Смерть

Я тесно со смертью знаком.
Причём с самых ранних лет.
Но, будучи глупым мальцом,
Невозможно осмыслить смерть.

Мы большое хозяйство держали
Когда-то давным-давно:
Хрюшки, курицы, ути с гусями
И корова, само собой.

Точно помню её я имя,
Смутно я её внешность помню.
Звали Касаткой её, как дельфина,
Только пишется по-другому.

Но слишком дорого стало
Большое хозяйство держать.
Хрюшек больше мы не закупали,
Птичья братия стала мельчать.

И когда до Касатки дошло,
То выбор был невелик.
Её ждал для коровы логичный исход -
Её ожидал мясник.

И никто мне не объяснял,
Куда мы с Касаткой идём.
Дед её кое-как погонял,
А отец меня за руку вёл.

И не мог я никак понять,
Почему ни бабуля, ни мама
Не пошли вместе с нами гулять,
А обе дома остались.

Почему дед глаза опустил,
Заводя Касатку на бойню.
Он мне вряд ли тогда б объяснил,
Я бы вряд ли тогда это понял.

Если сообразить не сумел,
Для чего мне глаза закрыли,
Когда в цех на огромном крюке
Чью-то тушу в крови ввозили,

То подавно не смог бы понять,
Что за многие-многие годы
Касатка успела стать
Чем-то большим, чем просто коровой.

И не смог бы я сообразить,
Как простое отсутствие денег
Может к смерти одних привести,
И вторых в горе лютое ввергнуть?

Почему мы не можем не быть
Так ужасны и необъяснимы?
Почему мы не можем не бить,
Когда этого так не хотим мы?

Почему мы зовём друзьями
Тех, кого мы в итоге убьём?
Почему вновь и вновь убиваем
Тех, кого мы друзьями зовём?

Почему мы ушли без Касатки
Никто мне тогда не сказал.
И когда мы вернулись домой, обратно,
Мама с бабушкой были в слезах.

***

В моей семье не говорят о смерти.
Ни о чужой, ни о своей тем более.
Нет темы, табуированней этой,
И объяснение тому простое:

За каких-то 10 скромных лет
Моя мама полсемьи похоронила.
Первым в мир иной ушёл мой дед,
Затем отец, и бабушка за ними.

Какой бы сильной моя мама ни была,
А смерть родных бесследно не проходит.
Но только очень странные дела
Со мной при всём при этом происходят.

Ни разу я не чувствовал того,
Что называют скорбью или горем.
Не было по сути ничего,
И это не давало мне покоя.

Когда не стало деда, я был мал.
По-моему, учился в первом классе.
И всё ещё я мало понимал,
И посему был крайне безучастным.

Но вот когда повесился отец,
Я был уже подростком. И когда
Сказали мне, что папы больше нет,
Я бросил клич в себя и начал ждать.

Пугающая звоном тишина.
И ничего во мне не отозвалось.
И только на самих похоронах
Внутри беззвучно что-то надорвалось,

И, прежде чем накрыли крышкой гроб,
Я, над собой не властный, зарыдал.
С трудом поцеловал холодный лоб,
А миг спустя без слёз уже стоял.

Когда не стало бабушки моей,
Я уже учился в старших классах.
Мне думалось, теперь я стал взрослей
И всё прочувствую во всех ужасных красках.

Но вновь во мне ничто не отозвалось.
И ни одной слезинки на глазах.
И долго сам с собой я разбирался,
Понять пытаясь, что со мной не так.

И вот к чему пришёл за годы эти.
Чтобы ответить, почему я так спокоен,
Я решил попробовать ответить,
Почему должно быть по-другому.

Ведь мёртвых не вернуть уже назад,
И это все вокруг прекрасно знают.
Но разрезает сердце боль утраты.
И эта боль осознавать мешает,

Что не таков совсем удел живых -
О мёртвых волноваться нету смысла.
И очень вряд ли кто-нибудь из них
Хотел бы, чтоб в слезах живые кисли.

Что если бы хоть толика тех сил,
Что на рыданья скорбные уходят
Была перенаправлена живым?
Животным, людям, да кому угодно!

Кто знает, как бы изменилась жизнь.
Кто знает, как бы люди поменялись.
Но мы из "помним любим и скорбим"
На третье слишком сильно налегаем.

Эмоции не просто побороть.
Мне удаётся самому не часто.
Но осознание к спокойствию ведёт.
И это бережёт, по большей части

***

С тех пор, как я помню себя самого,
У нас живности был полон дом.
Это птица домашняя с разным скотом
И кошачье-собачье зверьё.

А каждый, кто держит хозяйство,
А также питомцев в доме,
Должен смыслить в ветеринарстве.
Хотя бы его основы;

Кто держит домашнюю птицу,
Конечно, уметь обязан
С тушками птичьими обходиться
И обходиться с мясом;

И конечно, кто держит питомцев
Готов должен быть к тому,
Что они не бессмертны вовсе,
И однажды они умрут.

