Предзимье, дневниковые записи

4 ноября

В ноябре ночи тёмные, непроглядные. Проснёшься и не можешь разобрать, рано ещё или уже подниматься пора. Свет включать не хочется. Лежишь, думаешь о разном, чуть шевельнёшься – Мирамистинка прыг к изголовью и давай мурчать. Или по креслу когтями заскребёт – поневоле поднимешься. Пока одеваешься, ходит вокруг, ноги лижет. Погладишь её, недолго потерпит, потом тряхнёт головой – хватит нежностей, иди корми, печку топи.
Выйдешь на кухню, включишь свет – с печки спрыгнет Крошка. Сядет, поскребёт глаза лапой, поморщится, увидит какую-то из разбросанных на полу игрушек: пробку, шарик, ручку – тронет лапой, покатит, прислушается. Снова сядет, зевнёт, потянется и двинется к окнам. Кошки пока ещё не привыкли к двойным рамам, по привычке пытаются, отодвинув край занавески, забраться на окно. Я подхожу и отдёргиваю занавеску. Крошка, опершись лапами на спинку дивана, смотрит на птиц.
Светает, и у кормушек появляются уже первые воробьи. Но их мало, и Крошке скучно, она отходит прочь. Я собираю на стол, разжигаю огонь в печи. Скоро становится светлее, и в окна начинают заглядывать и постукивать клювом синички. Слышится хлопанье крыл – это прилетели голуби.
Кошки опять ринулись к окну – так бы и прыгнули на улицу. Я выхожу из дома – кормить собак и птиц. Интересно наблюдать за ними.
Вот воробей залез с ногами в бутылку (а я-то ещё боялась, что отверстие мало!), покачивается, питаясь от души. Возмущённые собратья пищат, ругаются, а ему хоть бы хны!
Вот важная ворона спустилась на землю, боком подбирается к голубям, усиленно делая вид, что ей абсолютно не нужна никакая еда, просто она решила посмотреть, чем это голуби так заняты.
Вот  две нарядные сороки возникают из ниоткуда, быстро хватают лакомые куски  и мгновенно исчезают.
Я чуть медлю – собаки уже рвутся наружу, потом отворяю двери – и голуби взмывают ввысь: с Дружкой шутки плохи. Но ей сейчас не до глупостей: пробежалась, лизнула снег, и бегом обратно во двор – к щенятам.
Да и мне пора в дом – к печке.

12 ноября

Вчера весь день над землёй висел туман, да такой, что другого берега толком не разглядеть. Когда ждала Валеру из магазина, пришлось почти до реки дойти, чтобы понять, где находится лодка.
Лёд на реке осел, из трещин выступила вода. Снежок, за ночь слегка припорошивший землю, с полудня начал таять под мелким дождём. К вечеру дождь усилился, а ближе к ночи перерос в ливень. В кромешной ноябрьской тьме казалось, что небо провалилось и вырвавшиеся на волю потоки воды вот-вот подхватят дом и понесут его неведомо куда.
Ночью не спалось: поминутно бродили туда-сюда кошки, во дворе беспокоилась Дружка, на веранде сонно вздыхал Малыш. А ливень всё нарастал, сыпался по крыше, стучал в окна. Думалось, что, наверное, так когда-то на Земле начинался Всемирный потоп. Вспоминались жуткие новости дня: убийство девушки в Петербурге, женщина, выбросившаяся из окна в Москве вместе с двумя маленькими детьми…
Не помню, в котором часу я забылась. Спала недолго, поэтому вставать было тяжело, подступала тошнота. Кое-как одевшись, я выбрела на кухню, включила свет. Превозмогая себя, начала утренние дела, печалясь, что за окном, скорее всего, смыло весь оставшийся  снег. Значит, опять всё уныло, серо, гололёд…
Светало. Я отдёрнула занавеску –  крыша веранды и крыльцо были белыми от только что выпавшего снега.

22 ноября

По ночам страшно лают собаки. И на той, и на этой стороне реки.
К лаю Дружки мы привычны, она разговорчива с самого раннего детства. Когда её принесли к нам крошечным щенком, не умевшим даже пить из блюдца, она тут же забралась под диван и облаяла нас. С тех пор воспитывает по поводу и без повода.
 Малыша слышим редко. Долго думали, что он вообще не лает. Но вот в эти ночи то и дело звучит его мощный хрипловатый голос.
Когда становится невмоготу, встаю, выхожу в коридор, ругаюсь. Собаки ненадолго замолкают, но вскоре всё начинается снова.
В темноте неприятно слышать лай. Кто бродит там, за стенами? Лиса – следы её видели в конце деревни? Кабаны – отметины копытцев на дороге за околицей? Волки – их видели на той стороне, уже потаскивают собак? А может, не улёгшийся в берлогу медведь?
Хуже всего, если человек…

***
Чем хорош возраст? Вечером полон отчаяния, горечи. Долго засыпаешь, маешься от разных мыслей, воспоминаний. В юности так и завис бы надолго в этом состоянии: «Никто меня не понимает…» - и далее по тексту.
Сейчас иное. Радуешься утром, оттого что удалось накануне заснуть. За ночь болячки твои притерпелись, да и труба зовёт. Поднимаешься, топишь печи, глядишь на огонь – и от живого тепла разбегаются тени/ поднимается день, будто тесто в квашне…
Выходишь на улицу. Вокруг радостно вьются синицы, воробьи. Глядишь на них – и отчаяние тает. Здравствуй, добрый мир!

