Ф. М. Достоевский. Бесы. заметки

БЕСЫ
Погружение в Достоевского как бездна, в которой не видно конца. Это затягивает и не дает спокойно жить. Если бы мне в 30 лет сказали, что я буду просыпаться ночью и думать о романах Достоевского – никогда бы не поверил. Сейчас, в 66-ть, в 5 утра вздрогнешь, вспомнив подсознательно о героях Ф.М., откроешь глаза и не можешь уснуть. В голове воспоминания отдельных портретов героев, их поступков и попытка внутренняя увидеть психологическую подноготную всего этого. Это тяжкий груз, я вам скажу. Петр Верховенский, Ставрогин, Лиза, Дарья, Шатов, Кириллов, Степан Трофимович Верховенский, Варвара Ставрогина, да каждый, каждый герой Достоевского  несет в себе мощнейший груз подноготной человеческой психологии. Все это крутится в голове, заставляя мысль все напряженнее выискивать то, что Достоевский спрятал под словами и поступками героев. А в тебе еще живы Рогожин, Настасья Филипповна и князь Мышкин смотрит тебе в глаза с немым вопросом. И ты пытаешься сам сформулировать этот вопрос и сам же отвечать на него.
Вдруг подумал: а что, если бы удалось встретиться в жизни с Достоевским? Чтобы это было? Как?
И я понимаю, что просто бы сел рядом, положил бы ладонь на руку Достоевского, если бы он был не против, помолчал бы рядом с ним, а потом спросил бы его: Как? Как? КАК?! Как, Федор Михайлович, как ты, выпотрошив человеческую душу, познав всю глубину падения, мерзости, низменности этой так называемой «человеческой души», русской души, КАК ты мог с этим жить?! Как это перенести, перетерпеть и жить с этим?
Я не знаю, чтобы ответил Достоевский. Такая трепанация подноготной человеческой не проходит бесследно. Это тяжкий груз. Когда знакомлюсь с дополнительными материалами, т.е. подборкой, личными заметками Достоевского о том, что он хочет изложить и передать в будущем романе, то поражаюсь той высоте его интеллектуальной и психической деятельности. Заметки, заметки, с некими фразами на итальянском и французском, рисунки геометрические, портреты героев, как их он видел, на полях. Ассоциативные рисунки. И я понимаю, что в это время образы, живые, клокочущие жили в сознании автора, он их вел по сюжетной линии, которую сам же и создавал, и наоборот, эти живые герои заставляли его менять сюжет, в повествование включались новые и новые элементы.
Кстати – не стоит забывать и о том, что писательство было источником доходов семьи Достоевского. Случалось, что он получал гонорар, на который жила семья, а произведения еще не было. Платили за листы, чем больше обьем, тем больше гонорар. Романы Ф.М. действительно по 350-400 нынешних страниц. Гениальность самого писателя не позволила ему опуститься до уровня банальной литературы, и скорее большой обьем его романов – это результат творческого, мучительного, пожалуй, творческого процесса, чем меркантильное желание заработать на обьеме.
Есть записи, что Достоевский жаловался на то, что он не может отделывать своих произведений, потому что он беден. Он говорит: «Если бы у меня была Ясная Поляна, если бы мои доходы были обеспечены, то я мог бы медленно писать. Но я должен в известный срок сдать Некрасову новую главу романа, иначе я пропаду от долгов и мне нечем будет кормить жену».

