Миф третий

Как верующим древнее Писанье
При пламени молитвенной свечи
Дает в метафизической ночи
Миг истины почти что в осязанье,
Так есть для них другое успеянье —
В сердцах их обращаются лучи
В могучие духовные мечи,
Вооружив их ревностное тщанье.

Им радость в жизни есть — в труде изрядном
Тьму изнурять на вещем поле ратном.
Одежды белы их на праведной войне.

Их воинство себя на совесть трудит,
Им все, что было, есть, и все, что будет,
Внушает мысль о страшном Судном дне.

Внушает мысль о страшном Судном дне
В знамениях своих сама природа,
Понятна речь ее без перевода —
Как факт, как дело ясное вполне.
Ей предстоя и с ней наедине
Быть в совокупности себя и антипода —
Почти недостижимая свобода —
До равнодушья к жизни как цене.
 
В себе стерпеть природы материнство,
Ее внушения, ее бесчинство,
И в ней гореть, подобно купине,

 И — не сгорать в огне ее пророчеств,
 И — жить с мечтой Отечества без отчеств
 И о великой ангельской весне.

И о великой ангельской весне,
Как, впрочем, обо всем неочевидном,
Нет разговора в обществе солидном,
Там речь идет о деле и мошне.
Нет времени подумать в тишине
О том, что в отвержении обидном,
В забвении, во мраке монолитном
Все высшее в них есть на самом дне...

Вот и выходит — хоть кого возьми —
Работают с восьми и до восьми,
А чувствуют — усталость и страданье.

Лишь высших сил таинственный конклав
Ум будит в них и направляет нрав
И подвигает их на упованье.

И подвигает их на упованье
Сама их жизнь, и это — жизнь других —
Жизнь сумасшедших, сумеречных их —
Загадочное предзнаменованье.
Неотразимо их заболеванье —
Миров смешенье, безнадежный свих,
Вдруг — разума стрелоподобный штрих,
И вслед за этим — духа обмиранье.

Не в нас надежда их, но так сошлось,
Что в них себя узнать нам довелось,
Бред их видений — яви вызреванье.
 
Как волю от кошмаров к неге грез
В своем безумии несут они всерьез,
Так остальные чтут очарованье.

Так остальные чтут очарованье —
Им общей правды странен благовест,
Им непонятна боль исконных мест
И родственное чуждо ликованье.
Идущие по трапам в минованье,
Рукою отстраняющие крест,
Они спешат: алеа акта эст —
Их жребий брошен, вечно их скитанье.

Оставлены — они в решеньи твердом,
В своей иллюзии, верченьи мертвом,
В себя самих они глядят извне —

Глаза вращая, движутся к покою,
Смежают веки — стены век тюрьмою,
И — узники. Блик Солнца — на стене!

И узники блик солнца на стене,
Прозревши раз, подумают о прошлом —
Об изожжённом времени острожном,
Как искупительной величине.
Мир отделился, кратен их вине,
Проявлен в степени — надзоре дошлом,
Умножен — в темном сроке невозможном,
Суммирован — в своей дешевизне.
 
Но, сжав однажды обручи и дуги,
Мир все же возвращается на круги,
Хотя и держит узников вчерне.

Они же все, отторгнутые в холод,
Огнь в духе видят, свой готовя голод
И, мерзнущие — пищу на огне.

И мерзнущие пищу на огне,
Как причащенье, обретут в приюте,
Где плоть и кровь — свидетельство о чуде
Им будет втуне, будто в полусне.
А ведь когда б не Слово в вышине,
Им погибать бы всем на перепутье,
Где королевой смерть стоит в дебюте,
Лишая выбора пути по белизне.

Не выдержать бы всем им на ветру
В единственных решениях игру,
Их воле — истребляться в невалянье...

 Всем мерзнущим очаг дарует даль,
 Чтоб признавали по себе печаль
 И, нищие, — чужое состоянье.

И нищие чужое состоянье
По крохам видят в собственной руке,
Дающий деньги слышит в шепотке
Благословляющее излиянье.
При всем при том есть нечто балаганье
В их общем виде, стойком их душке,
В их непрестанно шарящем зрачке,
В их стильно выдержанном причитанье...