И если по первым двум пунктам
Лишь в теории я подкован,
То с третьим знаком не на шутку.
На практике, а не в теории.

Не позволяет мне что-то
Просто в мусор тела бросать.
И моя, если можно сказать так, работа -
Могилы питомцам копать.

Я живу на окраине города
В посёлке достаточно маленьком.
При этом по странной иронии,
И в посёлке живу на окраине.

И через два дома от меня
Пустырь, чертополохами заросший.
А за пустырём идут поля.
А за полями - поле ещё больше.

И вот на этом самом пустыре
Я заурядным делом промышляю:
Чуть ржавая лопата на плече,
Мешок в руке, где чьё-то тело остывает.

Здесь есть участки, где копать нельзя,
Где грунт запачканный, замусоренный, резкий.
Здесь есть места, где слишком твёрдая земля.
Твёрже человеческого сердца.

Здесь есть места, где лучше не копать,
Потому что кто-то там уже лежит.
Но в большинстве своём хорошая земля.
По крайней мере, чтоб зверью могилы рыть.

Само собой здесь нет ни одного креста,
И я, конечно, не хожу сюда с цветами.
Всё, что я делаю - я помню имена.
И помню, что стоит за именами

***

Я был в Петербурге летом,
Причём аномально жарким.
От жары родных мест уехал,
И в чужой жаре оказался.

Я не любитель поездок,
Я не любитель экскурсий.
В большом городе мне не место,
И поэтому было грустно.

Было уныло и скучно
Вне малых любимых краёв.
И никакой отдушины.
Но да ладно, речь о другом.

Я жил примерно неделю
В квартире у тётки своей.
Женщина крайне скверная
Но, опять же, речь не о ней.

Её сын, мой двоюродный брат
Лет двадцати восьми,
С родителями проживал,
Не работал нигде и пил.

Я к нему, если мягко сказать,
Никаких тёплых чувств не питал.
Только слово одно, что "брат".
Он, я думаю, так же считал.

К вечеру каждого дня
Он, набирая градус,
Стремился устроить скандал
Зелёному змию на радость.

Отъезда я ждал с нетерпеньем,
И вот, этот день настал!
Вагонный состав, как спасенье,
Уже прибывал на вокзал.

Я водил по перрону глазами
И наткнулся на маленький стенд,
Где красовалась реклама
С мьюзик-фестом тогдашних лет.

Знакомых людей вычленяя
Из списка людей незнакомых,
Я молча стоял, вспоминая
Мне известное творчество оных.

Ко мне подошёл мой брат
И взгляд устремил туда же.
Я думал, мы будем неловко молчать,
Но он рассудил иначе.

Он битбоксера заприметил,
Которого я знал тоже,
И сказал, мол, один из треков его
Крут до мурашек по коже.

Гармоничное сочетание
Битбокса и саксофона.
Мол, только бы вспомнить название.
А я говорю: "я помню".

И оставшихся 10 минут
Мы с братом взахлёб обсуждали
Те песни, что не поют,
И ту музыку, что не играют.

Когда же тронулся поезд,
Подумал я про себя:
"Что же ты братик, как сволочь?
Раньше так было нельзя?"

Неприязнь никуда не пропала,
Но вместе с тем так случилось,
Что отторженье подсдало,
А чувство родства подпробилось.

Сейчас же, спустя года,
Всё, конечно же, прояснилось.
Родство это, точно вода,
Пролилось, утекло, испарилось

Вместе с наивностью мыслей
И инфантильностью взглядов.
Любовь к одинаковым песням
Людей не делает братьями.

И даже родство по крови
Не вправе предопределять,
Кого ты должен считать родней,
А кого никем не считать.

И уж точно родство по крови
Определять не должно
Того, на что ты способен,
И то, что тебе суждено.

Это, в общем-то, очевидно.
Мне так кажется, по крайней мере.
Да и было бы очень обидно,
Если б вывод мой был неверным,

Потому что мой брат закончил,
Выбросившись из окна;
У отца был сценарий похожий,
Только вместо высотки петля.

И с учётом такой родни,
И с учётом удачи моей,
Мои шансы на долгую жизнь
Где-то там, глубоко на нуле.

***

Все мои псы беспородны,
Причина тому проста:
Не важна мне ни форма морды,
Ни уж точно длина хвоста,

Когда речь о питомцах заходит.
Я не тот, кто их "выбирает"
И уж точно не тот, кто "заводит".
Хотя всё-таки я слукавил.

Когда-то давным-давно
Спаниель приблудился к нам.
Но это случилось как-то само
И никто его не выбирал.

Как однажды мне рассказали,
Прежде чем пёс стал бродягой,
У него был добрый хозяин,
Который уехал, однако,

А Рыжик (так здесь его знают)
Остался бродячим псом.
Его многие в дом зазывали,
Но ему не хотелось в дом.