Когда читаешь Достоевского, сравнивая, например, «Идиота» и «Бесов», то понимаешь, как выстраивал Ф.М. сюжет. Если представить себе полотно романов как некую водную гладь, на которой вдруг появляются штормы и ураганы в виде напряженных, содержательных монологов, диалогов, поступков и событий, то интересно, что в «Идиоте» Достоевский с первых страниц погружает читателя в эти клокочущие эмоции. Поезд, знакомство Мышкина с Рогожиным, упоминаемый нож, которым Рогожин может убить Настасью Филипповну, затем Мышкин у Епанчиных и его рассказы о приговоренных, скандалы у Епанчиных, приезд Настасьи Филипповны в семью Гани, потом «торг» в доме Настасьи Филипповны и сто тысяч в огне. Потом наступает тихая, спокойная фаза в романе, и хоть каждое слово, скрытый за словами психологический смысл поступков героев, значимы для понимания, но, казалось бы, успокаивают читателя, расслабляют, и вот тихое, спокойное повествование романа переходит в зловещую тишину квартиры Рогожина, где шепотом, да – шепотом почти Рогожин признается Мышкину: да, я… вот этим ножом…
И оба в этой страшной тишине сидят возле трупа Настасьи Филипповны.
В «Бесах» все наоборот. Ведь содержание романа в основном выстраивается вокруг Петра Верховенского и Ставрогина. Условно – они главные персонажи. Хотя более значимыми точно также могут быть и Шатов, и Дарья, и Степан Трофимович Верховенский, и Лиза, и особенно – Хромоножка, а также все остальные герои. У Достоевского нет случайных героев. За словами и поступками каждого кроется Космос личности. Космос приближения к Богу, к Вере и познания Бога. И Космос низости и нравственного падения.
Но я о другом сейчас. Ведь, в «Бесах» спокойно начиная повествование сначала о Степане Трофимовиче Верховенском, потом Варваре Петровне Ставрогиной, затем вводя новые и новые персонажи с их весомой, сложной психологической характеристикой, Достоевский как бы говорит: Вот он, Степан Трофимович Верховенский, вот она -  Варвара Петровна Ставрогина, вот эти, можно сказать, понятные персонажи из провинции, поддающиеся анализу и пониманию, и вроде нет никаких отрицательных эмоций и нет поступков, за которые можно было бы осуждать и порицать этих героев.
Но понимаете, из Степана Трофимовича Верховенского родился Петр Верховенский, этот злобный, расчетливый, безнравственный, жестокий, кровавый и безжалостный демон, и из него же, воспитывавшего в детстве и позже Николая Ставрогина и из Варвары Петровны Ставрогиной – родился Николай Ставрогин.
Когда мне пришло это понимание, то я еще раз осознал гениальность мысли Достоевского, как он выстраивал композицию, как в его сознании рождались последовательность, ритм произведения, и какое значение это имеет для понимания творчества Достоевского.
То есть простая вещь: понять, как из этих вроде положительных героев появляются Петр Верховенский и Николай Ставрогин. Этот вопрос требует ответа, но всегда ли мы способны четко и понятно сформулировать этот ответ?
Откуда - Петр Верховенский и Николай Ставрогин? Из вот этих вроде беззлобных, вроде положительных Степана Трофимовича Верховенского и Варвары Петровны Ставрогиной – появляются Петр Верховенский и Николай Ставрогин? Из нас?
Возможно правильно будет заметить, что понятия Добро-Зло в «Идиоте» трансформируются в «Бесах» в понятия Бог-Вера-Христос – Демонизм-Бесы-Безверие.  Мне так показалось.
Многие понятия Демоны-Бесы конкретно связывают с последующими событиями в России в 1917 году. Достоевский закончил роман, по-моему, в 1871 году. Описанное в «Бесах» легко попадает под эту параллель. Но такое сужение понимания романа только вредит. Упрощает. Мне кажется, что по этому пути пошел Хотиненко, снимая фильм «Бесы». Я читал роман и включил сериал Хотиненко. Если честно, то фильм вызывал некое раздражение. Скомканный, с вырванными из романа отдельными эпизодами. Достоевского в фильме почти нет. Я понимаю, что кинематографический язык достаточно скудный, но смог же Бортко снять «Идиота», и снять великолепно. Миронов и другие актеры просто неповторимы. Хотиненко и в интервью что-то говорил постоянно о революции. Конечно, он имел в виду революцию 1917 года.
«Самое соблазнительное у сил зла — это призыв к борьбе, это написал Кафка, не Достоевский даже. Ведь сколько ничтожеств, благодаря революции, вылезли на поверхность. Подчеркиваю, ничтожеств. Были и большие люди и серьезные, но сколько ничтожных на этой волне почувствовали себя значимыми", — объяснял замысел Владимир Хотиненко, и в определенном смысле он прав.
Но это полное извращение идеи Достоевского в «Бесахъ». Не претендуя, да и, не имея особенностей и способностей говорить о романе, его философском, идейном смысле, религии и Вере, демонизме и подобном, все-таки замечу, что многие и многие критики отмечали другое, роман гениального писателя о Душе, о границах, мериле поведения. Христос – мерило. Всего. Об этом Достоевский говорит в романе словами героев, Шатова, Ставрогина в разговоре с Тихоном. Достоевский в романы включает те идеи, над которыми долго и, наверное, мучительно думал и размышлял. Вообще у Достоевского нет случайного. Текст связан. Об этом ниже.
Но фильму Хотиненко отдам должное: он помог визуализировать героев. Актеры действительно подобраны безупречно. И играют очень хорошо. Ставрогин - Максим Матвеев, Пётр Верховенский – Антон Шагин (блестяще сыграл), Степан Трофимович Верховенский – Костолевский (очень и очень хорош), Марья Тимофеевна Лебядкина (Хромоножка) -Мария Шалаева, Лизавета Тушина - Иванна Петрова, Шатов - Евгений Ткачук. Кириллов.  Все играют просто отлично. Никакого внутреннего сопротивления по поводу игры актеров не возникает. Теперь, перечитывая роман, у меня визуально в глазах и сознании возникают герои романа, становится конкретней материал, диалоги, слова, настроение и смысл, а это самое главное у Достоевского, тот «подкожный» смысл, который везде. Но моя цель – все-таки роман.
Да, в фильме, поскольку он «по мотивам», последние кадры удивительно-возмутительны для меня. В горах в Швейцарии стоит домик, в красивом месте, снег, солнце, стоит Дарья Павловна Шатова, сестра убитого Петром Верховенским Шатова, наблюдает играющего 5-летнего мальчика, и к ней идет улыбающийся красавчик Петр Верховенский. Хотиненко соединил жертву и убийцу. Оставлю без комментариев.

«Шатов вдруг прокричал кратким и отчаянным криком; но ему кричать не дали: Петр Степанович аккуратно и твердо наставил ему револьвер прямо в лоб, крепко в упор и — спустил курок. Выстрел, кажется, был не очень громок, по крайней мере в Скворешниках ничего не слыхали.»

Так был убит Шатов, пожалуй – мой любимый герой в романе. Детский, искренний, глубоко порядочный, отчаянный в своей честности и порядочности. Ищущий Бога. Он ударил Ставрогина по лицу. За падение и ложь. Какую? За ложь прикидываться героем и порядочным, другом, а не за ложь отношений Ставрогина с бывшей женой Шатова.
Мне показалось, что в романе больше всего разговоров, диалогов с участием Шатова. Я не знаю, как относился к нему Достоевский. Наверное, так, как описал. И мне показалось, что Достоевский излагает свои идеи через Шатова.
«Наружностью Шатов вполне соответствовал своим убеждениям: он был неуклюж, белокур, космат, низкого роста, с широкими плечами, толстыми губами, с очень густыми, нависшими белобрысыми бровями, с нахмуренным лбом, с неприветливым, упорно потупленным и как бы чего-то стыдящимся взглядом. На волосах его вечно оставался один такой вихор, который ни за что не хотел пригладиться и стоял торчком. Лет ему было двадцать семь или двадцать восемь. «Я не удивляюсь более, что жена от него сбежала», — отнеслась Варвара Петровна однажды, пристально к нему приглядевшись. Старался он одеваться чистенько, несмотря на чрезвычайную свою бедность.
Неуклюжий, но стыдливый Шатов нежностей не любил. Снаружи человек был грубый, но про себя, кажется, деликатнейший.»

Это Шатов в романе говорит: «Русский атеизм никогда дальше каламбура не заходил».
Это Шатов о либералах и атеистах говорит: «Люди из бумажки; от лакейства мысли всё это», а о либералах -  Ненависть тоже тут есть,  они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся… И никаких невидимых миру слез из-под видимого смеха тут нету! Никогда еще не было сказано на Руси более фальшивого слова, как про эти незримые слезы!  Наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить.
Но вот психологическая картина убийства Шатова: Лямшин и Виргинский впадают в истерику, и Виргинский говорит – «Не так, это не так, не то», если я правильно помню его слова. Не то – значит неправильно. Неправильно – это не по-христиански, несправедливо?
И вот как бы случайно вчера прочитал Л.Толстого «Божеское и Человеческое». Как бы переплетаются, пересекаются темы. Молодого человека, Светлогуба, приятель, революционер, попросил дома у себя сохранить динамит, тут производится обыск и его приговаривают к смерти через повешение. После приговора Светлогуб почти таким же словами, как Виргинский, думает: «Тут что-то не то, не то…Тут какая-то бессмыслица. Этого не может быть». Так что же «это не так»? В чем смысл? Светлогуб приходит к выводу, что нужно жить в любви.
Шатова убивают люди, которые живут без любви. Может так? Вот так упрощенно оценить ситуацию и сказать: это люди без Любви.

