Байки Пахомыча

Байки Пахомыча

Мягко потрескивал костерок. Кто-то поворошил угли и искры весело устремились в бездонное, чёрное небо. Я пристроился на раздвижном походном стульчике, уютно запахнулся в бушлат, надвинул на глаза кепку, протянул к костру уставшие за день от бесцельной ходьбы по склонам вулкана натруженные ноги и приготовился послушать очередную байку Пахомыча, который был напичкан ими под завязку.

Байка первая
   К Пахомычу приехали гости. Да не просто родственники из деревни – из самой Москвы. Учёные люди. Вернее, приехали-то они не конкретно к Пахомычу, а прибыли в командировку с какой-то научной целью. Что-то связанное с изучением наших камчатских медведей. К Пахомычу их привёл местный глава администрации. А к кому же их ещё больше вести, если на пятьсот вёрст кругом только он один и знает тайгу как свои пять пальцев. Гостей было четверо – трое уже в возрасте, лет по сорок, а один молодой, лет двадцати пяти, худенький, в очках, ну – чисто воробышек. Пахомыч, как полагается, гостей принял радушно, отвёл им для ночлега свою самую большую (и надо сказать – единственную) комнату, а сам примостился на топчане за печкой.
Рано утром, едва забрезжил серый осенний рассвет, Пахомыч разбудил учёных, пригласил к уже накрытому столу, на котором аппетитно пошкварчивало сало с яишницей, лежал нарезанный крупными ломтями душистый хлеб, густо белела сметана, а в стеклянной вазочке, которую Пахомыч доставал в исключительно почётных случаях (наподобие нынешнего), посвёркивал сахар-рафинад. Сам Пахомыч чай с сахаром не пил, говорил, что теряется вкус. Кстати, заваривая чай, он добавлял в него какие-то высушенные корешки, цветочки, листики и тогда по всему дому распространялся неповторимый аромат таёжного лета, наполненный солнечным светом.
Пока гости подкреплялись, Пахомыч основательно подготовился к выезду. Достал из видавшего виды шифоньера вещмешок, бахилы, потёртую, прожжённую в трёх местах телогрейку, а также тёплые чуни, собственноручно сшитые из волчьей шкуры. Придирчиво оглядев свой арсенал, состоящий из двух карабинов, дробовика и мелкокалиберной винтовки, остановил свой выбор на карабине. Подумал, почесал в затылке и дополнительно взял дробовик. Порывшись в сенях, принёс в дом и стал укладывать в вещмешок набор немудрящих, но жизненно необходимых продуктов. Глядя на него, гости также принялись за сортировку своих вещей. В отличие от Пахомыча, у избалованных цивилизацией москвичей необходимый минимум вещей и продуктов составил по два объёмных баула на каждого. Пахомыч только хмыкнул, глядя на всё это безобразие, но, привыкнув за свою жизнь уже ничему не удивляться, велел нести всё в машину. (У него был свой ГАЗ-66 с кунгом). Посовещавшись, учёные разместились следующим образом: трое умудрённых жизнью полезли в кунг, а молодой в кабину к Пахомычу. Путь предстоял неблизкий, дорога была напрочь разбита и гости успели на себе это отчётливо ощутить, как только выехали из села. Хорошо ещё, что кунг Пахомыча был предусмотрительно оборудован своего рода съёмными полатями из досок, на которых для мягкости были постелены ватные матрацы. На них-то и разместиласьвсятроица. Можно даже сказать, что устроились с комфортом.
  В уголке стояла железная печурка, рядом лежали заготовленные полешки дров, два сухих сосновых чурбачка и сверху зачехлённая электропила - бывалый таёжник, Пахомыч всегда готовился к поездкам в тайгу очень тщательно. Учитывая, что стояла поздняя осень, кое-где местами выпал снег, он решил провезти учёных к подножью вулкана Толбачик, где у него находилась небольшая избушка.
