меня не ливнем литься –
А чешуей, пером с крыла
Сползать… Какая жизнь большая…
Иконы в ней огнем горят.
Пылает сурик: «Не святая!..»
А голь и гиль, толпа курная,
Целует раму и оклад.

Прощанье краской не напишешь.
Уж лучше руку отрубить.
Царица я, а ты не дышишь.
Нельзя тебе меня любить.
Ты царь, дворец твой в Сиракузах,
Царица я – дворец мой тут,
В Эдеме. Золотые друзы
Снегов – на блюдах мне несут.

Спознались мы в таких коронах,
Что лучше б – оземь! – на куски.
Закат кинжальный, запаленный.
Снега тяжки и высоки.
Январь. Спят села воробьями,
Владенья смертные мои.
Я – на ветру – в шубейке – пламя:
Зуб на губе, ладонь в крови.
Так крепко ногти засадила,
Чтоб не кричать, как оторвут
Рабы от Артаксеркса – силой,
На горб слона заволокут,
Накроют вышитой попоной,
Забьют в тимпаны, зазвонят…

Коль ты вошел в родное лоно –
Ты не воротишься назад.

И лошади храпят и бьются,
Горит на сбруях бирюза!
Горят озер январских блюдца –
Мои безумные глаза!
Не брызнут слезы на морозе,
На пьяненьком колотуне.
Царица не почиет в Бозе:
Истлеет в снеговом огне.

И, под уздцы схватив животных,
Зверей, чьи сливины-зрачки,
Чьи спины – в адамантах потных,
Пахучих, - двинулись свободно
В поля сияющей тоски!
В поля, по тракту, где ракиты,
Как Магдалины, в буйстве кос –
Сухих ветвей; где вместо мыта
За путь – солдат в земле, убитый,
Горошины медвежьих слез…

И я зажму свой рот подковой,
Ничком качаясь на слоне.
И стану снежною половой.
И стану жемчугом в вине.
И стану сохлой кулебякой.
И грязью, что насытит гать.
Я стану бешеной собакой.
Я буду лаять и дрожать.
Я буду выть в полях буранных,
И с волком спутают меня.

Прощай, мой царь, мой дьякон пьяный,
Мои баянные меха.
Мои сугробные палаты.
Мой чернобревенный чертог.
И келья, где, гола, распята,
Я знала: мой со мною Бог.
Слоны сторожко в снег ступают.
Верблюды плачут и косят.
Они бредут к воротам Рая,
И все бубенчики гремят.
И поезд мой, обоз мой царский,
С атласом, сканью, барахлом –
Не стоит дуновенья ласки,
Одной несчастной, сирой ласки,
Льняной, тишайшей, ясной ласки
В полях, где были мы вдвоем.


БЕЛОЕ ПОЛЕ

Я буду бежать через Белое Поле.
Огромное Белое Поле.
Мне сердце иглою мороза проколет.
Остудит великая воля.

Я буду так вязнуть - распатланной бабой -
В медвежьих снегах и волчиных.
Ловить и глотать - задыханием слабым -
Сребряную водку равнины.

Огромное счастье, что мне не по чину,
Ловлю и глотаю, вдыхаю,
Целую, - как ягоды сладкой калины
У врат деревянного Рая...

И там, где конец Белополью, где искры
Сугробов - венцом над затылком, -
Плеснешь Ты ко мне из сияющей жизни -
Заезженной, хриплой кобылке -

Кагором Крещенской бутыли нарядной!
Водой Водосвятской, живою!
И так у ворот обниму тебя жадно,
Сурово, отчаянно, празднично, страдно,
Как держат свечу над землею.

И в хрусте морозном молитвой пребудет:
"Живи... О, живи... О, живи же..."
Простите, меня не осудите, люди,
Что к реберной тверди, к огню на остуде,
Я льну и теснее, и ближе.

И Ты в меня дышишь, мя отогреваешь -
Меж розвальнями, кандалами...
И рот свой, причастье Потира, вливаешь
Мне в душу; и грозную смерть забываешь,
Покуда лишь Белое Поле меж нами,
Гудящее Белое Пламя.

                ***

Никогда не бойся остаться один.
Никогда не бойся остаться одна.
Просто жизни твоей – не ты господин.
Просто ты не муж. И ты не жена.

Просто вы, как травы, на миг сплелись,
Как солдаты, в избу вошли на постой.
У иконы заплакали, во тьме обнялись,
Утром крикнули: «Куда ты! Постой…»

Просто мир – такой непорочный Содом,
На поминках по счастью накрытый стол.
А любовь – что любовь? Она просто дом,
Куда ты вошел – и откуда ушел.

Ты прости, прости, если что не так.
Вон она, за окном – звездных воинов рать.
Наша жизнь – да, вся – стоит ржавый пятак.
Но мне жалко, так жалко тебя покидать.


РЕКВИЕМ КОНЦА ВЕКА


*   *   *

Во блаженном успении вечный покой
Подаждь, Господи.
Вся любовь на войне за зимней рекой
Полегла, Господи.

Мои руки в крови. Мои руки в дыму.
Отмой, Господи.
Я убил - и заплакал.
Зачем, не пойму.
Прости, Господи.


ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ

                Во блаженном успении вечный покой
                подаждь, Господи...

Кожа иссохнет. И выжелтит кость
Плоть - изнутри.
Мир обозри, о бедняк, нищий гость,
Мир обозри.
Сколько страданья тебе претерпеть.
Сколько любви.
Сколько захочешь ты раз умереть -
Столько - живи.
Будут соборовать - с ложкой златой
Руку - толкни.
Кожа да кости - базарный Святой -
Нас помяни.
Как ты на торжище - князем сидел,
В бочках капуст!
Как дольний мир и бранился и пел
Тысячью уст!
Вкусный, огромный, пахучий, крутой,
Грязный пирог...

Жизнь - лишь вода: по земле ледяной
Скул Твоих, Бог.


*   *   *   

Меня не будет никогда. Во грудах шелка - и ковров-
Снегов; где хрусткая слюда - меж гулких, грубых сапогов.

Затянет ржою города. Народ - в потопе - жальче крыс.
Но там, где двое обнялись, меня не будет никогда.

Где те швеи, что мне сошьют январский саван белизны?
Меня осудят и убьют - за страшные, в полнеба, сны.

Горбатый странник на земле. Нога от странствия тверда.
Пишу я звездами - во мгле:
"МЕНЯ НЕ БУДЕТ НИКОГДА".

Шуга, торосы на глазах. Меж ребер - тинная вода.
Река мертва. И дикий страх: меня не будет никогда.

Ни Солнце-Лоб. Ни Лунный Рот. Ни Млечный, жадный Путь грудей -
Уже ничто не оживет ни Бога для, ни для людей.

Над гробом плача, не спасут, вопя, стеная, дух зари!

И лишь звонарь мой -
Страшный Суд -
Ударит в ребра изнутри.


БЕЗУМИЕ. ДВА МУЖИКА В ЧЕРНОМ НЕБЕ

Эх, да закину голову - от грязи - да ввысь!..
В небесах два мужика крепко обнялись.

Их рубахи все в крови - сноп лучей - слепят!..
Их волосья шевелятся. Чернью - рты вопят.

Плачут - пьянь тяжелых слез - маслом - по скуле.
Эх, Мужик Небес!.. Не снес - Царем - на земле!

Эх, архангел Михаил, далматик зари!..
Ты горишь светом могил - черным - изнутри...
Вихри крутят вас и мнут! Замерзли - в выси?!..
Хочешь выпить, - поднесут?!.. Боле - не проси...

Боли не проси, Мужик, крови - ох, ни-ни:
В тучах - к роскоши привык?! Звезды - в скань - одни?!

Я - внизу - дрань да рвань! Глотки перехват!
Насылай мор и глад! Лишь глаза горят.

Кто там рядом с Тобой - горб - узлы платка?!..
Над закушенной губой - пота облака...

Не утешил Ты мать. Мрачный мир не спас.
Буду ввысь я вонзать копья белых глаз.

Под дерюгой небес - тряпками ветров -
Буду выть, зимний пес, на святую кровь!

Я безумен - так что ж?! Эй, гляди в лицо:
На плаще Твоем я - брошь! На руке - кольцо!

На железной кости - сухожилья - рви...
Вот гранаты - в горсти! Ноги - все в крови!

Я-то нищ. Я-то бос. Ты, Царь Славы, - ну!..
Вою в небо я, пес, на Твою Луну.

Густо-красна она. Каплет - тяжко - вниз.
Напился допьяна?! Дотрезва - молись.

Скалят лишь Мужики зубы, в темь гнилы, -
Черный жемчуг, с тоски выкраден из мглы.

Ветер тряпки трясет. Сыплет с неба смех.
Помолись, мой народ, - ты безумней всех.


