Белорусские сонеты

Роман Славацкий – страстный приверженец сонетной формы, выпустивший уже полтора десятка книг сонетов, композиционно таких же строгих, как и сам сонет. Обычно его сборники (в том числе и тот, который ныне публикуется полностью в альманахе) состоят из двадцати четырёх стихотворений. И в каждой книге заметно то, что литературные учителя коломенского автора, акмеисты, называли в начале прошлого века «тоской по мировой культуре». Удивительно, к;к Роман Славацкий, житель нашего небольшого старинного русского города, ощущает себя – и свою Коломну – в большом культурном контексте, словно пропуская через свои стихи могучие токи этого контекста: Древний Рим и Древний Египет, шекспировская Англия, венецианские каналы…
Новая книга, в которой звучит «тоска по белорусской культуре», для Романа Славацкого и неожиданна и закономерна одновременно. Неожиданна – потому что Беларусь, благодаря прежде всего воспевшим её поэтам-классикам Янке Купале и Якубу Коласу, воспринималась обычно как страна крестьянская, с большой европейской культурой связанная мало. Казалось бы ; чем может поживиться там воображение нашего поэта? Но, во-первых, у него отчасти белорусские корни: на белорусской земле жил его дед, и это отчасти предопределило выбор нового поэтического «маршрута». А во-вторых – и сама белорусская культура не так проста, как видится это поверхностному взгляду. Ведь даже географически Беларусь находится едва ли не в центре Европы, на большом историко-культурном перепутье, и обойти её европейский опыт не мог. Не случайно в книге есть сонет, посвящённый Максиму Богдановичу – «белорусскому Лермонтову», умершему в Ялте от туберкулёза в неполные двадцать семь лет. Именно Богданович привил белорусской поэзии европейские формы и жанры, которых она до него не знала – или почти не знала: рондо, триолет, сонет. Так вот, новая книга Романа Славацкого – о Беларуси, конечно, но… и о Европе тоже. Пути белорусской культуры переплетаются в ней с путями культуры европейской, с судьбами других славянских народов. И неспроста «в пепле славянских полей» поэту видится «отблеск весёлой Европы» («Несвиж»), рано умершая жена польского короля Сигизмунда Августа, Барбара Радзивилл, именуется «славянской Эвридикой» («Чёрная панна»), а создатель белорусской редакции церковнославянского перевода Библии Франциск Скорина успевает «обжить» в коротком лирическом сюжете посвящённого ему сонета Краков, Италию и «Старую Прагу». И конечно, восприятие Беларуси пропущено у поэта через трагедию двадцатого века («дым Хатыни») и через новейший культурный опыт этой страны, вбирающий в себя, например, построенные на народных преданиях романы Владимира Короткевича («Дикая охота короля Стаха», «Чёрный замок Ольшанский») или музыку «Песняров»…
Книга включает в себя не только сонеты самого Романа Славацкого, но и выполненные им переводы сонетов белорусских мастеров. Первую скрипку в этой подборке играет, безусловно, Богданович: коломенским поэтом переведены все пять его сонетов. Но в контексте книги по-новому воспринимаются и тот же Янка Купала, мимо сонета, оказывается, не прошедший и неожиданно именно в такую форму заключивший характерное для него остросоциальное содержание, изобразивший в «Заброшенном замке» умирание дворянской усадьбы; и Максим Танк, тоже тяготевший обычно к сельской тематике – и тоже таивший в себе «тоску по мировой культуре», создавший вдруг свою «Щепку из дома Шекспира», символически связавшую далёкий Стрэтфорд и родную для поэта Беларусь.
Вот и Роман Славацкий, подобно лирическому герою этого, завершающего книгу, стихотворения, «выхватил» из живого сгустка культуры близкого нам народа свою «щепку», «якая аказалася санетам».

Анатолий Кулагин,
доктор филологических наук
 



Посвящается искреннему другу Беларуси – Наталье Маркеловой


НЕСВИЖ

Отблеск весёлой Европы
в пепле славянских полей,
милой Италии шёпот,
светлый венец на челе!

Панский покой Радзивиллов –
кладов подземные жилы…

Тёмные тени барокко –
точно столетний токай…
Что мне их оклик высокий?
Что мне их сказочный край?

Только струится и брезжит
снов золотое витьё…
Несвиж! Таинственный Несвиж!..
Тёмное счастье моё!



ЧЁРНАЯ ПАННА

Даму прекрасней не сыщешь – трудно:
жизнь и корону она украсит…
Отзвуком, голосом  Сигизмунда
слышится шёпот: «Барбара! Бася…»

Эта жемчужина тайной силой
призраком вызвана из могилы!..

О, для чего, безрассудный Август,
бросился ты за прекрасным ликом?
Чёрной печалью сменилась радость –
где ты, славянская Эвридика?