   Пробиваясь по утопавшей в грязи колее, Пахомыч умудрялся найти наиболее сухие места, надеясь в душе, что им не попадётся встречная автомашина, так как дорога была настолько узкой, что разъехаться им в таком случае было бы крайне непросто. А риск такой существовал, причём значительный: сезон охоты – приезжих любителей пострелять дичи было хоть отбавляй: и законопослушных с лицензиями и браконьеров. И как всегда бывает – чего опасаешься больше всего, то и случается. Навстречу «шишиги» Пахомыча (так он называл свой 66-й) пробирался черный «крузер». Пахомыч, выругавшись матом, покосился на сидящего рядом учёного. Тот глубокомысленно смотрел прямо перед собой и казалось витиеватых выражений Пахомыча не слышал. Для того, чтобы разъехаться, необходимо было вырулить крайне вправо, что Пахомыч  и сделал. Затем он остановил машину и высунул голову в окно, чтобы проследить, как пройдёт джип. Тот почти впритирочку к 66-му пробрался по левой стороне и удовлетворённый Пахомыч надавил на газ. Натужно взревев, ГАЗ-66 разбрызгивая жидкую грязь, двинулся вперёд. Крепко уцепившись за руль, Пахомыч подпрыгивал на ухабах и внимательно вглядывался в смотровое стекло. Что-то его смутно беспокоило. Наконец он сообразил и оглянулся на «воробушка». Того рядом не было! Самым натуральным образом! Пахомыч резко затормозил. Даже через металл кабины и кунга он услышал глухие удары, вызванные падением учёных от внезапной остановки. Ошалев от увиденного, Пахомыч крутил головой. Что за чудеса! Внезапно он припомнил, что когда разъезжался с джипом, вроде бы слышал звук, похожий на захлопнувшуюся дверь кабины. Может быть, молодой учёный, с учётом временной разницы с Москвой (9 часов!) уснул и, прислонившись к двери, случайно выпал из кабины? Всё это вихрем пронеслось в голове Пахомыча. Да ну, бред – чтобы открыть дверцу, необходимо поднять ручку вверх. Пахомыч усиленно соображал. От места последней остановки он проехал около 3-х километров. Возвращаться назад или стоять здесь и ждать, когда «воробышек» догонит по следам машину? А если медведи? Их в здешних местах видимо - невидимо и они для своего передвижения выбирают почему-то именно проезжую дорогу, очевидно, чтобы не продираться сквозь шеломанник. Пока Пахомыч «гонял масло», дверца кабины распахнулась, на сиденье в прямом смысле слова взлетел молодой учёный и отрешённо замер. Пахомыч, привыкший ничему не удивляться, раскрыв рот, молча  смотрел на пропажу.
  А всё оказалось до прозаичности просто. Когда Пахомыч остановился, пропуская джип, пареньку приспичило по малой нужде. Да так, что хоть криком кричи. Бывает. Рассудив про себя, что успеет сделать свои дела, пока машина стоит, он не говоря ни слова, покинул кабину и отошёл к придорожным кустам. Только-только расстегнув ширинку, молодой человек приступил к священнодейству, как внезапно 66-й рванул с места в карьер. В доли секунды у учёного в голове пронеслась мысль о том, что машина уезжает, он остаётся один на один с незнакомой природой, кишмя кишащей диким зверьём и ещё далеко не   известно - кто кого будет изучать в ближайшие часы: он медведей или они его в качестве гастрономического лакомства. А у него при себе нет ни ружья, ни продуктов, ни спичек. Пока всё это прокручивалось в голове, он уже автоматически совершал немыслимый (по человеческим возможностям) прыжок в сторону удаляющейся автомашины. На его счастье, на задней двери кунга у Пахомыча висела запаска, прижатая к двери арматурным прутом. Вот за него-то и уцепился наш бедолага. Пальцы сразу же обожгло холодом, неуправляемое «хозяйство» учёного продолжало по инерции фонтанировать, заливая штаны. Но на такие мелочи уже не приходилось обращать внимание. Трясясь на ухабах, стиснув зубы, он думал только об одном: удержаться во что бы то ни стало. Удержаться – означало выжить. Когда машина, наконец, остановилась, ему составило большого труда разжать онемевшие пальцы. А о том, чтобы преодолеть три метра до кабины и речи не было. Он пролетел их в один миг. Чем внёс, кстати, большое успокоение на сердце Пахомыча и доставил впоследствии немало развлечений для своих учёных коллег.

Байка вторая

Собрались раз Пахомыч и его закадычный дружок Степан на ночную охоту: зайцев «лучить». За компанию пригласили соседа Петьку, парня лет тридцати (надо же кому-то фару держать, зайца в луче вести, пока стрелок не подстрелит добычу). Собрались быстро, загрузились в «шишигу» и вперёд! Пахомыч баранку крутит, Степан рядом, в кабине, Правительство критикует, Петька в кунге на матрацах развалился, за печуркой присматривает, время от времени полешки сухие в неё подкладывает. Вообщем, к месту охоты, можно сказать, добрались благополучно. А место, надо сказать, действительно для охоты на зайцев самое подходящее - пересохшее русло широкой реки, по обе стороны – метров по 50 шириной пространство, состоящее из плотного чёрного вулканического песка. Белый заяц на чёрном песчаном фоне – здесь даже фара не нужна, сам будет отсвечивать. Перед началом охоты, как полагается,
«остограммились» - всё-таки конец ноября и хотя снег ещё почему-то не выпал (видно какая-то запарка была в небесной канцелярии, что забыли про Камчатку), морозец ночью стоял приличный. Пахомыч, естественно, за рулём, Степан и Петька на крыше кунга пристроились: один с фарой, второй с дробовиком. Гикнули, свистнули – и понеслись! Зайца сразу же увидели: стреканул косой из кустов, выскочил на песок, ошалело замотал головой, попав в луч фары, угнездившейся в Петькиных руках и зигзагами помчался вдоль русла реки. Пахомыч за ним. Степан, ногами упираясь в крышу машины старательно прицелился (насколько это было возможно в таких условиях) и послал заряд дроби. Заяц жалобно вскрикнул и перевернувшись через голову, замер на месте. Первую добычу закинули в кунг, развернулись, осветив фарами прибрежные кусты и двинулись  в обратную сторону. Где-то с полчаса ездили впустую. Зайцы упрямо не желали показываться нашим друзьям. Степан с Петькой основательно продрогли и решили, что настала пора для принятия «сугрева». Пахомыч тоже не возражал. Остановились, достали съестные припасы, заветный бутылёк, разлили по стаканам.
