1. 4 За девять месяцев до не-рождения

Песня "Пасьянс-паук"
____________________

Я — источник или "сточник"?
Запишу-ка на листочек:
"Я — источник или "сточник"?
(Запишу-ка на листочек!)"

***

Натяжение рук между папой и мамой — струна,
чья длина прогрессирует ровно с момента разлуки —
музыкальная дрожь — для которой, как видно, труда
не составит напомнить, что сильно нуждаюсь в услуге

твоего еле слышного тёплого ветра из губ,
но прошу, не сочти, что струна — бельевая верёвка:
чем сильнее ты дышишь, тем больше я менее груб
к твоему проявлению ласки, держащийся крепко

за двоих сочинителей жизни, желающий знать,
сколько это продлится, когда наконец перервётся...
Посмотри на меня — ты прекрасна, чиста и честна,
я — всего лишь нейлон, деревенного плотика лоцман,

не желающий выбрать направленность, ибо для двух
векторов не случилось совпасть... Продолжается гребля —
всем покажется, что извлекаю красивейший звук,
а я просто колеблюсь.

***

Стойкий запах присутствия мысли,
завершённой на белом листе,
завершённой, как собственный выстрел,
о котором расскажут со стен.

Если слову столкнуться со словом,
если краске столкнуться с холстом,
отделяя от зёрен полову,
отрывая своё естество,

то ничто за пределами кляксы
не прочтёт инородный сюжет.
Разве это — не повод остаться,
промолчаться?.. Но, видно, уже

иллюзорный неслышимый запах
во все ноздри нещадно проник.
Всё, что пишут о мамах и папах,
завтра вновь нарисуют — о них.

***

Возле Мат-Меха
Бродят козлы и козы —
Наука и жизнь.

(основано на реальных событиях)

***

Вдоль по Английской
или Макарова ножке
по направлению к Стрелке
иду, как веду рукой.
Путь мой неблизкий,
но и не дальний тоже —
ты разлеглась на постельке
знакомою мне рекой.

Я, без сомнений,
бес ещё той породы,
рангом довольный намного
больше, чем старый чёрт.
Невским коленям
благоволит погода,
рады дрожащие ноги —
речка уже течёт.

Дразнит светило
тем, что на небе встало,
тем, что желание связи
сбывается здесь и сейчас.
Невозмутимо
мы подобрались к финалу,
самое время для фразы:
"пора наконец кончать".

***

Расстегнув настрой,
полечу плевком
не в лицо, но в губы — проста загадка.
Полечу легко,
обгоняя строй:
где-то ждёт вселенская правда-матка.

Я познаю мир
поперёк и вдоль,
и домой, и вдаль направляя вектор,
даже если боль,
даже если ширь,
но вратарь не пустит меня до сетки.

Воротясь домой
после всех работ,
кто-то страстно лайкнет кого-то сзади,
оставляя брод
из того, что мог
бы исполнить вброд не пошедший дядя.

Побеждает риск,
да интимный слог —
это след поэта глубокий. Честность
с головы до ног.
Там, где игрек, икс, —
над осями шефствует Лобачевский —

там коснутся лба-
ми друг друга так,
что останутся головы вне касаний.
Результат атак —
это два гола —
и довольны оба от лобызаний.

Победитель — я,
победитель — он,
и её победа, да не всухую.
Впереди — мильон,
позади — мильярд,
а плохое слово я заштрихую.

Кто сказал: нельзя
написать о том,
что у аистов или капуст за ширмой,
в свой заветный дом
запустить ферзя,
чтобы вирш заветной достиг вершины.

Расстегнув настрой,
полечу плевком
не в лицо, но в губы — выдохновенно! —
напишу о ком-
то, кому порой
правда-матка становится всей Вселенной.

***

Сто миллионов покинули лоно
ночью. В их адрес не слышен укор,
всё согласовано – сборище клонов
вышли и машут своею рукой.

Ты, не владея собою ни капли,
рвался вперёд, не смотря на толпу.
Тело твоё превращается в аппли-
кацию на государственном лбу.

Это платформа под номером девять,
равным без малого трём четвертям.
Тот, кто решает не думать, а делать,
шлёт вероятности к дальним чертям.

