Стихополотно. Трамвай. Роковой транспорт

Роковой транспорт русской литературы


   6 апреля 1899 года в Москве был пущен первый электрический трамвай. Его появление на улицах воспринималось как чудо. Трамвай восхищал удобством и скоростью, удивлял техническим совершенством. Стремительно он ворвался и в культуру XX века, став символом новой, быстро развивающейся эпохи, прогресса и, как ни странно, смерти.

   Видимо, у людей в начале века были все основания воспринимать этот вид транспорта как предмет опасный: согласно знаменитому плакату «Помни о колесах!», в 1925 году под трамвай попали 200 человек. Поэтому неудивительно, что для русской литературы он оказался чем-то вроде современной лодки Харона.


Произведения Владимира Набокова


   Одним из авторов, в текстах которого часто упоминается трамвай, стал Набоков. Франц, герой романа «Король, дама, валет» (1928 год), по номеру трамвая (чет/нечет) гадает, умрет ли его возлюбленная, Марта. Но по иронии судьбы мимо проносится трамвай без номера и с заколоченными окнами. Именно в трамвайном вагоне совершает свою последнюю поездку шахматист Лужин (роман «Защита Лужина», 1929 год) за несколько часов до самоубийства. С помощью этого транспорта демонстрирует свою силу женщина-черт в набоковской «Сказке» (1926 год): «Видите, вон там через улицу переходит господин в черепаховых очках. Пускай на него наскочит трамвай». В текстах Набокова метафорический образ трамвая почти всегда соседствует с мотивом смерти и неизменно включен в мистический контекст.


«Дракон» Евгения Замятина


   «Вон из земного мира» уносятся трамваи и в рассказе «Дракон» (1918 год). Сам же «дракон» (маленький озлобленный красноармеец), которого автор со злой иронией называет «проводником в Царствие Небесное» временно «существовал» на трамвайной площадке. Именно в этой точке, на площадке, герой вершит судьбы живых существ: спасает от лютой смерти в мороз воробушка и рассказывает о том, что недавно отправил на тот свет человека с «интеллигентной мордой». В крошечном метафоричном рассказе Замятин показал трагедию революционного города, который, подобно упомянутому в тексте трамваю, несется в неизвестное.


«Заблудившийся трамвай» Николая Гумилева


   А вот лирический герой стихотворения «Заблудившийся трамвай» (1921 год) сам вскочил на подножку вагона, который «через Неву, через Нил и Сену» увезет его в край, где «…Вместо капусты и вместо брюквы / Мертвые головы продают». Узнали метафору? Позже она появится в романе другого известного автора.

   Что же касается Гумилева, то «Заблудившийся трамвай» – стихотворение, ставшее знаменитым после смерти поэта, – было воспринято современниками как пророческое. Ирина Одоевцева вспоминает, что Гумилев рассказывал о его создании: «Поздравить вы меня можете с совершенно необычайными стихами, которые я сочинил, возвращаясь домой. И так неожиданно. — Он задумался на мгновение. — Я и сейчас не понимаю, как это произошло. Я шел по мосту через Неву — заря, и никого кругом. Пусто. Только вороны каркают. И вдруг мимо меня совсем близко пролетел трамвай. Искры трамвая, как огненная дорожка на розовой заре. Я остановился. Меня что-то вдруг пронзило, осенило. Ветер подул мне в лицо, и я как будто что-то вспомнил, что было давно, и в то же время как будто увидел то, что будет потом».


«Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова


   Самое, пожалуй, эффектное появление трамвая в художественных текстах – это эпизод гибели Берлиоза в романе «Мастер и Маргарита». Разлитое Аннушкой масло и отрезанная голова стали культовыми образами в литературе.

   Трамвай на Патриарших появился без пассажиров, кондуктора, ведомый красавицей-комсомолкой в алой повязке, эдакий «Летучий голландец». Выехал он бесшумно, неожиданно и «внезапно осветился изнутри электричеством», а через несколько секунд всегда осторожный Берлиоз вдруг оказался под его колесами.

   Безусловно, в работе над романом Булгаков учитывал опыт своих коллег по перу, но литературоведы уверены: с трамваями у писателя были личные счеты, и совсем неслучайно Михаил Афанасьевич выбрал этот транспорт в качестве орудия казни. Несколько лет подряд Булгаков жил на Большой Пироговской в доме № 35а. Неподалеку от дома находился трамвайный парк, и дважды в день, рано утром и после полуночи, вереницы трамваев проезжали мимо, своим грохотом сотрясая стены писательской квартиры.


«Доктор Живаго» Бориса Пастернака


   Еще один литературный герой, для которого возникающий в тексте образ трамвая связан со смертью, – это доктор Живаго. Постоянно ломающийся трамвай в буквальном смысле везет Живаго в последний путь. Доктор все-таки успевает выскочить из своего метафорического гроба на мостовую, но еще внутри вагона он понимает, что «сорвал что-то в себе, что он наделал что-то роковое».

   Литературоведы нередко связывают «трамвайно-смертельный» эпизод «Доктора Живаго» с уже упомянутым стихотворением Гумилева. Участок, по которому двигался вагон с героем романа – «от Кудринской к Зоологическому», – может напомнить эрудированному читателю кульминацию гумилевского стихотворения: «Понял теперь я: наша свобода / Только оттуда бьющий свет, / Люди и тени стоят у входа / В зоологический сад планет».


Заблудившийся трамвай
Автор:  Николай Гумилев


Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик,- конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят: «Зеленная»,- знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий
И за мостом летит на меня,
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!