Но вернусь к главным героям.
Петр Верховенский. Олицетворение Демонической силы. Ставрогин о нем говорит, что он чрезвычайно опасен, потому что энтузиаст. Замечательная психологическая характеристика Достоевского. Энтузиаст – злобная, безжалостная демоническая сила, несущая смерть и несчастья.
Вот его описание в романе: « Это был молодой человек лет двадцати семи или около, немного повыше среднего роста, с жидкими белокурыми, довольно длинными волосами и с клочковатыми, едва обозначавшимися усами и бородкой. Одетый чисто и даже по моде, но не щегольски; как будто с первого взгляда сутуловатый и мешковатый, но, однако ж, совсем не сутуловатый и даже развязный. Как будто какой-то чудак, и, однако же, все у нас находили потом его манеры весьма приличными, а разговор всегда идущим к делу.
Никто не скажет, что он дурен собой, но лицо его никому не нравится. Голова его удлинена к затылку и как бы сплюснута с боков, так что лицо его кажется вострым. Лоб его высок и узок, но черты лица мелки; глаз вострый, носик маленький и востренький, губы длинные и тонкие. Выражение лица словно болезненное, но это только кажется, У него какая-то сухая складка на щеках и около скул, что придает ему вид как бы выздоравливающего после тяжкой болезни. И, однако же, он совершенно здоров, силен и даже никогда не был болен.
Он ходит и движется очень торопливо, но никуда не торопится. Кажется, ничто не может привести его в смущение; при всяких обстоятельствах и в каком угодно обществе он останется тот же. В нем большое самодовольство, но сам он его в себе не примечает нисколько.
Говорит он скоро, торопливо, но в то же время самоуверенно, и не лезет за словом в карман. Его мысли спокойны, несмотря на торопливый вид, отчетливы и окончательны, — и это особенно выдается. Выговор у него удивительно ясен; слова его сыплются, как ровные, крупные зернушки, всегда подобранные и всегда готовые к вашим услугам. Сначала это вам и нравится, но потом станет противно, и именно от этого слишком уже ясного выговора, от этого бисера вечно готовых слов. Вам как-то начинает представляться, что язык у него во рту, должно быть, какой-нибудь особенной формы, какой-нибудь необыкновенно длинный и тонкий, ужасно красный и с чрезвычайно вострым, беспрерывно и невольно вертящимся кончиком.»
Это Петр Верховенский строит планы прихода к власти, оставив власть избранным, а остальных превратить в рабов, раз в 30 лет уничтожающих друг друга.
Это Петр Верховенский планирует во главе этой власти посадить Ставрогина, этого Ивана Царевича, сделать его религиозным папой Римским в России.
Это Петр Верховенский разглядел, понял Ставрогина, и он увидел в нем настоящую суть, а не аристократический лоск.
Это Петр Верховенский говорит Ставрогину: «Ставрогин, вы красавец!  Знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертвовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк…
Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.
Мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны? Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с желчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный… Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал — свирепствовал тезис Littr;, что преступление есть помешательство; приезжаю — и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере благородный протест. «Ну как развитому убийце не убить, если ему денег надо!» Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред «дешовкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали! Ах, как жаль, что нет пролетариев! Но будут, будут, к этому идет…
  Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов (писатель в романе) себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял.
Вас заботит, кто я такой? Я вам скажу сейчас, кто я такой, к тому и веду. Недаром же я у вас руку поцеловал. Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим». Эх, кабы время! Одна беда — времени нет. Мы провозгласим разрушение… почему, почему, опять-таки, эта идейка так обаятельна! Но надо, надо косточки поразмять. Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут, да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам… Ну-с, тут-то мы и пустим… Кого?
Ивана-Царевича; вас, вас! Ведь я потому и схватился за вас, что вы ничего не боитесь.
— Ставрогин, наша Америка?
 — Зачем? — серьезно и строго проговорил Николай Всеволодович.
— Охоты нет, так я и знал! — вскричал тот в порыве неистовой злобы. — Врете вы, дрянной, блудливый, изломанный барчонок, не верю, аппетит у вас волчий!.. Поймите же, что ваш счет теперь слишком велик, и не могу же я от вас отказаться! Нет на земле иного, как вы! Я вас с заграницы выдумал; выдумал, на вас же глядя. Если бы не глядел я на вас из угла, не пришло бы мне ничего в голову!..