*   *   *

Мы в тюрьме.
Мы за решеткой века.
Кат, царевич, вопленица, вор.
Не скотов сочтут, а человеков.
По складам читают приговор.
Улещают плесенью похлебки.
К светлой казни - балахоны шьют.
Затыкают рты, как вина, пробкой,
А возжаждут крови - разобьют.
Бьют снега в окружия централа.
Прогрызают мыши тайный ход.
Столько раз за век я умирала -
Ни топор, ни пуля не берет.
Чрез решетки дико тянем руки.
Камни лупят по скуле стены!

Мы уже не люди - только звуки.
Еле слышны.
Вовсе не слышны.


ПРОРОК ПОСЛЕДНИЙ

Фуфайка драная.
Жизнешка бедная.
Да песня - пьяная.
Да щеки - бледные.
Наш мир кончается.
Наш век кончается.
Военной ниткою
снег истончается.

Я голубей кормлю
из грязной скляночки.
Я в голубой люблю снежок - на саночках:
Щека небритая,
Голгофа-надолба:
Ударит молния - а череп - надвое...


И вижу ярко я,
до боли режуще:
Огни пылающи,
сугробов лежбище,
Домов буравящих
да свечи черные,
Да люди во цепях,
всему покорные...


Веревкой скручены -
в муку измолоты -
Плясать приучены
костьми - от голода!
Им хлеб толкаю в рот... -
беззубо плакают...
На руки черные - слезами капают...


Алмазы - слезы их!
Гранятся, катятся!
А черный конь в снегах,
и скачет-скалится:
И черный Царь сидит
верхом, навродь гонца -
И маска черная, -
и, Боже, нет лица...


Как руку выбросит
вперед когтистую! -
Ударят молнии,
сожгут монистами,
И в нищем рубище,
под тканью драною,
Меня, усопшего,
отыщут, пьяного...


Кругом и грязь и вонь... -
... лежу вниз головой...
Горит огнем ладонь.
О, я еще живой.
Да не подняться мне.
И лоб мой каменный.
И лоб мой - надвое! -
копытом пламенным.


И нищие хрипят,
за гробом тянутся.
Один пророк я был.
Одни останутся.
Пошарят мелочи.
На память сбросятся.
Один пророк я был.
С меня и спросится.


*   *   *

                - Приидет Царствие Мое.
Приидет Царствие Мое.
Вы долго ждали, бедняки -
Приидет Царствие Мое.

- Царь-Голод высох тьмой доски.
Царь-Холод сжег мои виски.
Царь-Ветер плачет от тоски.
Приидет Царствие Твое.

- Пропой же мне последний стих,
Пропойца с пламенем седых
Волос, - что плачешь ты, затих?
До дна ты выпил Бытие?..

- Блаженны нищие духом, ибо их...
Блаженны плачущие, ибо их...
Последний Дух, и вдох, и дых:
Приидет Царствие Твое.

... И так они стояли - так
Стоят на рынке мясники,
А снег в крови, в снегу резак, -
Стоят и плачут от тоски.

В снегу - замызганный пятак:
Огонь - на резкой белизне.
Друг против друга - вечно: как
Враги на ледяной Войне.

И весь в слезах стоит Христос.
И я стою - лицо в слезах.
А мир, бедняк, ослеп от слез.
Огонь, огонь - в его глазах.



*   *   *

- За Тебя, за Тебя -
крестовые походы!..

-…загубя… загубя…
голубей и народы…

- За Тебя, за Тебя -
кострище святой Жанны!..

- …без следа… без следа…
кровью - под ножами…

- За Тебя, за Тебя -      
раскол, боярские сани!..

- …зажилась… зажилась…
огонь тушила слезами…

- За Тебя!.. за Тебя -
стакан до дна выпью!..

- …залила… залила:
огню в лицо - жизнь вылью.


ЛИЦО ЛЮБВИ

Я старая, голодная собака.
Увижу я: из недр земли
Ударит свет. Поднимется из мрака
Лицо любви.

Лицо... - вкось - и внахлест - дожди и тучи...
Гром... сутемь... град... -
Лицо!.. - светлее ярости могучей,
Что не придет назад.

Лицо горит, лоб в золоте сусальном,
От глаз - лучи-снопы:
Была ты в жизни девкою вокзальной,
Смех - посередь толпы!

А на небе узнали серафимы,
Едва ты - на крыльцо...
Вей, вей в Раю, любимая, любимый!
Плачь, плачь, лицо!

Лицо любви... - а что ж не вижу тела?!..
Что ж - стыд и срам?! -
Что животом буянило, горело,
Щенком - рвалось к ногам

Нагим?!.. что звездами - меж волосьев морозных!
Что крыльями - в коленях - плеск!..
Лицо молчит. А тело было - грозным.
Все - слепь и блеск.

Все - кровь и грязь.
Все - хрип и задыханье.
Все - дрожь и вой.

Лицо любви, пролей свое сиянье
Над головой.

Над паклею волос, над сухарями
Горелых щек, над бельмами очей:
Сверкающее, золотое пламя
Моих ночей!

Перекрещусь... - вся залита сияньем...
Старуха, ах... -
В подглазьях - соль. В ладони - подаянье.
Смех - на губах.


ДВОЕ НИЩИХ

Обнимемся мы, сцепимся - не разрубить ножом.
Мы, люди, к людям лепимся - и судорогой - жом.

Одежда вдоль разорвана - и бархат и атлас!..
Мы голыми, мы гордыми пребудем среди вас.

Весов корзина грязная наполнена: жемчуг?!
Живое злато красное - мерцанье нищих рук!

В заплечной давке, в крошеве
Лиц-рук-лопаток - в пляс, -
Алмазные горошины любимых, бедных глаз!

Хлестай нас, время лютое. Шарь по карманам грош.
Фаворским ветром сдуты мы. Далёко нас найдешь.

Раззявят пасти в хохоте, стыдом воткнут персты -
Обнимемся мы в грохоте, где пули и кресты!

Все выпито. Все обнято огнем. Все сожжено.
Осталось нам - все отнято! - объятие одно.

Огромное, стослезное: прощай... навек... уже?!.. -
Как волчий ветер, грозное,
Заплатой - на душе.


МАГДАЛИНА НА СНЕГУ

- Я цепляюсь за твои руки,
хватаюсь за них когтями, зубами.
Я спасаюсь тобою! а ты меня - в живот ногою.
Ты мой снег ледяной. А я - твое дикое пламя.
Ты - моя тюрьма пожизненная:
с решеткой золотой, дорогою.

Я пошила себе рубище из портков твоих драных.
Я пила на твоих гулянках,
до крови пятки сбивая, плясала.
И выволакивали меня на снег -
пьяную среди пьяных, -
И снег набивался в косы монетами,
и резал горло металлом.

А мне было мало! Я все еще хотела -
Еще хотела тебя: до смертного моего часа!
Тебя, преступного, поганого,
с длинным продажным телом,
С верткими руками убийцы,
отделяющими душу от мяса.

И, когда я лежала на снегу,
избитая и нагая, -
Ты подошел, смеясь, и сунул мне под ребро пику...
А это была не я!
Это была я - другая!
Это был лишь мой крик!
Лишь свет от крика!

И тогда ты понял:
что-то в мире неладно,
Если снег кричит,
если ветер вопит и плачет!
... И лежала я голяком на снегу,
нагишом, в наряде нарядном,
В нежной невидимой Божьей парче,
развышитой поцелуем твоим горячим.


МАГДАЛИНА ЛЕТИТ

Да, рушится отвесно мир!
Клубятся тучи золотые.
Вопят гортани ям и дыр,
Как звери дикие, живые.

Тебя я одесную... - о,
Лесную, дикую и волчью,
Пригрел Ты девку, и тепло
Мне у Распятья было ночью.

Расхристан желтый мед волос,
Разъяты зубы в нищем крике.
Слепою, белой кровью слез
Помазаны немые лики.

Я помню: Ты ко мне входил,
И я во тьме звездой сверкала.
Овечий сыр Луною плыл.
Я на камнях Тебя ласкала.

Я помню: бил с небес отвес
Тяжелый снег, суров в полете,
Когда врубался гвоздь, как бес,
В дотлелый угль угластой плоти.

Я с шеи связку бус рвала.
Кусала кисти рук дебелых.
Земля, зачем не приняла
Взамен - мое тугое тело?!

Ведь распинали, били, жгли!
Стопой на грудь мне наступали!
Маслины синие - в пыли
Зрачками женскими - пылали!

А нынче - падает стена.
Обвал серебряного ливня.
И я меж туч лечу одна -
Безвыходней и неизбывней.

И только нитка белых бус -
Дары слепых речных беззубок -
Мне давит грудь, великий груз,
Поверх ночных искристых юбок.

И сыплется созвездий соль
На голые, в ознобе, плечи:
Я - баба, Магдалина, боль,
А Ты - мужик, а Ты - далече.