И среди них — один другому волк,
В междуусобной ругани их — толк,
В котором то и право, что здорово.

Бог с ними, тоже и они не псы,
Ведь в них и в нас есть общие азы:
Мы — павшие с небес, нам все тут ново.

Мы — павшие с небес, нам нее тут иово:
И пригвожденная на плоскость красота
И грубо-неподвижная мечта,
И тяжесть жизни, гнёт жилого крова.
Тут отнято, что было там готово:
И вместо зрения — почти что слепота,
 И вместо знания — нагая пустота,
И нажито что — отнимают снова.

Тут сквозь броню неимоверных туш
Чета небесных — и жена, и муж —
Почти не слышат друг от друга зова.

Пусть, кто не верит, тут родится сам.
Как стало это с нами, как и нам,
И нам земная придана основа!

И нам — земная придана основа.
С дождями Духа пав на твердь и хмарь,
Обретши тело, как любая тварь,
Телесного не понимаем скова.
 А распознавшим радости алькова
 От юности никто не Бог, не царь...
И лишь потом, как было это встарь,
На ум приходят жалобы Иова.

Лишь долистав до поздних истин книгу,
Поймем, какому подвергались игу
И тяготимся в собственных телах.

 Но жизнь, пусть даже самую дурную,
 Пред смертью не меняют на другую.
 И — хмель земной гуляет в головах!

И хмель земной гуляет в головах,
Да как еще — мозги сбродил и сквасил
И лица смазал и обезобразил,
И мерзости раскрыл он нараспах.
Нет, кто бы пил и не был в дураках:
Один по пьяной лавочке проказил,
Другой совсем не помнит, где он лазил,
А третий — бился, ходит в синяках...

И несть числа примерам, хоть умри —
Культурно пьющим не видать зари,
Одна похмельного тумана млечность.

Себя поищет — не найдет, кто пьян,
Бездонен, темен там самообман,
И как проем, ведущий в бесконечность.

И как проём, ведущий в бесконечность,
Для каждого – разверзнутые дни.
Не каждый спросит, каковы они,
Но каждый спросит — сколько, вот беспечность.
Конечно — всех пугает скоротечность —
Все дольше жить желают искони
Как будто все последние, одни,
Как будто после них готова вечность...

Куда бы эти дни ни привели,
И сколько бы их ни было вдали,
Душа войдет в прозрачность, безупречность.

И, узнавая предрассветный час,
Счастливей — помнить, что любой из нас •—
Окно Христовой веры в человечность.

Окно Христовой веры в человечность
Распахнуто на весь наш небосвод.
Кто верит, видит: небосвод несет
Крестом в себе продольность-поперечность.
И всем бы нам, в себе несущим вещность,
И кто теперь по-разному живет,
Уверовать, что мы — Его народ,
И что наш мир спасет Его сердечность.

 И кто молился явно или тайно,
 И кто прибег окольно и случайно —
 От зерен равно сбудутся в плодах.

А кто не верит, на себе измерьте,
Что есть спасенье на пути от смерти,
Открытое в светящихся словах.

Открытое в светящихся словах
Не все дано в церковный лад музейный,
В монашеский суровый быт келейный, —
Есть, что само наитствует в сердцах.
Что выше разума, того нет в мудрецах —
Ума их канет подвиг книгочейный.
При сути веры опыт тиховейный
В природе Слова выразят — в стихах.

 И кто открыт для истины, тот пуст —
 Вмещает он и слышит, как из уст,
 Себе необходимое звучанье.
 
 Так малые — величием полны,
 Им внятные движенья тишины —
 Как верующим — древнее Писанье,

 Как верующим древнее Писанье
 Внушает мысль о страшном Судном дне
 И о великой ангельской весне
 И подвигает их на упованье,
 Так остальные чтут очарованье:
 И узники — блик солнца на стене,
 И мерзнущие — пищу на огне,
 И нищие — чужое состоянье.

 Мы — павшие с небес, нам все тут ново,
 И нам земная придана основа
 И хмель земной гуляет в головах.

 И как проем, ведущий в бесконечность —
 Окно Христовой веры в человечность,
 Открытое в светящихся словах.