Этот монолог Петра Верховенского бесподобен. Как красиво его написал Достоевский, как он мощно звучит, какие эмоции, сила демоническая, энтузиазм! Потрясает, и, если вспомнить фильм Хотиненко, как сильно его произнес и сыграл Антон Шагин. «Наши» - как это точно сказано.
К слову о Петре Верховенском: Федька-каторжник отказался взять грех на душу и убить Лебядкина и Хромоножку. И хотя Достоевский не описывает этого убийства, но это дело рук Петра Верховенского. Он и Федьку-каторжника убил.
Слова, которые Петр Верховенский говорит о Ставрогине – о, как они звучат, как проникновение одного Демона в другого!
А последний разговор между Петром Верховенским и Федькой-каторжником в квартире Кириллова чрезвычайно значимый для понимания.
Федька, вор и убийца, говорит: «Видишь, Петр Степанович, ты меня с самого первоначалу зачал обманывать, потому как ты выходишь передо мною настоящий подлец. Всё равно как поганая человечья вошь, — вот я тебя за кого почитаю. Ты мне за неповинную кровь большие деньги сулил и за господина Ставрогина клятву давал, несмотря на то что выходит одно лишь твое неучтивство. Я как есть ни одной каплей не участвовал, не то что полторы тысячи. И из этого ты выходишь первый убивец. И знаешь ли ты, чего стал достоин уже тем одним пунктом, что в самого бога, творца истинного, перестал по разврату своему веровать? Всё одно что идолопоклонник, и на одной линии с татарином или мордвой состоишь. Алексей Нилыч, будучи философом, тебе истинного бога, творца создателя, многократно объяснял и о сотворении мира, равно и будущих судеб, и преображения всякой твари и всякого зверя из книги Апокалипсиса. Но ты, как бестолковый идол, в глухоте и немоте упорствуешь и прапорщика Эркелева к тому же самому привел, как тот самый злодей-соблазнитель, называемый атеист…
— Ах ты, пьяная харя! Сам образа обдирает, да еще бога проповедует!
— Я, видишь, Петр Степанович, говорю тебе это верно, что обдирал; но я только зеньчуг поснимал, и почем ты знаешь, может, и моя слеза пред горнилом всевышнего в ту самую минуту преобразилась, за некую обиду мою, так как есть точь-в-точь самый сей сирота, не имея насущного даже пристанища. Ты знаешь ли по книгам, что некогда в древние времена некоторый купец, точь-в-точь с таким же слезным воздыханием и молитвой, у пресвятой богородицы с сияния перл похитил и потом всенародно с коленопреклонением всю сумму к самому подножию возвратил, и матерь заступница пред всеми людьми его пеленой осенила, так что по этому предмету даже в ту пору чудо вышло и в государственные книги всё точь-в-точь через начальство велено записать. А ты пустил мышь, значит, надругался над самым божиим перстом. И не будь ты природный мой господин, которого я, еще отроком бывши, на руках наших нашивал, то как есть тебя теперича порешил бы, даже с места сего не сходя!
Петр Степанович вошел в чрезмерный гнев:
— Говори, виделся ты сегодня со Ставрогиным?
— Это ты никогда не смеешь меня чтобы допрашивать. Господин Ставрогин как есть в удивлении пред тобою стоит и ниже пожеланием своим участвовал, не только распоряжением каким али деньгами. Ты меня дерзнул.
— Деньги ты получишь, и две тысячи тоже получишь, в Петербурге, на месте, все целиком, и еще получишь.
— Ты, любезнейший, врешь, и смешно мне тебя даже видеть, какой ты есть легковерный ум. Господин Ставрогин пред тобою как на лестнице состоит, а ты на них снизу, как глупая собачонка, тявкаешь, тогда как они на тебя сверху и плюнуть-то за большую честь почитают.»

Итак – Федька-каторжник по своим нравственным качествам стоит выше Петра Верховенского. И мерилом для его поступков опять же является Бог. И может поэтому он погибает? От руки Петра Верховенского? От этой темной, безбожной силы?

Я умышленно вставляю цитаты из романа, возможно это поможет кому-то вспомнить текст, возможно, как и для меня, почувствовать редкостное удовольствие от удивительной особенности Достоевского проникать в сознание и психологию героев, отображать, от языка, чистого, русского языка гениального писателя 19-го века.

Теперь - Ставрогин. Кто он, Ставрогин? Чем привлекателен этот персонаж, особенно после фильма Хотиненко, где Ставрогина сыграл яркий, красивый Максим Матвеев?
«Это был очень красивый молодой человек, лет двадцати пяти, самый изящный джентльмен из всех, которых мне когда-либо приходилось видеть, чрезвычайно хорошо одетый, державший себя так, как мог держать себя только господин, привыкший к самому утонченному благообразию. Не я один был удивлен: удивлялся и весь город, которому, конечно, была уже известна вся биография господина Ставрогина, и даже с такими подробностями, что невозможно было представить, откуда они могли получиться, и, что всего удивительнее, из которых половина оказалась верною. Все наши дамы были без ума от нового гостя. Они резко разделились на две стороны — в одной обожали его, а в другой ненавидели до кровомщения; но без ума были и те и другие. Одних особенно прельщало, что на душе его есть, может быть, какая-нибудь роковая тайна; другим положительно нравилось, что он убийца. Оказалось тоже, что он был весьма порядочно образован; даже с некоторыми познаниями. Познаний, конечно, не много требовалось, чтобы нас удивить; но он мог судить и о насущных, весьма интересных темах, и, что всего драгоценнее, с замечательною рассудительностию. Упомяну как странность: все у нас, чуть не с первого дня, нашли его чрезвычайно рассудительным человеком. Он был не очень разговорчив, изящен без изысканности, удивительно скромен и в то же время смел и самоуверен, как у нас никто. Наши франты смотрели на него с завистью и совершенно пред ним стушевывались. Поразило меня тоже его лицо: волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, — казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску; впрочем, многое говорили, между прочим, и о чрезвычайной телесной его силе. Росту он был почти высокого.»

Двоих убил на дуэли, погубил женщину. В С-Петербурге предавался пьянству и разврату. Аморфная личность без приоритетов, принципов и правил. Абсолютное отсутствие Веры в Бога и отрицание идеи Бога как пути нравственного души. В нем была безнравственность, бесчувственность, безжалостность от равнодушия, допускающая смерть любого. Может поэтому каждый, соприкоснувшись с ним, чувствовал близость своей развращенной души с тем темных, что было в Ставрогине? И их привлекало подобие их собственного Я в этом человеке?  Может поэтому в обществе каждый, кто с ним соприкасался, проникался чувством уважения и симпатии, и ведь как не любить самого себя, своего Я, в наличии которого так трудно бывает признаться.

В чем-то он похож с героем О.Уайлда Дорианом Греем, но Дориан Грей – ребенок по сравнению со Ставрогиным. Дориана Грея влекла только физическая сторона личных удовольствий, Ставрогина привлекала его бесовская, демоническая собственная суть, он гордился своим безразличием, наблюдал за своими безнравственными поступками и поэтому ставил себя выше всех окружающих, единственное, что его пугало, что над могут смеяться, что он будет смешон в своей гордыне.
Бездна, в которой он находился, была неизмеримо глубже, чем Дориан Грей, погрузившийся в свои инстинкты.
И возникает робкое ощущение, что эта «русская душа» может действительно есть нечто необычное в мире? И понимаешь, что возможно это правильная мысль. Нигде в Европе не могли родиться эти герои. Дориан Грэй – жалкое лубочное подобие, веселенький цветной портретик с петухами и ряжеными на фоне героев Достоевского. Какая мощь, сила, разрушающая, бездна, ненависть, падение, мерзость, низость, грех – Вселенский, Космический, Безграничный! На стыке каких потрясений формировалась эта «русская душа», и есть ли она?