*   *   *

Я корчился в кострах аутодафе.
Я пеплом Жанны улетал по ветру.
С боярыней Морозовою я
В угрюмых розвальнях сидел и плакал,
Под полостью медвежьей;
                пил с ней водку,
А после - в яме - я ее кормил
Собой, куски от тела отрезая.
Я с Босхом тоже пил. Я голым стыл
На льду зеленом
                деревеньки Вифлеема.
Позировал ему - не для волхва,
А для убийцы, Ирода солдата.
Меня на шпагу вздели. Я орал!
Мой глаз алмазом в тысячи карат
Горел в ночи над крыльями полей.
Мои власы горели, Аввакума.
Всю кровь земли
                Ты мне в стакан налей,
Великий Бог,
                косматый и угрюмый,
Всю ночь земли.
                Не жмись и не жалей.


МАРИЯ ЕГИПЕТСКАЯ
НА БЕРЕГУ РЕКИ

Песок и снег - и в лоб, и на зубах.
Под ледяным кустом
Сижу не я - сидит тщедушный прах,
Прожжен дотла крестом.
Не женщина - любовью сожжена,
Плоть смята в кулаке! -
Плыву не я - всегрешная жена,
А льдина по реке.
Живот сияет нежно сквозь тряпье.
Вонзаю когти льва
В слепящий снег. Вот Царствие Мое:
Лед, сохлая трава.
Ракита. В толщу вмерзшая ладья,
В реки алмаз.
Под ветром, подо льдом гляжу не я,
А Божий Глаз.

Любилась всласть. Клещами жгучих ног
Хватала - плоть.
Огнями била в пол и в потолок,
Хоть выжить; хоть
Спасть от клыков грызущих - не живот,
Не пуп, не грудь, -
А душу, где живущий не живет,
А нищий путь.

Меня пинали в ребра и под дых -
Здесь, на земле.
Меня - сосцами - прежде сук щенных -
По льду - в петле...

И дух великий мой не отнялся!
Живот, горяч,
Ложился сам под обод колеса,
И стыл палач!
И мужики, ярясь и матерясь,
Сбиваясь в стог,
Кричали мне: "Не баба ты, а князь!
А царь! а Бог!.." -
Мне, нищенке с дырявою сумой,
В снегу - костыль;
Улыбки собирающей зимой,
а деньги - пыль... -
Сухой коврижке заржавелых свай,
Мышонку плит, -
Меня кусали, будто каравай,
Там, где болит...
Старуха злая, мальчик со щекой,
Где зимний шрам!.. -
Я буду снегом вам, звездой-тоской
В объятье рам,
Где вата в сколах битого стекла
Для красоты;
Бумажные, бедняцкие цветы -
На льду стола;
Во тьме икона - шире площадей -
Как черный плат;
Где скудный быт отверженных людей
Широк и свят,
Как пар картошки, жадный хлеба кус,
Воды глоток, -
Я с бедняками смерти не боюсь,
Великий Бог!
И, нищая, я от зубов спасла
Себя - златых.
И, бедная, - я к вам рукой текла
Рек ледяных!
Я, голая, в отрепьях на беду,
В шматье парчи, -
Сижу в сугробе, милостыню жду,
И две свечи -

Руки - горят по грязи и тоске,
В приделе тьмы!
Горю, кольцо у мира на руке,
Во лбу тюрьмы!
Запястья прокаженного браслет,
Слепых - слеплю:
Я синий скарабей во мраке лет.
Я тела сквозь дыру в хитоне - свет.
Мне киньте в шапку медяки планет.

Я вас люблю.


*   *   *

У старости есть лицо
У меня его нет

У старости на пальце кольцо
У меня его нет

У старости в мочке серьга
У меня ее нет

У старости меж ребер брошь - дорога
У меня ее нет

У старости серебро волос
У меня его нет

У старости топазы слез
У меня их нет

У старости - дубовый сундук
У меня его нет

У старости - в перстнях корни рук
У меня их нет

Она богачка старость
... Визг
Собаки в ночи

Загрызли с голоду кошку
О помолись
И помолчи
Она богатейка старость твоя
Заелась поди

... в охвостьях нищенского белья
Нож держу
Подойди


ТРУБЯЩИЙ АНГЕЛ

И первый Ангел вострубил.
Согнулась - пополам:
Кресты попадали с могил,
Открылся древний срам.
И Ангел вострубил второй,
В рог дунул из льда!
Так смертно хрустнет под стопой
Чугунная звезда.
Звезда из дегтя и смолы.
Из мертвых птичьих лап.
И кровью залиты столы
В виду ревущих баб.
И брошен нож близ пирога
Из сажи и золы.
Зима избита и нага.
И шуба - без полы.
И третий Ангел вострубил!
Кроваво-красный плащ
Нас, погорельцев, ослепил,
Пылающ и дрожащ!
И он к устам поднес трубу,
Как будто целовал
Лицо отца зимой в гробу
И Бога призывал.
Четвертый Ангел вострубил -
Посыпались отвес,
Кто жил, горел, страдал, любил,
С разверзшихся небес!
С небес, разрезанных ножом
И проткнутых копьем.
С небес, где все мы оживем
Пред тем, как все - умрем.
И пятый Ангел вострубил!
И поднялась вода,
И хлынула, что было сил,
На злые города.
Молилась я, крестясь, дрожа... -
О нищая тщета!
На страшном острие ножа
Сверкала - пустота.
И Ангел вострубил шестой.
Огнем все занялось:
И снег под угольной пятой,
И золото волос.
И требник ветхий, и щека,
В ночи ярчей Луны.
И, вся просвечена, рука,
Чьи кости сожжены.
В костер огромный сбились мы.
Дровами полегли.
И Ангел вострубил седьмый
На ободе земли.
Он пил гудок трубы до дна,
Как смертник пьет питье.
А кружка старая - Луна,
А зубы - об нее.
Озноб от звезд в прогалах льда.
Гудит земля впотьмах.
Дрожит последняя вода,
Мерцает на губах.
Но дай мне, дай еще попить
Из кружки ледяной.
О, дай мне, дай еще пожить
Под мертвою Луной.


ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

За деревянными столами, холстом укрытыми, сижу.
Скатерки дрань. И снеди пламя. Я в чашу винную гляжу.
Вино утробно и кроваво. Хлеб нюхает ноздрями тьму.
В сверкающем хитоне славы - втолкнут в последнюю тюрьму.
Я щупаю ногами плиты. Морозный мрамор, ледяной.
Моею кровью не облиты. Моей не выжжены ступней.
Исчезло время жизни малой, как дым рыбацкого костра
Фаворской ночью. Ржавь бокала - и синь селедки - до утра -
На маслом меченной бумаге. Среди объедков и костей.
Ах, ангелы, мои бедняги - средь сатанинских тех гостей.
Апостолы. Их пальцы кругом, как бы планеты, колеся,
Дрожа, передают друг другу - тайком - молчком - трясясь - прося -
Мои дары: боль битой чашки, где темно-красна, солона,
Любовь; и в порванной рубашке - кусок, чтоб жёлчь заесть вина,
Заткнуть себе немую глотку, вкусить подовый, жгучий крик:
Глядите, вот он, за решеткой!.. Глядите, на Кресте старик!..
Старик... - гляжусь в стекло бутыли... ах, ангелы, я молодой...
Одной ногой - уже в могиле. Другой - над первою звездой.
Тяни мне щиколки в царапках, о Магдалина, девка, ты...
Не видишь - я могильщик с тяпкой лопаты, где кряхтят кресты.
Не видишь - на полу, убогий, близ таза медного глава:
Дай я тебе омою ноги в ночи, пока еще жива -
В пиру, где руки, щеки красны, где на подносах хлеб несут,
Где лепет винный и бессвязный молитвой вылетит на Суд.


ИУДА ИЗ КАРИОТ

Мешок - где жжет пупок.
Мешок - где теплый бок.
В ребре уже дыра.
Не залатает Бог.

Из брюха рук - скользь драхм -
Серебряной икрой.
Мешок, ты лютый страх.
Ты - черною дырой.

Где множество рабов
У ног моих, в пыли!
Я сам убил любовь.
Деньга - цена любви.

Давись, пожри, глотай!
Все - персть, все - пепел, прах.
Все - мыший тот сарай:
За лепту - кажут пах.

Я жалкий человек.
Я продал боль и быль.
Сочатся из-под век
Две драхмы - в соль и пыль.

И я, лицом в пыли,
Растерши в прах слезу,
По ободу земли
К могиле доползу.

Я сам ее разрыл
Под высверком планет.
Я сам ее купил -
За соль слепых монет.

Слепой рукой найду
Горячую петлю.
И, поздно, как в бреду:
О люди, вас люблю -

Иуда с Кариот,
Торговец полотном, -
И все со мной умрет,
Чем станете - потом!

И на снегу - за три
Копейки - продавай!-- -
Мех Мономаха - зри! -
Во лбу - шпинель зари,
Родной собачий лай.


СМЕЩЕНЬЕ ВРЕМЕН

Два Ангела, и я меж них.
Один из них - отец.
                Другой
Не знаю кто. Из ледяных
Ресниц - встает огонь дугой.

Два Ангела, и я меж них.
Ведут мя под руки. Куда?!
На небо не берут живых.
О, значит, я уже - звезда.

