Единообразие

               
                Небольшая повесть

   Со времён Аристотеля, который первый подметил, что у людей, как и у животных существует стадный инстинкт, ничего не изменилось. Для выживания, они объединялись в стаи, группы, орды в которых становились все одинаковыми, безликими и единообразными…
   Первый раз я с этим столкнулся, когда меня привели в первый класс. Напялили форму на подобии той, что носили гимназисты до революции, это не удивительно, ведь у нас сохранилась даже одна часть здания, которая была бывшей женской гимназией, а потом стала средней школой № 1 им. В.И.Ленина.
  На мне был, как и у всех остальных,  тёмно-синий, почти чёрный, китель с золотистыми пуговицами и такого же цвета, не какие-то там штаны на резинке, а настоящие брюки со всеми взрослыми атрибутами. Дополняли весь этот ансамбль: белая рубашка без галстука, а на голове фуражка с блестящей кокардой, такого же фасона, как у старых гимназистов.
 Можно было, легко раздвинув ремешок и перекинув через блестящий чёрный козырёк, затянуть его на подбородке, чтобы не сорвало фуражку ветром. У нас многие так и делали, правда, не потому, что опасались её потерять, внезапно нахлынувшим порывом, а чтобы выделиться - больше для понтов.
А у девочек было такого же цвета школьное платье и чёрный передник, а в торжественные дни – белый.
   До четвёртого  класса, на линейках по случаю какого-нибудь политического праздника, типа: Седьмого ноября, день рождения Ленина или Первого мая,
мы выглядели    единообразно, как солдатики  на строевом смотре. То там, то тут произносились громко, хором, в едином порыве речёвки, типа, «Партия сказала: - Надо! Комсомол ответил: - Есть!» или «Пионер – всем пример!», с обязательной отдачей чести. Только мы, молодые салаги с маленькими блестящими звёздочками на груди, в разнобой, хоть нас муштровали не меньше, писклявыми голосочками вторили им: « Октябрята – дружные ребята!» - и всё. Ну дети, какой с них спрос.   
   Так и заканчивался парад с непременным прохождением вокруг памятника вождю, который стоял у нас в школьном дворе.
   А вот, когда уже мы были   постарше то форму одевали не все, предпочитая, что-нибудь по красочней и интереснее, но некоторые ребята из семей победней, носили сини пиджаки до девятого класса. Это очень хорошо показано в  фильме «Доживём до понедельника», как Сыромятников выросший, из школьной формы, был одет в короткие штаны и курточку непоросту. Благо, я этого уже не застал, так, как после восьмого - попал  в художественное училище.
  Первокурсники отличались скудностью, однообразием нарядов, ещё неотвыкшие от школьных привычек, они старались сильно не выделяться, а вот со второго курса, многие особенно девицы могли себе позволить, свободные интерпретации фасонов и цвета, на то они и будущие художники. Правда, к третьему курсу и пацаны вели себя, как сейчас говорят фривольно, и это было видно не только в одежде, но и во внешнем облике. Они носили длинные волосы, а некоторые, особенно, те, кто после армии, даже бороды, или усы…

***
   А я, как то в старом шкафу, что стоял у нас в коридоре, надыбал свою чёрную детскую овечью шубку и решил – покрасоваться перед зеркалом. Начал натягивать, а она возьми да и лопни на плечах. Тогда я, оторвав рукава, а вслед за ними и подкладку, увидел, что внутренняя часть меха, выглядит, как дубленка, только тёмная. Но для будущего художника – это не помеха и я, взяв темперу цвета золотой охры и разведя водой, покрасил её широкой кистью. Получилась весьма приличная безрукавка.
   Когда матушка, придя с работы, и увидела меня в таком облачении, то даже с иронией заметила:
- Что это на тебе за гуцульский кожушок, вы, что в Западную Украину на практику едете?
- Нет, - говорю, - это я соорудил из старой своей детской шубы.
А она, всплеснув руками, только и сказала:
- Ну, ты даёшь! А я её хотела родственникам отдать.
- Поздно! Я в ней буду осенью на занятия ходить.
- Ладно, ходи, - сказала мама, - а к зиме, я что-нибудь придумаю.
И ходил – в бардовом свитере, меховой безрукавке, да в штанах  шотландской расцветки - в синюю и малиновую клетку, их мой старший брат привёз из первого загранплаванья, но сам, потом не стал носить.
   Я  на занятии ездил на трамвае, который ходил прямо до училища, и в нём по утрам подобно разодетой таким образом публики хватало, а остальные пассажиры, видно рабочие и служащие в серой одежонке, скаля зубы, недовольно шипели: «Вот, опять едут эти художники! А одеты - чёрти в чём, да ещё бородатые и патлатые, тьфу – смотреть  тошно!»
   А я всегда, думал: «Не тошно, а - завидно, ведь вам приходится одеваться так, чтобы не выделятся на работе, не нарушая единообразия. Так и работать проще, как  винтики, составляющие единый коллектив, который даёт план, а в целом строит Коммунизм, ну это типа, прекрасной жизни для всех людей, при котором, все равны, все одинаковы и у всех одни и те же потребности. И не фиг выделятся, и требовать для себя чего-то особенного».
    С такими мыслями, мне всегда хотелось, что-нибудь наваять,  грандиозное и гениальное, а главное – неповторимое, не такое, как у других.
  Но на оформительском факультете, это не особенно приветствовалось, так как наша основная профессия –  наглядная агитация, то есть – опять плакаты и лозунги, призывающие  к светлому будущему всего человечества. Поэтому, мягко говоря, я не был прилежным учеником. То, что-нибудь намалюю не то, что хотелось  бы нашим преподавателям, а то и того хуже – хвалебно отзываюсь о Сальвадоре Дали, который в то время у нас, вообще, считался фашистом.
   Поэтому, когда на Новый год после сессии на каникулах, лучших – премировали  поездкой в Москву на экскурсию, я не попал в этот список.
А  мне стало обидно. И я думаю:
« Во-первых – моя однокурсница, с которой у меня были амуры, едет, а я – нет.
Во-вторых – мама  сделала мне сюрприз. Она перешила в швейной мастерской, свою шубу из женской – в  мужскую, а кроме того мой дядя с Урала прислал мне настоящую пыжиковую шапку, это видно его матушка попросила – в  довесок.
Когда меня  увидел наш  преподаватель по живописи, Роман Иванович, то не без зависти, сказал:
- Ну, ты прямо, как Шаляпин, на картине у Кустодиева, - а потом спросил, -  шапку не продашь? А то, в такой, у нас по вечерам ходить опасно, могут снять, да ещё и по голове дать.
- Ладно, - говорю, - вот в Москву – съезжу и продам.
А, он:
- Так, тебя не посылают, - а потом, подмигнув, добавил, - а если шапку продашь, так я замолвлю за тебя словечко.
Уж, больно, видно, приглянулась она ему, это и понятно – ручная работа, на базаре такую не купишь.
- Хорошо, продаю, - согласился я, - только за двести рэ, не меньше!
Это было почти полторы его месячной зарплаты, но он, не торгуясь, вытащил деньги.
И, третий - самый важный фактор.
   Я ещё в прошлом году закончил в Доме народного творчества курсы фотографов и кинолюбителей и, как делать фотогазету, про всякие мероприятия, так - это я, а как – в Москву, так – фиг  вам, в смысле мне». Поэтому, придя к нашему секретарю комсомольской организации училища - Раисе Петровне, молодой лет двадцати  четырёх, преподавательнице по истории, так  всё и выложил.        Мы с ней были в хороших отношениях, всё-таки, как-никак, вместе делали газеты, молнии всякие и другие информационные листки и сообщения.
Она засмеялась и сказала:
- Знаю, знаю, чего тебя так Москву тянет: Виктория едет, а ты – нет. Не переживай, меня назначили руководителем поездки, так, что ты бери, паспорт, свои фотоаппараты и всё остальное, тем более, что ваш преподаватель по живописи, уже просил за тебя, и дуй в бухгалтерию – оформляй путёвку.
   Я был на седьмом небе, чего только не сделаешь ради любви…