Ставрогина нужно рассматривать под увеличительным стеклом. Вот он сообщает Шатову о готовящемся убийстве. Что же это было, вызвано ли было такое поведение некими человеческими качествами, изредка пробуждающимися в Ставрогине?  И пробуждались ли в нем эти человеческие качества? Возможно, что поступить страшно и подло для Ставрогина значило то же самое, как и проявить некую человечность? Т.е. Ставрогину были безразличны нравственные мотивы, мораль, это вседозволенность делать ВСЕ! ВСЕ – подчиняясь порывам внутренним. Кажущиеся положительные поступки и поведение - откуда это? Ведь не от глубины сопереживания и сочувствия? По сути любой его поступок не влек за собой нравственной оценки. Ставрогину было безразлично. Ни любви, ни ненависти. Раздражение у него вызывала лишь насмешка. Его безразличная гордыня и самолюбование не знало границ. И не терпело усмешки над собой. Именно из-за безграничной гордыни и самолюбования в любой ситуации. Его раздражало, когда в беседе вдруг собеседник начинал иронично и с некоей насмешкой относится к нему. Ставрогин начинал нервничать и бесится. Хм… БЕС-иться… Понимаете, вот они, БЕСЫ… В обыденном варианте слово БЕСЫ кажется легким и даже веселым словечком. Но Достоевский о другом.
Какое-то сочувствие вызывают его отношения с людьми, вот его диалог с Лизой после того, как она приехала к нему и провела ночь:
«…Клянусь, я любил тебя вчера меньше. Зачем же ты у меня всё отнимаешь сегодня? Знаешь ли ты, чего она стоила мне, эта новая надежда? Я жизнью за нее заплатил.
— Своею или чужой?
Он быстро приподнялся.
— Что это значит? — проговорил он, неподвижно смотря на нее.
— Своею или моею жизнью заплатили, вот что я хотела спросить. Или вы совсем теперь понимать перестали? — вспыхнула Лиза. — Чего вы так вдруг вскочили? Зачем на меня глядите с таким видом? Вы меня пугаете. Чего вы всё боитесь? Я уж давно заметила, что вы боитесь, именно теперь, именно сейчас… Господи, как вы бледнеете!

Ставрогин пошел, но с трех шагов воротился к Лизе.
— Если сейчас что-нибудь услышишь, Лиза, то знай: я виновен.
Она вздрогнула и пугливо посмотрела на него; но он поспешно вышел.»

Удивительная Лиза. Эмоциональная, нервная, чуткая и безгранично порядочная. Этот диалог потрясает. В нем столько психологической глубины.
Чтобы не возвращаться к Лизе, выскажу свое предположение: у Достоевского все эпизоды, высказывания связаны между собой. Некая нить проходит по всему тексту романа. И психологическая подоплека поступков героев толкает к тому, чтобы читатель задавал бы себе вопрос – ПОЧЕМУ, КАК, ЗАЧЕМ? И только через свои собственные ответы начинаешь постигать глубину прозы Достоевского. Напомню жесткий эпизод, когда Лиза узнала о смерти Лебядкина и Хромоножки, она в истерике рвется на место трагедии, чтобы увидеть тела Лебядкина и Хромоножки. Вот вопрос – зачем, ЗАЧЕМ и почему ей нужно было видеть ЭТО?
А ведь она любила Ставрогина. Сомнения терзали ее душу, она верила Ставрогину и при этом постоянно сомневалась в нем. И ей было страшно. Ей нужно было убедиться в реальности падения Ставрогина в эту бездну нравственного порока, надежда, что это не так, а вдруг это ошибка и этого просто нет, - толкнули ее поехать к месту убийства. Озверевшая, пьяная, о-БЕС-ившаяся  толпа на месте трагедии убивает Лизу. Потому что даже жить с пониманием того, кто такой Ставрогин, невыносимо. Смерть – спасение Лизы от душевных мучений.
Это Лиза сказала проницательно: «— Я вам должна признаться, у меня тогда, еще с самой Швейцарии, укрепилась мысль, что у вас что-то есть на душе ужасное, грязное и кровавое, и… и в то же время такое, что ставит вас в ужасно смешном виде. Берегитесь мне открывать, если правда: я вас засмею. Я буду хохотать над вами всю вашу жизнь… Ай, вы опять бледнеете? Не буду, не буду, я сейчас уйду, — вскочила она со стула с брезгливым и презрительным движением.»

И в дополнение, чтобы этот трогательный образ Лизы был более понятен, приведу слова Достоевского о ней, как бы на память об этой девушке: «Она действительно была больна. Что выдавалось в ней с первого взгляда — это ее болезненное, нервное, беспрерывное беспокойство. Увы! бедняжка очень страдала, и всё объяснилось впоследствии. Теперь, вспоминая прошедшее, я уже не скажу, что она была красавица, какою казалась мне тогда. Может быть, она была даже и совсем нехороша собой. Высокая, тоненькая, но гибкая и сильная, она даже поражала неправильностью линий своего лица. Глаза ее были поставлены как-то по-калмыцки, криво; была бледна, скулиста, смугла и худа лицом; но было же нечто в этом лице побеждающее и привлекающее! Какое-то могущество сказывалось в горящем взгляде ее темных глаз; она являлась «как победительница и чтобы победить». Она казалась гордою, а иногда даже дерзкою; не знаю, удавалось ли ей быть доброю; но я знаю, что она ужасно хотела и мучилась тем, чтобы заставить себя быть несколько доброю. В этой натуре, конечно, было много прекрасных стремлений и самых справедливых начинаний; но всё в ней как бы вечно искало своего уровня и не находило его, всё было в хаосе, в волнении, в беспокойстве. Может быть, она уже со слишком строгими требованиями относилась к себе, никогда не находя в себе силы удовлетворить этим требованиям.»
Незабываемый образ. Несущий в себе психологическую нагрузку раскрытия личности Ставрогина.

К Ставрогину я еще вернусь.