Поезд уходит. Да здравствует, стрелка!
Стенка на стенку – остался один
из миллионов, чудовищно мелкий
шанс продолженья, но всё впереди:

ты понимаешь, что стал машинистом,
и контролёром, и спящим в купе,
только летишь неумеренно быстро
в завтра как будто к рассвета губе.

Из бесконечности выберем ровно
сто миллионов на новый сюжет.
Впрочем, зачем, если всё поголовно
в мире фатальном случилось уже?

***

ПОЭМА Безымянные

I (КОНЕЦ МОЛОДОСТИ)

На улице без всяческих названий
давно живёт Она и адресует
мне анонимки в день Святого Вали,
но всё не шлёт, и ноль родится в сумме
детей у нас. И оба мы рыдаем
по человеку, скрытому за ширмой
костей и кожи. Слово "молодая"
и "молодой" для нас не станут жирной
и отправной для расставанья точкой,
и — как бы вере ни сопротивлялись —
поверим в душу так, как верим в почерк
своей руки, но более — едва ли.

II (СОПРОТИВЛЕНИЕ ВЕКУ)

На безымянной улице не спится:
тебе не угодил рельеф кровати,
и мне под кожу вставленные спицы
не вяжут ночь, бессонницей чревато
окончиться турне воспоминаний
двоих людей, не связанных друг с другом,
на улице столетья безымянной,
которое, как пёс, бежит по кругу,
но ускользает хвост от любопытства,
и пасть пуста, как каждое мгновенье,
в котором мне приходится стремиться
к твоим рукам, к пульсирующим венам,
к твоим глазам, по ночи не закрытым,
и каждый мой, сопротивляясь веку
и сказке про разбитое корыто,
впадает в неопознанную реку
по кличке "завтра" — звук секундной стрелки 
рождает страх для смертного присущий,
невыносимый, как четыре стенки.
Я дом зову не райской – адской кущей.

III (ПРИВЫЧКА)

На улице ни номером, ни буквой
не названной ещё (хотя пора бы),
я для тебя рождаюсь незабудкой,
источником неоновых парабол
корпускулярно-волнового сорта...
... Хотя, пожалуй, это даже слишком,
уж лучше пусть пульсирует аорта,
и ты слегка ко мне неровно дышишь,
хоть между нами километры странствий,
да временные видимы преграды –
в твои года ещё не развит транспорт,
в мои – уже, как ранее, не рады
ему. Привычка – мерзкое созданье
кодировавших гены программистов,
и я боюсь, что вскоре перестану
к тебе сердцебиением стремиться.

IV (НЕОЖИДАННОСТЬ)

На улице, как палец, безымянной
в тлетворных информации потоках
плыву себе, из мыслей изымая
одну тебя, плыву себе до доков,
но – психика штормит – меня уносит
за горизонт, за дальние пределы
того, вокруг чего растут колосья
моих волос, ещё совсем не белых.
И на одну секунду показалось,
что ты – внутри меня, а не снаружи,
что я тебя придумал на вокзале,
где поезд все сомненья отутюжил,
готовясь стартовать по тёплым рельсам
в моё вчера, сегодня или завтра.
Я сел в него в попытках отогреться,
но вот уже поэме стал я автор.
И ты задумке верила с лихвою,
тебе казалось, будто я реален
и шлю тебе письмо не из неволи,
рождая звук на уровне миндалин,
и песня льётся так, что смолкнет ангел,
закроет глаз Луна и – пасть волчица;
тебе мечталось – мы станцуем танго,
но этому не суждено случиться.

V (АБОРТ)

Неназванная улица яснеет,
являя утро миру. Исчезает
неназванная девушка, и с нею
исчезну я с квартирой и часами.
И мы с тобою оба понимаем,
что дружно понимаем ровным счётом
одно и то же: за окном немая
безудержная сцена, словно щётка,
стирающая нас одним движеньем,
стократно повторившемся в привычке,
и нас не станет, будто бы рожденья
и смерти, двух понятий закадычных,
не существует вровень с христианством,
искусством, медициной или спортом...
...Мы пишем вам сквозь время и пространство.
Мы – результат удачного аборта.

***

Я садился в автобус лающий,
чьи хвосты в голове рифмуются:
первый — это Южное кладбище,
а другой — Счастливая улица.

Наблюдение безукоризненно,
пусть немножко и торопливое —
мы садимся в автобус жизненный,
чтоб когда-нибудь стать счастливыми.