Самайн

      


ИРЛАНДСКИЙ КРЕСТ
                Екатерине Устиновой

В небе рассыпался звёздный порох,
колкой селитрой сверкает мрак;
время пришло заклинанью мёртвых –
вычертить каменный кельтский знак.

«Вы, силы Ада, что дышат близко –
прочь убирайтесь за грани Стикса!

Ты же, кто прежде причислен праху,
чья оболочка теперь пуста,
вспыхни крылатым пролётом, взмахом,
тайною птахой в тени креста!

Так ли тяжёл Персефоны полог?
Что, за волною, во тьме найдёшь?
Примет ли разум посмертный холод?
Примет ли память загробный дождь?»


ВЕРЕСКОВАЯ ПУСТОШЬ
                Наталье Красюковой

Дыханье прибоя, прибрежный вереск,
да ветра извечный гул;
и в княжеском зале закрыты двери
и замок в ночи уснул.

Но пламя горит – лишь в одной бойнице,
и старому замку сказанье снится:

дрожит огонёк на обрыве скал
и музыкой дышат струны;
волшебный сказочник их ласкал
под говор седых бурунов.

Всё тот же сон в потайном затворе,
в гербах и в мерцанье лат:
таинственный Старец на грани моря
и пламя его баллад.


ПАМЯТИ МЕЩАНОВА

Странный художник, знаток потаённых нор,
где охраняет порталы седое Время,
где Зодиак затаил неземной узор,
где по углам клубится видений темень:

книжник и шут, заколдованы грозным Роком,
связаны ветром в коломенское барокко.

Это Двенадцать месяцев – череда,
сомкнутая плетёнкой – от ветки вешней
к знойкой позёмке, где царствуют холода
и серебрится февраль пеленой нездешней.

Странный художник, создатель иной страны,
что разорвал и спутал земные нети!
…В хижине опустелой шаги слышны,
и задевает ставни холодный ветер.


ПРИЗЫВАНИЕ
            Я снова соберу своих друзей…
                Евгений Захарченко

О милые мои!.. Не напоказ
в старинную годину мы встречались…
И грустно мне, и горестно без вас,
когда в урочный час по вам скучаю!..

И не с кем разделить свои пути,
и не с кем – ни вздохнуть, ни пошутить.

И не пьянит постылое вино,
и не смешит чужая эпиграмма,
когда идёшь, забыт и одинок,
среди толпы, среди пустого гама.

И вот, зову – за скрытыми Дверьми,
и кличу непонятные виденья,
чтоб отзывы услышать – хоть на миг,
и вновь увидеть вас, родные тени…


СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ ПУТЕШЕСТВИЯ
                Михалу Долгашёву

Мне до сих пор в ночи, бывает, снится
вагон извечный, будто наяву,
как мы с тобою кутались в столицу – 
в имперский ворох, Старую Москву.

И вновь встают священные обличья:
Покров на Рву, Донской, Новодевичий…

Златых крестов узорные мониста,
колонны, и нарядная резьба,
кондитерские, лавки букинистов,
Столешников, Варварка и Арбат…

А рядом – «нехорошая квартира»,
где стынет Мрак, молчание храня,
где веял хмель булгаковского мира,
и где, бывало, ты водил меня.


СТЕКЛЯННЫЙ МИР
                Михалу

Террариум… Загадочный мирок –
уменьшенная копия Вселенной!
И ты следишь, как некий полубог
за жизнью в тишине стеклянных стенок;

и ладишь этот мир волшебным принцем
и строишь земноводные зверинцы…

Лежат пейзажи: мхи и валуны,
и лампы их ласкают вечным летом;
и этой красотой обрамлены
твоих зверей живые самоцветы….

Хотелось бы мне верить, что и днесь
ты смотришь в эти призрачные призмы
и ловишь их загадочную весть
за пеплом бытия, за гранью жизни!


ЗИНАИДЕ ЛЕОНИДОВНЕ КОЛОСОВОЙ
                ad memoriam

Сказочные ночи Новогодья,
дивный мир на пятом этаже:
славного учителя угодья,
шариков стеклянные драже.

