Три стихотворения о русском поэте

Недавно прошёл «Всероссийский поэтический Конкурс «Я знаю, родятся песни…», посвященный 135-летию со дня рождения поэта Николая Алексеевича Клюева. 16 декабря состоится Съезд «Московского Отделения Союза писателей России», на котором член Жюри Конкурса поэт Полина Рожнова вручит мне Почётную Грамоту как участнику этого конкурса. (Она сообщила мне об этом в электронном письме) Так что – теперь я могу со спокойной совестью выложить на «стихаре» три стихотворения, посвящённых памяти замечательного русского поэта Николая Алексеевича Клюева.

                Николай Клюев

Две даты: его – через чёрную чёрточку – годы.
Несладко жилось всем во времени том – непростом.
Рука – для труда и молитвы – народной породы:
Щепотью – писать, а креститься – двуперстным крестом.

На Севере красок – раз-два и обчёлся – и летом,
Зимой и подавно: хоть мир им не ярко воспет,
Но стал ведь поэтом, отличным от прочих при этом;
А, коль самобытен, – какой-никакой, а поэт!

Тогдашнее время, наверно, во всём виновато –
Не будет кричать он: Смотрите все – вот я каков!
Не будет же он, как дружок его юный когда-то,
В костюме английском косьбе обучать мужиков.

Ему всё же ближе не гвоздь из железа, а колос.
Село – простофиля, а город – горластый злодей.
Не будет во весь, государством одобренный, голос
Орать: «Хорошо!», коль не всё хорошо у людей.

И где-то в Сибири, свой путь горемычный итожа,
Когда его песни закрыла страна на замок,
Он думал, наверно: а друг его нежный – Серёжа –
То ль сам с этой жизнью свёл счёты, то ль кто-то помог?

Что думал поэт, мы узнать никогда не сумеем,
Не дали ему выбирать меж тюрьмой и сумой.
Не надо гадать, как с его златовласым Сергеем,
Коль правая дата – год знаковый – тридцать седьмой.



Георгий Иванов в гостях у Николая Клюева

На всё народное тогда приходит мода,
когда страну спасти способен лишь народ.
Пусть из господ поэт к поэту из народа –
как равный к равному на огонёк придёт.

Ведь он – экзотика: культура в нём – откуда?
Хотя понятно: сразу видно – книгочей.
Ишь – на тахте сидит с ногами, словно Будда:
продумал облик свой – хитрец – до мелочей!

Обжившись в Питере, повадки знати зная,
он быстро к перевоплощениям привык.
Гляди-ка: в подлиннике Гейне – мать честная! –
читает якобы безграмотный мужик!

– Вы, Николай – простите – книжицу какую
читать изволите?
– Вот – влез на их Парнас.
По-басурманскому маленько маракую.
Но голосистей всё ж соловушки у нас.

               
Стихи о поэте-старообрядце, о его друзьях и о его двухтомнике,
что издан в Германии, а куплен мною на Новом Арбате

О том вспоминать и потом было боязно маме –
был младшеньким я: ей крестить сыновей не впервой –
как батюшка старенький в старообрядческом Храме
меня в ледяную купель окунул с головой.

И я посинел – так она мне потом говорила,
а мамка моя, как пелёнка, вдруг стала бела.
И мать уловила Архангела взгляд – Михаила,
и тот распростёр надо мной два могучих крыла.

И нынче – поэт я добротный, хотя и не гений.
И я вспоминаю тот книжный арбатский развал:
как бледно-зелёный двухтомник его сочинений,
недавно – запретных,  негаданно мне перепал.

Поэты крестьянские Клюев, Клычков и Орешин,
вся жизнь ваша скромная – яростных лет круговерть:
расстреляны все вы – никто не распят, не повешен –
была уготована вам всё же лёгкая смерть.

Поэзия их для страны оказалась некстати:
страна для потомков отложит её – на потом.
На старенький Храм, что болеет на Новом Арбате
крестился за них я исконным двуперстным крестом.

А клюевский путь освещала заветная дума:
даст Бог – и на Русь я когда-то строкою вернусь!
Он – просто поэт, а его нынче, как Аввакума,
везут через всю, им с любовью воспетую, Русь.

Глядел сквозь решётку на Русь он с молитвой какою?
От Вытегры милой судьба занесла за Урал…

А батюшка в церкви меня добродушной рукою
похлопал по крохотной попке… и я заорал.