   - Ну, с почином! – Пахомыч первым опрокинул свою стопку, крякнул, ухватил солёный огурчик и неторопливо  закусил.
   - Не пойму – куда нынче зайцы подевались? – развёл руками Степан, - лет 5 назад мы бы уже десяток настреляли, а сейчас только один – он пнул ногой тушку косого.
   - Это точно – поддержал Петька, - раньше, бывало, выйдешь в огород, а они табунами по нему носятся, спокойно камнем или палкой можно было зашибить.
Разлили ещё по одной. Степан утёр губы рукавом, чертыхнулся.
   - Ты чего? – лениво поинтересовался Пахомыч.
   - Да наверху все губы обветрило, шкура ползёт.
   - Так ты это, на вот – Пахомыч сунул руку в карман, достал тюбик, внешне похожий на губную помаду, протянул Степану – смажь губы, тогда и ветер и мороз нипочём будут. Дочка с города привезла. Ты, говорит, всё время в лесу, на воздухе, тебе необходимо. Насмешила. Мне-то с моей дублёной мордой всё нипочём.
Степан взял тюбик, открыл, подозрительно понюхал.
   - Ты смотри, - удивился он - ягодой пахнет.
Выдвинул блестящий бесцветный столбик, лизнул, затем неумело мазнул по обветренным губам, пожевал ими, как делают женщины, накрашивая губы перед зеркалом.  Петька хихикнул:
   - Ты Стёпа, так вовсе в бабу превратишься. Осталось только глаза подвести, да щёки попудрить. Совсем как моя Нюрка будешь.
Степан снисходительно посмотрел на него:
   - Дура ты сельская! Это ж химия, наука! (Закончив в советское время всего 7 классов и рано начав трудовую деятельность в родном колхозе, Степан на всю жизнь сохранил уважение к учёным людям). – Я вот посмотрю на тебя к утру, когда посидишь на крыше всю ночь. А помаду тебе, за твои хиханьки, вот – он скрутил из трёх пальцев внушительную фигуру и сунул её Петьке под нос.
   - Ну, всё, по местам! – скомандовал Пахомыч и вся троица вновь дружно заняла свои места.
На этот раз удача не заставила себя ждать. Уже через двадцать минут ещё три лопоухих перекатывались внутри кунга. Азарт охватил охотников полностью. Очередной заяц выскочил перед машиной и стреканул вдоль русла. Степан вскинул дробовик – выстрел! Мимо! Торопливо перезарядил, ещё выстрел! Невредимый косой даже не сворачивал в строну. Петька от избытка чувств вопил матом. В таком же духе, очевидно, высказывался и Пахомыч, но его не было слышно. Степан сунул руку в карман, выхватил из россыпи патронов первый попавшийся, зарядил, нажал на спусковой крючок. Осечка! Степан чуть не взвыл от бессильной злобы. Переломил ружьё, однако патрон и не думал выскакивать. Заклинило! А заяц тем временем стремительно приближался к спасительному лесу. Степан  не долго думая, перевернул дробовик и сунув в рот ствол, резко дунул, рассчитывая, что застрявший патрон вылетит из ствола… Горячие губы намертво прилипли к холодной стали… Осознание этого пришло слишком поздно. Степан замычал и повернулся к Петьке. Тот ошалело взглянул на него и видимо подумал, что друг окончательно свихнулся, раз собрался покончить жизнь самоубийством из-за какого-то слишком пронырливого зайца. Решение пришло моментально. Фара полетела на землю. Перехватив ружьё, Петька не задумываясь, рванул его из рук Степана, одновременно толкнув того в грудь. Благо, Пахомыч, увидев пролетевший перед кабиной светящийся шар, резко затормозил. Раздался дикий рёв, изо рта Степана хлынула кровь, а Петька с ружьём в руках, с помертвевшим лицом остался сидеть как вкопанный. Впоследствии он рассказывал, что первая мысль была – не успел! На стволе дробовика развевались окровавленные лоскутки кожи от губ Степана, сам он, схватившись руками за лицо, продолжал рычать раненым медведем. Ничего не понимающий Пахомыч молча смотрел на них из распахнутой дверцы кабины. Что же произошло? Всё так же до обидного просто. Степан вместо патрона выхватил тюбик с гигиенической помадой, который перед тем машинально сунул в карман, в темноте не глядя забил его в ствол и тот, естественно, благополучно в нём застрял. Степан ещё недели полторы ходил с распухшими губами, ел как заяц, выставив вперёд одни зубы. На зайчатину же смотреть не мог с полгода. Да и к служителям науки отношение слегка изменилось. Охладел к ним Степан. Почему? Пахомыч не знает.