Умный, статный, красивый,
К тому же ни капли не злой,
Всеми в посёлке кормимый,
Жил он местной звездой.

И кто бы подумать мог -
Охотничий пёс по породе
Скулил и бежал со всех ног
В укрытие от непогоды!

Боялся раскатов грома
И грома салютов боялся.
И, найдя укрытие в нашем доме,
Так у нас и остался.

Верней, он всё так же бродил
По всему посёлку свободно,
Но ночевать к нам домой приходил
И с мамой бывал на работе.

Ходил с агрономами он по полям
И красил рабочие будни.
За это его даже кто-то прозвал
"Младший научный сотрудник".

И много историй славных
Связано с этим псом.
О них напишу я когда-нибудь,
Но эти стихи не о том.

Рыжик за годом год
К старости подходил:
И нюх не тот, и глаз не тот,
И ноги, как не свои.

Несколько лет назад
С ним приключилась беда.
И в этой беде виноват
Всецело и полностью я.

Увязался Рыжик за мной,
Когда я и тогдашний приятель
Шагали дорогой ночной.
Он домой, а я провожатый.

Нужно было его запереть,
Чтобы ночью не шастал старый.
Оставить сидеть во дворе.
Но я его не оставил.

Он вяло бежал за нами,
На свои отвлекаясь дела.
Я думал, что он отстанет.
Но ошибался я.

И на выезде из посёлка,
На перекрёстке злосчастном,
Его сбил на машине подонок
И, хода не сбавив, умчался.

Я лишь услыхал за спиной
Оборванный сиплый скулёж.
Он лежал едва ли живой,
Сам на себя не похож.

Струйки крови из носа текли
И глаза полны страха и боли.
Мы его кое-как отнесли
Обратно ко мне домой.

Поздним вечером дозвониться
Я не смог никаким врачам.
Я с Рыжиком рядом свалился
И, его обнимая, рыдал.

Я всем сердцем себя ненавидел
За то, что посмел допустить.
И за то, что я был не в силах
Собачью боль излечить.

Перебитая напрочь лапа
И ушибленная голова -
Рыжик был очень слабым,
Но к утру кое-как вставал.

Кости его срослись,
Хоть чутка криволап он стал.
Но теперь по посёлку бродить
Никто его не отпускал.

И пускай он пришёл в себя,
Вопреки опасениям жутким,
Чтобы я не корил себя,
Не прошло с тех пор ни минуты.

Сейчас, прямо в этот момент,
Пока я пишу эти строки,
Рыжик совсем поплохел.
Он уже больше не ходит.

Он был на пороге смерти
И мама его спасла.
Но только спасением это
Я бы никак не назвал.

Он лежит уж который день,
Почти ничего не слышит,
Почти что не видит совсем
И тяжко, прерывисто дышит.

И не знаю я, верит ли мама,
Что здоровье к нему возвратится
Или просто себя уверяет
И не может с утратой смириться.

Ему мама таблетки даёт.
Ему мама уколы ставит.
Только Рыжик никак не встаёт.
Только Рыжик уже не встанет.

И не знаю я, что мне делать:
Маму надежды лишать
Или Рыжика от мучений
И болей его избавлять?

И не знаю я как бы мне так
Маме моей сообщить,
Что если со мною случится беда,
Не хочу я, как Рыжик "жить".

Эта жизнь не подходит мне,
Но придётся молчать об этом,
Потому что в моей семье
Не говорят о смерти.

***

Аксиомой нельзя принимать
Высшую ценность жизни.
Эту ценность нужно понять.
Эту ценность нужно осмыслить.

И на данный конкретный момент
Моё пониманье такое:
Моя жизнь ценна ровно тем,
Сколько боли и сколько горя

Принесёт моя смерть друзьям,
Родным или просто близким,
Частью жизни которых являюсь я,
И которые часть моей жизни.

Ответственность - вот ответ,
Почему жизнь стоит так много.
И ответ, почему убивать людей -
Это действительно плохо.

Давно устарел концепт,
(Возможно, с момента создания)
Что для человека смерть -
Суровейшее наказание.

Мёртвые не чувствуют утраты,
Мёртвым не знакомо сожаленье.
Ни позавчера, ни послезавтра,
Ни субботы и ни воскресенья.

Убивая для того, чтоб наказать,
Ты переправляешь наказанье
Тому, кто вряд ли в чём-то виноват.
И это, как мне кажется, неправильно.

Но это только первая ступень.
Возможно, это даже нулевая.
С масштабом всё становится сложней
И приобретает больше граней.

А я, конечно, не идеалист.
Стараюсь им не быть, по крайней мере.
И принимаю факт, что Всё горит
Спокойно, с пониманьем и смиреньем.

10.11.19 - 15.12.19