Я наряжать любила ель.
Звездой - верхушку украшать.
А коль любовная постель -
Любила, руку взяв, дышать

В ладонь.
             Любила в холода
Я в шапке лисьей - меж толпы
Свечой метаться… жечь… Куда
По тверди вы, мои стопы?!..

Я жизнь кусала, как еду.
Я жизнь пила, как бы вино.

Куда я, Ангелы, иду?!
Там страшно. Люто. Там темно.

И руку мне отец - в кулак.
И тот, другой, мне пальцы - в хруст.
Один бедняк. Другой бедняк.
Неопалимый яркий куст.

Рванусь и захриплю: “Пусти!..”
…Чертополох, репей - в горсти.

И слева Ангел - лоб в ладонь.
И справа Ангел - зарыдал.


...Два нищих греются: огонь.
Два пьяных: хлеб Господь подал.


ВИДЕНИЕ АВВАКУМА

Зачитали и мне золотой приговор.
Виноват, - худоребрый, расстрига,
Знаю: будет мне яма и мощный костер,
И желаньем последним - коврига.

Я старик. Лоб от мыслей бесценных распух,
От сияющих - в кровь - самоцветов.
Виноват, что любил и за трех и за двух.
Что с исподу провидел планету.

Я пророк и безумец. Что, страшно им быть
На земле, где не реки, а плети,
Где, в снегу умирая, выл Распятый: "Пить!.." -
А в Него били камнями - дети?!

Где оружье - в подпольях; где хлеб - жабий яд;
Где соврать писчим дьякам - что дунуть;
Где на стервах в ночи ожерелья горят:
Низок-россыпей - некуда плюнуть!..

Гибнет мир во снегах!.. Гибнет в горе и лжи.
Воздымаю двуперстие круто.
Ты, палач, мне веревку с ухмылкой кажи,
Коей скрутишь меня чрез минуту.

Все равно - о, доколь меня слышит народ,
В кучу сгрудился близко кострища,
Разеваю для Правды свой яростный рот,
Непотребный,
сверкающий,
нищий!

Только Правду голодным я людям скажу.
Прохриплю, заглушая обманки.
А костер подожгут - бородой укажу
На разгул занебесной гулянки.

Эх, пляшите вы, звезды!.. Проткнем брюхо звезд!..
Эх, сыграем вселенскую пьянку!..
Мне обмажет все тело огня лисий хвост,
Душу вывернет крик наизнанку.

Будут перстни сдирать - и в кострище бросать.
Головешки ступней станут: лалы,
Изумруды... Народ! Гей ты - петь и плясать!
Пить из горла бутыли - смоги устоять! -
Сласть базара, да смолы причала!

Пить из горла - до дна - век, что горькую ртуть,
Век, настоянный весь - на обмане...
Перекинется пламя с коленей - на грудь.
Шайка выплеснет в огненной бане.

Борода вспыхнет ярко, подобно ножу!
Задеру я лицо в Божье небо!
Только Правду голодным, лишь Правду скажу -
О цене их посмертного хлеба.

И зависнет голубка во звездной пыли
Над скелетом горелым и диким -
Над последним пророком несчастной земли,
Душу выславшим в огненном крике.


СНЯТИЕ СО КРЕСТА

Снег под ногтями
и снег в волосах...
Красная кожа...
Ноги примерзли: стою на часах.
Губы - из дрожи.
Кости - из мраза. Глаза - изо льда.
Только, сгорая,
Дыры-зрачки все летят в никуда
Копьями Рая.

Плат я стащу - и прилипну к ногам
Голой главою.
Лал из ступней потечет по щекам.
Зверем - завою.
Дымом овеет нас, грешных, зима.
Морды, солдаты,
Гоготом, скалясь, сведут нас с ума
Перед Распятым.
Рыжие косы той бабы, что - в рев,
Пламенем хлещут
Древко Креста, и равнину, и ров,
Купол зловещий
Неба седого: слепым стариком
Смотрит - звездами -
Как снеговой забиваю я ком
В глотку, где - пламя,
Где - немота, где все хрипы земли -
Мертвою птицей:
Боже, спасти мы Тебя не смогли.
Дай повиниться.
Гвозди дай вынуть -
и снять с черноты
Солнце без плоти,
Руки снегов и холмов животы,
Звезды в полете.
Выгиб жемчужной земной белизны:
Красным - по белу -
Рвань плащаницы,
Подстилку войны,
Душу - из тела.


*   *   *

Меня не оплачет никто.
Я же - оплачу всех.
Похитьте в дырах пальто.
Скрадите мышиный мех.
Укутает горла плач
парчовый простора плат.

Никто не придет назад.
Всех, сердце мое, оплачь.


ПЛАЧ

Куда уходят люди, Боже?!..
Лик ледяной - среди свечей.
Усопшая, как ты похожа
На блеск реки,
на крик грачей!

С собой опять я вижу сходство.
Чьим голосом я воспою
Мою любовь, мое сиротство,
Живую ненависть мою?!

Так плачет - всхлипом - шум прибоя,
Соленый, жадный и живой.
Так плачет небо голубое.
Так плачет ветер снеговой.

И, подбородком и губою
Дрожа, мешая плач и смех,
Я так рыдаю над собою,
Затем, что я - одна из всех.


Плачьте! Лишь осталось - слезы
Лить над каждым, уходящим.
Лишь - во куржаке березы.
Месяц, в дегте тьмы горчащий
Свежей долькою лимона.
Лишь - агаты, изумруды
Снега: черная ворона,
Смерть, - откуда ты,
откуда?!
Вот сапфир - в выси над нами...
Вот алмазы - над затылком!..

Мы - в грязи.
Нас - сапогами.
Нас - рубанком и обмылком.

Этот нищий мир - он чудо.
Отломи алмазик, кроху,
Жизнь... - откуда Смерть?!
Откуда?!..

И ни крика.
И ни вздоха.


Плачу. В кулак
Горе зажму.
Плачу: не так,
Боже, живу.

Я не зверек.
Я не сурок.
Кто мне во рву
Место сберег?!

Соль на губах.
Соль на зубах.
Кто - под землей -
В царских гробах?!

Еще живу...
Кричу - во сне...
Я поплыву
В нищей ладье.

Будет ли бить
Свет изо лба?!
Будут ли плыть
Ко мне - гроба?!

В ничто. В никак.
В нигде - лежу.

...Плачу. В кулак -
Зубы вонжу.


Сердце пусто. Сердце голо.
Тряпкою сожми - не скатит
Ни слезинки. Ни укола.
Пустоты по горло хватит.

Плакать по живым - устала.
Плакать по холодным - баста.
...Кто мне вышьет одеяло
Золотым цветком глазастым?!

Чтоб, как малого ребенка,
В ткань старуху замотали.
Чтобы плач захлебом - тонкий.
Чтобы кольца - в грязь упали.

Чтоб у горнего престола,
С бороденкой мукомола,
Симеон, меня приемля,
Выкряхтел:
"Возьму тя голой -
Снегом выпадешь на землю".


СОШЕСТВИЕ ВО АД. Первая песня

Боже! Нет пути назад.
Жгут терновых звезд огни.
Боже! Я схожу во Ад.
Брызг брусники - в снег - ступни.

Настрадался на земле.
Кожей корчился в огне.
Боже! Плачу я во мгле.
Или плачет мгла - во мне?!..

Бил народ: спина-рубцы.
Пил народ: за шкирку - лью!..
Агнцы или подлецы?!.. -
В карты резались в Раю.

Рот, раззявленный стократ.
Глаз, что рыбой вмерзнул в лед.
Я сошествую во Ад.
Боже! нет пути вперед.

Я с тобой туда возьму -
По пути - весь люд и сброд,
И дырявую суму -
Песню, что поет народ;

И трущобные огни,
И железную звезду...
Боже, милый, сохрани
Ты меня живым в Аду.


Господи... Люди...
Крохи на грязном блюде...
Ветром, бурей гонимы...
Во Ад спущусь - вместе с ними.


Иду. И плащ опалово горит,
Клубится вихрем туч. А справа, слева -
Народ, рассыпан, плачет и вопит,
И разрывает снеговое чрево,
И падает - горохом золотым,
Младенцем, окровяненным, орущим -
На блюдо тьмы, в печей и топок дым,
В серебряные травы Райских кущей!
Я до Рожденья пребывал в Раю.
Хвощей алмазных оперенье гладил.
Я в Ад иду. Я потерял семью.
Я с Райской песней глоткою не сладил.
Куда - за мной?! Цепляетесь, крича?!
Что виснете лоскутным одеялом?!
Ад - вонь и смрад. Не шелк и не парча.
Там крови, грязи, ржавчины - навалом.
И все, кто в жизни был и гол и бос,
Кто по снегу ходил, крича колядки,
Кто ел свой хлеб, не пряча диких слез, -
За мой подол цепляются, за пятки!
"Возьми нас в Ад!.."
Иду, как бы в строю.
Платки горят; мычат коровы; плачут
Два старика, провидя смерть мою;
И девочка горит свечой горячей
В моем костлявом, грубом кулаке;
И бьется мой зипун над нищетою,
И я схожу во Ад - о, налегке,
С алмазами под голою пятою.
И знаю я, что нет пути назад.
И весь народ земной валится в бездну
Со мной, родной, - сошествует во Ад:
С январской сини,
с высоты небесной.