на стекле заснеженные ризы,
стол, и «Огонёк», и телевизор…

раковины, редкости и книги,
россыпи кораллов и монет,
гладь оклада на Архистратиге,
и цветы, которых больше нет…

Как Вы двух оболтусов терпели,
умудрясь по жизни их вести!..
…Отшумели прежние метели,
и на Окский – не к кому идти.


ПАМЯТИ БОРИСА АРХИПЦЕВА

Где твои шутки, друже?
где твой смешливый взгляд?
Там, где созвездья вьюжат
и серебром пылят?

Или твой дух болезный
просто развеян в бездну?

В сердце саднит иголка –
как мне тоску лечить?
Ни помолиться толком
ни принести свечи…

Разве что зыбкой ранью
дрогнет родная тень…
…Грустное расставанье,
грустный Девятый день…




РАЗГОВОР
                Борису Архипцеву

Откуда на лице твоём, Борис,
немое горе длится тенью тёмной?
Мой друг, кончай печалиться, очнись,
вставай – пошли, пройдёмся по Коломне!

Отправимся с тобою налегке
в потусторонний рай – к Москвареке!

Смотри – туман слоится, словно дым,
и зыбью отраженья наши рушит,
и вьются, точно Прошлого следы,
коломенцев затерянные души;

и дремлет кремль – седая старина,
готическая звёздчатая сказка!..
Пошли пешком! На Стиксе – не нужна
пустая инвалидная коляска.


АЛКАДЕМИЯ
              Почтенный Председатель, я напомню…
                Пушкин

Я помню блеск насмешливой игры,
когда вино игристое открыто,
и славлю те «лукулловы пиры»
в стране «борьбы за мир» и «дефицита»!

Благословенный брежневский «застой»,
когда бокал светился налитой!..

Какая ностальгия, Боже мой! –
сплетенье рока, рифм, и тайных знаков!
И мы болели пушкинской «Чумой»,
а нас лечили Бродский и Булгаков.

И грозно раздавался каждый залп
за новою державною могилой…
…Но дерзкий Смех спасал нас и держал
среди предсмертной пошлости унылой.


ПЛУТАРХ: ПОМПЕЙ МАГН
                Наталье Красюковой

Октябрьский снег и царственная сырость –
из питерской Коломны милый гость…
…А на моём столе едва вместилась
резных ракушек эллинская горсть,

и камешков цветных шершавый бархат,
и рядом – тени старого Плутарха…

 – Позор Фарсала… Прочь от грешной тверди,
под грозный шёпот греческих морей!
Плывёт Помпей – плывёт навстречу смерти
у брега – на египетской заре!

…Я камни уложу на дно шкатулки,
закрою том, и спрячу горький лист.
И средиземноморской соли говор гулкий
напомнит Петербург и снежный Стикс.


КРОВЬ И СЕРЕБРО. МАНДЕЛЬШТАМ
                Михаилу Кукулевичу

Колхида вязнет шкурой златорунной
Эвксинский Понт полощет пенный след,
и золотом наполненный кисет
хранит Орфей, ещё живой и юный.

Пускай поют серебряные струны,
и песенки плетёт хмельной поэт,
пока донос уже наскрёб сосед,
под сиплое дыхание бурунов!

Смыкай, Сатурн, Элладу с Колымою,
повей на лавры стылою зимою,
укрой колючкой сложенный Покров!

И точно зной под зыбким снежным фоном
слышнее будут песни Персефоны,
мешая в чаше кровь и серебро!..



НИЦШЕ: ДЕТСКОЕ ВИДЕНИЕ

В ночи ему явился тёмный сон…
Отец безумный вышел из могилы,
и в храм к себе вошёл стопой остылой,
где прежде проповедовал Закон.

И, жуткой грозной тенью напоён,
он взял дитя... И ясно видно было,
как шёл назад, и как Луна светила,
и как во гроб младенца бросил он!

Так сумасшедший взял с собою сына;
и сыпались в могилу комья глины…
И Страх оледенил всё существо!