   Этот стих – погружение автора в себя. Гумилев негативно относился к происходящему в стране. Его не устраивала революция, и он считал, что страна отдана варварам на истерзание. Название абсурдно, ведь трамвай не может заблудиться, но в этом стихотворении трамвай – метафора, которая подразумевает всю страну, погрязшую во вранье и вымышленном патриотизме. «Как я вскочил на его подножку» отмечает поэт. Это связано с тем, что Гумилёв 10 месяцев проживал за границей, а в России оказался случайно во время революции и из-за своих политических убеждений стал невыездным. Сначала поэт не собирался покидать Родину, напротив, считал себя свидетелем событий, которые принесут России настоящую свободу, но спустя несколько лет признал, что теперь ему придётся жить в бесправном государстве, которым управляют бывшие крестьяне.

   Поэт отправляется мысленно в страны, любимые им, но одновременно понимает, что не будет счастлив, даже если уедет за границу. Ведь воспоминания об ужасах революции будут всегда его преследовать в любом уголке мира и никуда от них не деться.

   Гумилёв предполагает свою смерть, и палачом будет та самая власть крестьян. Но этот его не сильно омрачает. Намного печальнее то, что его прежней Родины, прежней России больше нет и не будет. И он не в силах что-либо изменить.

   Машенька, к которой поэт обращается – собранный образ той России до революции, которую Гумилёв так сильно любил, образ его настоящей Родины. И поэтому он не может смириться с тем, что прошлую страну уже не вернуть назад, но все же восклицает, не веря, «Может ли быть, что ты умерла!». Это говорит о том, что Гумилёв до последнего надеялся на то, что крестьянская власть сгинет и все вернется в прежнее русло, но в то же время он прекрасно осознавал, что ничего назад не вернуть.

   Это стихотворение доказывает то, что Гумилёв не будет участвовать в фарсе, который те самые крестьяне называли светлым будущем». Он требует: «Остановите трамвай!». Но остановить его никто не может и поэту приходиться ехать дальше, с горечью осознавая, что «дом в три окна и серый газон», которые промелькнули в окне, останутся в прошлом навсегда. Только когда произошла революция, поэт по-настоящему понимает, как дорога ему была та прежняя страна! «Я никогда не думал, что можно так сильно любить и грустить».
По материалам сайта www.culture.ru, rustih.ru, gumilev.ru



Заблудившийся трамвай» Гумилёва и корабли-призраки
Автор: Елена Куликова


   «Заблудившийся трамвай» из последнего сборника Н. Гумилёва «Огненный столп» – одно из самых загадочных стихотворений поэта – неоднократно исследовался в литературоведении.

   Среди наиболее ярких интерпретаций этого текста можно назвать работы Э. Русинко , И. Мейсинг-Делик , Р. Д. Тименчика , Л. Аллена , Ю. Л. Кроля , Ю. В. Зобнина , Е. Сливкина и др.

   Трамвай у Гумилёва соединяет в себе черты механизмов начала ХХ в., описывавшихся в литературе – самого трамвая, поезда, самолета. Между тем, в стихотворение, помимо этого, включен важный для поэта оттенок мореплавания – плавания онтологического – пути в царство Аида на своего рода лодке Харона. Р. Д. Тименчик писал, что «сравнительная плавность движения нового транспортного средства окружила его ассоциациями с лодкой… равно как… с обитателями подводного мира… Это отчасти объясняет ориентацию «Заблудившегося трамвая» на «Пьяный корабль» Артюра Рембо… Отсюда – кругосветный маршрут петроградского трамвая».

   Значение морских путешествий в лирике Гумилёва – вопрос достаточно исследованный, поэтому невозможно не увидеть и в «Заблудившемся трамвае» ассоциаций такого рода, хотя сам текст, скорее, «сухопутный». Исследователи творчества Гумилёва, анализируя стихотворение, указывали иногда на некоторые косвенные отсылки к теме морских путешествий, – Р. Р. Д. Тименчик, Л. Аллен («Он был более всего счастлив, когда буря заставала его на корабле. Она опьяняла его вместе с свежими солеными брызгами волн» ), Д. Яцутко («Вагоновожатый неумолим, как Харон … Переход через воду всегда символизирует переход через время, смену типа времени» ). М. Баскер писал, что у Гумилёва «частыми символами начинающегося с «отплытия» внутреннего пути, ведущего во все более глубокие и отдаленные слои подсознания, являются образы морского путешествия, путешествия назад во время».

   Мы попробуем доказать близость заблудившегося трамвая к «кораблям-призракам» и, главным образом, к «Летучему Голландцу». О мотивах кораблей-призраков в лирике Гумилёва упоминали критики и исследователи творчества поэта, отмечая сходство с образами Э. По, Ш. Бодлера, А. Рембо, Р. Киплинга. Г. Иванов в сборнике мемуарных очерков «Китайские тени» писал: «Совсем незадолго до смерти Гумилёва я рассказал ему историю, где-то мною прочитанную, о шхуне, вышедшей из какого-то американского порта и найденной потом в открытом море. Все было в порядке, спасательные лодки на месте, в столовой стоял сервированный завтрак, вязанье жены капитана лежало на ручке кресла, но весь экипаж и пассажиры пропали неизвестно куда. Гумилёва очень пленила эта тема, он хотел писать на нее роман и придумал несколько вариантов, очень любопытных». Возможно, косвенное переживание странной истории, близкой сюжету о кораблях-призраках, наложило отпечаток на «Заблудившийся трамвай» – одно из последних стихотворений Гумилёва.

