Ода фланелевой рубашке

Фланелевой рубашке брежневской поры,
поры "застойных" лет,
лет детства моего -
слагаю оду:
боевой игры
в войну,
в разбойников и казаков,
в козлов-погонщиков -
товарищ мой,
в ней мягкой, тёплой, клетчатой,
костры жёг в арыках осенних,
пёк картошку,
из носа кровь холодною водой
из под колонки возле дома я смывал
с неё родной,
закончив (с кем - не важно)
жаркий бой,
а дома в тазике рябом,
эмалированном стирал
и пахнущую "Айной",
чрезвычайно
важно,
ещё немного влажной,
гладил старым-добрым утюгом...

Красивые мне мама покупала,
хоть выбор был не очень-то большой...

А позже, ради чая для меня,
(домашняя)
рубашка та сгорала
в тюрьме,
сначала левым,
потом правым рукавом...

Хэбушная,
горящая легко,
чадящая не сильно,
жар давала
своею плотью (свёрнутой трубой),
был в карцере "кружак" без одеяла
казённого...

Мне нравится фланель,
мне нравится покрой -
на волю щедрый,
ткань тёплая, как вешний
Коктебель,
поющий век серебряный нездешний
устами гения казнённого...

Сейчас таких рубашек уже нет -
объединяющих народа
недры,
в которых выжила священная свобода:
жизнь скромную, но честную любить,
к простому
прикасаться,
как к святому,
во тьме лелеять свет,
на самом деле быть,
а не казаться...

Флаг братства
вижу я в рубашке из фланели,
я с верой в справедливость в ней ходил,
её на робу полосатую сменил
в сфабриковавшем мне расстрел апреле...

Тепла и света
детства - не забыл
и этот стих, как-будто про рубашку,
но - про это...

Похожая на промокашку
лишь внешне,
жизнь моя -
из крепких свита
жил,
шестидесятая зима,
стихов прижизненная Лета -
не заморозила во мне поэта,
гостеприимность сердца не убита,
я сам большой,
мой щей горшок
(входи дружок!)
для жаждою духовною томимых -
не остыл,
ешь
рыночного свинства брешь
не проданной нуворишам душой,
пей
чай
свободы невзначай
и ныне
встречай
в пустыне
серафима,
горячей
кровью
угощай,
века и страны навещай
всем,
что любимо,
гибели помимо,
тоской барачной
волю-вольную вещай,
к людскому вечному
(нагорно-речному)
с любовью,
вне рукотворно-разобщающих людей
проблем...