Я проснулся от того, что выпитое с вечера пиво настойчиво попросилось наружу. Расстегнул «молнию» на спальнике, высунул нос. Как и предполагал - печурка давно прогорела, горе-охотнички после мощного вечернего возлияния храпели на полатях рядом со мной, наполняя холодный воздух неповторимым амбре. Очень не хотелось покидать нагретое, уютное гнёздышко, но природа взяла своё. Выбрался из спальника, спустил ноги с полатей, нащупал застывшие берцы, накинул такой же промёрзший бущлат. Открыл дверь кунга, кряхтя спрыгнул на землю. Кое-как ковыляя, поёживаясь на ходу добрёл до заиндевевших кустов. Сзади хлопнула дверца кабины. Оглянулся – ко мне, также поёживаясь, направлялся Степан.
- Ну, что, Серёга, не замёрз? – Степан зевнул, затем встряхнулся, как собака, вылезшая из воды – Бр-р-р, холодрыга! А часа через три, как только солнышко взойдёт, такая благодать будет. Ты иди, досыпай, а я костром займусь, чаёк Вам пока приготовлю.
Я поторопился забраться в кунг, разулся, влез в спальник, моментально согрелся и проваливаясь в сладкую дремоту, уже не слышал, как Степан поднялся к нам, затопил печурку, приставил поближе к ней мои берцы, чьи-то сапоги и осторожно спустившись на стылую землю направился к костру…
Часа через три мы всей компанией уже дружно сидели у полыхавшего кострища, пили чай (и не только), закусывали разогретой шурпой и другими деликатесами, похохатывали друг над другом, вспоминая вчерашний вечер. Солнышко уже действительно основательно пригревало, сводя на нет ночную порошу. Перекусив, разбились по парам и направились каждый в свою сторону. Мне в напарники достался Слава - крепкий мужик, лет пятидесяти. Решили идти по склону Толбачика, и обогнув заросли кустарника, выйти к табору с другой стороны.
Слава оказался компанейским, в меру словоохотливым человеком. Не болтал лишнего, но и не молчал как сыч. Пока взбирались по склону, рассказал немудрёную историю своего появления на Камчатке. Ещё с детства его манила, прямо притягивала одним своим названием далёкая земля, где почему-то всегда (во всяком случае, так звучало по радио): «В Петропавловске-на-Камчатке полночь». Вырос. Волей судьбы в возрасте сорока лет оказался на полуострове. Не выезжал год. Затянуло. Влюбился в здешнюю землю, в природу, как молодой пацан в красивую девчонку. Когда немного схлынуло, вспомнил, что под Москвой у него дом, жена (детей Бог не дал). Подхватился и на самолёт. Пока летел, всё представлял, как заворожит жену рассказами, увлечёт, как вместе возвратятся в добротный дом, который он купил в Козыревске, как заживут счастливой жизнью в единении с природой…
Подходя ранним утром к родному порогу (электричка приходит в шесть пятнадцать), увидел, как приоткрылась дверь на веранде (сердце застучало - сейчас появится жена, на ум пришли глупые мысли, типа: сердце-вещун и т.д.), он даже приостановился. На крыльцо вышел в черных семейных трусах и накинутой на плечи болоньевой куртке незнакомый мужик, почесал причинное место, глянул в Славкину сторону, достал из кармана папиросу, прикурил и прямо с крыльца стал справлять нужду. Дальнейшее Славка помнил плохо. Нет, он не стал бить морду мужику и тем более своей жене. Просто в памяти сохранилось фрагментами: вот он ждёт, когда жена и её хахаль уйдут из дома, вот он уже в доме – собирает только ему одному нужные вещи: армейский фотоальбом (предварительно разорвав на мелкие части свадебные фотографии), какие-то документы, сберкнижку, вот он в вагоне поезда, кресле самолёта и, наконец, вновь на Камчатке, в своём доме. Отпустило только здесь. Да и то забылось не сразу. Иногда ночью подхватывался – не хватало воздуха, сердце останавливалось. Кто-то в такой ситуации не справлялся с собой, начинал пить горькую, опускался до самого дна. Славка вытянул. Зажал душу в кулак и вытянул. Глядя на него – понимаешь: есть в нём стержень. Вот и сейчас, забыв про возраст, переваливаясь с ноги на ногу, как медведь, неутомимо карабкается по склону вулкана. Вдруг он замер. Рука взметнулась вверх: внимание! Я застыл. В мыслях стучит: медведь? Лось? Славка осторожно, как в замедленной съёмке снимает с плеча карабин, оглядываясь на меня, делает еле уловимый кивок в сторону небольшого увала слева от нас. Я слегка поворачиваю голову – так и есть! Лосиха и с ней лосёнок. Нас они очевидно не видят. Только я потянулся к своему карабину, как Славка резко вскидывает свой и стреляет. Лосиха отпрянула в сторону, затем совершила красивый пируэт на задних ногах и скрылась в кустах. Бедолага лосёнок ничего не понял, заметался в испуге и бросился к нам. Можно было даже не прицеливаться. Но потянувшийся в азарте к спусковому крючку палец вдруг застыл. В какие-то доли секунды я успел заметить его большие выпуклые глаза, в которых плескался страх и меня словно пронзило током. Это же ребёнок! В ту же минуту этот малыш (ростом со Славку) промчался буквально в метре от меня и также скрылся в кустарнике.