   Появлению трамвая предшествуют «дальние громы» (предвестники бури), и уже в первой строфе отмечается, что трамвай летит, подобно «Летучему Голландцу». В третьей строфе как раз и вводится образ бури – морской («Мчался он бурей темной, крылатой» ). Двойная крылатость странного трамвая подчеркнута снова, только летучесть переадресуется уже буре. Связь «Летучего Голландца» со страшными ураганами, бурями обыгрывается в литературе неоднократно (в новеллах Э. По «Рукопись, найденная в бутылке» и «Низвержение в Мальстрем» , в «Рассказе о корабле привидений» В. Гауфа , косвенно – в стихах Р. Киплинга и А. Рембо).

   В «Рукописи…» Э. По таинственный корабль первый раз появляется «аt a terrific height… and upon the very verge of the precipitous descent». Он идет «under a press of sail in the very teeth of that supernatural sea, and of that ungovernable hurricane» , подобно тому, как трамвай в стихотворении Гумилёва нарушает законы земного тяготения. В стихотворении Рембо «Пьяный корабль» точка зрения отдана кораблю, он с радостью врывается в эпицентр бури, и она принимает его:

La temp;te a b;ni mes ;veils maritimes.
Plus l;ger qu'un bouchon j'ai dans; sur les flots.

   Странствуя по волнам, корабль у Рембо превращается в призрак, который свободен от всего земного и празднует победу:

J';tais insoucieux de tous les ;quipages,
Porteur de bl;s flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m'ont laiss; descendre o; je voulais.

   Если герой стихотворения Гумилёва страшится бури и расподобления «в бездне времен» на летучем трамвае, то корабль Рембо, свободный от «пассажиров» и матросов, наслаждается хаосом океана: «Je sais les cieux crevant en ;clairs, et les trombes». Его путь не менее «странен» , чем путь трамвая, одна из черт которого, – необычность его движения. Трамвай летит, нарушая закономерность своего пути, напоминая тем самым путь кораблей-призраков. На суше это явление совсем другого порядка, между тем Гумилёв переносит действие в иное пространство, более близкое именно морскому. Л. Аллен называет «летящий среди белого дня фантомный трамвай … Летучим Голландцем земной суши». Совмещение и взаимоналожение различных пространств в стихотворении Гумилёва неоднократно отмечались исследователями, подчеркнем же, что поэт практически контаминирует землю и воду, сливая воедино двойственные образы трамвая и корабля.

   Герои, видящие «Летучего Голландца», как правило, в эпицентре бури, то поднимаются на гребне волн , то летят вниз. Корабль-призрак оказывается сверху, он доминирует над терпящими крушение моряками. Именно такое впечатление создает Гумилёв, называя основные слова-сигналы, связанные с мотивами кораблей-призраков. И. Мейсинг-Делик описывает траекторию «заблудившегося трамвая» как «вертикальное падение трамвая» и как последовательный спиральный «спуск в бездну» : «this vehicle brings him (lyrical persona – E. K.) in to the past, into which it “sinks”, as if into a shaft or pitch… As circle after circle is passed in falling, year after year and century after century flash by as the tram sinks ever deeper in the “abyss of time” made up of these circular time segments».

   В «Рассказе о корабле привидений» Гауфа подчеркивается неожиданное и стремительное появление корабля: «Auf einmal schwebte ein Schiff, das wir vorher nicht gesehen hatten, dicht an dem unsrigen vorbei». Внезапность возникновения – одно из свойств «Летучего Голландца» и трамвая («Вдруг услышал вороний грай…»). Огненная дорожка, которую он «оставлял в воздухе», помимо обыкновенного объяснения (электрические искры), может быть увидена как молнии, разрезающие небо при буре, служащие фоном для появления «Летучего Голландца». Р. Д. Тименчик пишет: «Искры трамвая издавна обросли «астральными ситуациями… Самое обычное сближение из небесной сферы – молнии». Л. Аллен спрашивает, «не является ли эта огненная дорожка образно-смысловым источником заглавия целой книги «Огненный столп», – и замечает, что она «естественно напоминает гоголевское «не молния ли это, сброшенная с неба?».

   Подобный прием применялся В. Ходасевичем в стихотворении «Берлинское»:

… за толстым и огромным
Отполированным стеклом,
Как бы в аквариуме темном,
В аквариуме голубом –

Многоочитые трамваи
Плывут между подводных лип,
Как электрические стаи
Светящихся ленивых рыб.

   Сопоставление с рыбами наделяет «очи» трамваев мертвенностью и как будто проницательностью взгляда. По мнению И. Роднянской, «“многоочитые трамваи”, заимствовавшие свой эпитет от традиционно многоочитых ангелов, воспринимаются... как таинственный образ вечернего города». Трамваи у Ходасевича погружены, скорее, в аквариум, чем в море. Но их свет напоминает «светящихся» «электрических» рыб. Оба поэта видят трамвай, соединяющим в себе черты транспорта сухопутного и водного. Он принадлежит одновременно двум стихиям.

   «Бездна времен», открывающая просвет бытия в «Заблудившемся трамвае», где случайно оказывается герой, вполне соответствует «потерянному» в пучине времен «Летучему Голландцу». Он как раз блуждает вне времени, вне границ. Э. Русинко рассматривает стихотворение с точки зрения бергсонианского представления о времени: «Having crossed the rivers, the persona finds himself in «the abyss of time», where all sense of sequential chronology is lost». Л. Аллен отмечает, что «здесь на читателя воздействует тщательно продуманный эффект парамнезии (иллюзия уже пережитого и увиденного, обманчивая локализация во времени и пространстве)».

