Я покинул свою достоверность...

Я покинул свою достоверность людскую —
Нынче в снах наяву, в отражениях, в бликах.
И смертельно живу, и с метелью тоскую...
Маяковского площадь, погрязшая в Бриках!

Человечище чёрный — по белому снегу,
Одинёшенек, грузен и губы в кровище,
Так размашисто сжат. По-булгаковски, «Бегу» —
Предпочтение, за' морем русских разыщет

Память сердца, к чему разговоры на кухне,
Когда всё, даже камни, — уснуло навеки?
Граммофон. Фон Барон. Эх, «дубинушкой» ухнет
По чужбине Шаляпин... Лакеи. Калеки...

Берега, берегите причальные всплески!
Эта ночь над усопшей, усохшей страною :
Век за веком, замедленно падает Ленский!
Из песка — адресов петербургских настрою.

Прогоню отрешённость, соломинку дайте,
Ухватиться, успеть к уготованной кромке!
И анданте строки, и отдайте мне Данте,
И осыпанный  осенью Осипа громкий —

Взвыв над стайкой читателей, стойкие, где вы?!
Истекающим сердцем светить, будто Данко!
И девический смех под созвездием Девы,
И всплеснувшая юбкою в танце цыганка,

И латунная тусклость часов на ладони:
На круги своя — время стареет помалу;
И бормочет строку за строкой, и долдонит
Барабанные дроби, наполнив пиалу,

Дождь Брабанта... То горче, то громче, то тише,
Говори, говорливым ручьям уподобясь,
Там озвученной древностью пышит Татищев,
Там означен Мариной в поэме автобус.

Там марина: с марлином, с мечтою и мачтой,
На которой приспущен, как флаг в день печали,
Белый парус... Поздравь, со строкой не начатой,
На которой бы в бронзе и в бозе почили —

Окаянные страхи! Пусть площадь Сенная
С декабристами — снежная пустошь пустыни!
Одинокая жизнь, стылым ветром стеная,
Однозвучно, как чай недопитый, остынет.