   - Ты чего не стрелял?! Столько мяса убежало! – Славка с недоумением уставился на меня. Я как-то криво улыбнулся и пожал плечами. Ну не поднялась рука.
   - Что, пожалел? – Славка понимающе взглянул на меня. – Ну, ничего, у меня тоже в первый раз такое было. Проходит со временем. Особенно когда жрать хочется, а нечего. Или в магазине пусто или в карманах. Ладно, наше от нас не уйдёт. Я тоже лоханулся.
Не доходя до места, где встали табором, услышали весёлый смех и голоса. Все уже были в сборе. Никто ничего на сей раз не добыл.
   - Вы стреляли? – спросил Степан.
   - Я - ответил Славка, - матуха с телёнком паслась. Не удержался, бахнул, да мимо.
   - Ну, ты олень! – громогласно оценил уровень Славкиной стрельбы Петька, наливая в жестяную кружку крепкий чай и протягивая её мне.
  - Давай, Борисыч, пей горячий чай, грейся, сейчас Пахомыч обед сгоношит. Мы тоже без толку ноги наломали. Медведя видели, но далеко, зараза, даже стрелять не пытались.
Потом был обед, в ходе которого опрокинули не одну захваченную с собой бутылочку, вспоминали разные случаи, байки. А у меня перед глазами всё время стояли большие, влажные, испуганные глаза лосёнка. И казалось, что я даже ощущаю, как колотится его сердце, не хватает воздуха, подламываются ноги. Я не выдержал, встал из-за стола, молча разрядил карабин, упаковал его в чехол и забросил в кунг.

Байка третья

Пахомыч пошевелил угли костра. Тот затрещал, но быстро умолк, только тёплый сизый дымок плыл, растворяясь в вечернем небе. Мы остались у костра вдвоём. Остальные давно переместились в кунг и обустраивались на ночь. Меня же что-то никак не тянуло на сон, захотелось посидеть в тишине, подумать обо всём и ни о чём. Бывает иногда такое состояние, когда возникает ощущение, что ты один во Вселенной, над тобой только чёрное непроглядное небо и густая россыпь звёзд. Было тепло и уютно.
   - Не спится? – Пахомыч поднял голову и посмотрел на меня. – В такое время завсегда о доме вспоминаешь, о детях. У тебя дети-то есть?
Я кивнул: Трое. Двое уже большие, а самой маленькой – два годика.
   - Отхончик, значит. Эдаких всегда жальче. У меня, паря, у самого детей- то четверо: две дочки, да два парня. Живут в городе. Старшая-то дочка и сыновья семейные, как положено, дети у них большие уже, а вот у младшей не задалось что-то. Вроде и на морду лица не сказать что страшная, чернявая вся, и подержаться есть за что… А вот поди ж ты, не получается у ей с мужиками и всё тут. И не сказать что шалава, а вот как развелась с первым мужем и завертелась. Мужик-то у неё, правда, завалящий был, и выпить любил и руки распустить, а чтобы деньгу в дом заработать, тут его не хватало. Да ещё и ревнивый был, страсть! Спьяну схватит топор, порубит у её все платья, все кофтёнки и выбросит. Опосля проспится, начинает прощения просить. Ладно летом, а зимой сидит бедная баба дома, выйти-то не в чем. Это он дурак, спьяну, всё подозревал, что гуляет она от него. Не мог докумекать своей дурной башкой, что пока он гулеванит, у ней двое детишек на руках. Не до мужиков ей. Ну и развелись в конце концов. Она после этого всё на офицеров засматривалась. Те в то время хорошо получали, из ресторанов-то практически и не выводились…
   - Ну да, - поддержал я. – В советское время офицеры могли себе позволить рестораны, не то что сейчас.