  Вагоновожатый, к которому взывает герой, – своего рода рок, поэтому невозможно противиться странному «полету» трамвая ; в то же время вагоновожатый – это и капитан заблудившегося в бездне времен трамвая-корабля. Трамвай у Гумилёва напоминает «потерянное» в бескрайних просторах судно, что вызывает ассоциации со стихотворениями Дьеркса и Рембо. «Старый отшельник» – брошенный корабль Дьеркса лишен управления, как и «заблудившийся трамвай». «Vaisseau d;sempar; qui ne gouverne plus» , потерянный, движется по морским просторам.

   Вагоновожатый у Гумилёва не слышит крика героя и не видит его, подобно тому, как капитан и матросы «Летучего Голландца» не видят живых людей, попавших на их корабль. Это характерная черта в описании кораблей-призраков. В «Рукописи…» Э. По герой, оказавшийся на странном корабле, пишет в дневнике: члены экипажа «pass me by unnoticed. Concealment is utter folly on my part, for the people will not see». В «Корабле призраков» Гауфа о капитане сказано: «er aber schien gar nicht auf die T;re zu achten, die uns verbarg».

   О. Обухова отмечает, что уже в ранней лирике Гумилёва «… испытание… происходит вне реального пространства и присущего ему временного измерения. Испытание всегда переносится в онирическое или визионерское пространство «сна», «мечты», «сказки», «легенды», «воображаемого прошлого», – то есть… внутрь творческой личности». Мы можем сказать, что хронотоп «Заблудившегося трамвая», виртуальный и провидческий, одновременно обращен в прошлое, которое необычайно ярко проступает в тексте – через почти цветные выпуклые личные воспоминания и архетипические образы.

   Начиная с четвертой строфы, этапами пути летящего сквозь бурю трамвая станут картины воспоминаний лирического героя, пространство сдвинется как будто в сторону от морского. Крупными кадрами, как в кинофильме, пройдут «стена», «роща пальм» и три моста – «через Неву, через Нил и Сену». Четвертая строфа построена как перечисление различных возможностей движения: «обогнули стену», «проскочили сквозь рощу пальм», «прогремели по трем мостам». Это не морской, но и не трамвайный путь. Зато как «мелькание» кадров в памяти – вполне объяснимое явление, более того, оно напоминает сновидение, где одно пространство неожиданно сменяется другим.

   Обитатели кораблей-призраков – капитан и его экипаж – уходят из реального мира и как бы застревают в межпространстве, где нет времени, и либо вечно повторяются одни и те же события, как правило, предшествующие трагедии, а каждую ночь обыгрывается их гибель; либо герои просто застывают (как в «Рукописи…» Э. По) в безвременье, потеряв всяческую связь с реальным миром. Так и в стихотворении Гумилёва события всплывают вне временной последовательности, поступки очерчиваются вне логики их совершения, и образы заполняют сознание лирического героя, то надвигаясь совсем близко, то мелькая, как за «оконной рамой». В. Полушин подчеркивает, что Гумилёв уходит из реального мира в мир вневременной. «Пьяный корабль» Рембо тоже оказывается в странном безвременье: как будто мимо него проходят года, а он, теряя прежний облик, приобретает новые свойства:

Presque ;le, ballottant sur mes bords les querelles
Et les fientes d'oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds,
Et je voguais, lorsqu'; travers mes liens fr;les
Des noy;s descendaient dormir, ; reculons!

   О «заблудившемся» ходе времен свидетельствуют такие стихи: «Quand les juillets faisaient crouler ; coups de triques / Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs».

   Гумилёв помещает лирического героя внутрь трамвая-призрака, родственного «Летучему Голландцу», и заставляет видеть всю свою жизнь в картинах, как будто реально возникающих за окном. Только одни видения отображают действительно случившееся когда-то с героем, а другие приходят из будущего, из прочитанных книг, из прежних, невоплощенных мечтаний. А. Павловский отмечал, что «стихотворение «Заблудившийся трамвай» наиболее наглядно и четко выразило мысль о единовременном существовании в душе человека (в его «прапамяти») разных времен и пространств». Видения приближаются и отдаляются, обретают эффектные контрастные цвета, наполняются лирическим переживанием.

   В пятой строфе возникает анахронический образ старика, умершего в Бейруте «год назад». С одной стороны, Бейрут пробуждает восточные ассоциации, возможно, по аналогии со сказками Гауфа, действие которых чаще всего разворачивается именно на Востоке. Ориентализм немецкого романтика отчасти переходит в гумилевский текст, тем более что Гауф обрабатывал легенду о «Летучем Голландце» не только в «Рассказе о корабле привидений» из цикла «Караван», но и в новелле «Стинфольская пещера» из цикла «Харчевня в Шпессарте», сюжетом которой служит поиск затонувшего амстердамского корабля «Кармильхан». С другой стороны, Бейрут – крупный восточный порт, столица Ливана. И хотя старик мелькает «за оконной рамой», более близкой трамвайному локусу, чем, например, палубе корабля или иллюминатору, но его смерть словно связывается со случайной остановкой «летучего трамвая» в одном из восточных портов. Обратим внимание, что при описании морских путешествий Гумилёв любит перечислять порты, куда заходят пароходы. Бейрут оказывается в фокусе морских странствий уже не на уровне перепутанных времен: старик умер как раз тогда, когда заблудившийся трамвай заходил в порт, но только здесь и сейчас лирический герой может увидеть старика за окном, потому что сам попадает в межвременье.