26 ноября
 
Хорошо жить вдали от политических и литературных вихрей. Утром встанешь – мысли только о переправе. Лодку вытащили на берег, вряд ли спустим на воду до весны. Надо переживать бездорожье, предзимье. С низким небом, почти не пропускающим солнечный свет, с коротким пасмурным днём, с ночным лаем собак. Ждать надёжного снега, морозов, способных сковать реку не на два-три дня, а на всю зиму. Ходить за тридевять земель за необходимым для жизни. Кормить неуёмных синиц (остановилась сегодня поговорить с Валентиной, а им дожидаться некогда, то одна подлетит – дёрнет за варежку, то другая на шапку сядет), радоваться машинам, иногда пробегающим по лесной дороге за деревней. Смотреть на огоньки другого берега. Там время от времени бегут цепочкой автомобили – паром на Онеге перевозит их до темноты, ночью движение замирает.
Недаром складывались наши русские сказки. Есть, есть оно, царство тридевятое, куда ни конному, ни пешему…

27 ноября

За ночь землю слегка припорошило, так что утром я с удовольствием смела сухой снежок с крыльца: давно уже не было снега. Настыла без него земля, зябко и в доме, точно всё время идёт сквозняк.
Да и реки ещё не закрыты. Чурьега хоть и встала, но ходить по ней пока не пробовали. Тонкий ледок потрескивает даже у крошечной прорубки на Кене, сделанной Валерой. Заберега идёт только по нашему берегу, где бьёт чурьежская струя. Кенский тёплый берег почти чист ото льда.
После утреннего обихода, когда снова полетел снег, кликнула собак прогуляться. Дошли до ручья за деревней, вышли на дорогу, двинулись к Мельнице. Не дойдя до неё немного, собаки, бегущие впереди, остановились, посовещались о чём-то, посмотрели во все стороны – и ринулись обратно ко мне. Дружка, подбежав, чуть слышно тявкнула. То ли зачуяли что, то ли им не нравилась погода.
Я не возражала, мы повернули назад. Малыш у поворота на поле ещё минутку помедлил и рванул к дому. Дружка за ним. Я шла следом. Из норки рядом с тропинкой вылезла мышка-полёвка и потрусила по снегу к другой норке под клоком рыжей травы. Мне сразу вспомнились рассказы Бианки о мышонке Пике, и я порадовалась, что собаки уже далеко и не видят мышку.
У конца поля нас атаковали синички, заметившие наше возвращение. В кармане у меня было несколько семенинок, я вытряхнула их на снег, и через мгновение синицы унеслись с добычей прочь, а мы с собаками обошли реки и вернулись домой. Крыльцо снова было белым от снега.

19 декабря

Николин день. Новогоднюю сказку слушать не стала, тем более что все каналы отключились из-за непогоды. За ночь намело столько снегу, что утром только кое-как спихнула его с крыльца, добрела с ведром до помойки и сказала собакам: «Тропинки топчите сами!»  Они пробежали туда-сюда и рванули обратно в дом. Кошки и вовсе до полудня не вышли. Мирамистинка спала на любимом шкафу в горенке – вверху ходит тёплый воздух, Крошка свернулась клубком на моей кровати.
Снега много, но радостно: светлее стало на улице и в душе. Брожу с лопатой, кормлю с ладони синиц, и само собой бормочется-поётся:
Ах, какая вьюга за окном!
Небо перемешано с землёю,
И на время позабылось сном
Наконец-то сердце горевое…

Ещё бы мороза – речки льдом закрыть. Да надёжного, чтоб до весны…

25 декабря

Надежды на мороз пока не сбылись. На улице тает. Над рекой и лесом висит белёсая дымка, из-за неё трудно что-либо различить вдали.
Светает поздно, около девяти часов утра. Если выходишь до половины девятого,  теряешься в синем сумраке. Птицы ещё спят, собаки выходят на крыльцо, зевают, делают круг-другой, но вскоре просятся обратно в дом: их долит сон. Если выйдешь позднее, когда синий цвет вытесняется белёсым, видишь просыпающийся мир: синичек и воробьёв, толкущихся у кормушки, голубей, то взлетающих, то опускающихся на землю. Даже машина по дороге на другом берегу реки бежит почему-то бодрее.
Светлое время недолго. В третьем часу к дому подступают сумерки, и если выйдешь после трёх, уткнёшься в тот же синий сумрак. Он сгущается, чернеет, и к половине пятого за окном уже непроглядная тьма.
Ночь иногда кажется бесконечной. Утром разведёшь огонёк в печи, а в доме и за стенами его такая тишина, что порой кажется, что больше и нет никого, кроме нашего старого дома, огня в печи и темноты за окнами. Остальное было ли, нет ли, а может, просто приснилось долгой ночью…
Наверное, так чудится не только мне. Вчера собаки улеглись спать в третьем часу дня, отказавшись даже от обеда. Думалось, проснутся к вечеру. Но и вечером они не вышли к еде.
– Ночью опять лай поднимут, - сказал Валера.
– Или утром рано. Голодные ведь, - откликнулась я.

Ночью было тихо, лишь около пяти часов утра грустно тявкнула Дружка. Ещё тявкнула, ещё. Шаги её послышались по нижнему коридору, потом по лестнице, и на веранде она залаяла во весь голос, но как-то грустно, даже горестно залаяла.
Я поднялась, готовая вынести миску с едой, вышла в коридор, но Дружка, услышав мой голос, ушла вниз – досыпать. Видно, и ей померещилось среди декабрьской ночи, что нет на Земле никого, и непомерным показалось одиночество…