Дневник Дождей. Роман. Г 24. Письмо

                Дождь №  887345067399

 К стеклу  прилипал снежный  дождь, застывающий на ветру.  Промозглые  сумеречные сгустки волоклись по улицам. Медленно, но просветления  делались  всё темнее. Мгла застилала окрестности, наполняла собой пространства, где  не был включён  свет, она затекала в механизм, прокручивающий время.
Время вязло.



                Письмо

Он мёрз у окна. Тянул время. У окна оно  ещё как-то  тянулось. К стеклу  прилипали шлепки  зимнего дождя, леденеющего на ветру.  Промозглые  сумеречные сгустки волоклись по улице  к проспекту. Медленно, но просветления  делались  всё темнее. Мгла застилала окрестности наполняла собой пространства, где  не был включён  свет, она затекала в паузы между секундами. Сырое тяжёлое  время еле шло, оно вязло.
Письмо всё ещё  лежало на подоконнике. Он смотрел на него сверху. Сквозь холод. Сквозь пустоту.  Слова там парили совсем в другом мире. Наверное, она писала его на Марсе.
Лоффофорор взял его, но больше не мог перечитывать растрескавшиеся от солнца орнаменты. Он стал сжимать пальцы, сокрушая золотое небо и удивляясь собственному могуществу. Он ломал слова , перекручивал  длинные  строки, размыкал и перекрещивал направления. Плоскость обрела многомерность, многочисленность толкований, возможность  перестыковки смысла.
Он хотел преодолеть содержание.
Бережно, замирая, он стал разглаживать компактифицированный объект..
Истинная площадь письма  может оказаться опасной. Спохватившись, он сплёл пальцы останавливая развитие нового пространства, но без Зерна всё это только казалось, воображалось и было неуклюжей надеждой. Способности преодолевать межпланетные  расстояния, как у неё и её компании у него не было. Поэтому, преодоление времени стало его,  Профессора Хронофобии,   параноидальной  целью. Они ходили по солнечной стороне, он таился  в сумерках.
Стемнело. Взглянув  на скомканное письмо, почувствовал, что время остановилось, уткнулось в висок и вяло пытается пробиться сквозь преграду. Он знал, что будет.  Каждый раз он с трудом начинал снова двигать вокруг себя мир, после обморока. Что делать, когда во всей Вселенной нет замены, нет никого другого для него. Что-то произошло неведомое.  Когда7 Что это было? И он остался один. На все времена. Архивная система не могла взять под контроль всех, из-за этого.
Фонари, наконец, зажглись и стало ещё темнее.
Слова — пределы  перекрывающие  доступ к пониманию.
Он осторожно   положил  смятую бумажку на прежнее место и отошёл  от окна.
Сел за стол, засветил лампу  и увидел перед собой  чистую белую  гладь новой страницы. Время, вроде бы, шевельнулось на мёртвой точке. Принялся писать. Появилось даже некоторое ускорение. Даже еле заметный ветерок  обдал лоб.
«... дать почувствовать  присутствие  её, дать возможность обложить бакенами приблизительных суждений  точку, где, может быть, оказался сейчас фрагмент истины в толще бессмысленности, залегает в глубине, если  ещё не снесло реликтовым течением. Слова только чиркают по касательной около  смысла...»  Как мошки у лампы. Если не было бы слов,  свет был бы ярче.
А если бы не было истины?  Налетела бы мошкара или нет?
Слова, привлечённые силой Просвета во тьме.
«... приходиться формулировать приходящие от Мироздания предчувствия, с другой стороны, доступными  способами формулирования создавать некие  ощущения  о  знаниях не поддающихся изложению. Загонять энергиями жёсткой формы материю в ловушку.
Человеческая речь нарушает целостность. Мироздания.    
Мозг треплет его, как птица стог, выдёргивая  подходящие (доступные пониманию) соломинки, что бы сплести из них воображаемую  уверенность. Поэзия восстанавливает целостность.».
На окне лёгким оранжевым тёплым пятном светилось письмо. Будто в него было завёрнуто Зерно. Он всегда так воображал. На самом деле, письмо было холодным. Как всё с Марса. Для чужих. Для чужих  оттуда всё холодное. Тёплое только для своих. Это ненамеренное деление сразу расставляло каждого по местам.