   Следующая остановка – вокзал, где продают билеты в Индию Духа. В. Н. Топоров отметил в «лучшем стихотворении-завещании» Гумилёва совмещение "хронотопически определенного с тем неопределенным пространством мистического, где так легко совершаются переходы от этого к тому, к иному, где граней и перегородок практически нет и открывается то дальновидение, которое не что иное как глубоковидение, узрение духа-идеи (билет в Индию Духа уже куплен), откровение своей и, думается, петербургской, российской судьбы". Индия Духа намекает и на идеи немецких романтиков об идеальной мечтаемой стране, что опять отсылает к мистическим образам Гауфа и подчеркивает призрачность всего путешествия на загадочном трамвае. Во-первых, порт Бейрут сменяется вокзалом, что переводит морское пространство в железнодорожное, близкое трамваю, поскольку движется поезд по раз и навсегда очерченной колее, и почти противоположное ему, так как летучий, мистический трамвай Гумилёва движется вне времени и пространства. Во-вторых, восточные мотивы, хотя и остаются в названии (через Индию), но в итоге полностью подменяются западными, напоминая о творчестве и судьбе поэтов и философов иенской школы. Индию Духа Гумилёв мог понимать, кроме того, и как воплощение своих мечтаний о путешествиях в экзотические страны, не обязательно реальных, возможно, сочиненных.

   Образы, всплывающие в воспоминании-прозрении героя в двух следующих строфах, пожалуй, наиболее загадочны и наиболее исследованы. Л. Аллен пишет: «Мертвые головы наглядно намекают на кровавые события гражданской войны, при этом возникает ассоциация расправы с пугачевским восстанием… В пророческом сне Гринева … «комната наполнилась мертвыми телами». Ученый проводит параллель со сном Гринева из «Капитанской дочки» Пушкина: «Мужик… выхватил топор из-за спины и стал махать во все стороны… Комната наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых лужах… Ужас и недоумение овладели мною».

   Между тем кровавые образы являются одним из штрихов трагедии «Летучего Голландца», это одно из наказаний, которое вынуждены претерпеть капитан и моряки. Они ссорятся, убивают друг друга, а потом возрождаются в качестве вечно живых мертвецов. Такова трактовка Гауфа: когда герои поднимаются на борт странного корабля, то видят, что «der Boden war mit Blut ger;tet, zwanzig bis drei;ig Leichname… lagen auf dem Boden, am mittleren Mastbaum stand ein Mann, reich gekleidet, den S;bel in der Hand… durch die Stirn ging ein gro;er Nagel, der ihn an den Mastbaum heftete, auch er war tot».

   В стихотворении Гумилёва есть палач («в красной рубашке, с лицом, как вымя»), цвет его рубашки оксюморонно сочетается с вывеской: «кровью налитые буквы / Гласят: «Зеленная». «Негативная оценка крови (пусть даже и пролитой) – единичный случай в творчестве Гумилёва, – отмечает Л. Аллен. – Красный цвет – цвет крови – отнюдь не смущал Гумилёва. Этот цвет всегда пленял его, оказывая на его воображение какое-то гипнотическое действие». И вот его сочетание с зеленым , причем даже не цветом, а сутью (это название магазина, где продают овощи), смещает отчасти акценты. В стихотворении «Детство» поэт пишет: «Людская кровь не святее / Изумрудного сока трав». Сок трав в «Заблудившемся трамвае» буквально заменен на людскую кровь, более того, на кровь самого поэта. Подмена кочана капусты на человеческую голову осуществляется, по-видимому, по ассоциации с другой сказкой Гауфа «Карлик-Нос».

   Р. Д. Тименчик отмечает, что «навязчивая идея обезглавливания изначально связалась с трамвайной темой». В стихотворении Ходасевича «Берлинское» трамвай становится зеркалом, открывающим новое лицо героя. И у Гумилёва лирическое «я» оказывается лицом к лицу (как в зеркале) с собственным мертвым двойником. Среди мелькающих картин появляется зеленная, где продают «мертвые головы», а в «Берлинском» над поверхностью стола видится «неживая» голова героя. Эффект усилен движением «заблудившегося трамвая» у Гумилёва и «многоочитых трамваев» у Ходасевича. Зеркало как будто быстро мигает, открывая страшную картину: в стихотворении Гумилёва трамвай «мчится», «летит», не останавливаясь ни на секунду («Остановите, вагоновожатый, / Остановите сейчас вагон»), а в «Берлинском» в водном пространстве расплываются контуры предметов, поэтому увиденное приобретает какой-то ирреальный оттенок. По мнению Ю. И. Левина, многократность отражений также создает «чувство ирреальности реально происходящего, причем действительно существующее (видимое сквозь) и отраженное приравниваются в этой ирреальности (с той же целью используются и “подводные” метафоры)».

   Образ Орфея, увиденный Л. Силард у Ходасевича , может служить объяснением и отрубленной голове в «Заблудившемся трамвае»: видение «мертвой головы» открывает неизбежную устремленность каждого поэта к судьбе Орфея.

   Упоминание «ящика скользкого» с головами рождает воспоминание и о французской революции, поскольку трамвай у Гумилёва несется «через Неву, через Нил и Сену», и две страны – Россия и Франция – оказываются объединенными страшными историческими событиями.

