Бесы

Я застал культуры три эпохи:
интернета, книги и кино.
Избежать бесплодной суматохи
никому увы не суждено.

Но казалось, что это за дикость?!
«Бесы», надо ж было так назвать!?
С омерзеньем личностей размытость.
Нус логоцентричный разрушать,

смыслы жизней видящих в служении
идеалам Общности идей -
самое большое заблуждение
Фёдор М со множеством людей.

Сам бином Ставрогин - старец Тихон,
некорректный авторский приём,
противопоставить волю психа
воле божей. Нравствен ли симптом?

Правильней бы было сопоставить
воли к жизни - к смерти - власть царя.
Время против временного... так ведь?!
Справедливость высший судия!

И людья с десяток лично зная,
Правдорубство хаю не ко злу:
Верховенский, вы свободы знамя,
С Дионисом уподобили козлу!

«Пять секунд» пятёрке имманентны.
Атеизм мыслительный итог,
он радикализму трансцендентен.
Сеть - многосерийный узелок.

Красота политика навряд ли
мир спасти способна, добр ли зол,
за столетье облики морали
трижды поменяли полюс, пол...


. «Бывают ли с вами минуты вечной гармонии? – спрашивает он Шатова... – Есть секунды, их всего зараз приходит пять или шесть и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. Это – не земное, я не про то, что это небесное, а про то, что человек в земном виде не может перенести. Надо перемениться физически или умереть. Это чувство ясное и неоспоримое. Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: "Да, это правда". Бог, когда мир создавал, то в конце каждого дня создания говорил: "Да, это правда, это хорошо!.." Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд, то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я переживаю жизнь и за них отдал бы всю мою жизнь, потому что стоит. Чтобы выдержать десять секунд, надо перемениться физически».

Противоречие Достоевского которое разрешает Фрейд введением «Бессознательного»

Шатов говорит Кириллову: «берегитесь падучей» и вспоминает эпилептика Магомета. Этими словами окончательно устанавливается связь между видениями Мышкина и Кириллова. Оба они экстатики и визионеры. В основе их переживания мировой гармонии лежит подлинный личный опыт эпилептика Достоевского. Секунда невыносимого блаженства, переживаемая перед припадком падучей, источник его религиозного мироощущения. Духовная ценность этого опыта неоспорима: в нем дается предвкушение будущего блаженства, сияние грядущего царства Божья на земле. Ясновидцу на мгновение приоткрывается вечность, и будущее сливается с настоящим. Его подавляет реальность и очевидность нового плана бытия. «Всего страшнее, – говорит Кириллов, – что так ужасно ясно». И эта ясность соблазняет визионера: грядущее он принимает за настоящее, убежден, что мировая гармония уже достигнута, и что земля уже стала раем: он видит божественную основу мира и не замечает, что «мир лежит во зле». Эту ущербленность религиозного сознания можно назвать мистическим натурализмом.

Кириллов так же, как и Мышкин, страстно любит жизнь и мир. Снова мы встречаем устойчивый у Достоевского символ космической красоты – древесный лист. «Видали ли вы лист, с дерева лист? – спрашивает Кириллов Ставрогина. – Я видел недавно желтый, немного зеленого, с краёв подгнил. Ветром носило. Когда мне было десять лет, я зимой закрывал глаза нарочно и представлял лист зеленый, яркий, с жилками и солнце блестит...» По зеленым листьям тосковал Достоевский в Петропавловской крепости, о клейких листочках говорит Иван Карамазов. Визионер видит, что мир прекрасен и все люди счастливы. Нет зла и нет вины, все люди хороши. «Все хорошо, – заявляет Кириллов. – Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это все, все!... Эта свекровь умрет, а девочка останется – все хорошо. Я вдруг открыл». Ставрогин спрашивает: «А кто с голоду умрет, а кто обидит и обесчестит девочку – это хорошо?» «Хорошо, – отвечает Кириллов. – Все хорошо, все!»