   - Вот-вот,- оживился Пахомыч. – Она у меня официанткой и устроилась в ресторане. Я её не упрекал ни в чём, в жизнь её не лез со своими советами. Хочет баба устроить свою жизнь, ну и пускай. Хоть и не одобрял я это, офицерам ведь только погулять бабёнка нужна, а она надеялась на что- то. В общем, поработала она таким макаром годика три, не вышло у неё ничего и решила она податься в тёплые края. То ли поманил кто, то ли сама надумала, только собралась она и умахнула аж в Узбекистан. И детей с собой забрала. Два года жила где-то в тех краях. В письмах писала, что живёт хорошо, посылки присылала с этим, как его? – С урюком! Сухой такой, с косточками. Мы со старухой компот с его варили. Ничего, вкусный получался. И вот годика через два вернулась. Да не одна! С мужиком. Коля звать. Хохол. Мужик видный весь, здоровый, рыжий, правда, и руки волосатые, тоже рыжие. Сняли они квартиру в городе, он где-то завгаром пристроился, а Зинка моя кастеляншей в спортивной школе. Через месяц Зинка нас в гости зовёт – у Кольки, мужика ейного день рождения образовался. Ну, я думаю, что это просто предлог был – уж очень ей не терпелось перед нами Колей свом похвастать. Ну, пришли мы. Мы со старухой и дети наши с мужьями-жёнами. Те тоже Кольку-то один раз всего и видели, как они приехали с Узбекистану. Сели, выпили. Тут Зинка и говорит: «Счас, мол, мы вас настоящим узбекским пловом угостим! Коля сам готовил»! Убежала на кухню, погремела там и тащит большую тарелку. «Вот, говорит, угощайтесь»! Посмотрели мы – ничего особенного, плов как плов: рис с мясом, только уж больно маслом сильно полит. Ну, взял я ложку, потянулся к тарелке, а Колька и говорит: «Ты, тесть, сразу видно – деревенщина! Плов нужно брать руками»! Засучил рукава, оголил свои рыжие волосатые руки и пальцами в общую тарелку полез. Ухватил в горсть рис, смял его и в рот тащит. Масло по рукам его волосатым течёт и в рукава рубахи затекает. Мы молчим. Только смекаю я, что после его рук никто плов даже пробовать не станет. А Колька рис прожевал и самодовольно так говорит: « Вы, я вижу, ничего в восточной кухне не понимаете». Ванька, сын мой, набычился весь и говорит: «Может быть, мы в этой вашей кухне и действительно чего-то не понимаем, да и хрен с ней! А вот что ты батю нашего сейчас до глубины души оскорбил, это мы очень хорошо поняли»! И из-за стола поднимается. За ним Борька, другой мой сын и Яшка-зять. Зинка-то сначала ничего не поняла, а когда сыны Кольку под руки подхватили и из-за стола вытащили, враз заверещала! В общем, насовали хохлу этому рыжему под микитки, рубаху ему до пупа порвали. Он, правда, тоже Ваньке успел здорово в глаз въехать, боксом, оказывается, занимался. Только никакой бокс против Ванькиных кулаков не помогает. У него ж не кулак, а кувалдометры, - подковы разгибает! Так вот и погостили мы. Потом, конечно помирились, выпивали вместях, но в гости к ним ни разу больше не ходили. Он, Колька-то, в целом и неплохой мужик был, прихвастнуть только любил, учёность свою показать. Жаль, царство ему небесное, недолго пожил – хворь какая-то привязалась и враз в могилу свела.
Пахомыч замолчал. В ночной тишине заскрипела и гулко хлопнула дверь кунга. К нам поёживаясь подошёл Петька, присел на корточки и обгорелым сучком пошевелил угли костра. Те заискрились, но уже порядком остывшие, только мерцали и никак не хотели разгораться. Петька выругался, подбросил сухих хворостинок, подул, затем неспеша разогнулся и спросил нас:
   - А вы чего спать не идёте?
   - Да что-то не хочется, - ответил я.
   - Пахомыч, наверное, не даёт, его хлебом не корми, дай потрещать.
   - Сам ты трещётка, - незлобиво огрызнулся Пахомыч.
   - Ладно, не ворчи, дай-ка лучше закурить, а то мои в кунге остались. Пахомыч достал пачку «Беломора», вынул папиросу и протянул    её Петьке. Тот нагнулся к костру, разгрёб его, выхватил слабо мерцавший уголёк и перекидывая его с ладони на ладонь, ухитрился прикурить.
   - Петь, - вяло оторвался я от созерцания костра – зажигалка же есть.
   - Да ну её, - Петька выпустил струйку папиросного дыма – так, от уголька оно вкуснее.
Он примостился рядом со мной и попросил:
   - Пахомыч, ты Борисычу ещё не рассказывал, как на молодой жениться хотел?
   - Нет, - я заинтересованно взглянул на Пахомыча. Тот что-то пробурчал.
   - Попроси, попроси. - Петька подмигнул мне - Давай, старый стрекозёл, поведай свою историю.
   - Ты как со старшими разговариваешь, пенёк самоходный, - проворчал Пахомыч, - забыл, как я тебя хворостиной порол!
   - Ну, когда это было-то, - протянул весело Петька - я теперь сам кого хошь отпотчеваю. И не только хворостиной.
   - Пахомыч, расскажи, - попросил я. Пахомыч для виду поломался, но видно желание поведать свою историю пересилило.
