Бабель. Гейм овер

Арестовали на рассвете
его в писательском поселке.
В просторном дачном кабинете
царили сумрак и потемки.
Писатель выглядел нелепо -
он был разбужен очень рано.
Из спальни вышел, как из склепа,
смотрел как в чрево чемодана
бросали рукописи, книги,
тетради, письма и бумаги.
Был взгляд его при этом дикий,
на лбу сверкали капли влаги.
Жена бледнела и дрожала,
и не могла издать ни звука.
В ее глазах испуг и жалость
сменялись горечью и мукой.
Супруги горестно молчали,
писателю противно стало:
- Вы чаще ездите ночами,
наверно, спите очень мало?
Спросил и усмехнулся криво.
Вопрос остался без ответа.
И стало на душе тоскливо:
не слишком добрая примета.
Машина мчалась на Лубянку
едва кренясь на поворотах.
При входе, выправив осанку,
он навсегда исчез в воротах.
Его манили вечно страсти:
убийства, казни, кровь и слезы,
а также те, кто был при власти
и кто в себе таил угрозу.
Он был хитер и любопытен
и балансировал на грани,
и при его природной прыти,
быть мог исход и более ранним.
Когда-то он шутил с Ягодой,
и был с женой Ежова в связи,
прошло всего лишь 2-3 года,
и вдруг такая вот оказия.
- За что отправили в кутузку?
За то, что не пишу так долго?
Мол, мне как автору тут узко?
Что изменил я чувству долга?
Что я с французами якшался,
с Андре Мальро, Ромен Ролланом?
Политикой не увлекался,
работал честно, без обмана.
Подумаешь, сшибал авансы
себе, без совести зазрения!
Я повышал тем самым шансы
создать искусное творенье.
Жаль, завершить, увы, не дали
роман мой новый о чекистах.
В нем то, чего не ожидали
от рыцарей кристально чистых.
Так размышлял, не чая пули,
и без очков глазами щурясь,
покуда кровожадный Ульрих
свой приговор читал, нахмурясь.
Пришел вчера расстрельный табель,
успел в нем Сталин расписаться.
там среди ста фамилий Бабель
стоял под номером двенадцать.