Но из одной и той же мистической предпосылки Мышкин и Кириллов делают различные заключения. Князь Мышкин – моралист: он верит, что людей можно научить быть добрыми, убедить их, что они прекрасны, превратить их темную и злую жизнь в райское блаженство. Великодушная попытка его не удается, и он гибнет. Мысль Кириллова решительнее и дерзновеннее. Истина сердца и истина ума сталкиваются в его сознании и «нельзя с такими двумя мыслями жить». Сердце в восторге экстаза знает, что жизнь рай; трезвый ум понимает, что «жизнь есть боль и страх». Где же выход из противоречия? Кириллов находит его в идее человекобожества. Современное состояние человечества временное и должно быть преодолено. «Человек и земля переменятся физически», времени более не будет и наступит не будущая вечная жизнь, а здешняя вечная. Но для этого нужно убить ложь и обман, который превратил земной рай в «дьяволов водевиль». Этот обман – Бог. «Человек только и делал, что выдумывал Бога, чтобы жить, не убивая себя». Человек боится смерти и загробной тайны – и этому страху дал имя Бога. Нужно победить страх, и тогда идея Бога погаснет в человечестве. «Свобода будет, когда будет все равно, жить или не жить».

Кириллов решился убить себя только для того, чтобы освободить человечество от Бога, который есть «боль страха смерти». Этот акт величайшего своеволия произведет переворот в истории человечества. «Один, тот, кто первый, должен убить себя сам непременно, иначе кто же начнет и докажет. Но я заявляю своеволье и обязан уверовать, что не верую. Только это одно спасет всех людей, и в следующем же поколении переродит физически; ибо в теперешнем физическом виде, сколько я думаю, нельзя быть человеку без прежнего Бога никак... Я убиваю себя, чтобы показать непокорность и новую страшную свободу мою». Человек, убивший Бога и достигший страшной свободы, сам станет Богом. «Если нет Бога, то я Бог... Если Бог есть, то вся воля Его, и без воли Его я не могу. Если нет, то вся воля – моя, и я обязан заявить своеволие... Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия – это убить себя самому... Я один во всемирной истории не захотел в первый раз выдумывать Бога».

Идея Кириллова резюмируется автором в пяти кратких ослепительных репликах. Кириллов говорит Ставрогину: «Кто научит, что все хороши, тот мир закончит». Ставрогин возражает: «Кто учил, того распяли». Кириллов: «Он придет, и имя Ему будет человекобог». Ставрогин: «Богочеловек?» Кириллов: «Человекобог, в этом разница». Действительно, вся потрясающая разница в этой перестановке. Начало становится в конец, и Христос подменяется Антихристом. Парадоксальность идеи Кириллова в том, что он с железной логикой делает из мистической предпосылки атеистический вывод. Сознание божественности мира приводит его к отрицанию его творца. Но это отрицание – лишь обратная сторона неутолимой любви к Богу. «Меня Бог всю жизнь мучил», – признается этот безбожник. Сердце его не может жить без Бога, ум не может допустить существование Бога. «Бог необходим, а потому должен быть, но я знаю, что Бога нет и не может быть – нельзя с такими двумя мыслями жить». Так трагически раздвоено его сознание. С одной стороны – убийство Бога, заявление своеволия, демоническая мечта о человекобоге; с другой – отчаяние и смертная тоска верующего сердца, бессильного победить неверие разума. Кириллов убивает себя не только для того, чтобы уничтожить идею Бога, но и потому, что без Бога жить он не может. Он говорит о людях, потерявших веру: «Я всегда был удивлен, что они остаются в живых».

Решением Кириллова пользуется Петр Верховенский и заставляет его взять на себя ответственность за убийство Шатова. Религиозная трагедия богоборца заканчивается почти невыносимой по ужасу сценой его самоубийства. «Человекобожество» Кириллова – гениальнейшее создание Достоевского философа и художника.

Два противоположных состояния сознания, сосуществовавшие в Ставрогине, воплотились в личностях его учеников и были изжиты ими, как личные трагедии. Шатов и Кириллов – два момента в диалектике его духа. Шатов говорит Ставрогину: «В то же самое время, когда вы насаждали в моем сердце Бога и родину, в то же самое время, даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого несчастного, этого маньяка Кириллова, ядом... Вы утверждали в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления».