Семён Николаев Мустафа

Перевод с марийского Алексея Смольникова

Сам объясню, зачем пишу
(вместо вступления)

Молчать хотел, пока не просят,
Но повесть рвётся вон сама.
Ну кто ежа под мышкой носит,
Коль есть хоть капелька ума?

Ежи медлительны, известно,
Но любят волю и ежи.
Вот так и память: в сердце – тесно,
Ты дай ей волю, не держи.

И вы, кто старше, не корите,
Что тороплю я свой рассказ.
Войны минувшие событья –
Они огнём задели нас.

За вашу долгую отлучку,
Пока мы были с вами врозь,
Не ручки в школе – плуга ручки
Узнать нам прежде довелось.

Вы это знаете, конечно,
Не удивит вас мой рассказ.
Да замечаю, как беспечно
Юнцы витийствуют подчас.

О, дети времени! Понятно,
Я это вижу, не юнец,
И вам достался не бесплатно
Счастливой жизни леденец.

Но об одном прошу вас всё же:
Вы не смотрите свысока,
Встречая где-то меж прохожих,
Хоть ростом мал он, старика.

И мы б, как сосны, вырастали,
Да тяжек был он, труд войны.
Но души наши не устали,
И наши головы ясны.

Не тратьте зря насмешки порох,
Услышав этот мой совет, -
Как сторублёвки, был он дорог,
В те дни пацан в двенадцать лет!

Он был где пашут, сеют, косят –
Одна для всех была война.

…Молчать хотел, пока не просят,
Да слов созрели семена.

Глава 1. Встреча

- И наша деревня – что надо,
Красивей, чем Йошкар-Ола.
Неужто не тянет в Сарсадэ,
Где мамка тебя родила?

- Да как же не тянет! Чуть лето,
Так сразу в деревню, сюда…
- Э, что там «чуть лето»! Все – где-то,
А ты бы сюда – навсегда.

Сам видишь, как мать постарела,
Одна без отца, тяжело.
Вон шубу зарыть с ним велела:
«В земле, мол, хоть будет тепло».

Порядки-то помнишь ли предков?
Что дом без мужчины? – не дом.
Мы с дядей Пеплаем нередко
Отца поминаем добром.

На фронт уходит он здоровый,
Безрукий вернулся домой.
И дом ему сладили новый,
Да дом без мужчины – пустой…

Ах, вечные речи Пеплая!
Он знает, куда уколоть.
И я перед ним умолкаю,
Отрезанный хлеба ломоть.

А дядя Пеплай не неволит,
Сидит себе вежливый гость,
Да слово глаза мои колет,
Как будто ячменная ость.

Пеплай дипломат всем известный,
Но вдруг повернулся ко мне:
- Конечно, по птичке и песни…
Хоть видишь отца-то во сне?

- Ну знаешь! – вскочил я. – Такого
Никто не бросал мне пока!..
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Вдали замычала корова.
Закат золотил облака.

***
- Вставай-ка, сынок! День уж в доме,
Вон мать тебя кличет опять…
Как сладко в овсяной соломе
Под отчею крышей поспать!

С сарая я слез. Надо мною,
Сверкнув златозубо в лицо,
Смеётся светило дневное,
Пока я бегу на крыльцо.

Засоня! Ладонью б прикрыться!
Недаром приметил народ:
«Проспал – на старухе жениться».
А кто же старуху возьмёт…

Сажусь я за стол. Угощенья –
Хватило б России с лихвой:
Соленья, варенья, печенья,
Сметана, медок золотой.

Домашние, с кровью, колбасы,
Блины, огурцы, толокно…
«Чай пьёшь – поспешать не старайся», –
Я знал поговорку давно.

«Пускай пропотеет брюшина –
Весь день не захочется пить…»
Сметаной по этой причине
Стараюсь я чай прибелить.

На блюде дубовом горою
Лоснятся покойно блины.
Молчание – дело святое.
Молчать за едою должны.

Чай с сахаром – верх ритуала.
Вам блюдечко пальцы печёт,
Но сахар – макают сначала,
Потом уже чаю почёт.

Я мокрую грань отгрызаю
И к блюдцу губами тянусь.
Отживший обычай, я знаю.
Люблю я его! – признаюсь.

…Наелся – хозяину руки,
Спасибо сказав, пожимай.
- Чтоб души не знали разлуки, -
С намёком мигает Пеплай.

***
Сарсадэ – как молот кузнечный,
Что на гору лёг остряком.
А улицу нашу извечно
Считают его черенком.

Зовут нас – сухое Сарсадэ.
А мокрое – то за горой.
А речку у нас, коли надо,
Петух перепрыгнет иной.

Но мы на неё не серчаем,
Живя меж лесов и полей.
Картошка – накрой малахаем!
А колос – свинца тяжелей!

И строятся люди – на зависть:
На окна – наличник резной,
Вд двор не проскочит и заяц,
И мак вдоль забора стеной.

- Ты что же? Ай, ухо тугое –
Не слышишь что молвила я.
- А что?
- Полюбуйся, как строят!
Добреет деревня твоя…

Ты зла не держи на Пеплая –
Болтает твой дядя. Старик…
И вправду родня-то большая
Была у нас. Он и привык.

Боится, что всех растеряет…
А я не пеняю родне.
Живу хорошо. Помогают.
И ты заезжаешь ко мне.

Отец вот, жалею, не дожил,
В замёрзшую землю и лёг.
Просил ему «дом» попригожей
Оградой обставить, сынок…

…Душа голубиная, мама!
И где ты родилась такой –
Себя забывая упрямо,
Других согреваешь душой…

Себя не жалеешь, живая,
Хлопочешь о нём, неживом.
Себя забывая упрямо,
Других согреваешь душой…

Но ты добрела до калитки.
Взглянула на гору молчком.
- Набрал бы ты, сын, земляники…
Сходи да поешь с молочком.

***
Тропинки, тропинки по склонам…
И кто проторил их сюда?
Куда б ни уехал, влюблённым
Спешу я к тебе, Сюремда!

Взбегаю наверх, торопливый,
Минуту под небом стою,
Траву обнимаю, счастливый,
И запахи родины пью.

Ах, как многозвучна бывает
На нашей горе тишина!..
Вон годы кукушка считает,
Вон пеночка плачет одна.

Вон скрипнул кузнечик – найди-ка!
А вон, притаившись в кустах,
Мигнул огонёк земляники:
- Бери, говорит, ты ж в гостях! –

Чтоб «красное блюдо» наполнить,
За ягодой каждой сперва
Тянусь я губами, как школьник,
Лицо мне щекочет трава.

А ягоды сочные – чудо,
Размером с куриный желток.
Вот полно уж «красное блюдо»,
А следом за ним – туесок.

Пора и по дому. Довольно.
Отсюда до нас две версты.
Тропинка петляет привольно.
Ах, как тут тенисты кусты!

Я прыгаю с камня на камень,
Бегу через папоротник вниз.
А сердце стучит кулаками,
А лес окликает: «Вернись!»

Вот остров бурьяна. Избушка
Когда-то была у ручья.
Да вся развалилась, старушка,
И высохли струн ключа.

Попить бы! – не солнце, а топка.
Хоть пёрышко облака вдруг!..
Я вспомнил колодец – и с тропки
К конюшне свернул через луг.

***
Понурая лошадь заржала…
Чу! Голос знакомый какой…
Потом чуть забор не подмяла
(Я замер тотчас над бадьёй).

И вышла, и снова как будто
Окликнула, смотрит в упор.
В глазах у неё в ту минуту,
Ей-богу, я видел укор!

Саврасая рядышком встала.
Лоб вытерт, прогнулась спина…
И кожа так мелко дрожала –
Да что с ней? О чём бы она?

И вдруг будто молнии вспышка –
Я детство увидел опять.
Я носом захлюпал, мальчишка,
И – в морду её целовать!

Эх, сахару б… Шарю руками.
Даю ей с ладони своей.
Он был ей, наверно, что камень:
Роняет – ни зуба у ней…

Тогда, послюнявив кусочек,
Я подал ей снова. Взяла.
И вдруг как заржёт что есть мочи.
Ах, как она рада была!

Узнал я! Года ж пролетели…
Ты всё-таки здесь, Мустафа!
А где ж бубенцов наших трели?
Гармонь – расписные меха?

И где ж ты скитался, кочуя?
Ты ж продан был, друг дорогой!
Припомним давай сабантуи
И наши победы с тобой.

И конь мой всё понял как будто,
Вздохнул глубоко и – за мной!
Так в сердце моём с той минуты
Окончились мир и покой…

Глава II. Первая встреча

Я арифметику учил под рёв коров…
Шёл сорок третий по земле – военный, страшный.
И был, казалось, этот год длинней веков,
И как же я тащил его, малец вчерашний.

Ты помнишь слёзы матерей, моя страна!
Рассветы долгие в огне, в дыму закаты.
Досталось сверстникам моим забот сполна,
Когда ушли все мужики на фронт, в солдаты.

Я игры детства позабыл (играй, кто мал!).
Однажды лапти я достал, надел онучи
И вышел утром заревым, и зашагал
За стадом вслед, за стадом вслед стернёй колючей.

Семь лет мне будет в сентябре, - что ждать семи!
Как мужику, пастуший кнут – мне не нагрузка.
Его апрель доверил мне, главе семьи,
Пока отец мой не вернётся из-под Курска.

Когда б я знал, как он придёт!.. Почти скелет.
Бессильно левая рука висит в повязке.
Больницей разом дом пропах на сотню лет…
Но как был солнечен тот день, как был он ласков!..

Наверно, месяц набирался сил отец,
Пока пройтись он смог по тихому Сарсадэ,
И вот на улице мы вместе наконец.
Идём в калиновом цвету в луга за стадом!..

Читатель мой! Мне было б трудно повторить
Тот давний путь, и потому я предлагаю:
Не лучше ль нам за ними вместе проследить
С Горы времён, пока они вдали шагают…

***
Что – далеки? Да, миновало столько лет,
И разглядеть нам вес подробности непросто.
Но вижу я: с кнутом моим за стадом вслед
Бежит один из тех двоих, что меньше ростом.

А у большого, посмотри! – в руках батог,
Он приотстал, ему бы в тень от солнцепёка.
Он ковыляет не спеша под свежий стог –
Ещё война в его висках стучит жестоко.

Смежит глаза – и сразу «тигров» грозный лязг
И крик в ушах: «Вперёд, за Родину, ребята!..»
И капли пота на висках. Ах, сколько раз
Ещё приснится этот сон ему, солдату…

Ему всё чудится: у дальней той реки
Опять лежит в песок зарывшаяся рота.
Тринадцать раз она поднимется в штыки,
Но без него в последний раз уйдёт пехота…

Потом санбат. Потом покой и белизна.
Но почему, зачем так больно ноют жилы!
- Сестра, сестра!.. –
И вдруг проснётся: тишина,
Луга кругом, и этот стог, и чьи-то вилы…

Прижался сын во сне к руке его больной.
Увы, он мал ещё пасти такое стадо!
Такая боль! Но шевельнуть нельзя рукой:
Пускай поспит малец – стерпеть солдату надо…

Но вот – пора. Он тормошит: «Вставай, сынок!»
Опять вдвоём он шагают вслед за стадом.
И мнёт отец в ладони хилый колосок,
Вздохнув невесело: «Не те хлеба в Сарсадэ…»

И грустно видит: поредел в деревне скот.
Земля, она без мужика всегда скудела…
Да, слава богу, фриц в попятную идёт,
И – близок час – рванёт война в его пределы.

Вот только люди – кто солдат в земле сочтёт?
Как терпелива ты, как яростна, Россия!
Не так начался он, нелёгкий наш поход,
Как звонко пели мы о нём во дни былые…

Теперь-то что! Уже мы ломим, гнётся фриц –
Вон как под Курском гадам всыпади горячих!
Трудна война, да вышел боком фрицу блиц –
Вперед, не вспять идём, а это много значит…

Идёт себе солдат – просторна в поле мысль:
Земля, страна, война…
Но что это такое?!
И волосы его вдруг дыбом поднялись,
Казалось, и картуз повис над головою.

Туда, где полдень в тень загнал моих коров,
Летел, о страха ошалев, глазаст и тонок,
Летел в кустарник напрямки меж двух волков,
Над лугом в беге распластавшись, жеребёнок!

- Отец! Отец! – Но голос рвётся, как струна.
А пёс скулит, пождавши хвост, и лезет в ноги.
А волк обходит жеребёнка, и одна
Ему теперь к ому кустарнику дорога.

Наперерез бы пацану! Но сзади волк,
Торопит, видно, стригунка. Вцепился в холку.
И в стаде бык уже взревел, коров повёл.
И, палку взяв, бежит отец навстречу волку.

Ещё б секунда – и беда. Но прямиком
Отец метнулся в этот миг – меж ним и зверем.
И пал в траву, и сын, крича, к нему бегом,
И видит только: серый рядом пасть ощерил…

Не знаю, случай иль судьба коня спасла.
Отец лежал, открытым ртом хватая воздух.
И жеребёнок – с холки кровь ещё текла –
Стоял, бедняга, и в глазах дрожали – звёзды…

Сын напоил отца водой. А стригунок
Всё мордой тычется, стоят – вразброс копытца.
- Постой, постой. Ты помоги ему, сынок,
Отбился он, ему бы к мамке возвратиться…

- Куда, отец? Здесь лошадей не видел я.
Ты погляди ему на лоб – звезда какая!..
- Послушай, сын, там, у Эваева ручья
Цыгане табором частенько отдыхают…

- Я не пойду!
- Пойди, Малыш ещё дурной.
А ты – большой. И пожалел бы – видишь, плачет…
Ты позабыл, видать, сынок, что он – чужой.
С добра чужого нам не стать, сынок, богаче.

***
Ах, мама милая моя, когда б я вдруг
Ни бросил взгляд на ту задымленную пору, -
Я вижу: женщины гуськом идут на луг,
Как стайка птичья бороздой идёт по полю.

Сверкают косы за плечами, свеж денёк,
И где-то иволга поёт в широком поле.
Они не видят ничего, их взгляд далёк,
И говорит одна другой: - Меньшой вот помер…

Я наклонилась – вроде спит. Худой такой.
Стою над ним – кормить-то чем? А он уж – синий…
Война окончится. Вернётся Яков мой,
А дома пусто. Что ему скажу о сыне?..

- Уж хоть бы Яков твой пришёл. А то Саскай,
Как похоронку принесли, так на пороге
Упала на пол – и реветь. Вдова, считай.
И доревелась – отнялись у бедной ноги…

- Картошки ей бы занести! Все говорят:
Над паром ноги подержи – и полегчает…

Вот сняли бабы косы с плеч и стала в ряд –
Звенят брусками и, вздохнув, слезу стирают.

Ох, этот бабий сенокос! Всё вдаль, всё вдаль
Уходят белые платки, в траве мелькая.
Коса ли слышится вдали или печаль?
Роса ли вспыхнет на стебле, слеза ль скупая?

Но вот уж солнце высоко. Призывно в срок
Картошка в старом казане клокочет жарко.
И бригадир – безмен на сук – даёт паёк:
Муки по фунту на семью – всё хлеб к приварку…

И как солдаты на привал спешат скорей,
На свежескошенный валок спешит бригада.
О, мама милая моя, что снится ей?
Всё улыбается во сне, чему-то рада.

А снится ей накрытый стол и за столом
Все вместе мы: сидит отец, сидят ребята.
И чей-то голос, точно в сказке, за окном:
«Конец войне!» И возвращаются солдаты.

Но этот голос… Бригадир кричит подъём.
- Подъём, подружки! Зной сошёл, пора за косы… -
И как ни жалко расставаться с милым сном,
Идёт бригада молчаливо по прокосу…

Опять вдали мелькают белые платки, -
Как гуси-лебеди, плывут цепочкой длинной,
И долго-долго не смолкают у реки,
То птичий клик, то звон косы над луговиной…

***
Страда, страда! Лишь сено в срок застоговал,
Ан колос клонится – гляди обронит зёрна.
И вот уж в поле жнец за валом валит вал,
И молотилка до снегов гудит проворно.

Теперь, считай, до января живёт народ –
Добреет скот, и ребятня приходит в тело.
И плечи матери не давит гнёт забот,
Привычно спорится в руках любое дело.

Куда уж вроде труд мужской – лесоповал,
И тот не страшен матерям, когда им пишут:
«Не тот, видать, стал нынче фриц – затосковал:
Уже граница на носу – на ладан дышат…»

***
А что же наш герой – колхозный пастушок?
Мозолит книги он – до полночи читает.
Его и супом не сманить – зубрит урок,
Да карандаш грызёт, да песни напевает.

И в школе он теперь ударник молодой
И повторять весь день готов он слово в слово.
«Учиться хорошо, коль дело с плеч долой».
А что ему ещё, когда в хлеву коровы!

А впрочем, если вдруг отец не заплетёт
Лаптей ему с утра, - с горы весь день летает.
Но коли дело есть, тогда – труду почёт:
Верёвки вьёт с утра и лапти доплетает.

«Доходная статья! – внушает парню дед. –
За пару пять рублей, лишь выйди ан толкучку
Мука-то, видишь сам, цены ей нынче нет:
Пять пар лаптей дерёт иной за эту мучку…»

Но что ему рубли? Теперь не до лаптей,
Как конюхом отца поставили в колхозе,
Так, что ни выходной, проведать лошадей
Бежит с утра малец в конюшню по морозу.

Если жеребёнок там. Вот сахару кусок
Лизнёшь разочек сам – и всё дружку в подарок.
А то ещё ему – растёт ведь стригунок! –
Ведро овса порой прихватишь из амбара…

И мал, а знает толк: увидит и заржёт.
И тычется в ладонь пушистою губою.
А то – метёлкой хвост и прямо до ворот
Бочком, бочком к тебе, любуясь сам собою!

Поджар и тонконог. И сердце у него,
Когда прижмётся он, - стучит в два кулачонка.
Но если ты чужак, не выйдет ничего –
Смотри хоть целый день, но лучше стой в сторонке.

Раздует ноздри вдруг, аж крылышки дрожат,
Скосит сердито глаз, в настил забьёт копытцем!
Любуется отец: «Хорош растёт вожак.
И года нет, а грудь – пошире половицы!»

И мальчик тоже горд: питомец хоть куда!
   Посмотрит на отца и засмеётся звонко:
- А если бы мы с ним цыган нашли тогда,
Где б взяли мы с тобой такого жеребёнка?

***
Эваев памятный ручей… Наш пастушок
В тот день, наверное, обегал кустик каждый.
И жеребёнок вслед за ним шёл одинок –
Знакомый след искал в траве густой и влажной.

Но там, где табор был, у светлого ручья
Лишь только головни костра дымились вяло.
Так, значит, зря сюда притопали друзья,
И понапрасну ноги их дрожат устало?

Каким несчастным стригунок был в этот миг,
Малыш, он матери отставший на чужбине!
Он, видно, понял всё, заржал, и напрямик
Что было сил метнулся в лес по луговине.

И мальчик сразу погрустнел: идти сюда –
И вдруг увидеть, что давно ушли цыгане…
Как ты невесело в ручье текла, вода,
И кол торчал один, как перст, на всей поляне!

Клонило в сон. Но лес, увы, не отчий дом.
И развязал малец мешок, и из тряпицы
Достал картошку и бутылку с молоком –
Чтоб не уснуть, решил немного подкрепиться.

Озноб прохлады! Он хлебнул один глоток
И вдруг увидел этот взгляд перед глазами!
Он не просил, он потянулся, стригунок,
 Глаза его, они в тог миг просили сами.

Как чмокал он, как жадно пил он молоко!
Уже бутыль о зубы цокала стеклянно.
…А в этот час в Сарсадэ где-то, далеко
Собачий лай встречал захожего цыгана.

От дома к дому тот ходил, стуча в окно:
- Он был породистый, донской… Наверно, волки… -
И у калитки ждал, хотя решил давно:
Напрасно сено ворошить, где нет иголки…

А между тем, умыв лицо, наш пастушок
С ручья Эваева шагал назад устало,
И жеребёнок вслед за ним частил, как мог, -
И в нём душа тепла другой души искала.

Вот так и шли, ещё не зная в этот час,
Что две души, не две тропы свела дорога.
Но, мальчик мой, как был запуган твой рассказ!
Отец и тот, чтоб ты не лгал, прикрикнув строго.

***
Но что поделать, шли они домой втроём.
И – длись не злись, а понемногу стало ясно:
Мальчишка, видно, заодно со стригунком.
Им дружба – в радость, и зачем ворчать напрасно.

И как-то раз сказал отец: - Ну, что ж, сынок,
Коль появился новый «брат» - придумай имя…
- Я не нашёл.
- А ты найди – он твой, дружок.
Постой, был некий сирота в давнишнем фильме…

Я как-то видел этот фильм перед войной.
Там беспризорник был такой, не парень – буря.
Да, - Мустафа. Его все звали Мустафой.
Потом Жиган его убил, подкарауля.

- Что ж, хорошо! Эй, Мустафа, пойди сюда!
Теперь тебе никто не страшен меж своими. –
…Вот так и назван жеребёнок был тогда,
С тех пор и нёс, как человек, он это имя.

 ***
Как мы были и дерзки в двенадцать лет порой!
Нас даже нежность матерей и та сердила!
Мы в бой хотели, столько лет нам снился бой,
Хоть всем Сарсадэ на земле война постыла.

Конец войны… Ах, как он памятен, тот час!
Его мы встретили, как праздник, но… жалели:
Четыре года шла война – и все без нас,
Четыре года мы росли – и не успели…

Но это – к слову. А в Сарсадэ каждый дом
Алел от флагов. Ликовала вся деревня.
Ах, если б знать, мы запаслись бы кумачом, -
Мы даже галстуки надели на деревья!

Собрался митинг сам собой. Был день такой –
К правленью люди как на зов сбежались сами.
Тогда впервые мы узнали с Мустафой:
Не только женщины знакомы со слезами.

А в школе был один-единственный урок.
Не арифметика, не русский – школа пела.
Вся школа пела! И, казалось, потолок
Парил вверху над нашим хором неумелым.

Глава III. Скакун на Сабантуе

Сколько вёдер в бочке-сороковке?
Все полсотни будет! – мой ответ.
Кто-то, вижу, морщится: «Вот ловко!
Где ж тут арифметика, поэт?»

Знаю, арифметика – не шутка,
Но у жизни счёт, наверно, свой.
Встань-ка ты к колодцу на минутку
Да почерпай с донышка бадьёй!

Полведёрка вытянешь всего-то,
Хоть ведро до края зачерпнёшь.
Даже жалко – столько тратишь пота.
Только потом вёдра не дольёшь.

Ну, считай. Так сколько входит вёдер
В бочку-сороковку, говоришь?
Подсчитал? И шесть десятков вроде
Влил в неё, а все не напоишь…

Так-то вот. Теперь пора настала
Нам опять рассказ продолжить свой.
Как четыре года миновало,
Дали нам работу с Мустафой.

Он чуть свет телегу тянет, бодр,
Я телегой правлю, водолаз.
А за мною –  бочка в сорок вёдер,
Для конюшни выделил колхоз.

Дело у меня теперь такое –
Вместо занемогшего отца
Напоить коней – я за водою,
Накормить коней – я за косца.

Выездных проверь – целы ль подковы,
Как стреножат на ночь – присмотри.
Впрочем, это дело мне не ново,
Деревенский, что ни говори.

Только вот с водой у нас морока –
Обошла в Сарсадэ нас река.
Вот и просыпаешься до срока,
Ищешь, чей колодец без замка.

А дворы теперь у нас в Сарсадэ –
Не пройдёшь к колодцу без хлопот:
Мужики вернулись, и ограды
Починил, как следует, народ.

Жизнь опять пошла как будто в гору –
Важно квохчут куры по дворам,
И опять, хоть старенький, но гордо
Наш комбайн гуляет по полям.

Да, уж коль о хлебе – говорю я,
К Мустафе попутно завернём.
Мы его в то лето к Сабантую
Разлучить решили с табуном.

Аргамачий пост держал он с месяц
(Я его к себе водил во двор) –
Чтоб немножко потерял он в весе,
На ногу чтоб лёгок стал и скор.

Корм я Мустафе давал отменный:
Попресней сухарь, яйцо, овёс.
И весь месяц ни охапки сена –
Если уж диета, так всерьёз.

Стал, как дождевой червяк, он тонок,
Округлился, как веретено.
Взбрыкивает, что твой жеребёнок,
Будто кровь в нём ходит, как вино.

Вскочишь утром, тронешь рёбра пяткой,
Он дугою шею – и в намёт,
Лишь глазами зыркает украдкой –
Хорошо ль по улице несёт.

Выйдет в поле, - кажется, дороги
Не задев копытцами, парит.
Так летит, красавец тонконогий, -
Щёки ветром встречным опалит!

Пусть летит, мне скачки эти любы –
Опусти поводья и лютуй!
Это значит, что страда на убыль,
Это значит – скоро Сабантуй.

***
Праздника без скачек я не знаю.
Я летел в то утро, как стрела.
Но в Сарсадэ нас совсем иная
С Мустафой дистанция ждала.

Пыль ещё за нами не осела,
Дед Марча в конюшню поспешил:
- Волк, сыночек… Вот какое дело,
Всех гусей соседу потравил!

Сам сосед ушёл вдогон за волком
В Верхний лес. Помочь просил он нас.
Потому, без лошади – что толку?
Не было бы беды, не ровен час… -

Дед Марча, он даже взял подушки:
- Горло Мустафе прикрой плотней.
Волк матёрый, плохим с ним игрушки –
Полицай, не зверь он меж зверей!..

Стар Марча, а не забыл сноровку.
Сел в седло – и ветру не догнать.
Трубкою попыхивает ловко,
Как и что, спешит мне рассказать.

***
Выгнали мы волка на опушку.
Тощ, злодей, а ростом что телок.
- Ну, давай, - поправил дед подушку. –
Заходи ему наискосок.

Фыркнул Мустафа, стрижёт ушами.
Я легонько повод потянул
И пошёл наперерез, кустами,
Чтоб матёрый в лес не улизнул.

Я за ним, а сзади друг мой верный.
- Режь правей! – командует он мне.
Мустафа завис уже над серым –
Дыбом шерсть у волка на спине.

Он летит, над лугом стелет тело,
Дышит тяжело и глаз косит.
Может, «плицай» хитрит умело?
Ничего, глядишь, не обхитрит!

Только я успел подумать это,
Волк отпрянул в сторону, и вдруг, -
Будто снизу пыхнула ракета –
Брызнул из подушки белый пух!

«Ай да дед!» А зверь уже по склону
Повернул меж тем на косогор.
«Не уйдёт теперь определённо –
Мустафа, он на подъёме скор».

Мы летим, нам путь никто не мерил –
Чей конец, чьё сердце грудь взорвёт?
Тяжело подъём даётся зверю,
Видно, он от страха устаёт.

То клыки оскалит он, то снова
Подберётся, как перед прыжком.
Но уже железная подкова
Прыгает над волчьим позвонком.

…Всё, конец! Прикончили мы зверя.
Облетает пена с губ коня.
Я стою, и веря, и не веря,
Только лихорадка бьёт меня…

***
В пятницу – таков у нас обычай –
Праздник у марийцев. И как раз –
Сабантуй к тому же, день отличный,
И деревня на лугу сейчас.

И земля как будто приоделась,
Кукованье слышится кругом.
Чтобы славно пелось, словно елось,
Наготовил пива каждый дом.

В вышитых рубашках все мужчины,
Женщины как яркие цветки.
Ковыж, ковыж, скрипки брат старинный!
Музыканты трогают колки…

Сабантуй – марийцу любо это!
Аргамаки скоро вступят в спор –
Вьются в гривах шёлковые ленты,
На уздечках искрится узор.

Защищает нынче честь Сарсадэ
Трое нас, горячих, как огонь:
Ваня и Эчук со мною рядом,
У меня в руках поёт гармонь.

Уж форсить – так здесь, на Сабантуе.
Я девчатам кланяюсь слегка:
Я – волчатник, пусть-ка потоскуют,
Девичья печаль не на века!

А вокруг – то спор, то предсказанья –
Речь марийцев, русских и татар:
Делят главный приз соревнований –
Так шумят, как будто где пожар.

Ну, а приз, сильнейшему подарок,
Спит в мешке, подвешенный к шесту.
Он – петух. Пока что дышат жарко
Два борца по тем шестом в поту.

Мустафа мой прядает ушами.
Будет бой нелёгок. Он готов.
Я гармошку оставляю маме –
Объявляют наших скакунов.

Медленно рысим мы к шесту старта.
Струйкой пот стекает по спине:
Перед нами степь лежит, как карта.
Что так злюсь я – или страшно мне?

А в глазах опять Аю чернеет –
Конь Закира. Или я уснул?
Что как Мустафа опять сробеет –
В прошлый год с дистанции свернул!

Впереди прошёл я всю дорогу,
А Закир увёз к татарам приз!
Вся Сарсадэ злилась: мол, немного
На корове, малый, подучись…

Потрепал я Мустафу по гриве,
Я на нём, как бравый командир,
И мигнул сопернику игриво:
Как, мол, поживаешь, друг Закир?

Нас всего идёт на старт двенадцать.
Восемь деревень стеклись сюда.
Чья звезда готовится подняться
Над тобой сегодня, Сюремда?

Вот наш строй на горке стал в шеренгу,
Вот Закир даёт нам три хлопка –
И метнулась тотчас наша стенка,
Только пыль взвилась под облака!..

***
Кто хоть раз вкусил победы славу,
Знает с той поры наверняка:
Бой тяжёл – и вкус победы сладок,
Лёгок бой – и память коротка.

Лыжнику – лыжня победы снится,
Альпинисту – пик его в снегу.
Мне от скачек тех ре отрешиться,
Мустафу забыть я не могу…

***
Мы, наверно, прыснули, как стрелы,
Вскинутые звонкой тетивой, -
Только степь от топота гудела,
Только кони стлались над травой!

Впереди – Закир в рубахе белой,
Смоляные кудри по плечам.
Мустафу я сдерживаю еле –
Рановато вырываться нам.

Ваня, ты следи за мною в оба!
Эй, Эчук, умерь-ка прыть свою!
Я не выхожу нарочно, чтобы
С толку сбить Закирову Аю.

Понял Мустафа меня. Молодчик!
Вон и долгожданный наш подъём.
Я поводья подобрал короче –
Ну, теперь-то мы своё возьмём!

Что, Закир, не ожидал такого?
Тут обрыв – а ну-ка, брат, прижмись!
Видел ты соперника подковы?
Нажимай, да с кручи не сорвись!

Что – смешался? Жми смелее, Ваня!
Не вертись, Эчук, вперёд пора!
Эй, Закир, Аю уже не тянет.
То ли будет – впереди гора!

Мустафе гора – милей равнины:
Сила в задних у него ногах.
Ну, друзья, прошли мы половину,
Все за мной, – Аю уже зачах!..

А вдали дуга цветная – люди:
Шапки в небо. Мечутся, орут.
Плотный воздух разрывая грудью,
Кони нас на радугу несут.

Девушки бегут, платки бросая,
Под уздцы хватая лошадей!

…Я не сплю, я просто вспоминаю
Лучший из подаренных мне дней.

***
Боль тех лет, легко ль её коснуться?
Но теперь и я сказать готов:
Живы были б – радости найдутся
Даже в самый трудный из годов!

Глава IV. Вторая встреча

Годы мелькают, как быстрые птицы над нами,
Старый сосняк молодым порастёт сосняком.
Дети вчерашние, кажемся мы стариками
Детям другим, населившим отеческий дом…

Стайка сестёр моих… Что тут смешного, плутовки!
Галстук ли пёстрый немодным повязан узлом?
Я перед зеркалом столько потратил сноровки –
Девушкам сельским хотел приглянуться я в нём…

Выросли все уже давние наши девчонки –
Станом тростинки и рдеет заря на щёках.
Выбрать такую? Однако стою я тихонько,
К стенке прижался, как тот новичок на коньках.

Всё же пришёл я. Похоже, им нравится это:
Семечек сыплют в ладонь – погрызи, мол, земляк.
Девушки, девушки, сколько в глазах ваших света!
Мало парней, наскучались-то, бедные, как…

- Где же гармошка? – Баян подают. – Не могу я!
- Можешь! – смеются. – Под музыку нашу спляши! –
Нечего делать. – Ну, что ж, коль хотите, спляшу я! –
Вымахнул в круг – будто камень свалился с души.

«Новое что-то: в Сарсадэ баян – отчего бы? –
Мне не понять. – Или сдали гармонь на покой?»
- Да удружил председатель один толстолобый!.. –
Бросила девушка, севшая рядом со мной.

Вроде бы шутка, да только обиды в ней много.
- Разве баян – это плохо? – спешу расспросить.

В лунную полночь бредут себе двое дорогой,
Тихо струится рассказа неспешная нить.

***
- После того, как уехал ты в город,
Осиротела гармошка у нас… -
Скажет пять слов моя спутница горько,
Смолкнет и вновь начинает рассказ.

- Это полгоря – весной или летом:
Сев да уборка, мы в поле всегда.
Осенью – вот когда вспомнишь об этом!
Нет гармониста – ну прямо беда.

Днём с фонарём его ищем в Сарсадэ,
Нам хоть какого-нибудь пацана.
Ну, хоть пиликал бы малость, и ладно, -
Зацеловали б его допьяна!

Правлю, однако, рассказ её в русло:
- Этот баян, - как попал он в наш дом? –
Девушка вновь улыбается грустно:
- Думала, ты позабудешь о нём…

Что ж, расскажу… Надо б раньше кому-то
Выложить всё, ничего не темня… –
Вдруг показалось мне в эту минуту –
Захолонуло в груди у меня…

- Вот как пришёл председатель к нам новый
(Старый-то, знаешь, с войны нездоров),
Сдвинулось дело. Сказать тебе к слову,
Нынче не сходит уж хлеб со столов.

Лён приискал он нам где-то чудесный:
Сеем – на зависть растёт урожай.
Залежи вот распахали у леса –
Вдоволь земли, успевай засевай.

Рады мы все, хоть гонял он нас круто:
С солнцем на поле и с солнцем домой.
Только сломался он враз почему-то,
Стал человек совершенно другой.

Солнце едва повернётся к закату,
Он – на коня, в Ямалгу с ветерком.
Ездить езжай, коли надо куда-то,
Только он стал приезжать под хмельком.

Пьёт, а в амбарах всё меньше пшеницы,
Да и на фермах нехватка овец.
Тут бы кому-нибудь с ним объясниться:
«Стой, председатель, очнись наконец!»

Только идёт он однажды в Сарсадэ –
Повод в руках, сам, как водится, пьян.
- Где Мустафа? – кто-то ахнул с досады.
- Нет Мустафы! Вот берите баян.

Что, недовольны? Не музыка что ли?
Ну-ка, кто хочет сплясать, мужички? –
Смотрим в глаза, а хозяин-то болен –
Стали крупнее смородин зрачки.

Что было делать! Погнали с работы.
Помер потом он в больнице, буян…
Вот с той поры и плясать неохота
В клубе под этот проклятый баян…

…Стал я, шатаясь, схватился за сердце:
 Вот повстречались мы как с Мустафой…
Я-то выделывал в клубе коленца… –
Что ж вы, девчата, творите со мной?!

***
Как ты участлива к людям, дорога!
Вот я иду в Ямалгу одинок –
Боль и обиду, и злость и тревогу,
Путник, кому бы доверить я мог!

Колет мне солнышко спину лучами,
Пыль на ботинки ложится, бела.
Сколько ты видела в жизни печали?
Сколько от сердца обид отвела?

Как ты, дорога, сама не устанешь, -
Слушаешь всех и молчанье хранишь.
Может, не слышу, а ты отвечаешь,
Может, со мной вот сейчас говоришь.

Предками сказано: ежели кряду
Трижды все скачки возьмёт аргамак,
Пусть свои дни доживает в награду
Там, где он вырос… Всегда было так!»

Мой Мустафа, он же вырос в Сарсадэ!
Ах, председатель, коровьи мозги!
Дать по рукам бы за это как надо,
Где же вы были, мои земляки?..

Что ж, Ямалга, вот иду к тебе снова,
Старый ипташ, ты же знаешь меня.
Ты привечала меня, как родного,
Может, вернёшь мне сегодня коня?

…Вон на пригорке жилище Закира –
В солнечный полдень Сарсадэ видать.
Вот я в окошко стучусь к нему с миром,
Слышу – ворота бежит открывать.

Вышел, и сразу с улыбкой навстречу:
- Ай, хорошо! Рад мой дом кунаку!
Года четыре прошли уже – вечность,
Как ты дорогу забыл в Ямалгу.

Сбегал на кухню, обратно вернулся,
Сбился, наверно, от радости с ног.
Сыплет слова, точно по полу бусы, –
В жизни я столько сказать бы не смог!

…Белая скатерть. Зелёного чая
Две пиалы, бишбармака гора.
Быстрой беседой года заполняя,
Все мы порой говорить мастера.

- Ай, дорогой, получать – это просто.
Было б кому подавать за столом… –
Кажется, друг мой родился для гостя –
Яства меняет и шутит притом.

- Все говорят, стал учёный ты очень.
Не позабудешь ты нас, дорогой?
Нынче учёный народ, между прочим,
Что-то не шибко стремится домой…

- Слушай, Закир, я пришёл за ответом:
Где мой скакун, покажи, не жалей.
- Я ожидал, что ты спросишь об этом.
Как же мы глупо теряем друзей… –

Быстро схватил я Закира за руку:
- Слушай, – веди! Подождёт пиала.
Сам говоришь: получать – не наука,
Было б кому подавать у стола…

***
- Ай, дорогой, и припомнить-то стыдно.
Друга легко превратить во врага.
Только и речью не скрасишь, как видно,
Здесь виновата одна Ямалга…

Всё Шаислам, председатель. Ты знаешь, -
Как обскакал ты три раза меня,
Я заявил: из игры выбываю.
Тут он и взялся добыть мне коня.

«Конь – как огонь! – каждый день обещает. –
Только позор ты, пожалуйста, смой…»
Как-то в канун Сабантуя встречает:
«Вон он!» Гляжу: от стоит… с Мустафой!

Повод суёт. Оседлал я, что делать…
Конь дорогой – как волна подо мной.
Глазом поводит – как молнией белой
Всех обжигает, чтоб шли стороной.

Ну, началось. Отпустил я поводья.
Ай, как идёт! Уж кончается круг.
Под гору славно спустились мы вроде –
Метры остались, и финиш! Но вдруг…

Прыгнул он в сторону! Рухнул я наземь,
Только копыта мелькают вразброс.
Скинул меня он, и к финишу сразу –
Ленточку так на груди и унёс…

Вновь победил он. Так было, так будет.
Бросился вслед я, позор свой кляня.
«Эй, землячок! – улюлюкают люди. –
Что тебе конь? Сам быстрее коня…»

Да, посмеялись… Поймал его, чёрта,
Плётку схватил – и пошло тут у нас.
Конь – хоть бы с места. Лишь голову гордо
Держит и молнии сыплет из глаз!

Сколько презренья в нём было в ту пору!
Ах, как смотрел на меня он тогда…
Скачек немало мы знали, да – норов! –
Первым он не был на них никогда…

Смолк мой Закир, будто тучи иссякли.
Глянул покорно: - Прости, дорогой!
В жизни бывают обиды, не так ли?
Выпей. Пойдём постоим с Мустафой.

***
Старая мудрость: не взбалтывай воду,
Если написаться пришёл из ручья.
Старая истина: ищущий броду
Выберет брод, где спокойней струя.