У Достоевского нет случайностей, нет случайных героев. Каждый – событие и явление. Все очень логично в этом многогранном полотне прозы Достоевского. Все между собой связано.
У меня нет стремления анализировать «Бесов», как это делали многие известные и талантливые люди. Они рассматривали отдельных героев, их роль в романе, стилистику, язык, композицию, влияние эпилепсии на самого Достоевского и его героев, и прочее, прочее, не всегда понятное и соответствующее Достоевскому, создавая серьезные критические произведения. Кое-что читал, и это трудное чтение, скорее для узких профессионалов. Это – заметки, непрофессиональные, рассчитанные на тех, кто знает «Бесов», или на тех, кто имеет интерес к Достоевскому.
Поэтому я постараюсь как можно короче сказать о некоторых тронувших меня местах и героях, обозначить некоторые акценты.
И как говорил - У Достоевского нет случайностей, нет случайных героев. Каждые фразы, поступки связаны между собой логикой идеи в этом многогранном полотне прозы Достоевского.
Для примера Кириллов и Степан Трофимович Верховенский. Казалось бы – какая связь между ними? Кириллов – сильный, запоминающийся образ. Что такое – Кириллов? Это борьба между интеллектуальным атеизмом и подсознательной Верой в Бога. И видимо именно это противоречие в душе и разуме Кириллова толкнула его к самоубийству. Напрашивается вывод: или ты веришь, или -???
Но я несколько о другом, для этого мне нужно процитировать Кириллова. А сначала несколько слов Достоевского о Кириллове:
«Это был еще молодой человек, лет около двадцати семи, прилично одетый, стройный и сухощавый брюнет, с бледным, несколько грязноватого оттенка лицом и с черными глазами без блеску. Он казался несколько задумчивым и рассеянным, говорил отрывисто и как-то не грамматически, как-то странно переставлял слова и путался, если приходилось составить фразу подлиннее.»
Кириллов улыбнулся давешнею детскою улыбкой. «… а я только ищу причины, почему люди не смеют убить себя; вот и всё. И это всё равно.
— Как не смеют? Разве мало самоубийств?
— Очень мало.
— Неужели вы так находите?
Он не ответил, встал и в задумчивости начал ходить взад и вперед.
— Что же удерживает людей, по-вашему, от самоубийства? — спросил я.
Он рассеянно посмотрел, как бы припоминая, об чем мы говорили.
— Я… я еще мало знаю… два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая, Но и маленькая тоже очень большая.
— Какая же маленькая-то?
— Боль.
— Боль? Неужто это так важно… в этом случае?
— Самое первое. Есть два рода: те, которые убивают себя или с большой грусти, или со злости, или сумасшедшие, или там всё равно… те вдруг. Те мало о боли думают, а вдруг. А которые с рассудка — те много думают.
— Да разве есть такие, что с рассудка?
— Очень много. Если б предрассудка не было, было бы больше; очень много; все.
— Ну уж и все?
Он промолчал.
— Да разве нет способов умирать без боли?
— Представьте, — остановился он предо мною, — представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову — будет вам больно?
— Камень с дом? Конечно, страшно.
— Я не про страх; будет больно?
— Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно.
— А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень бояться, что больно. Всякий первый ученый, первый доктор, все, все будут очень бояться. Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень бояться, что больно.
— Ну, а вторая причина, большая-то?
— Тот свет.
— То есть наказание?
— Это всё равно. Тот свет; один тот свет.
— Разве нет таких атеистов, что совсем не верят в тот свет?
Опять он промолчал.
— Вы, может быть, по себе судите?
— Всякий не может судить как по себе, — проговорил он покраснев. — Вся свобода будет тогда, когда будет всё равно, жить или не жить. Вот всему цель.
— Цель? Да тогда никто, может, и не захочет жить?
— Никто, — произнес он решительно.
— Человек смерти боится, потому что жизнь любит, вот как я понимаю, — заметил я, — и так природа велела.
— Это подло, и тут весь обман! — глаза его засверкали. — Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастен. Теперь всё боль и страх. Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит. И так сделали. Жизнь дается теперь за боль и страх, и тут весь обман. Теперь человек еще не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый. Кому будет всё равно, жить или не жить, тот будет новый человек. Кто победит боль и страх, тот сам бог будет. А тот бог не будет.
— Стало быть, тот бог есть же, по-вашему?
— Его нет, но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое… Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…  Кто смеет убить себя, тот бог. Теперь всякий может сделать, что бога не будет и ничего не будет. Но никто еще ни разу не сделал.»

И разговор Кириллова со Ставрогиным:
— Стало быть, и жизнь любите?
— Да, люблю и жизнь, а что?
— Если решились застрелиться.
— Что же? Почему вместе? Жизнь особо, а то особо. Жизнь есть, а смерти нет совсем.
— Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?
— Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную. Есть минуты, вы доходите до минут, и время вдруг останавливается и будет вечно.
— Вы надеетесь дойти до такой минуты?
— Да.
— Это вряд ли в наше время возможно, — тоже без всякой иронии отозвался Николай Всеволодович, медленно и как бы задумчиво. — В Апокалипсисе ангел клянется, что времени больше не будет.
— Знаю. Это очень там верно; отчетливо и точно. Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо. Очень верная мысль.
— Куда ж его спрячут?
— Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме.»

Мне кажется, что вывод о том, что в Кириллове идет внутренняя борьба между Разумом и Верой – верный. Он не нашел в себе выход из этого противоречия. А еще одна идея, провозглашенная Кирилловым - Кто смеет убить себя, тот бог.
Понимаете - Кто смеет убить себя, тот бог.
Я почему акцентирую эту фразу? Она полностью пересекается и находит свое продолжение со словами Степана Трофимовича Верховенского перед смертью, когда он умирал в одной деревеньке: «Если есть бог, то и я бессмертен!»
У Степана Трофимовича если есть Я, то есть и Бог. У Кириллова если есть Я, то Бога нет.
Можно по-разному обьяснять смысл одного и другого утверждения, но в них корень взгляда Достоевского на Веру и в них обьяснение трагедии этих личностей в романе.

Кириллов застрелился.