   - Был, паря со мной такой грех. Года три назад. Я старуху-то тогда уж почитай годов как пять схоронил. А тут сосед мой, Григорий, сына женить надумал. Ну и меня, конечно пригласил. Мы с ним, с Гришкой-то, давно дружим, с тех пор, как я с материка на Камчатку перебрался. Деревенская свадьба, она же долгая. Как за стол сели, так считай, до утра и не встают. Молодёжь-то к вечеру быстро устаёт, а мы, старики, крепко сидим. И вот я замечаю, что в один из моментов со мной бабёнка сидит. Ничего такая, фигуристая…
   - Ага, фигуристая, - хмыкнул Петька, - да у неё попа в семьдесят ладошек!
   - Ну, в семьдесят не в семьдесят, а с одиннадцать пивных кружек точно будет – подтвердил Пахомыч.
   - Это какая-то ассиметрия получается – сказал я – а почему одиннадцать, а не двенадцать?
   - Да кто их там мерять-то будет? Короче сдобная деваха, лет сорока.
   - Сороколетняя деваха! Извращенец ты дед, однако! – хохотнул Петька.
   - Это тебе, сопляку она старая, а на мой возраст, так ещё молодуха хоть куда! Смотрю, сидит, жмётся ко мне, ластится прямо. Подгуляла, видно неплохо. И так брат ты мой, захотелось мне тепла женского ощутить, что я аж вспотел весь. Дай-ка, думаю, подпою её хорошенько, а там как получится. Известное ведь дело – пьяная баба своей «норке» не хозяйка. Налил себе, ей тоже плеснул. А у Гришки самогон ядрёный, он его на кедровых орехах настаивает. Выпили. Хорошо сидим. Разлил ещё. Мать моя! Она самогон хлещет как бык помои! Ну, думаю, ещё немного так дело пойдёт и не я её, а она меня на себе поволокёть. Но всё же замечаю, что глаза у неё как-то осовели и в одну точку не мигая смотрят. Дошла, верно, до нужной кондиции. Я тут как женьтельмент городской, под ручку её: не желаете мол, до ветру, на улицу сходить? А она только молча кивнула и на руке у меня повисла. Хотя ногами справно ещё передвигает. Вышли мы с ей в сени, темно там, хоть глаз коли, ну и не стерпел я. Повернул к себе, притянул, и в губы её, взасос!...
Петька хихикнул. Он-то знал эту историю. Пахомыч молчал.
   - Ну и что дальше-то? – не стерпел я.
   - Дальше-то? – снова хихикнул Петька - Дальше-то всё просто. Переборщил Пахомыч с самогонкой! Только он её взасос, как она всё что съела и выпила не сдержала в себе! И всё в Пахомыча!
Я представил себе эту картину и меня слегка передёрнуло. Пахомыч продолжал молчать. Петька ухахатывался, лёжа на спине и подрыгивая ногами…
   - Кобель трясучий – покосился на него Пахомыч. – Ты, Борисыч, чо думаешь, он так ногами дрыгает? Тоже была с им история…
Я навострил уши. Вечер переставал быть томным. Петька поднялся и глубоко затянувшись, выбросил бычок в костёр.
    - Ну-ка, Петь, давай, колись, что с тобой приключилось?
Петька смущённо почесал затылок.
   -Да было раз. Лет пять назад. Племяша в армию забирали. На проводины народу собралось! И практически одна молодёжь. Он в городе жил, в Петропавловске. Тоже – дым коромыслом, батька у него на проводы не поскупился. И главное, девах молодых много, а моя как раз в это время к тёще в деревню уехала. Ну, думаю, оторвусь по полной! Была там одна, симпатичная и без парня, вроде. Настей звали. Подсел я к ней и весь вечер шуры-муры, тыры-пыры! Короче, склеил! А куда идти- то с ней? К родителям моим домой не поведёшь – враз соседи спалят, у племяша полна квартира! А жили они на первом этаже и покурить мы на улицу выходили. Вот и углядел я, что дверь в подвал открыта. Ну, думаю, подфартило! Она тоже долго не ломалась, мы незаметно от всех ушмыгнули и полезли в подвал этот, будь он неладен! Там же темно, ничего не видать! Я спичками подсветил, далеко думаю ходить не будем. Поставил её к стенке, пристроился сзади и чтобы удобнее было – упёрся руками в стену. Кто ж знал, что там провода оголённые были! Так меня тряхнуло, что мама не горюй! Но это полбеды! Весь основной разряд через меня в неё ушёл! Представляешь! Я на миг сознание даже потерял! В себя прихожу – лежу на земле. Темно. Зову Настю – не отвечает. Достал спички, сам холодным потом покрываюсь. Думаю, засвечу сейчас, а она лежит и мёртвая вся. Зажёг. Никого нет. Я ещё одну спичку – посветил вокруг себя - никого. Только у стены её тапочки стоят. Ну, думаю, хана! В тапочках пепел Настин. Боязливо так взял их в руки, тряхнул – нет, ничего не сыпется. Я тихонько, тихонько наверх, из подвала. Поднялся в квартиру, там гулянка вовсю, никто и не заметил нашего отсутствия. Поискал Настю глазами, нет её. Поспрашивал у ребят, никто не видел. Поставил я тапочки в уголок в прихожей, да и бочком-бочком домой. Ну, думаю, на хрен мне такие приключения! А Настю эту я с тех пор так и не видел!..