В сумраке бродишь виденьем странным,
в сердце рождая печаль и нежность?
…Вздохи неслышные Чёрной Панны…
Тёмные тени… Вечерний Несвиж.



МИРСКИЙ ЗАМОК

Зыбится озеро вместо роскошных яблонь
и отражается замок в тумане снулом…
Девочка Софья грустит над водой заклятой,
там, где она, невинная, утонула,

там, где отец приказал истребить деревья,
и где потом он умер: на том же бреге…

Шепчут легенды под крышами старых башен,
спорят о прошлом: Ильиничи, Радзивиллы…
В белом и розовом замок стоит, окрашен,
и закрывает небо кольчугой стылой.

Тёмные подземелья, скелеты, клады –
пёстрые стены глухую судьбу пророчат…
Мёртвые воины встанут над мёртвым садом
и зазвенят мечи новогодней ночью.



ФРАНЦИСК СКОРИНА

Кириллица литая – шрифт старинный –
отточенные оттиски печати…
И вторится глагол Небесной рати
библейской речью русского литвина.

Пыль Полоцка, и Кракова вершины…
Влекут науки – как же не узнать их?!
Пора идти к Италии в объятья
за славным званьем: «доктор медицины»!

Но самое заветное ученье –
славянских букв узорчатые звенья,
навек немецкой вверены бумаге.

Печатник-еретик и хитрый медик!
…Ты скрыл своё бессмертное наследье
в алхимии и злате Старой Праги!



ПЕСНЯ

Таинственный шёпот лесных дерев,
и древних полей молодые всходы,
осеннего ветра тугой напев,
купальский венок на волшебных водах,

былин заповеданных птичий клин,
и дым веков, и забвенья снежность,
готический говор седых руин,
и веки дремучие Белой Вежи…

Как всё это вымолвить, воплотить,
расправить, как скатерть родного крова,
соткать и свить в неземную нить,
приблизив Небо священным словом?!

…И только песне одной под силу
вместить просторы Отчизны милой!




ДИКАЯ ОХОТА КОРОЛЯ СТАХА

Унылые, забытые места,
скупые белорусские болота…
И призрачный король – убитый Стах
вершит с дружиной дикую охоту;

и вечен кавалькады жуткий путь:
живым не стать, и мёртвым не уснуть!..

Изменой окровавлены поля –
предателям с проклятьем не расстаться:
темнеет ветер тенью короля,
и всадники летят – числом тринадцать!

И чем-то властно манит странный край,
когда встаёт туман, густой и вязкий,
и слышен у часовни чёрный грай,
и пишутся страницы страшной сказки…



ОЛЬШАНЫ

Под руиною опалённой 
подземелья глухая весть:
это призраки двух влюблённых,
замурованных где-то здесь,

там, где страшных развалин рама
скрыла чёрный Ольшанский замок;

там, где отзвука не уловишь
в ядовитом дурмане лет,
где сокрытую кладь сокровищ
обнимает сухой скелет,

где подобен немой могиле
заколдованный панский кров.
…И крупицы кирпичной пыли
осыпаются, точно кровь.




ПОЛОЦК

Раскроет небо звёздчатую полость,
повеет вековою стариной,
и снова оживёт волшебный Полоцк
над вечною и тёмною Двиной…

И кажется: в ночи ведут беседу
князь Изяслав, и Рогволд, и Рогнеда…

И жжётся их имён морозный иней
и стынет сталью давняя пора,
и вновь идёт святая Евфросинья
к Преображенью Спаса – в белый храм!

И снова восстаёт в былинной мощи
Святой Софии древний палимпсест!
…И вновь каменья крепит Лазарь Богша
в шестиконечный драгоценный крест!



СИМЕОН ПОЛОЦКИЙ

Славим того, кто впервые во время оно
звонкие сплёл силлабы в российских виршах,
город Москву Парнасса вознёс превыше –
славим слагателя хитрого, Симеона!

Мудрый астролог, он ведал планет законы
и прорицания звезд потайные слышал…
Царь Алексий расплатился своею тишью,
сладостного пиита приблизив к трону:

царских детей доверил ему Тишайший!..
…Мёды наук, что народ и не ведал раньше
он отворил Руси драгоценным грузом!

Славим за то, что с любовью вживил навечно
дикому древу могучей российской речи
благословенный привой белорусской музы!
 




ГОРОДА

Названья их, и дремлющая древность:
их Гомель, Туров, Брест и Волковыск –
тысячелетний лес, извечный шелест,
что скрыл полнеба, тёмен и ветвист;

средневековый Витебск, Минск и Гродно –
немолчный отзвук памяти народной…

Дреговичи и кривичи, древляне –
сплетение посёлков и племён…
 – Но речи светоносное пыланье
скрепило россыпь сказочных имён!