Похожее повторение встречается в разговоре Ставрогина с Шатовым и Ставрогина с Тихоном. Только одна маленькая деталь. Шатов идет со Ставрогиным и спрашивает его:
«—   А правда ли, что вы, — злобно ухмыльнулся он, — правда ли, что вы принадлежали в Петербурге к скотскому сладострастному секретному обществу? Правда ли, что маркиз де Сад мог бы у вас поучиться? Правда ли, что вы заманивали и развращали детей? Говорите, не смейте лгать, — вскричал он, совсем выходя из себя, — Николай Ставрогин не может лгать пред Шатовым, бившим его по лицу! Говорите всё, и если правда, я вас тотчас же, сейчас же убью, тут же на месте!
— Я эти слова говорил, но детей не я обижал, — произнес Ставрогин, но только после слишком долгого молчания. Он побледнел, и глаза его вспыхнули.
— Но вы говорили! — властно продолжал Шатов, не сводя с него сверкающих глаз. — Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя бы даже жертвой жизнию для человечества? Правда ли, что вы в обоих полюсах нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения?
— Так отвечать невозможно… я не хочу отвечать, — пробормотал Ставрогин, который очень бы мог встать и уйти, но не вставал и не уходил.
— Я тоже не знаю, почему зло скверно, а добро прекрасно, но я знаю, почему ощущение этого различия стирается и теряется у таких господ, как Ставрогины, — не отставал весь дрожавший Шатов, — знаете ли, почему вы тогда женились, так позорно и подло? Именно потому, что тут позор и бессмыслица доходили до гениальности! О, вы не бродите с краю, а смело летите вниз головой. Вы женились по страсти к мучительству, по страсти к угрызениям совести, по сладострастию нравственному. Тут был нервный надрыв… Вызов здравому смыслу был уж слишком прельстителен! Ставрогин и плюгавая, скудоумная, нищая хромоножка! Когда вы прикусили ухо губернатору, чувствовали вы сладострастие? Чувствовали? Праздный, шатающийся барчонок, чувствовали?
— Вы психолог, — бледнел всё больше и больше Ставрогин, — хотя в причинах моего брака вы отчасти ошиблись… Кто бы, впрочем, мог вам доставить все эти сведения, — усмехнулся он через силу, — неужто Кириллов? Но он не участвовал…
— Вы бледнеете?»

Ставрогин, казалось бы, сильная личность, почти сьеживается от этих прямых вопросов, и ведь то, что спрашивает Шатов – правда. Эта история с малолетней девочкой, над которой надругался Ставрогин – правда. Девочка покончила жизнь самоубийством.
Но обратите внимание на эту фразу – «Вы психолог».
«Вы психолог» говорит Шатову Ставрогин, понимая, что Шатов добрался до его сути.

И после разговора с Тихоном, в 9-ой, не вошедшей в роман главе, Ставрогин, прощаясь, говорит Тихону – «Проклятый психолог!»
О, как боялся Ставрогин, что кто-нибудь поймет его сущность.
«Психолог» - как порицание, как ругательное слово, потому что только в проникновении в глубинные мотивы Ставрогина можно понять и оценить его личность. И этого он как раз и боялся.
Глава «У Тихона» - уникальная. Ее читать надо обязательно, без нее образ Ставрогина будет неполный.

Говоря о понимании личности Ставрогина очень важен образ Хромоножки. Для чего ввел ее в роман Достоевский? Я читал неких критиков, пишущих об ущербности и жертвенности Хромоножки. Но ведь это не так, совсем другой смысл вложен, как мне кажется, в эту хромую, как бы не очень в своем уме, девушку. Вспомните, как Ставрогин поехал в дом, куда Петр Верховенский вывез Лебядкина и Хромоножку. Помните, как Хромоножка встретила Ставрогина?
«в лице бедной женщины выразился совершенный ужас; по нем пробежали судороги, она подняла, сотрясая их, руки и вдруг заплакала, точь-в-точь как испугавшийся ребенок; еще мгновение, и она бы закричала. Но гость опомнился; в один миг изменилось его лицо, и он подошел к столу с самою приветливою и ласковою улыбкой.
— Виноват, напугал я вас, Марья Тимофеевна, нечаянным приходом, со сна, — проговорил он, протягивая ей руку.
И вдруг она опять задрожала и отшатнулась назад, подымая пред собой, как бы в защиту, руку и приготовляясь опять заплакать.»

Почему эта сцена – не ущербность Хромоножки, не жалость вызывающая? Да дело в том, что Хромоножка разглядела демоническую, страшную личину Ставрогина, она увидела его настоящим, «купчишка и сыч» - вот кто это был, Ставрогин. И она смеется над ним, кричит в прощании – Гришка Отрепьев!
И тут, читая эти строки, мне почему-то вспомнился Мышкин. Как его сердце проницательно могло увидеть в человеке Зло и злобное, как он мучился от того, что кто-нибудь заражался этой болезнью.

Тут мне хотелось бы завершить эти заметки. Я вижу героев романа, и они все достойны анализа, и Дарья Павловна, и Варвара Петровна, и Лопутин, Виргинский, Степан Трофимович Верховенский, все отношения, слова, поступки – гениально изложены Достоевским в этом сложном, многоплановом романе.
Правда – все-таки вернусь к главе «У Тихона», к описанию гадостного поведения Ставрогина с малолетней девочкой. В так называемой «Исповеди» Ставрогин пишет: «Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял ее руку и тихо поцеловал, принагнул ее опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. То, что я поцеловал у ней руку, вдруг рассмешило ее, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге, что судорога прошла по лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дергаться, чтобы заплакать, но все-таки не закричала. Я опять стал целовать ей руки, взяв ее к себе на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то всё шептал ей. Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо ее выражало совершенное восхищение.»

А ведь лжет, лжет Ставрогин. Пытается приукрасить ситуацию и взвалить ответственность на ребенка. Не было, не было восхищения у девочки, не было радости. Она увидела Демона, злобного, опасного, и целовала его, прося о милости, о спасении, надеясь на великодушие. Но нет, Ставрогин безжалостно надругался над ребенком.
Я не знаю, почему Достоевский не включил 9-ю главу в роман. Но вот что важно, как сам Ф.М. оценивал описанное им:
«Отнять жизнь — это ужасно,— говорил Достоевский,— но отнять веру в красоту любви — еще более страшное преступление».
Девочка перед смертью сказала – я убила в себе Бога. По логике Достоевского – она говорит о том, что в ней убита Любовь, та христианская любовь Христа.