Вот и тогда – на старуху поруха –
Шёл я с Закиром – отчаянно злой,
Но, как увидишь, до левого уха
Смог дотянуться я правой рукой.

…Только чуть слышно шепнул его имя,
В стане над речкой заметив коня, –
Сразу повёл он ушами своими,
Голову поднял. Узнал он меня!

Путы – да что ему путы из лыка! –
Хрустнули только, и он предо мной.
Ткнулся в плечо, и как будто поник он,
Ратник, вернувшийся с поля домой…

Гриву я глажу, даю ему сахар.
Всё до крупинки собрал он, и вдруг…
Стал на колени и, словно на плаху,
Морду в траву и – кататься вокруг!   

Что ж, Мустафа, вот и встретились, значит,
Вот и нашлись мы… Ну, стой, не дрожи.
Верю я, верю – и лошади плачут.
Как ты жил-то, бедняга, скажи?

Я обнимал Мустафу, точно друга.
Как он вытягивал шею ко мне!

Лошади в путах бродили по лугу,
Молча Закир ожидал в стороне.

Долго ли мы обнимались, не знаю.
Верно, об этом не мне говорить.
Только прервал нашу встречу хозяин –
Взял Мустафу и пошёл боронить…

Вот и опять я пылю по просёлку.
Птицы ль звенят, провожая меня,
Или во мне ещё где-то не смолкло
Долгое-долгое ржанье коня?

***
- Открой ворота, мать! – Открой, чтоб всё по чину:
Не торопясь открой, чтоб помнил гость верней.
- Да что с тобой, сынок! Ведь ты уже мужчина –
Кто ж водит лошадей, как дорогих гостей?

- Я, мама, я веду! Да посмотри же, мама, -
Ведь это Мустафа!
- Всё вижу я, мой сын.
- Минули десять лет… Узнал меня, упрямый, -
Под старость прибежал из Ямалги один!

Неси-ка, мать, сюда из дома полотенца!
Дай сахарницу нам, бокалы нам налей!
- Ты что надумал, сын? Что у тебя на сердце?
Не Сабантуй ли где?
- Скорее, мать, скорей!

Где бубенцы у нас?
- В чулане лет уж десять…
- На гриву повяжу! – пусть входит праздник в дом. –
Я ввёл во двор коня и, бубенцы повесив,
Дал сахару ему и угостил вином.

- Где полотенца, мать?
- Вот все его награды –
Пятнадцать штук… Вяжу на гриву и на хвост,
На голову вяжу – пусть поглядит Сарсадэ,
Пусть видят все вокруг, какой пришёл к нам гость!

А он стоит бочком – и тридцать белых крыльев
Трепещут на ветру, расшиты и легки.
И бьются бубенцы, чтоб люди не забыли,
Чтоб помнили их звон в Сарсадэ земляки…

Я обнял Мустафу, смахнул слезу ладонью,
Калитку распахнул: иди, мой друг, пора!
И снова вспомнил луг, где праздно ходят кони,
И поле, где теперь рокочут трактора…

***
Ничто н вечно на земле, ничто не вечно:
Всему свой свет, всему свой час, всему свой срок.
И вещий колокол судьбы готов, конечно,
Пробить когда-нибудь и мне: «Пора, браток!..»

Но прежде чем пробьёт он мне, мой путь итожа,
Хотел бы я, переступая дней порог,
Просить ещё: «О жизнь моя, проверь построже,
Всё ль сделал я, что совершить на свете мог?

И если дело есть, продли мой путь недолгий,
Я не хочу, не рассчитавшись, кончить век.
Ну, а потом ты, как всегда, решай по долгу –
Я знаю всё и всё приму – я человек…»

***
Читатель мой, я говорил тебе когда-то,
Как у колодца повстречался с Мустафой.
Узнал меня старик! Наверно, встрече с братом
Я не обрадовался б так, как встрече той!

Мы шли домой с ним в этот день, шагая рядом.
Кругом луга, и тёплый ветер дул с полей.
И вслед нам лошади глядели долгим взглядом.
Страда в полях – и столько праздных лошадей!

***
По нашей, по Лесной, он шёл, мой конь, сначала,
Окошкам по пути кивая головой.
Так к клубу он пришёл, где улица впадала,
Как речка в океан, в разлив травы степной.   
 
И тотчас вслед за ним вставала вся Лесная,
По звону бубенцов сбежались стар и млад.
А он у клуба встал, как будто ожидая,
Когда сойдётся люд, как десять лет назад.

И лишь когда сошлись, он глянул горделиво,
Заржал – казалось, звал кого-то в путь с собой.
И смолк. И вдруг пошёл, сперва неторопливо,
Потом быстрей, быстрей по людной по Лесной!

У дома я стою, а кажется – в лицо мне
Бьёт ветер полевой, пружинист и горяч.
Казалось в этот миг – я даже кожей помню,
Как колет он лицо, когда несёшься вскачь.

Конь пролетел стрелой! И тут, подброшен ветром,
Я кинулся за ним, услышав за спиной
Дыхание других. Кричат мне вслед, но где там
Понять мне в этот миг, что конь споткнулся мой…

***
…Вот мимо нас, пыля, прошёл просёлком трактор.
Ну, что за диво! Ну, пускай себе идёт!
Права та женщина, сказавшая мне как-то,
Что лошадям, увы, давно почёт не тот…

Теперь в поля мои другие вышли кони.
Что им, стальным! – у них совсем иная стать!
Но, память, ты за новым днём в погоне
Не торопись о прошлом забывать.

Ты оглянись на прожитые годы:
Был трактором нам – конь, комбайном – тоже конь.
Ещё – солдатом был: не он ли рвался с ходу
С хозяином своим и в воду, и в огонь!

Пусть отдохнёт теперь! И в памяти пребудет
Поэзией села, рождённой в добрый час.
И пусть по праздникам своим выводят люди
Оставшихся коней, как я веду сейчас!