Горел светляк лучинкой путеводной;
очнулся отрок, весь в поту холодном.
…Назавтра умер младший брат его.


ШЕКСПИР
               А.Ф.

Как ветер по кровле соломенной,
пронизав затворы насквозь,
ночною Коломною ломится
неведомый аглицкий гость.

И что ему, бедному, надобно
во мраке и мороке адовом?!

Ужели наскучила патока
и приторный слог толмачей?
…И галькою валится прямо к нам
картавая правда речей,

и портером пепельным пенится,
и ноты срывает с листа,
и староанглийским шипением
струится и тает в устах!




ПЕРСТЕНЬ ВОЛКОНСКОЙ
          Ты был отрыт в могиле пыльной,
          Любви глашатай вековой,
          И снова пыли ты могильной
          Завещан будешь, перстень мой…
                Веневитинов

От ней, недостижимой и желанной,
поэту заповедан странный дар –
тот символ, что сожжённый Геркуланум
укрыл во прахе в давние года.

Так – юному поэту отдан перстень,
искателем украденный из персти…

О, дивный Веневитинов! Виденье
иного мира в песенной Судьбе!..
…Твои друзья в посмертные мгновенья
тот перстень вновь доверили тебе.

 – А в день, когда твой прах переносили
кольцо опять из мрака извлекли…
И до сих пор струятся римской пылью
напевы нашей горестной земли!


ПРОЩАНИЕ. 1837

Печальное начало февраля –
увозят гроб дорогою застылой…
Немеет опустелая земля
и старый храм над снежною могилой.

И высится немыслимое горе
над мёртвою страной, над Святогорьем…

…Горит лампады тёмное стекло,
и колокол охрипший – строит голос:
как будто скрип морозных кандалов
овеял небосвод, и скит, и волость.

Прости, убитый вождь!.. Прости, Поэт!..
Грядёт заря сквозь облачные клочья,
и теплится немеркнущий рассвет
за первой «после»-пушкинскою ночью.
ВЛАДЕНЬЯ МАГИСТРА.
                «Бедный Павел…»

Тайну позорной драмы,
морок недоброй славы
помнят – печальный Замок,
Гатчина или Павловск…

Бродит последний Рыцарь –
всё-то царю не спится…

…Призрак дворцов и замков,
бросивший на прощанье
сердце в алмазной рамке
Даме прекрасной – Анне.

Речи любови бренной –
под золотой печаткой.
…Вечер ласкает стены
цвета её перчаток.


ДВОРЦОВЫЙ ПРИЗРАК
      Всё мне видится Павловск холмистый…
                Ахматова
      Когда ты в Павловском дворце…
                Кушнер

Холмы, дворец… И холод анфилад
легендой и забвением заклятый…
И «русский Гамлет» – бедный император,
всё кутается в шёлковый халат.

Фарфор витрины старые таят…
Но, изредка, зеркальною палатой
проходит тень седой карги – Гекаты,
из-под чепца бросая жадный взгляд.

Скорей бежим, от страха и отравы!
…И ты, прекрасна, как Праматерь Хавва,
бросаешь мне надкушенный ранет.

Дворцы, пруды, аллеи, павильоны…
И выпорхнувший вдруг из-за колонны
случайно обнаруженный сонет.


ПРОЩАНИЕ С ВЕНЕРОЙ
(Дрезденская выставка 1955)

Жемчуг руки уронив на лоно,
дремлет богиня, свежа, как воздух…
…Девочка спряталась за колонной,
а на глазах накипают слёзы.

Тайный рассказ о Нездешнем начат –
но отчего же ребёнок плачет?

То ли о том, что пора прощаться?
то ли о ней – Красоте бесценной,
той, что превыше границ и наций,
той, что по праву равна Вселенной?

Дремлет богиня прелестной ранью,
и не разбудит её денница…
 – Но приближается расставанье.
и у девчушки мокры ресницы.


ПАМЯТИ ЮРИЯ ЛИННИКА

Огромный камень пал среди долины,
срывая космы трав, осколки скал:
как будто воин ратного полка –
стрелой калёной выбитый дружинник.