В 9-ой главе Тихон говорит о возможности спасения души Ставрогина, но понимает, что Ставрогин отрицает спасение, погружаясь в бездну. Потрясающий по своему смыслу диалог между Ставрогиным и Тихоном. Процитирую эти слова.
Тихон видит лживость рассуждений Ставрогина: «Иные места в вашем изложении усилены слогом; вы как бы любуетесь психологией вашею и хватаетесь за каждую мелочь, только бы удивить читателя бесчувственностью, которой в вас нет. Что же это как не горделивый вызов от виноватого к судье?
— Где же вызов? Я устранил всякие рассуждения от моего лица.
Тихон смолчал. Даже краска покрыла его бледные щеки.
— Оставим это, — резко прекратил Ставрогин. — Позвольте сделать вам вопрос уже с моей стороны: вот уже пять минут, как мы говорим после этого (он кивнул на листки), и я не вижу в вас никакого выражения гадливости или стыда… вы, кажется, не брезгливы!..
Он не докончил и усмехнулся.
— То есть вам хотелось бы, чтоб я высказал вам поскорее мое презрение, — твердо договорил Тихон. — Я пред вами ничего не утаю: меня ужаснула великая праздная сила, ушедшая нарочито в мерзость.
 Но более великого и более страшного преступления, как поступок ваш с отроковицей, разумеется, нет и не может быть.
— Ответьте на вопрос, но искренно, мне одному, только мне: если б кто простил вас за это (Тихон указал на листки), и не то чтоб из тех, кого вы уважаете или боитесь, а незнакомец, человек, которого вы никогда не узнаете, молча, про себя читая вашу страшную исповедь, легче ли бы вам было от этой мысли или всё равно?
— Легче, — ответил Ставрогин вполголоса, опуская глаза. Если бы вы меня простили, мне было бы гораздо легче, — прибавил он неожиданно и полушепотом.
— С тем, чтоб и вы меня также, — проникнутым голосом промолвил Тихон.
— За что? что вы мне сделали? Ах, да, это монастырская формула?
— За вольная и невольная. Согрешив, каждый человек уже против всех согрешил и каждый человек хоть чем-нибудь в чужом грехе виноват. Греха единичного нет. Я же грешник великий, и, может быть, более вашего.
— Что не выдержу? что не вынесу со смирением их ненависти?
— Не одной лишь ненависти.
— Чего же еще?
— Их смеху, — как бы через силу и полушепотом вырвалось у Тихона.
Ставрогин смутился; беспокойство выразилось в его лице.
— Я это предчувствовал, — сказал он. — Стало быть, я показался вам очень комическим лицом по прочтении моего «документа», несмотря на всю трагедию? Не беспокойтесь, не конфузьтесь… я ведь и сам предчувствовал.
— Ужас будет повсеместный и, конечно, более фальшивый, чем искренний. Люди боязливы лишь перед тем, что прямо угрожает личным их интересам. Я не про чистые души говорю: те ужаснутся и себя обвинят, но они незаметны будут. Смех же будет всеобщий.
— Довольно. Укажите же, чем именно я смешон в моей рукописи? Я знаю чем, но я хочу, чтоб указали вы вашим пальцем. И скажите поциничнее, скажите именно со всею тою искренностью, к которой вы способны. И еще повторю вам, что вы ужасный чудак.
— Даже в форме самого великого покаяния сего заключается уже нечто смешное. О, не верьте тому, что не победите! — воскликнул он вдруг почти в восторге, — даже сия форма победит (указал он на листки), если только искренно примете заушение и заплевание. Всегда кончалось тем, что наипозорнейший крест становился великою славой и великою силой, если искренно было смирение подвига. Даже, может, при жизни вашей уже будете утешены!..
— Итак, вы в одной форме, в слоге, находите смешное? — настаивал Ставрогин.
— И в сущности. Некрасивость убьет, — прошептал Тихон, опуская глаза.
— Что-с? некрасивость? чего некрасивость?
— Преступления. Есть преступления поистине некрасивые. В преступлениях, каковы бы они ни были, чем более крови, чем более ужаса, тем они внушительнее, так сказать, картиннее; но есть преступления стыдные, позорные, мимо всякого ужаса, так сказать, даже слишком уж не изящные…
Тихон не договорил.
— То есть, — подхватил в волнении Ставрогин, — вы находите весьма смешною фигуру мою, когда я целовал ногу грязной девчонки… и все, что я говорил о моем темпераменте и… ну и всё прочее… понимаю. Я вас очень понимаю. И вы именно потому отчаиваетесь за меня, что некрасиво, гадливо, нет, не то что гадливо, а стыдно, смешно, и вы думаете, что этого-то я всего скорее не перенесу?
— Оставьте, отец Тихон, — брезгливо прервал Ставрогин и поднялся со стула. Тихон тоже.
— Что с вами? — вскричал он вдруг, почти в испуге всматриваясь в Тихона. Тот стоял перед ним, сложив перед собою вперед ладонями руки, и болезненная судорога, казалось как бы от величайшего испуга, прошла мгновенно по лицу его.
— Что с вами? Что с вами? — повторял Ставрогин, бросаясь к нему, чтоб его поддержать. Ему казалось, что тот упадет.
— Я вижу… я вижу как наяву, — воскликнул Тихон проницающим душу голосом и с выражением сильнейшей горести, — что никогда вы, бедный, погибший юноша, не стояли так близко к самому ужасному преступлению, как в сию минуту!
— Успокойтесь! — повторял решительно встревоженный за него Ставрогин, — я, может быть, еще отложу… вы правы, я, может, не выдержу, я в злобе сделаю новое преступление… всё это так… вы правы, я отложу.

— Нет, не после обнародования, а еще до обнародования листков, за день, за час, может быть, до великого шага, вы броситесь в новое преступление как в исход, чтобы только избежать обнародования листков!

Ставрогин даже задрожал от гнева и почти от испуга.
— Проклятый психолог! — оборвал он вдруг в бешенстве и, не оглядываясь, вышел из кельи.»

Говорит ли Тихон о будущем самоубийстве Ставрогина, не известно. Можно предполагать. И что же это за "ужасное преступление?"

Вот еще несколько высказываний Достоевского:
« Это человек-то вошь!.. Убивать? Убивать-то право имеете?.. Что делать?.. Страдания принять и искупить себя им, вот что надо» («Преступление и наказание»).
 «Самый закоренелый и нераскаянный убийца все-таки знает, что он преступник, то есть по совести считает, что он нехорошо поступил, хотя и безо всякого раскаяния» («Идиот»).
Достоевский был для Фрейда несомненным авторитетом. Фрейд считал, что Достоевский смог вывернуть наизнанку человеческую душу, выпотрошить, что редко удается психологам, а Ницше говорил, что Достоевский «единственный психолог, у которого я мог кое-чему научиться».

Но все-таки, главный вопрос: ПОЧЕМУ СТАВРОГИН В ПЕТЛЮ ПОЛЕЗ?

Мне кажется – Ставрогин понял, что в душе его Демон и Бесы, их сила настолько значительна, они полностью овладели его душой и сознанием, что единственный способ победить Демонов и Бесов – убить себя. Сила это или слабость – пусть каждый решает сам. И было ли это желанием действительно победить Демона и Бесов? А может очередное самодовольное действие? Самолюбование? Самоутверждение?
Для меня – скорее слабость. Слабость не-Верия.