КАИН И АВЕЛЬ

Я убил его в ночи, давно.
Будьте милостивы к окаянному.
Дождевые капли сквозь небесное рядно -
Выпивка сладчайшая, желанная.

Злые дни мои малы, малы.
Грудники, орущие, ледащие.
Вы орете, плачете из мглы -
О, по мне, калеке настоящему.

Острая, как лезвие, судьба.
Снег метет по крови лисьей кисточкой.
В зимний день разверзнутся гроба.
Солнце затанцует наглым выскочкой.

На морозе я не продышу
И не выдышу тогда ни слова пьяного.
Я у Боженьки прощенья попрошу:
Убиенному - для окаянного.

Будь, Господь, Ты милостив ко мне.
Двери кабака клубятся заревом.
Синеглазый пьяница в огне
Снеговом. У Бога грошей заняли
До получки. До белесой замяти.
Я убил его не на войне.
Боже мой, избавь же мя от памяти.
Утоплю младенчика в вине.
Грош костыльный выклянчу на паперти.

Губы утерев, перекрещусь
На когтистого, над крышей, ворога.
А заем колбаской - не пощусь,
Напоследок ляжет дорого.
Шум повозок. Бахрома берез.
Хлад хрустальный - очи выстыли.

Красные комки подземных слез
Напоследок на похмельных скулах выступили.


... Каин, Каин, Авеля вспомянь.
Ты убей себя. В серебряную ткань
Тело свое крепко заверни.
Чтобы мы пребыли днесь - людьми.


*   *   *

С неба - хвойного откоса -
Крупный град планет слетает.
Сотни тел, сплетенных в косу,
Наглый ветер расплетает.

...А внизу, меж грязных кочек,
На коленях, в ветхом платье -
Человеческий комочек,
Я, любви людской проклятье,

Плачу, утираюсь, вою,
Хлеб кусаю, из бутыли
Пью!.. - а свет над головою -
Как печенье на могиле...

Яйца... пряник... - без обиды...
Сласть - в бумаге - псы подъели...

Два крыла царя Давида.
Два крыла Иезавели.


ЗИМНЕЕ КЛАДБИЩЕ

Встану в снег, уподобясь юродивым, нищим,
На колени: на выпуклый выгиб земли.
Ночь тяжелая будет мне черною пищей.
Грозным хлебом ржаным, что соленей Любви.

Что нарядней Волхвов,
каменистей Содома, -
И застыну во тьме - солонее столба,
Что обнял бедный Лот, как остались от дома
Только ветер и гарь; только прах и судьба.

Буду тихо в ночи об ушедших молиться.
Буду жестко втыкать троеперстие в лоб.
Вот они, в небесах, на морозе, - все лица,
Что легли - что ложатся - что лягут - во гроб.

Вот отец мой и матерь. Вот брат и сестренка.
Вот любимая - Боже, убил ее - я!..
Вот не лик, а свеченье от лика ребенка:
На морозе - кондак, во пурге - ектенья.

Мертвецов дивный хор так поет на морозе,
На коленях я, грешник, во мраке стою,
Белизну режут надвое звезды-полозья:
Это сани Господни у тьмы на краю.

Это розвальни Бога.
Он в них восседает.
Мир Подлунный - в мешке у Него, в котоме.
Пристяжные - грешны!.. Он, крича, погоняет,
Небосвод хризопразом сгорает в суме.

Эти доски сараев,
кресты водокачек,
Эта жесткая синь сумасшедшей реки,
Эта нищая голь, эти крохи подачек,
Этот купол-сапфир - перстень с Божьей руки!.. -

Это злое железо рыдающей Башни
Вавилонской, где в дырах и сетях - гудит;
Эта жаркая вонь грубой, яростной пашни,
Что зачнет, понесет, проклянет, породит;

Эти щеки пунцовые крашеных тварей
Пухлогубых, на груди садивших змею...
Этот мир - грешный я - воспою и в угаре,
Воспою на помосте, в тюрьме воспою!

И пуская я внутри голых стен. Свет оторван.
Ключ палачий - в замке. Приговор - по щекам:
Воспою!.. -
... на кладбище, в сугробе, оборван...
Я возлюбленный мир никому не отдам.

Распадутся, разрушатся льдяные своды.
Жесткокрылые склепы сверкнут скорлупой.
И увижу, как сыплются в бездну народы -
На коленях, в сугробе, больной и слепой.

Хлынет море борьбы, бирюзы, благодати!
Космос, царь, богатей, зацелует меня!
... Я на кладбище ночью.
Мне хлеба подайте.
В черной миске железной - горбушку огня.



ФАВОР

.........Под планетою горячей,
Под холодною звездой
Я сижу и горько плачу
Над царицею-рекой.

Гаснет рыбия корона
В черной толще вечных вод.
Дунет холод с небосклона:
Я умру! И всяк умрет.

Отрожал живот могучий.
Виснут руки-осетры.
Бьюсь и плачу, как в падучей,
Наверху крутой горы.

Рыба в реках отметала
Золоченую икру.
Я любить и жить устала.
Всяк умрет! И я умру.

Нет еды: ломоть беззубый.
Нет одежды: есмь - лоскут.
Заколотят кости грубо,
В домовине - унесут.

Слезы льются по горячей,
Вдоль по дышащей груди.
Я еще живу и плачу!
Слезы, вы мои дожди!

Пули - бьете вы снегами.
Грязь - причастие мое.
Над горой Фавором пламя
Мне с исподу жжет белье.

Перед небом раздвигаю
Старых чресел худобу.
Я любовь превозмогаю:
Я сама рожу Судьбу.

И, пока здесь бьются люди
В реках боли и огня, -
Осетром в речной полуде,
Головой на зимнем блюде
Тащат Ироду меня.



ВИДЕНИЕ БОЖЬЕЙ МАТЕРИ - ЮРОДИВОЙ ХРИСТА РАДИ

1.

Я пришла к тебе в рубище.
Вьюга - из-под ресниц.
Я пришла к тебе любящей -
Что ж не падаешь ниц?..

Купола - апельсинами,
И лимонами - в синь.
На снегу я, красивая,
Босиком: не отринь.

Очи радугой схвачены.
В дырьях ткани - соски.
В пальтеце, молью траченном,
Мне старуха - с руки -

Хлеб... Меж злобных - блаженною,
На плечах птицей - снег,
Так, босою, священною,
Мать запомни навек -

Перед тем, как заклание
Площадь криком ожжет,
И большое страдание
Меня хлебом сомнет

В кулаке мира хладного,
В грязных пальцах его -
Мои очи нарядные,
Босых ног торжество.

2.

Я вижу: слезы твои - градины.
Дай соберу
Губами их: морщины, ямы, впадины,
Гул - на юру.

Ты в платье из мешка, худом, запачканном.
Не счесть прорех.
Тебя накормят корками, подачками.
Швыряют смех.

Я за тобой в буран холстину драную -
Как горностай,
Несу. Люблю: и грязную, и пьяную,
Твой Ад и Рай.

Твои ночлежки, камеры и паперти.
Твои ступни,
Горящие на чистой, снежной скатерти,
Одни.

3.

Посреди черноты, посреди голытьбы,
Средь железного гула и стен известковых
Ты явилась, чтоб зуб золотой у судьбы
Засверкал из улыбки над пищей грошовой.
Над пчелиною шпротой, что светит во тьме
Золотым самородком; над рюмкою ртутной...
Ты явилась немому - в безглазой тюрьме.
Замерцала из мрака жемчужиной чудной.
Ты была в нежном платье, как крылья стрекоз.
В волосах твоих синяя Вега горела.
Я не смог удержать нищих, яростных слез.
Протянул крючья рук к омулевому телу.
Но душа над челом загудела моим,
Засвистела широкими, в выхлест, ветрами:
Не угробь, не замай, - а не то стану - дым,
Стану коркой - на деснах и в топке - углями!..

И дрожали иссохшие руки в ночи -
Судомойки ли, прачки; испариной крылись.
И шептал я бедняге:
- Царица, молчи.
За убийц и убитых мы вместе молились.

4.

... У тебя очень холодно.
Я, девчонка, уйду.
Будет смертно и голодно -
Помолюсь на звезду.

Улетаю синицею -
Не лови мя, дитя!..

Вытру кровь плащаницею,
Коль распнут они тя...

5.