   Собственная смерть видится герою «Заблудившегося трамвая» не случайно. Капитан и экипаж Летучего Голландца мертвы (у некоторых из них в бою были отрублены головы) – это уже не люди, а фантомы, знающие о том, что такое гибель и видевшие свои мертвые головы. Близость переживания лирического героя стихотворения Гумилёва к судьбе капитана и матросов корабля-призрака заставляет его смотреть на собственное расчлененное тело. Сочетание этого мотива с «трамвайными» мотивами отсечения головы в русской литературе позволяет увидеть контаминацию мотивов смерти лирического «я», неоднократно обыгрывавшихся Гумилёвым, и гибельного, «неправильного» последнего путешествия на летучем трамвае. Обычно странствия в лирике Гумилёва описываются как необходимый духовный опыт для поэта, без которого не могло бы быть его творчества, но в «Заблудившемся трамвае» путь вне времени и через пространства пугает и очевидно является смертельным. Е. Вагин называет стихотворение «поразительным сюрреалистическим синтезом прошлой культурной эпохи, убийственной современности и трагических предчувствий близкого будущего».

   Стихотворение можно условно разделить на две части: восемь строф в первой и семь – во второй. Первые восемь строф состоят из трех частей: 3 + 3 + 2. Сначала три строфы вводят летучий трамвай и героя, заблудившихся во времени; следующие три отражают блуждание в пространстве: наконец, в двух финальных строфах первой части описывается видение собственной смерти. С девятой строфы начинается вторая часть «Заблудившегося трамвая» и вводится любовная тема – Машенька, ожидающая героя. Топика становится исключительно земной, сухопутной («в переулке забор дощатый, / Дом в три окна и серый газон» ), уходит трагизм странствий, а героиня наделяется чертами возлюбленной странника. Исследователи трактовали образ Машеньки и как вариацию Маши Мироновой из «Капитанской дочки» (Л. Аллен, Р. Д. Тименчик, И. Одоевцева) или Параши из «Медного Всадника» (И. Мейсинг-Делик), и биографически – как А. Ахматову (Ю. Л. Кроль), и как дантову Беатриче (Ю. Зобнин, который к тому же отмечает, что черновой вариант имени возлюбленной «Катенька» восходит к первой жене Державина Екатерине Яковлевне – «Пленире»), и как М. Кузьмину-Караваеву (А. А. Гумилёва, С. К. Маковский; эту версию поддерживает также Ю. Зобнин), и как Пенелопу (И. Мейсинг-Делик , Э. Русинко ).

   Воспоминания о Машеньке становятся для героя картинами, явившимися из прошлого, которые как будто мелькают за окном, а, в конечном счете, попадают в ряд пережитого прежде. Для экипажа Летучего Голландца память о доме и о потерянных женах и возлюбленных остается почти за границей их бесконечного существования, но у Гумилёва обостряются все моменты странничества, и образ Пенелопы выходит на первый план.

   Реверсивная ассоциация с «Капитанской дочкой» Пушкина, когда герой отправляется к императрице вместо героини , подчеркивает лирический мотив пути, движения, связанный именно с героем, его «мужским» началом и его движением в бытии. Смерть Машеньки в стихотворении Гумилёва согласуется с перебоями пространства и времени, присущими судьбе «потерянного» экипажа «Летучего Голландца»: герои переживают, застыв во времени, века, и потому не случайно эпоха Екатерины II, дух XVIII в. вторгается во время Гумилёва: возлюбленная остается в своем времени, где и умирает, а сам герой переносится на два века вперед. Не случайно в стихотворении звучит восклицание: «Где же теперь твой голос и тело?». Это потеря, связанная не с обычным расставанием, а с расподоблением времен: ее тело давно истлело, голос уже не звучит, в то время как герой прошел через века.

   Воспоминанию о Машеньке посвящены три строфы, и далее Гумилёв в одной строфе словно делает «лирическое отступление» в своем лирическом повествовании о странном путешествии. Поиск героем свободы напоминает о страданиях моряков корабля-призрака: эта свобода даруется «оттуда», она пронизана этим «бьющим светом», принимающим в гармонию Вселенной «людей и тени». Мотив теней может возникать как раз от ассоциации с «Летучим Голландцем», так как моряки на нем практически обращены в тени. Само заклятие мешает им умереть, и они навечно застывают и уподобляются призракам. Выход из заколдованного пространства и времени – туда, где стоят «люди и тени», становится нереализованной мечтой героя, хотя само это понимание отчасти меняет предначертанность маршрута летучего трамвая и дает надежду на окончание бесконечного пути.

   Неожиданное прозрение лирического героя у Гумилёва напоминает потрясение «пьяного корабля» Рембо, ощутившего свободу:

Et, d;s lors, je me suis baign; dans le Po;me
De la Мer, infus; d'astres, et lactescent.

   Свет Вселенной переполняет лирических героев Гумилёва и Рембо – только для корабля это постижение обозначает гибель, а для человека – надежду на спасение. «Des archipels sid;raux» («звездные архипелаги»), которые увидел «пьяный корабль», и «зоологический сад планет» (своего рода «космическая» остановка трамвая) возвращают кружащийся в «бездне времен» мир на круги своя: корабль понимает, как ему дорога «une eau d'Europe… la flache / Noire et froide» , а герой Гумилёва попадает домой.

   Если три строфы второй части, посвященные Машеньке, вводят нас в пространство Петербурга XVIII в., то три заключительные строфы стихотворения открывают Петербург ХХ в., современный автору, узнаваемый по запаху ветра: «И сразу ветер знакомый и сладкий». Летучий трамвай приходит, наконец, в порт – это родина героя, а знаменитый ее символ – памятник Петру I, принадлежит одновременно и XVIII, и ХХ вв. Вновь появляется упоминание о мосте через Неву, и на фоне фантастического сюжета о «Летучем Голландце», потерявшемся во времени и пространстве, повторяется другая легенда – об ожившем Медном всаднике.