Обрушился небесной глыбой – Линник,
и рвутся эхом камни и века:
и мрамора гранёная река
и клинописи глиняные клинья.

Грохочут от Шумера до Эллады
раскаты заколдованного лада,
и вторят грому хоры облаков,

и венами стихов пронизан воздух!
…Когда поэт ушёл – нисходит отзвук –
таинственный санскрит его венков.


ЗОЛОТЫЕ ДНИ ЛЕТА
                Борису и Джону

Море, плесни на песок бессмертья,
Солнце – теплом повей!
…Эту шалунью назвали Герти –
девочку Чаттэвей.

Ей посвящает смешные перлы
гений чудачества – Льюис Кэрролл.

Снова плывёт за вечерним чаем
сказочный зоопарк…
Там, где слетаются стаи чаек,
там и таится Снарк!

Мечутся тени, танцуют птицы,
судно заходит в порт,
где переводит стихи – Архипцев,
и где рисует – Лорд!


ПАМЯТИ ДЭВИДА ХЭМИЛТОНА

Сена струится посмертной Летой,
рябью ноябрьской в ночную пору.
…Сны пробуждаются тенью лета –
девочкой нежной – Лаурой, Лорой?

Юных купальщиц веселый сторож,
ветхий силен, повелитель света! –
в сердце всё реже стучат повторы,
на пол рассылалась горсть таблеток…

Плещутся в речке нагие нимфы,
а поэтесса слагает рифмы,
в косы вплетая тугие розы.

Лето уходит, покой пророча;
и остаётся лишь призрак Ночи,
в тёмной воде рассыпая звёзды.




КАМЕННЫЙ КОСМОС. ПЕТРОГЛИФЫ
                Алине Чадаевой

Вселенная мерно дышит,
как чёрный огромный тур;
посёлок топорщит крыши
шатрами звериных шкур,

и грезят среди тумана
художники и шаманы…

Они проведут скребками
поэмы по лбу скалы:
навеки запомнит камень
тяжёлые речи глыб.

Заря, точно белый лебедь
над морем взлетит легко…
Природа выводит в небе
петроглифы облаков.


ВЕТЕР ВСЕЛЕННОЙ
                …Вы верите в такой небесный разум?
                Александр Кушнер

И мы и мир – всё то же Существо;
что ж странного, что Ягве с нами связан?
Но вот: воскрес четверодневный Лазарь,
а шлёт Синедрион: «Убить его!»

Так новый день срывает клочья ночи;
но человек о чуде знать не хочет.

Единый взор вмещает целый мир,
но дух не ищет вырваться из плена.
И тратят время сонмища транжир,
не думая о нежности Вселенной.

Какое-то смешное мотовство:
не знать Пути, что свыше нам указан!..
…Но вихрем нас пронизывает Разум,
а значит, всё, что видим – не мертво!


ХОЗЯИН ДОЛИНЫ

Гудит морской прибой, и стелется Абрау,
и высятся вокруг хребты пологих гор,
и вьются у тропы таинственные травы,
и Временем гудит распахнутый простор.

А рядом – валуны, уложенные кругом,
и каменные лбы теснятся друг за другом…

Сияет ясный день… А в центре лабиринта
зияет немотой подобье алтаря.
Но вдруг – воздушный Столп, восстав, себя явил там,
как некий древний бог, взвиваясь и вихря!

…Есть грузный смутный Ум дольменов и менгиров,
есть каменный Закон тысячелетних плит –
неодолимый зов невидимого мира,
что говором немым – и манит, и страшит!


ФОТОГРАФ

Авдеев Лёва улыбнётся
на звонкий розовый восход,
и вместе с ним – кусочек солнца
в любую комнату войдёт.

И длится жизнь – какое счастье! –
фотографическим щелчком,
чтоб на закате возвращаться
домой – немножко под хмельком.

Но снимков – отлетела стая…
 – Коломне, Лёва, не хватает
тепла в озябшем ноябре.

Лишь иногда – сквозь морок зыбкий,
блеснёт лучом твоей улыбки
кусочек солнца на заре.





