Обнажённая модель

 

                И птичьи крики, будто волокут злодея по земле,
           как будто по темнеющим долинам удаляется прозревшая душа.
                М. Мартинайтис.



  Дед закончил подшивать валенцы, из большой «цыганской» иголки вытащил остаток дратвы, подозвал меня:
- Открывай рот.
Ловко накинул петельку на нижний молочный зуб, концы дратвы отдал мне.
-Дёргай, а то новый в рост кривым пойдёт, будешь как Калюня  «пузанок» кривозубым, не примут таким в школу.
Но родители забрали меня из деревни, где рос в крепких объятиях любви деда, бабушки и многочисленных маминых сестёр. В одночасье из деревенского,  стал  дитём городской окраины. Город, в котором мне довелось жить, стоял на могучей реке воспетой классиками, ему судьба уготовила незавидную долю. Сладкие напевы про красивую жизнь, будто дудочка крысолова, манила, срывала людей с родных мест, и вся эта человеческая река заполняла его чрево. Не знаю, давно покинул те места, возможно там произошли перемены, но тогда он был ещё во власти прочной традиции города, в котором выставка картин передвижников потерпела неудачу.
    Зина же лелеяла мечту, что я стану художником. Мне не приходилось в своей жизни встречать ещё человека, который так бы свято и наивно верил в силу красоты и в то, что человек, творящий красивое, есть  подобие своего творения. Сказы, придуманные ею, зачаровывали, они  белой голубкой в  лазОревой небесной  купели кружились над моими снами, когда её побаски я разузоривал детской фантазией и химическим карандашом, она сияла от восторга, отмывала мои синие  губы, язык, любовалась нарисованным, раскладывала в специально сделанные  папочки. Её верность мечте была подобна кремнию.
        Не за долго до моего отъезда в Ленинград, к нам зашёл мой преподаватель Александр  Григорьевич, человеком он был весьма странным, странным было и то, что всегда его курс был самым сильным в училище, за это ему прощали слабость, коей страдают многие талантливые люди. Пока мы с ним отбирали рисунки, которые я должен был представить в приёмную комиссию, Зина,  извиняясь, дважды напоминала о том, что всё остынет. Увидев стол, в центре которого красовался  «напиток»,  без которого якобы не будет успеха, Александр Григорьевич потирая  руки толи нам, толи себе промолвил:
-Ну да ладно, теперь уже можно.
И, еле уловимая тень печали легла на его лицо. Подождав пока он отобедает, пересилив волнения, Зина спросила :
   -Александр Григорьевич, скажите, получится из него художник?
Он призадумался, но вспомнил, что от него ждут ответ, глядя в окно, как бы извиняясь:
    -Знаете, Зина Петровна, я, скажу откровенно, только вы не обижайтесь.  Художник из него получится, да всю жизнь он будет голожопым.
Зина готовая от радости взлететь, защебетала:
      -Пусть, пусть будет  голожо…
И, испугалась, как ребёнок разбивший, что- то ценное, но потом радостно:
     -Ваши слова,  да Богу в уши!  Пусть! Только бы стал, только бы стал художником
Проводив гостя, она села на место где восседал тот, её лицо светилось от счастья.
Постучали, и сразу вошла, это была мама девочки, с которой я дружил. На ней был строгий костюм, на лацкане пиджака красовался вузовский ромбик. Увидев  за столом Зину, пустую бутылку, разложенные мои рисунки, она, побагровев,  процедила сквозь зубы:
       -Ну и семейка.
И, перешла на ор:
      - Что бы ни когда, слышите, ни когда больше я не видела его у себя в доме. Я думала это не правда, а оказывается, он занимается тем, что рисует голых баб.
Тут Зина, будто наседка, защищающая свой выводок:
       -Он рисует обнажённую модель, а не голых баб.
       -Грязь вычисти из под ногтей, а потом  будешь рассуждать про обнажённую модель.  И напоследок остатком зла одарила ни в чём не повинную дверь.
      -Третий курс. Народ гриппует. Мы целый семестр лепим, рисуем, делаем наброски с одной и той же обнажённой модели. Наконец от преподавателя слышим долгожданное, всё, закачиваем. Натурщица встаёт, набрасывает халат и идёт одеваться, халатик короткий только на одну треть прикрывает ягодицы. Сокурсник, рисующий рядом, восхищённо:
         -Смотри, к а к а я    б а б а!
         - Ты чего? Мы же  её столько лепили, рисовали обнажённнн… и тут я вспоминаю  Зину, мне  больно, я всегда стыдился за её безграмотность, не понимая сколь велика её мудрость. Мне больно, так больно, что так мало дарил ей нежности.



,