   Характерно, что в самом начале фиксируется, что трамвай летит, тем самым его природа нарушается и вводит его в ряд мистических образов, таких, как «Летучий Голландец». Но в финале в смысловую рифму с трамваем попадает Медный всадник. Он тоже летит, точнее, летит «всадника длань в железной перчатке / И два копыта его коня». Но если трамвай проносится «перед» героем, и тот успевает вскочить «на его подножку», то Медный всадник летит на героя. Возникает чисто кинематографический эффект резко набегающей камеры, но эффект для героя не пугающий, а, наоборот, радостный: памятник Петру I связывает его с родным городом, возвращает домой, туда, куда не может попасть экипаж «Летучего Голландца».

   Понимание свободы и видение «людей и теней» «у входа в зоологический сад планет» отменяет невозвратимость пути, дает возможность разрушить заклятие и, подобно Одиссею, попасть домой. Это понимание появляется после всплывшей картины из прошлого, связанной с Машенькой, которая, подобно Беатриче, ведет героя к свету, к прощению, к очищению. И потому герой будет служить «молебен о здравье» своей возлюбленной: он снова как будто возвращается в то время, когда она была с ним, когда она «стонала в своей светлице». Это то, чего он не сумел сделать в XVIII в., а сейчас, благодаря смещению времен, сможет. Это его прощение и очищение от грехов.

   «Панихида» о самом герое тоже необходима, его греховность сродни «вине» обитателей «Летучего Голландца»: моряки оказались заложниками своего безбожия, неверия, и заклятье их настигло потому, что они отвернулись от Бога. Не случайно первое, что делает герой, попав домой, – отправляется в Исакий молиться о своей погубленной душе и о спасшей его Машеньке.

   Последняя строфа оставляет впечатление о страдании героя, невозможности его соединения с возлюбленной, того, что спасение, хотя и состоялось, не помогло встрече с Машенькой, а оставило героев по разные стороны бытия – в вечном мучении странника, в вечном свете – его «Пенелопу». Строки «Я никогда не думал, / Что можно так любить и грустить» говорят о преображении героя, познавшего страдание и в каком-то смысле искупившего свои грехи, но навсегда разлученного с возлюбленной.

   Путь героя напоминает путь Наполеона из «Воздушного корабля» Лермонтова и его источника «Корабля призраков» («Geisterschiff») Й. К. Цейдлица. Это тоже возвращение на родную землю , к любимым, тоже возвращение к умершим, которых не вернуть. Скорбь императора у Цейдлица и «грусть» героя «Заблудившегося трамвая» имеют общее основание: невосполнимая потеря наполняет мир пустотой. Наполеон Цейдлица:

… sucht seine St;dte und findet sie nicht;
Er suchet die V;lker umher,
Die, als er gewandelt im Sonnenlicht,
Ihn umwogt wie ein fluthendes Meer!
Und er sucht seinen Thron, und er ist zerschellt…
… Er sucht das Kind, seinem Herzen so lieb…
… dem Kinde blieb
Selbst der Name nicht, den er ihm lie;!

   Герой «Корабля призраков» теряет все, и возвращение во Францию остается таким же ирреальным, как и странное путешествие на «воздушном корабле». Так и мелькающие за окном картины прошлого в стихотворении Гумилёва не могут изменить уже случившегося. Поэтому некоторые исследователи и сравнивают «Заблудившийся трамвай» с «Воспоминанием» Пушкина. Попытку остановить летучий трамвай, вырваться из бесконечного повторения своего бытия герой делает в каждой из частей стихотворения: в третьей строфе первой части и в первой строфе второй: «Остановите, вагоновожатый, / Остановите сейчас вагон». Но лишь путь через страдания ведет к спасению, и герой спасение обретает, а Машенька остается в мире, с которым ему никогда нельзя будет соприкоснуться.
Первоисточник информации:   http://gumilev.ru/about/146/



Сказка о двух трамваях
Автор: Игорь Талалаевский
Авторская страница: http://www.stihi.ru/avtor/fantazio
      

Было – не было – не знаю.
Только верится – и пусть:
Полюбил трамвай трамвая –
Вот такая вышла грусть.

Вроде, ходят в разных ветках,
Вроде – разные депо…
Но любовь сильнее, детка,
Что ей наши a propos?

Как настигла? Врать не буду,
Глаз потом ведь не сомкну:
Пьяный стрелочник напутал,
Что-то где-то там замкнул.

И удар высоких токов
Два трамвая поразил.
Пассажирские потоки
Оказались все в грязи.

Им бы, грешным, без сомненья, -
На работу, в магазин…
Но иные есть веленья –
Так велося на Руси!

Два трамвая покачнулись,
Как очнулись, - и пошли…
Что? Куда? Какая глупость!
Будто мало им Земли!

Будто мало им Сахары
Огнедышащей любви!
Эй, коняги, больше жару,
Это я, ваш визави!

Два трамвая мчат по рельсам,
Версты, версты, стык да стык.
Рельсы кончились? Так взвейтесь!
Вам помашет друг-калмык!



Два трамвая двух маршрутов
Расписанию вразрез,
Все на свете перепутав,
Через речку, через лес

Мчат судьбе своей навстречу,
Мчат – и горе-не беда,
Мчат – и светит им навстречу
Их трамвайская звезда…

Ну, а дальше я не буду.
Знать бы честь – да что уж есть…
Мы с тобой ведь не верблюды,
Чтоб в иголку сдуру лезть!..

Ну, не вышло. Ну, пропало.
Ну, так не пересеклись.
Но скажите, разве мало,
Чтоб за это, может, - жизнь?..