О мать, не уходи, постой.
О сумасшедшая, в отрепьях,
Побудь румяной и святой,
Сияй, пока мы не ослепли.
Стой на ветру. Пускай в косе
Застрянет снег больничной ватой.
И соль со щек глотай, как все,
Как все в подлунной тьме проклятой.
Железа, камня посреди,
Блескучей ненависти зверьей -
Побудь еще, не уходи,
Не распахни небесны двери,
Слепящий вход в Ерусалим,
Где вперемешку - грязь и злато,
Костра - в снегах - тяжелый дым,
Сидят на корточках солдаты -
Кто брит, кто дико-бородат,
Бросают бедные монеты,
Чтоб выиграть тулуп и плат:
Наденешь - нет пути назад,
Напялишь - точно, смерти нету.

6.

- Прощай, милый!
Я была тебе Божья Матерь.
За свежей могилой
Расстелешь на земле белую скатерть.

И все поставишь богато -
Рюмки крови и хлебы плоти,
А я мир твой щедрый, проклятый
Окрещу крылом - птица в полете.


ЖАЛОБА

Ночь. Сочится черным рана.
Ночью карта жизни бита.
Пью из решета и сита.
Пью из битого стакана.

Из дырявого кафтана
Руки - раструбы - развилы:
Зареву белугой пьяной
Лишь о тех, кого любила.

Ничего не нажила я:
Ни бурмистровых жемчужин,
Ни куниц, ни горностаев, -
Волчьих белых шкур без краю,
Вьюжных слюдяных остужин.

Одесную Тебя, Боже,
Посижу в хитоне алом.
И ошую - в синей коже,
В сером бархате подталом.

Я болящим угодила.
Я кричащим зажимала
Рты - казенным одеялом.
Осужденных - целовала.
Обреченных - обнимала.
Не себе - чужим хазарам,
Подаянье им - просила.

Я несчастных так любила!..
Я несчастных - так - любила...

А сама - несчастной стала.


*   *   *

Согбенна, на седом полу...
В кулак зажата - древней силы...
Уже я старости иглу
Не вырву из души постылой.

Я источусь в земной тюрьме.
Стопчу опорки и колодки.
Кто грош подаст зимою - мне
Во всем безумном околотке?!..

И, патлами вдоль черных щек
Светясь, молясь на пса, на кошку,
Пойму: весь вышел долгий срок!
И у порога ставят плошку -

О, для беззубых: рви, глотай!..
О, для безглазых: не увидишь,
Как отлетишь в полночный Рай,
На Райский снег полночный выйдешь.


ПЕРЕВОЗЧИК

Разорванного тела лоскуты,
От поцелуев поистлелы,
Сошью... рукой махну... из ночи - ты
Плывешь ко мне на лодке белой.
Метель, глухая вьялица, гудит.
Морозной кровью полно чрево.
Жизнь прожита. Из черноты глядит
Старик с лицом сухого древа.
Под пятками его - льды синих рыб
Ворочаются в скриплой лодке.
Из глотки - хрип. Хладней торосов, глыб,
Гребет к судьбе моей короткой.
Жизнь прожита!.. А что она была?!.. -
Куски ржаного - сладость, малость, -
Когда в ночи, вне Бога и тепла,
Дрожаще - на ветру - ломались -
И в губы мерзлые совались ломти губ,
И крохи пальцев, счастья корки!.. -
А небосвод гремел дымами труб,
И прожигали снег - опорки?!..
Да, жизнь была!.. Да, пьяная - швырок
Пустой, во тьме сребрящейся - бутылки:
Забыть, разбить, закинуть за порог -
Всю выпитую - до прожилки...
И вереница лиц! И сноп тряпья,
Что пялить уставало тело,
И звезд крещенских - злая ектенья:
Меж них - не в землю! - лечь хотела...
Ах, жизнь!.. Собака!.. Лай, зверюга, вой:
Вот лодка светлая метели -
За мной, за мной, и перевозчик мой
Веслом табанит у постели...
Старик, родной!.. Да я тебя ждала.
Вся высохла я, ожидая.
Как обжигают лопасти весла.
Какая лодка - без конца и края.
Уже сажусь. И ногу заношу.
Да вытянет мой груз твоя посуда?!.. -
И оглянусь! И взором попрошу:
Последний раз... и больше я не буду... -

Уж леденеет, стекленеет рот...
Уж снеговые бревна - ноги... -
На берегу столпился мой народ,
Любимый, бешеный, и царский и убогий...
Кто хохотал - на грудь, в объятье, сгреб...
Кого соборовала... с ложечки кормила...
Ах, водогребщик, обогни сугроб -
Под ним - в земле - кого любила...
Ох, лодку потяну твою на дно!
Я здесь хочу остаться, с ними -
Кто бил в лицо,
Кто наряжал в рядно,
Кто ртом мое кровавил имя:
Последний раз - дай выхвачу я лик
Из тьмы: волосья... скулы... свет подбровный...
И вспыхнет под Луной  прощальный крик -
Слезою по щеке плиты надгробной.


МОЛИТВА

В железе и пытках,
В морозе и вскую -
Спаси мою душу,
Душонку слепую.

Разил влево-вправо.
Хрипел тише-глуше.
- На вечныя - славы! -
Спаси мою душу.

Свист горних созвездий.
Хлест горьких повозок.
Слоями - возмездье
Закатных полосок.

Над стынью сугробов.
Над солью опушек.
В метели - над гробом -
Спаси мою душу.

Грех высосал - с кровью!
Разрезал - до мяса!
Спаси - к изголовью
Дай Ангела - часа.

Пробьет он, кровавый.
Допой - и дослушай...

Сгуби мою славу.
Спаси мою душу.


ЦАРЬ НЕБЕСНЫЙ

О, голый маслено, в дырявом сем хитоне -
Прожжен звездами синий шелк!.. -
За мною, нищей, Ты за мной в погоне,
Державный, занебесный волк.
Любила жгучий снег, валящийся из рога
На рынки яркие, на погорелый срам...
Молила: дай пожить - хотя убогой -
Ползти по льду, влетать поземкой в храм.

Несу, тащу вериги прегрешений...
Под мышками, за пазухой - цепей,
Да чугуна, да выжженных калений,
Рубцов от грубых сабельных скорбей!
От молодости крохи разбросала.
Мне старость среброкосая - семья.
Царю мой, дай: горбушку, нож и сало,
И нищенкой в сугроб воссяду я!

Забуду, как слова низают в бусы.
Моя речь будет: Господи, прости.
Лечить я стану песии укусы
Подталым снегом из кривой горсти.
Я выучусь благодарить покорно
За потный хлеб, за грязную деньгу.
И мне, старухе, небосвод узорный
Под ноги бросишь: ляжет на снегу.

И крикнешь с неба:
"Что, беднячка, хочешь
Еще?!.." А я - Тебя богаче, Царь.
Ты судишь, Ты сверкаешь и пророчишь,
А я на корточках, и под лопаткой - ларь
Пустой, из-под картошки, чтоб не мерзла
Сухая, в кашле, кочергой, спина, -
И надо мной во дегте - стразы-звезды,
Алмазы снега, белого вина!..
Крыш сундуки, распахнуты стозевно -
Бери горстями злато слез и щек!..
И я, близ рынка, страшная Царевна,
Тебя культей благословляю, Бог!
Зане Тебя, Любимого, богаче.
Зане Тебя, Всевластного, - крутей.
Гляди, мир в кулаке зажала. Плачу.
Гляди, мороз серебряный - лютей.
Свинцовей. Ржавее. Кровавей.

... На рогоже,
На псиной пахнущем ковре, у рынка Врат -
Тебя за все грехи прощаю, Боже,
Твоя Царица в зипуне до пят.

Ты голый, в небесах.
Мороз - по коже.
Люблю Тебя. До счастия. До дрожи.
Ты больше не придешь назад.


*   *   *
 
Коршун звезды выклюет
Он благословен
Заступ землю выроет
Он благословен

Речь твоя - ох, пьяная
Губы деревянные
Я твоя желанная
Будь благословен

Лоб бугрится золотом
Он благословен
Обдай меня холодом
Ты благословен

А не то с ума сойду
Средь тюремных стен
Ворон выклюет звезду

Будь благословен


СОШЕСТВИЕ ВО АД. Песня вторая

Все забери. Всем жадно подавись.
Тебе, Владыка, я кидаю - жизнь.