   - Да, весело вы гуляете, - посмеялся я. – Насмешили, теперь долго не усну.
   - А спать пора уже, - Пахомыч, кряхтя поднялся – завтра рано вставать, ещё один заход сделаем, не возвращаться же без мяса.
Мы с Петькой тоже поднялись и с трудом разгибая онемевшие от долгого сидения ноги, не спеша побрели к кунгу.

Байка четвёртая

Приехал к Пахомычу зять. Было это лет десять тому назад. Пахомыч жил тогда в небольшом домике в деревушке, раскинувшейся на берегу мелкого и узкого ручья, гордо именуемого местным населением рекой. А какая это река, если её петух не замочив колени, перейдёт. Тем не менее, голопузые, до черноты загорелые деревенские мальцы целыми днями пропадали на её берегу, купались, загорали и даже умудрялись ловить маленьких чебаков, невесть откуда в ней появлявшихся.
Так вот, приехал, значит, зять к Пахомычу на выходные. Один приехал. Без жены. Нечасто так бывает, чтобы зятья к тестям одни приезжали. Как-то не заведено это было. Тем более, зять у Пахомыча был, по его же выражению - «нефинтикультяпистый». Слово это у Пахомыча обозначало в зависимости от ситуации всё то же самое, что и у Эллочки-людоедки в небезызвестном романе Ильфа и  Петрова.
По случаю приезда гостя Пахомыч истопил баньку, душевно попарился и отправил туда зятя. Сам же прилёг на кровать, предвкушая удовольствие оттого, что вхолодильнике стоит запотевший отхолода бутылёк«казённой» водки, прикупленный по случаю женой Пахомыча – Макаровной и готовый вот-вот появиться на кухонном столе, который уже расторопно накрывался хозяйкой.
Хлопнула входная дверь и на пороге показался распаренный  зять.
   - С лёгким паром! Как банька? – поинтересовался Пахомыч.
   - Хороша! – отдуваясь, отозвался зять и схватив со стола ковшик с квасом в один момент выдул его в «одну харю». Пахомыч крякнул. Квас он любил и приготовил этот ковшик для себя, решив предварительно «охолонуть».
   - Ох, и попарился я! – похвалился зять – ковшей пять поддал!
   - Ну, ты, паря, даёшь – удивился Пахомыч. Банька у него была маленькая и для хорошего жара хватало двух ковшиков воды, выплеснутых на каменку. После третьего ковша на полке мог усидеть только сам Пахомыч, дублёная шкура которого привыкла к такому истязанию.
   - Ну, иди, старуха, погрей свои косточки, да за стол сядем, - Пахомыч спустил ноги с кровати, - да смотри, осторожней, зятёк там наподдавал, как бы давление у тебя не скакнуло! – Пахомыч свою жену любил и берёг.
Макаровна ушла, а они с зятем уселись за стол, торопясь пропустить по маленькой.
За разговором незаметно пролетело время и в дом вошла жена Пахомыча с накрученным на голову банным полотенцем.
   - С лёгким паром, с чистой попой! – поприветствовал её Пахомыч, благодушно окидывая взглядом. – Как парок?
   - Ну, зятёк и напарил ты! – многозначительно поглядев на Пахомыча проговорила Макаровна. Пахомыч насторожился. Он сразу уловил по голосу жены, что что-то случилось. И судя по её интонации, не совсем для него приятное.
   - Да уж, давненько я в баньке не был! Всё ванна, да ванна! Разве ж в ней мытьё! – зять потянулся к солёному домашнему огурчику.
   - Придётся тебе, Пахомыч, новую баньку рубить – притворно вздохнула Макаровна.
   - Что случилось? – всполошился Пахомыч.
Зять, недоумённо хлопая глазами, уставился на тёщу.
   - Ты куда воду поддавал, болезный? – спросила она его.
   - Как куда, - всё ещё мигая, удивился зять – за печку, на трубу… («болезного» он, похоже, не заметил).
У Пахомыча отпала челюсть.
   - За какую печку, на какую трубу? – оторопел он.
   - Ну, за печь… на бочку… которая труба – зять совсем запутался. Тёща пришла ему на помощь.
   - Слышь, дед, он воду на печную трубу лил. Извёстка вся облезла и кирпич треснул. Перекладывать печку теперь придётся.
   - На какую трубу! – не мог успокоиться Пахомыч, - там же каменка есть, рядом с печуркой, камни в ней специально калятся, вот куда надо было поддавать! Ты что, камни не видел?
   - Камни? – простодушно удивился зять – камни видел. Просто думал, они так, для жару, лежат. А от трубы тоже пар шёл густой, правда, не обжигал совсем. Я и то думал, что это все хвалят – пар, пар…
В общем, печку Пахомыч переложил. Заодно и баньку перестроил. А зятя больше в баню не приглашал.