Ходят-бродят два трамвая,
То, что было – за чертой.
Ходят-бродят – и не знают,
Что под ними есть метро,
 
И что стрелочник злосчастный
Служит там теперь, и муть
Пьет свою, и безучастен.
Так что может коротнуть…

Вот такая сказка, зая,
И без всяких там Марусь.
Было-не было - не знаю.
Только верится – и пусть…

Чу, прохладою подуло…
Мне б в гробу лежать давно…
Ну, а что ты там подумал, -
Мне, товарищ, все равно!


1991г.

© Игорь Талалаевский, 2008
Первоисточник:   http://www.stihi.ru/2008/11/21/491




Синий Трамвай


Знаете, я устал ненавидеть. Я уже ненавижу ненавидеть. Просто надоело, когда слепая мизантропия долбит в голову раскалённым докрасна молотком. Сколько можно уже погружаться в постоянство ненависти? Да, в конце концов, это надоедает. Но... Не любить же этот мир. Ну не любить же… Он ещё хуже проникает в мозг, в любую тайную щель души и диктует свои правила. Никакой власти, никаких ментов, никаких управителей. Это не они, это сама жизнь постоянно регулирует умы. А те, кто не хочет слушать, постепенно выбывают из её игры. Что ж, из огромного механизма выпал микроскопический винтик, покатился, и, с прощальным звоном, упал в бездну неизвестности. А я… Я, наверное, просто не знаю правил игры, не могу догнать игроков, не могу держаться и постепенно срываю резьбу в своей нише механизма. Ну, это лирика…

Я люблю трамваи. Они очень красивы, особенно в лучах закатного или рассветного солнца. Они похожи на больших лошадей, с которыми можно разговаривать, и очень сложно управляться. Да, это их единственный минус. Он заключается в том, что управляют трамваями персоны, которые этого делать не умеют, в большинстве своём бездушные и глупые. Они не могут слушать и понимать того, что говорят им их железные лошади. Господи, они так прекрасны. Я видел разные трамваи. Зелёные, белые, красные, жёлтые. Но есть мой любимый Синий Трамвай. Он очень редко появляется, но он самый интересный и красивый из всех. Он очень любит звёзды, очень любит про них рассказывать и делает это лучше всех остальных. Но очень редко появляется. Это самое настоящее счастье видеть его на горизонте и уже оттуда слышать его тихие слова. Он, правда, самый лучший.

В тот день я шёл на обычный зелёный трамвай. Я никуда не спешил, просто нужно было срочно уехать. Правда, тогда мне было не до зелёного, но выбора не было. Снова была толпа на остановке. Так хотелось плюнуть в них, но вспомнилось, что ненависть пора подавлять и я просто встал поодаль. Где бы взять прибор, чтобы высосать из себя всю желчь. Чтобы больше не изливать её на всё окружающее. Я знаю. Поможет только тот или то, кто или что сможет меня понять, простить и утешить. Такого или такое найти сложно. Просто жутко сложно. Вроде, кажется, и находишь родственную душу, а это оказывается не душа, а железобетонная конструкция. И не хочется больше наступать на те же грабли. Отчаяние, уныние и другие страшные грехи охватывают сознание, поглощая всплески радостей различного рода, подавляя ростки надежд. Оставалось одно: уставиться вдаль и ждать спасения. Или спасителя.

Повсюду раздавались стоны машин, шуршания перегруженных автобусов, потрескивания полуисправных троллейбусов. Всё это смешивалось в одну привычную, однородную массу звуков, которая проносилась мимо, не заостряя на себе внимания. Если конечно не считать редкого визга тормозов или сбиваемых на пешеходных переходах людей. Но один звук вдруг воскрес и воцарился над всем этим порождением хаоса. Это был радостный гул приближающегося трамвая. Но не обычного трамвая. Обычные так не гудели бы. Они, смирившиеся с рутинным трудом, ворчат глухо и прерывисто. Звук всё нарастал. По мере того как нарастал звук, на душе разливался покой, из сердца кто-то нежным пинцетом доставал занозу тоски , а мозг обдавало свежей, похожей на морскую, волной радости. Это был ОН, мой спаситель. Это приближался Синий Трамвай.

Я осмотрелся. Неужели, никто не замечает того, что подъезжает спаситель? Неужели, всем безразлично? Эти мысли подтвердились. Обыкновенной остановочной суеты не было. Взгляды толпы были утыканы, какой куда. Спасения не существовало ни для кого, кроме меня. Значит, я один такой, я один заслужил блаженства земного рая. Ха-ха. Вот как оно получается. Ну, так приди же ко мне. Я вижу тебя, я слышу тебя, я чувствую, я говорю с тобой. Синий Трамвай был уже в десятке метров от меня. Я уже различал все те слова, которые тихо произносил он в мой адрес. Он давал напутствие. Да, спаситель. Слушаю тебя. Сделаю всё, как ты повелишь. Что говоришь ты? Да. Ложусь. Ложусь и не думаю ни о чём, не спорю, не смотрю на весь оставленный мной праздный мир…

Вот уже первое, лёгкое, будто пластмассовое, колесо прокатилось по мне. Вот и все остальные. Я, неподвижно лежу под громыхающим чревом Синего Трамвая. Вот и всё. Никто так и не заметил, как я освободился. Моё материальное стекает по трамвайным рельсам. Но это уже неважно. Не важно, что физические глаза последний раз увидели свет. Это всё пошлый бред. Мой дух, свободный от всего летит за своим освободителем на всех парах, качая крыльями в такт ударам его колёс. Летит к новым далям. За новыми…

Май-сентябрь 2009
© 26.12.2009 Волимир О. изба-читальня