Я оставляю полую бутыль,
И ведьму-сельдь, и жалкий стул-костыль,
И лампу, что цедила масло-свет,
И в грязный зал надорванный билет;
Я оставляю снега грозный хруст,
Стиральный купорос, собачий дуст,
И к празднику... - о, лакомство!.. умру... -
Найденки-сушки черную дыру;
Из шубы в шапку перешитый мех
И валенки, Господь, одни на всех;
Разрезанные шеи, животы
Зашитые - от края до черты;
И сломанные руки, крик и рев,
И шепот, и - по скулам соль - без слов,
Мохнатых, сальных карт гадальный сброс
И заплетанье на ночь диких кос,
Прогорклую, подсолнечную снедь,
И в варежке пятак - святую медь -
За вход туда - сквозь толпы, стыд и срам -
В святилище, где свет и фимиам... -
Я оставляю! - все возьми, не жмись:
Чугун морщин в горжетке царских лис,
Вонь дворницких, табак истопников,
Гриб деревянный - для шитья чулков,
Во звездных, на расстрел, дворах зимы
Изодранных собаками, людьми...
Все! все! до капли, нитки, до куска,
До тьмы, где Савлом щерится тоска,
До ямы той отхожей, где наряд
Родной истлел, а чьи глаза горят
Звериные из мрака... - все возьми!
Ничем не дорожу я меж людьми.
Они меня всю выпили - до дна.
Всю выткали - белее полотна.
Всю расстреляли - в пух! - на площадях:
Ступня - в багрянце, песня - на устах.
Живот - бутыль пустую; шов рогож -
Нежнее кож; да взгляда острый нож -
Лба каравай; да ребрами - мечи
Двуострые - бери, сожги в печи.
Отмерили мне горстку злых монет.
Истратила. На хлеб в карманах нет.
За пазухой пошарю - лед и снег.
Возьми меня!
Уже не человек,
А: золото мощей!.. опал зубов!.. -
Я заплачу собою за любовь,
За жизнь - богатым прахом заплачу...
Я ухожу! Зажги мне, Царь, свечу.
Да что!.. меня!.. - заместо свечки той!
Я в Ад спускаюсь грязной и босой,
Седа, свята, горда, гола: гора! -
Мышь крупяная, баба из ребра,
Блудница Вавилона, дура-мать...

Забыла детям локти залатать!.. -
А все уж позади. Закрыли дверь.
Вой, человек. Пой, Ада бедный зверь.

О всем, что на земле оставил, -
пой
В колючей тьме, дрожащею губой.


ВИДЕНИЕ БОГА В АДУ

Ах, черны наши щиколки, руки - сухие березы - страшны.
Мы - пепел и прах.
Хомуты на шеях да ночлежные сны,
Где жив сучий страх -

Что с едой миску - пнут, грубо прочь унесут,
Взахлеб хохоча...
Мы-то думали, шавки, что вот Страшный Суд:
Хвощами - парча,

И с затылков святых виснут куньи хвосты,
Тиары горят,
Митры сыплют лучи - рубинов кресты,
Исусов наряд -

То ли снег!.. то ли мед!..
На деле - воткни
Кулак себе в рот:
Все в грязи бычьих торжищ небесные дни.
Умрет, кто не врет.

Наш - чугун башмаков. Наши - звоны оков.
Наш - голод-чекан.
Эй, рабы, сколь в земле ртов, рук и голов!.. -
Упомнит, кто пьян...

Наше - месиво тощих, безропотных тел
И жирных свиней...
Смерды, эй, - а и кто там в ночи полетел
Все горше, сильней?!..

Поднимите зрачки от промывки болот.
Нет кладезей там.
Гляньте, - что за Сиянье от неба идет,
Подобно крестам?!

Содрогнитесь! Морозом спины свело!
Следите полет!
Сколько вас уже в зимнюю землю легло,
В ил, темень и лед, -

Кто не видел Фаворский свет никогда!
Кто: грязь по скуле -
Вместо слез... - всю размазал; чья горе-беда -
Жить лишь на земле!

Бросьте прочь рубило, лом и кайло.
Шеи - выломать - ввысь!..
Лик задрать! Уж не просто светло:
Свет бьет, будто жизнь!

Свет бьет поддых, как смерть, и в ребро и в грудь,
В лицо нищеты,
В грязью - вдоль колеи - накормленный путь
Тоски и тщеты!

И толпимся, и тянем руки к любви,
В бесплодье небес -
Ах ты, Бог, возьми одежонки мои,
Всю жажду чудес,

Только ниже шагни... о, ниже спустись,
О, дай из горсти...
Пожалей мою собачонку-жизнь,
Ее - причасти!

На меня, на меня пролей дивный свет!
Рабий грех искуплю!..


Он прошел, смеясь, по копьям планет.
Кинул в грязь по рублю -

Кинул Сириус, Вегу, Сатурн и Марс,
Кинул Лунный Грош...

...Как Он будет там, в черноте, без нас.
Как мы будем?!.. - что ж... -

Снова морды опустим, в ночь когти вонзим,
И, в поте лица, -
Сколько белых лет,
сколько черных зим -
Вот так - до Конца.

И не вспомним, как Он по небу летел -
Хламида синя! -
Разрубая мрак побежденных тел
Клинками огня.


МАГДАЛИНА НАВЕЩАЕТ В ТЮРЬМЕ ПРИГОВОРЕННОГО

Тень от решетки на лице твоем.
Червями скрюченные пальцы.
Из миски алюминьевой вдвоем
Мы будем есть, два зайца, два страдальца.

Мы две убитых птицы. Перья с нас
Царь общипал, щербатый наш владыка.
Как похотливо кругл тюремный глаз.
Подсмотрят все: от шепота до крика.

Подслушают, как мы едим и пьем,
Как уголками губ засветим знаки
И символы; как любимся вдвоем -
В сортире жвачном, в пытошном бараке.

Ешь, бедный зверь.
Уже ключи гремят.
Уже готово место казни.
Еще кусок! Там запеченный яд.
Глотай - и двигай без боязни
Вперед, где перекладина; вперед,
Где яма; где нацеленное дуло.
Объедки - мне.
Двух мертвых птиц полет.
Двух певчих душ небесный хоровод.

А тело, с телом обнявшись, уснуло.
Тень от решетки рассекает рот.

И так вот  нас, обнявшихся, найдут.
Увидят: ни гордыни в нас, ни спеси.
И так потащат нас на Страшный Суд -
Двух малых сих, забившихся в закут,
Двух лысых ангелов, в парше и песи.


КАЗНЬ

Снег зеленый, багровый.
А жизнь коротка.
Словно выстрел суровый.
От плеча до виска.

Я-то жальче щенка.
Под лохмотьями пьяни -
Адамант покаяний:
Во тьме кулака.

Ничего. Не беда.
Век закончился блудный,
Многогрязный,
Несчастный,
Беспробудный.
Насовсем. Навсегда.

Щас меня - на загладку -
И в распыл, и в расход.
Ставил снегом заплатки.
Пичкал камнем народ.

Щебнем, известью, стружкой… -
Жрали все!..
Час настал.
Кто о зубы мне кружкой,
Глумясь, застучал?!

В тучных толпах - толпились.
Лгали, скалясь и спя.
Век, зачем мы родились?!..
Чтобы выстрел - в себя?!..

Ну, палите!..
           А грудь-то -
Обсмеешься!.. - нища:
Вся гола, на безлюдьи,
Деревянна, тоща…

Кол ребра… -
             Не стреляют?!
Вот вам выстрел - слюной!

.................Разве так умирают.
Разве так, мой родной.


ИИСУС НА ТРОНЕ

В золоте шелка - криком - из мрака.
С холкою волка - воем - собака.

Нищий - на троне: в царских атласах!
В звездах потонет - вроде карбаса.

Голый да босый - принарядили.
В Божьих откосах - пить усадили.

Жадно - зубами - корку сухую...
Жизнь - это пламя. Ветром задую.

Помню: брел гарью. Помню: стыл воем.
Крылья - кругами - над головою.

Выстрелы. Голод. Псиная темень.

... Я - Царский Молот -
Над вами всеми.


ПОСЛЕДНИЙ ПРИГОВОР

Плат вокруг шеи - толще колеса -
Обкручен: мраза трушу.
С зенита манной сыплют чудеса
В слепую душу.

С зенита кровью брызжет яркий смех.
А вихрь срывает
С затылка рвань.
           Что, я - одна за всех?!..
Так не бывает!

Гул каменный. Бетонный ледоход.
Гремят железом, громоздятся плицы.
Мой волос сед. И мой в рубцах живот.
И кости - спицы.

Я сгибну вмиг, во Времени - дыра.
В отверстье хлынут
Лучи, и крик: “Душа не умира…!” -
Из сердца вынут.

И там, над мусором, над плахой, над толпой,
Плюющей поцелуи и окурки,
Над шубкою собачьей, над губой,
Где семечкины - родинками - шкурки,

Над вязкой бус на шеях швалей, шлюх,
Шалав, - над гадким грохотом повозок,
Над лодками ладонными старух,
Плывущих морем плачущих обносок,

Гребущих морем крови сыновей, -
Ах, бедный Каин, Авель милый!.. -
Над пестротканым флагом кораблей
Флотилии постылой,

Флотилии - могилой… мостовой…
Монетою - плывущей…
О, над моей седою головой,
Уже во красном гробе - сущей… -

Там, далеко, где в небесах костер,
Где чибисами звезды вьются,
Поет нам хор
                Последний Приговор,
Поет, и слезы льются, льются!

На дол - на лес - отвес - с пустых небес -
Из вышнего, чужого мира -
Горячей лавой
                плачут Бог и Бес
О нас, чья порвана порфира.

Чей горностай - в грязи,
                мафор - в смоле,
Чьи скулы и хребты - в поту и в мыле, -
О нас, о нас,
                Последних на земле,
Что перед ямой - пели и любили.