ПАМЯТИ АУЭРА

Тяжко на душе – и что за груз-то? –
друг ушёл, да так, что не найти.
Александр Петрович, как же грустно
расставаться посреди пути –

споры и открытия оставя
на глухой неведомой заставе!..

Что же будет? Встретимся ли снова?
Сердцу непонятное пока
рвётся обеззвученное слово
где-то возле Дома Пильняка.

И апрель идёт, с печальным взглядом,
панихиду грустную верша.
…Облачком весенним вьётся ладан,
точно отлетевшая душа.


ЛИВАДИЯ
                Алине Чадаевой

Прекрасный парк… А в нём – свечой живою,
пронзая экзотический просвет,
вздымает крону юная секвойя,
которой и всего-то – двести лет.

И вот – Дворец из мрамора резного –
творение коломенца – Краснова

мерцает, словно груда светлых роз…
И вот – струится медленное лето
игрою моря, мрамора и света
сквозь неба ярко-синий купорос…

И лишь под вечер – трепетным плетеньем
продолжится молитвенная нить:
в тиши аллей пройдут святые тени,
чтоб снова этот мир благословить




АЛАПАЕВСКАЯ НЕЗАБУДКА

Как хорош монастырь Ипатьевский –
да вернуться туда нельзя!..
От Ипатия к Алапаевску
заповедана их стезя –

бесконечной кровавой пахотой,
и последнею страшной шахтою…

 – Но склоняется зло бессильное
перед верой Твоих рабов:
совершается над Россиею
крестный ход из восьми гробов!

И небесною незабудкою
ставит ангел свою печать,
и сияет молитвой чуткою
Ерусалимская Свеча!


ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ
                памяти матери

Прощай покой, каникулы и лето!
И вновь звенит звонок, как в первый раз,
И вновь: волненье, встречи, и букеты –
нарядное пыланье пышных астр!

Ах мама, этот шлягер вечно с нами,
по радио – о «чайках над волнами»!..

С каким теплом, до сладкой слёзной рези
я вспоминаю голос твой родной!
Благословляю детские болезни,
когда ты оставалась, тут – со мной!..

…Но вечно – в ночь на Первое – уснула,
опять меня оставив одного…
И вновь звенел звонок весёлым гулом,
но ты уже не слышала его.




БАБУШКИ
            Платок старый, бабушкин, в клетку…
                Татьяна Кондратова

Эх, знал бы ты, глупый ребёнок,
какие святые слова
скрывает в углу, за иконой
табличка: «Вагонная 2»!

Что помнили там о Коломне
они: Евдокия и Домна!..

Развеялись в прошлом былины:
«Театр», паровозов гудки,
и Замок твой из пластилина,
подзоры, подушки, платки…

и книжки, чудные такие,
и чайника сказочный пар,
«капельница Евдокия»
и ветром овеянный март…


ДОМ

Неведомой бревенчатой Вселенной,
где грезятся столетья чередом,
таится потемнелый пятистенок –
медовая колода – древний Дом.

И сказки в нём роятся, словно пчёлы
и шепчут печи говором весёлым…

Сверкнёт икона золотом оклада,
и взор часов, как сторож – строг и хмур,
зажжётся самоцветная лампада,
цветным узором вспыхнет абажур,

очнутся фотографии на стенах,
Дом оживёт от призрачной молвы;
взобьёт заварку чайник белопенный,
зовя к столу – ушедших и живых…



ПРАЗДНИК ПРЕДКОВ

Смерти ведь нет? Что ж вздыхать понуро?
Смотрит в Коломну иная даль:
это престол короля Артура,
это священный Христов Грааль.

Эхом ирландским, валлийской тишью
вьётся коломенское двустишье…

Слышно, как в раковине-рапане
море шумит… Паруса взбодрим! –
видно не зря азиатской ранью
славится тризною Третий Рим.

Тучи собрались небесным стадом…
Слышишь, Коломна? Смотри, внимай:
это грохочет над русским градом
кельтская Радоница – САМАЙН!


2019
Коломна