И княжий Полоцк, прежний Несвиж, или
старинный Пинск – сверкают, как дукат,
что зоркие учёные добыли
из пепла дней и зыбкого песка!



ВЕТЕР

На белой ткани алое шитьё
прозрачный ветер волнами полощет,
струится над садами и жнивьём,
и кружево плетёт в зелёных рощах;

а иногда задержится… И нежит
зверей огромных в дебрях Беловежья…

И вещие ветра вознесены,
окутывая замки и святыни,
хранят они и ржавый вкус войны,
и схроны партизан, и дым Хатыни…

О память Беларуси! Гул ветров,
озвученный чеканными стихами!
…И слышны в них – и песни Песняров,
и Вечности могучее дыханье!



ПАМЯТИ БОГДАНОВИЧА

Белорусский Лермонтов! Комета,
что тревожит звёзды небосвода!
Ты вложил прозрение Поэта
в тёмный говор древнего народа.

Юный гений, Вечностью отмечен,
землю оживил родимой речью!

Так взывает колокол былинный
на вершине праздничного храма!
Слово, что казалось мягкой глиной,
зазвенело, точно светлый мрамор.

Беларусь – от Вильны до Поволжья!
Отзвуки Парижа или Рима!
…Твой покой ничто не потревожит –
даже море греческого Крыма…


ПЕРЕВОДЫ

Из МАКСИМА БОГДАНОВИЧА
СОНЕТ
                Посвящаю А. Погодину

Один безупречный сонет стоит целой поэмы.
                Буало
Среди песков Египетской земли,
Над волнами синеющего Нила,
Уж сколько тысяч лет стоит могила:
В сосуде горстку зёрен там нашли.
Хоть зёрнышки засохли, отбыли,
Но всё-таки их жизненная сила
Могучая, проснулась, всколосилась,
Весною прорастая из земли.

Вот символ: отчий край забвенью отдан!
Но, пробуждён зарёю, дух народный
Я верую, бесплодно не уснёт,
И двинется свободно, как криница,
Что мощною волною вольных вод
Вскипает – на простор сквозь плен пробиться.
1911


СОНЕТ

Замёрзла ночью быстрая криница:
Твоё правленье, зимняя страда!
Теперь уже движенью нет следа,
И вот уж сверху слоем снег ложится.
Но всё напрасно: там, под ним, струится
Могучая, живучая вода.
Смотри! Ещё придёт её чреда!
И сможет говор волн на свет пробиться.

Я этот символ выберу себе:
Склоняясь в непосильной, злой борьбе
Я разгадал родной природы слово.
Как – промолчу. Любой из вас – поэт.
Развейте ж сами лёгкий мрак былого,
Своей души туда пролейте свет!

1912

СОНЕТ

Не смейся над сонетом, о насмешливый критик!
                Сент-Бёв

На тёмной глади сонного болота
Чем снег небесной вышины белей
Блестят красою чашечки лилей –
Во тьме корней волшебная работа.
Тут гниль, и тлен, и плесени налёты,
Цветы всё ж не становятся грязней,
Хоть там плывёт порою скользкий змей,
И ржавчина лежит, как позолота.

Теперь болото славится: оно
Гниль сотни лет сбираючи на дно
Своею смрадной жижей окружало
Цветов росистых чистую красу.
Молись же, чтоб из жалости сдержала
Тут Смерть свою неслышную косу.

1913


В ВИЛЬНЕ
(Сонет)

Светильники в лиловой вышине…
Витрины… море вывесок… разводы
Анонсов и плакатов на стене,
Толпа кипит на жёстком улиц дне…
Мальцы рекламки раздают народу…
Разносчики вовсю орут у входов…
Стук, гомон, гул – рекой течёт вовне.
А за рядами касс, ломбардов, банков –
Вокзал, огни… извозчиков стоянка…
Поток людей… сипящий паровоз…
Зелёный семафор… пакгауз… склады…
И трубы в темноту завод вознёс…
О, колдовской и душный запах Града!

1913


СОНЕТ

Чарует ночь: склоняет взор ко мне;
Колдуют, усмехаясь, эти губы,
Сверкнули белоснежным светом зубы
Горячий шёпот… И стремит в огне

Кровь к сердцу моему. Лжёт или нет?
И вере нежной клятвы эти любы?
Иль этот жар, пылая для погубы
Скрывает стужу под собой на дне?

Так, иногда, над сонною землёю
Огнистою дугою золотою
Пронзает темень яркий метеор.

Горит он, искры сыплет и несётся,
Блестит сильней, чем зорь яснейший хор, –
А в глубине холодным остаётся.

1914



Из ЯНКИ КУПАЛЫ

ЗАБРОШЕННЫЙ ЗАМОК

Твой барин вялый, бросив путь наук –
Года Зигмунда, славу и терпенье,
В изгнании приняв «Раздела» пеню,
Жалеет милый край и сосен круг.

А ты стоишь – творенье прежних рук,
Роскошный дом отцветших поколений,
И сыплется кирпич, добыча тленья,
И гнёзда вьёт услужливый паук.

Скотину гонит в парк голодный хлоп,
А стены цедят бред от лета к лету:
Гуляет бес и ведьмы глушью этой.

Крушенье каждый угол облекло
И скалится: «Здесь мощь моя и зло!
На возвращенье жизни ставлю: «Veto!»


ТЕРПЕНИЕ

Моё терпенье, кровь моя и боль –
Что значат перед муками мильонов,
Где безнадёжный край рождает стоны,
И слёзы режут очи, словно соль!

Хоть дух мой рвётся в Небо, скорбный столь,
Что там главой о камень бьёт поклоны –
Как мал мой стон и этот вздох калёный…
Мой крик перед молитвой мира – ноль!

И вижу: среди всех ничтожен я –
Иначе думать не даёт сомненье –
Но как, подчас, я вижу неизменней:

Не сыщутся терпению края –
И так безмерна горечь бытия,
Что всех мильонов я вмещу терпенье!

1915

Из ВЛАДИМИРА ЖИЛКИ

ЛЮБОВЬ

Явилась мне – и чую сил криницу,
Виденья жгут сознание моё –
То жизни боль, то лёгкость смерти снится,
И сердце – незнакомое поёт.

Она красой колдует, чаровница:
Как змеи, вьются косы с плеч её,
А очи из-под век – как туч зарницы,
И в складках платье – тайною зовёт.

Отравлен, пью любви пьянящий солод,
И в забытье иду на тёмный голос –
Приветить светлоокую Лауру.

И с уст покорных рвётся уж сонет,
Звучащий, словно воли ветер хмурый
И страстный, словно пламенный поэт!


КРАСОТА

Темны сны человечества, пусты;
Черны его бесплодные дороги…
Но всё же, из обыденной тревоги
Всех нас возносит жажда красоты!

Так пчёлы деревенские, просты,
Из-под обычных стрех (приют убогий)
Стремятся к речке – встретить брег пологий,
Где волны позолотой облиты.

И верим мы, что ныне дух сплочённый
Даст бытию Гармонии законы,
Где есть приют извечной маете,

Где полон мир чарующей улыбкой.
Всё дивно там: и вьётся тропкой зыбкой
Стремленье к беспредельной красоте.

1923

Из ЗМИТРОКА БЯДУЛИ

И в солнце дней, и в звёздности ночей
Я сеял сердца жгучее свеченье;
И мчали мысли – быстрые мгновенья,
Стоцветны, точно отблески очей.

А месяц, словно среброзлатый змей,
Бросал на море яркие каменья,
Молчали пальмы в сумрачном забвенье;
Я полонён красою был – но чьей?

Она казалась чудною камеей,
Весною красок, памятных во сне…
Но ветер, крика птичьего сильней,

В морской могучий шторм её завеял!
Лишь эхо кличет, – звонами на дне,
В созвездиях ночей, и в солнце дней…


Из МАКСИМА ТАНКА

*  *  * 
А холодная ночь так же мутно глядит.
                Я. Полонский

Спит сказка на окне моём острожном:
Белеют гребни необъятных гор,
Над ними – леса тёмного узор
На небосклоне смутном и тревожном.

Там зверь и леший всех пугают ложью,
Там водяной живёт в глуби озёр,

Волшебником в скале пленён орёл,
И ветер воет меж путей дорожных…

И глухо спит острог. Как в полусне
Огни предместья дальнего дотлели,
А сказка серебрится на окне,

В бойнице мёрзлой – одинокой щели…
И снежный голос песенной метели
Минувшее напоминает мне.


ЩЕПКА ИЗ ДОМА ШЕКСПИРА

Они пришли в былой Шекспиров дом,
Чтоб выровнять углы его седые.
И топоров их перестук и гром
Обрушился на стены вековые,

Щерблённые и Прошлым и дождём,
И разбудил дни Стрэтфорда былые,
Когда поэт тут бегал малышом,
Норд-оста стоны слушая шальные.

Я, постояв, приветил мастеров.
Они дивились: кто тут – с «края света»
Приехал, чтоб проведать Дом поэта?

Один – разжёг из щепок костерок.
…Я бережно одну из них извлёк,
А та нежданно вспыхнула сонетом.


Здесь завершается книга БЕЛОРУССКИХ СОНЕТОВ

28 апреля, 2019
Пасха Христова
Россия, Коломна