БАРДО ТОДОЛ

Я знаю, что когда-нибудь умру.

Это как снег, укрывший платом кедры.
Под снегом брошен соболь. На пиру
Земном убит. Горят снегами недра

Пустой земли.
                …Умру? Как на ветру -
Поверх Луны - седая бьется ветка
В окне, где хрусткий Дьявольский узор

Морозный. Жизнь, как бы для зверя клетка,
Крепка. Но душу похищает вор.
Он пилит прутья. Он стреляет метко.

Я слышу, как души нестройный хор
Поет, вопит, и голоса так разны.
Все мучаются. Вечно жить хотят.

Им яства жаль. Любимый жаль наряд.
Им и страданья дикие прекрасны.
Лишь бы страдать. Глотать и славить яд.


Не знаю час. Но чувствую пустоты -
Просторы; черноту; и белизну.
Поля снегов. Древесные заплоты.

…Ты, как свечу, держи меня одну,
Бог одинокий, в кулаке костлявом.
Ты дал мне жизнь. Ее Тебе верну,

Как перстень бирюзовой, синей славы.
Ничто: ни казни, мести, ни отравы -
Перед лицем Твоим не прокляну.

Смерть - это снег. Там холодно. Кровавы
Мои ступни - от ледяных гвоздей.
Гуляет ветр неведомой державы.

Всяк на снегу, прикрыв рукой корявой
Лицо от ветра, - раб, испод людей.


…Единственная из немых людей,
Я Книгу напишу об этом страхе.
Я, будто мать - младенца - у грудей,

Или палач - топор швырнув - на плахе -
За чуб - усекновенную главу,
Я Смерть держу. Ее я полюбила
За холод, ветра вой, за звездный свет.

За то, что ход отверженных планет.
Что брошена отцовская могила.
Что мать вдевает в меховой жилет
Изморщенные руки: слезной силой
Благословен заутренний балет… -
За то, что не украла, не убила,
Что на снегу мой черный пистолет;
Что сына я от мужа породила -
Не от Святого Духа. Что живу,
Еще живу, дышу на свете милом.

…За то, что смерти не было и нет.


МОЛИТВА АПОКАЛИПСИСА

Глаза прижмурьте. Веки склейте.
Чрез вой кострищ, чрез ход планет -
Хоть огнь свинцовый в глотку влейте! -
Я вижу этот Судный Свет.
О, черный, драный плащ Христа,
Хитон, бичом исполосован... -
Все сбиты с хищных туч оковы.
Блеск молнии - Его уста.

Да, Божий Бич, свистящий Бич!
Толпа в шелках, карминно-пьяных,
В метели - косы в лентах рдяных,
Гробов - повозок деревянных -
Хрип, хохот, скрип и паралич,
Снега, Луною осиянны,
В овраге ухающий сыч!
Смешались зимних бездн стада
Над толп безумных головами.
Златое, цвета меда, пламя,
Над ним - седая борода... -
Куда, Илья-Пророк, куда?! -
Ты напророчил гул багровый
И глад и мор и землетряс
И прах от стоп своих отряс,
Когда Небесная Корова
Взмычала! Ангел вострубил! -
И кровь звезды пошла по сводам,
По жизнетоку мощных жил -
Как Ты, Отец, ходил по водам...

Народ - в поневах расписных,
В тулупах бычьих и оленьих,
Мальчишки, что халву да жмых
Жуют... - от хода поколений
Повыцвела дорога вся,
Та снеговая, столбовая!.. -
Где, в розвальнях перст вознося,
В слезах, боярыня, живая... -
Кричит, сжав губы добела,
Из черноты лица - очами:
"Рахилью, Лиею - была!..
И Суламифью  я - была!.."-
Да ночь - крылами за плечами...
Густоворот и колоброд
Людских орущих, потных слитков -
Я вынесу любую пытку,
Я нанижу любовь на нитку,
Лишь бы не знать, что всяк умрет!
Лиц пляшущая череда,
Роясь тяжелым, ярким роем,
Вся исчезает - без следа! -
За рысьим рыком, волчьим воем...
Вы, нищие заплаты лет!
Вы, страсти медные оковы!
Забудут люди. кто вы, что вы,
Когда ударит в лица Свет
Нездешний - ягодно-кровавый
И раскаленный досиня,
И встанут мертвые со славой
Под полог Праведного Дня!

И встану я - не из земли,
Не из сиротьей пасти гроба:
Жива, в серебряной пыли -
Парчою - трудовая роба!
Красива: зубы, очи - лед,
И пламенем власы крутятся...
Тебе ль, воскресший мой народ,
Огня Гееннского пугаться?!

Гляди - вот он, чугунный Крест!
Вознесся к звездам над полями
В ночи. И тьма огней окрест.
И Сириуса хлещет пламя
Во  прорву бешеных зрачков.
Дрожащий на морозе грешник,
Старик с пригоршней леденцов,
Беззуб и страшен, как Иов, -
Засни, над озером орешник!
Как косяки сельдей, плывут
В ночи - одеты в роскошь, наги -
Солдаты, богачи, бедняги -
На Страшный, на Последний Суд!
И Ангелы, раздув крыла,
Сшивают небеса с землею
Иглой: трубою ледяною... -
И каплет алым та игла!
И я - ужель не умерла?! -
Все хлещет в зрак, все лезет в ноздри:
Зенит дегтярный, воздух грозный -
И два крыла, о, два крыла,
Под коими, в потоках звездных,
Толпа вопила и ждала.

И слева от Креста - оплот
Любви: во мантиях святые,
И нимбы их - дожди косые,
И горностай - поля пустые.
А справа от Креста - народ,
Да лица грубые, простые.
Да лица - крепче не видать,
Как церковь без гвоздя!.. фуфайки
Замасленные, в дырьях майки, -
Блаженна эта благодать!
Зимою зарево любви
В завьюженных полях виднее.
Хрипя, ломаясь, леденея -
И тем стозвонней, чем беднее! -
Блаженны нищие мои.
Срываются уступы вниз,
Отроги, мга, буреполомы,
И факел взмоет над соломой
Хвостами всех убитых лис,
И грянет в белизне Содом
В тарелки зычной черной меди,
И вспыхнет, и спалится дом,
Для жизни срубленный - для Смерти!

Гляжу: толкают в окоем
Огня, бушующего рьяно, -
Монахинь, грешниц окаянных,
Собак визжащих - о, живьем
Сгорят!.. - и нас, от счастья пьяных,
И нас, и нас с тобой вдвоем!
Гляди: мы справа от Креста,
На грязном, снежном одеяле... -
Мы в грешники с тобой попали!
Мы съединяли так уста,
Что наши языки сгорали
И перстни падали с перста!
И полыхала рдяным Печь
Та, адова, железно-ржавым:
Нам розно - ни сгореть, ни лечь,
Мы вместе - скипетр и держава.

Кричала во полях труба
О злате, крови и печали,
И разверзалися гроба,
Из праха люди восставали!
Сверканье лиц... одежд виссон...
Влачится звездная телега...
А грешник тот... гляди!.. как сон... -
Доплыл до огненного брега -
Власы трещат, лицо взошло
Слепой, ожоговой Луною
Над поля смертной пеленою -
И в деготь купола стекло -
В Медведиц стынь и хризопраз,
В горящий зрак ленивой Рыбы,
В узлы ремней небесной дыбы,
Под коей угль пурги загас...
Доплыл ты?! Спасся?! Нет, горишь!
Хвать заберег - ломоть ледяный... -
Да Суд - кострище из кострищ,
Пред Ним равны и щедр и нищ,
Он - воздаянье без обмана:
Цепляйся, бедная ладонь!..
Царапайся в бессилье, бейся!..
Горит предвечный мой огонь,
Горит - хоть лоб щепотью тронь,
Хоть водкою до дна залейся.
Так больно грешники горят.
Так ярко праведники тают.
Горит их восковой наряд.
Сапфирами зрачки мерцают,
Белки да зубы - бирюзой.
Горят и кошки, и собаки
У ног! И зимнею грозой
Набух небесный свод во мраке.
Горит на ледяных власах
Христа - полярная корона,
Венец в гранатовых слезах...
Они кроваво - с небосклона -
Мне - под ноги... прожгу стопой
Тебя, о лед! Тебя, могила!

Я в мире сем была с тобой.
Я в мире сем тебя любила.
И здесь, у мира на краю,
Следя очьми Святое Пламя,
Молюсь иссохшими устами,
Чтоб воскресили жизнь: твою!
Из щели чтоб земной восстал,
Раскутал пахнущий смолою,
Злой саван - и к моим устам
Прижался б яростью живою,
Голодным пацаном припал
Ко хлебу плеч, лисой угретых, -
А звезд небесный самопал
Метал над нами самоцветы,
Колеса блесткие взрывал!
В ладонь Суда - кидал монету!

...А ты меня так целовал,
Как будто нету смерти, нету.


СОДЕРЖАНИЕ

Юродивая
Империя чувств
Реквием конца века