Склянки и ампулы

Заходит не с улицы – доски не скрипнули.
В пабе, пропахшем фамильными криптами,
нынче безлюдно, хоть место известное.
«Надо же, вспомнил», – хозяйка приветствует.

Улыбка кислотная множится лампами: –
«Сверху бутылки, а склянки и ампулы
ниже, под стойкой. Проблема не в памяти.
К слову, отпетым почём отпускаете?».

«Играет по-новому старая песенка».
Оба хохочут, обоим не весело.
Гостю сегодня не в кайф распыляться
про тягу к побегам, кошмар изоляции,
глуша на подходе смешками и визгами
байки о прелестях фаворитизма. Но,
впрочем, ему по привычке не страшно, ведь
ей не впервой отпускать и не спрашивать,
к чему смена замши на гладкую кожу, и
где он посеял второго такого же,
где он увидел вторую такую же
(ту, не рождённую), чью чешую он
не с губ соскребал, а нащупал на теле –
на месте удара (увы) не смертельного.

Хозяйка довольна безмолвной беседой:
«Он знает немного, но больше, чем следует».

Заходит за стойку. Как в детстве в молельне,
подгнившие доски встречает коленями.
Сверху доносится хитро и ласково: –
«Уж извини, перебои с поставками.
Видишь ли, про изумрудные россыпи
томно вздыхают, а дозу попросят –
отравятся крошкой, совсем на любителя –
мутный раствор». «Даже в здешней обители?».
Подспудно польщён, прагматично расстроен,
снимает перчатки: – «Такая история...».
Оба с минуту шпионят за танцами
лижущей пальцы чернильной субстанции.
«Что, только заметил?», – хозяйка заливисто
ржёт. Он считает: авось посчастливится
не потеряться при сопоставлении
дат и локаций, но чем вожделенней
уверенный возглас - «Давно!», тем бессмысленней
память насиловать связями, числами.
«Мальчики... Шанс никогда не упустите
силы потратить на всякие глупости».

Заходят в подсобку, где царство алхимии
делает воздух насыщенней, зримее.
Гость недоверчиво смотрится в небо: –
«Проёма оконного, кажется, не было».
Она ухмыляется: – «Ныне спокойней
промятый матрас заменять подоконником».
Покуда он мысленно в стёкла отброшен,
пипеткой снимает с ладоней горошины,
чтобы прогнать разветвлёнными трубами.
Односторонняя и острозубая
усмешка – сигналом, он понял, так просто:
осадок на дне – изумрудные россыпи,
а конденсат, остывая, проворно
стекает по жёлобу мутным раствором.
«Хоть круг на воде, хоть обман, хоть метафора:
а;утои;нтоксика;ция, браво. Мне
впору на ту же цепочку нанизывать
байки о прелестях фаворитизма».

Хозяйка довольна его монологом:
он знает так мало, он знает так много.

Не знает он, разве что, петь или плакать,
когда в никуда открывается клапан,
пуская змеиться в знакомое небо
туманную взвесь, а стекла словно не было.
Утробно ликуя: – «Халтурно расторгнув
незримую связь, заявиться с автографом –
лажа, бегу во все стороны сразу».
«Беги, не стесняйся, ни в чём не отказывай...».

Заходит не в двери. Ведёт интуиция,
древность маршрутов, привязанность к лицам,
известным до боли, по лестницам в доме,
где розовый пепел шуршит с подоконников.

Заходит не в двери. Сегодня сменили
на дух Саваньена с налётом ванили
шлейф пудры и пороха. «Вижу, ты веришь
теперь во всесилие тёмной материи».

Заходит не с улицы. Ванная комната
пахнет лавандой, стучаться рискованно,
вздрогнет вторая такая же. Стрелками
тени от прядей в испарине зеркала.
«Сейчас закачаешься, спорим?». «Не спорю».
Снимает перчатки: – «Такая история...».