***
   Я, конечно, немного расстроился, что мне пришлось нашему живописцу, продать шапку, но потом прикинул, что это даже и к лучшему – в столице деньги не помешают, так, как родители субсидировали, мягко говоря, скромную сумму на поездку.  Правда, у меня была  ещё и не большая заначка, подаренная мне старшим братом на день рождения и, сложив всё вместе, получилась приличная «котлетка» грошей.
   Когда мать – дома, а потом и Виктория, уже  на вокзале, поинтересовались, мол, чего это я в старой заячьей шапке, то я  отморозился, типа, боюсь, что бы в дороге не спёрли…
   Поездка в Москву заняла всего ночь и уже утром, мы оформлялись в номера гостиницы Россия.
   Окна моего двух местного жилища выходили прямо на Спасскую Башню, которая грохотала курантами каждый час. Для меня, привыкшего отдыхать  в тишине, это было необычно и даже очень сильно раздражало.
   Так нормально и не отдохнув, я спустился этажом ниже, где поселилась Виктория со своей подругой Наташкой - нашей общей  однокурсницей.
  Зайдя к ним в номер, я понял, что он более уютный, чем мой. Окна выходили во внутренний двор, хотя из них не было видно Красной площади, и шума  было меньше, отголоски часов были глухие, и казалось, что всё это происходит, где-то там вдалеке.
- У вас комната, - говорю, - прямо, как в стихотворении Михалкова: « А, из нашего окна – площадь Красная видна, а из вашего окошка, только улица – немножко».
Они засмеялись, а я предложил:
- Давайте, прогуляемся сегодня, а то завтра с утра нас всех поведут на  экскурсию.
А Натали с кислым лицом, говорит, мол, что я устала и хочу отдохнуть, а вы - идите.
   Не знаю, может это была правда, а может просто она не хотела нам мешать. Тогда Виктория шмельком – оделась, и мы покинули номер.
   Выйдя из гостиницы, я предложил:
- Вот смотри ГУМ, давай зайдём.
А, мою подругу и убалтывать не надо, она очень часто со мной соглашается.

***
  Когда мы  зашли во внутрь, то этот универмаг мне напомнил наш пассаж - «Детский мир», только, как в песне у Розенбаума: «…здесь всё, как у нас, только больше в десять раз».
   Огромный, высокий зал со стеклянным потолком, уходящий, куда-то далеко, с множеством этажей, балконов и отделов, даже на меня, родившегося в крупном мегаполисе,  произвёл колоссальное впечатление, а на мою подругу, которая выросла в маленьком  райцентре, наверное, ещё больше.
  Я, невольно, почувствовал себя мелкой букашкой попавшей в огромный замок, где всё сверкало, блестело, шумело и суетилось. Откуда-то доносилась музыка и разноголосый говор на непонятных языках. Я посмотрел на мою спутницу, которая крепко ухватившись за мою руку, испуганно, но с любопытством разглядывала всё вокруг и  что бы её немного упокоить, тихо на ушко говорю:
- Если, мы вдруг потеряемся, то встречаемся в гостинице.
Она, в ответ только закивала, а потом сказала:
- Но, давай не теряться.
- Хорошо, - отвечаю, и мы направились в ближайший магазин одежды.
   Там была приличная очередь, и я, поставив Викторию в хвост, пошёл рассматривать прилавки. Мне приглянулся джинсовый костюм, голубого цвета в светлую полоску. Он был, скорее всего, индийского производства, так, как имел не фирменные металлические пуговицы, а пластмассовые, но короткая курточка и слегка расклешённые штаны, были весьма приличны.
Подойдя, к Виктории, я сказал:
- Я себе уже выбрал, вот тот голубой в полоску костюм, пойди и ты, выбери себе чего-нибудь, а я постою в очереди.
  Она слегка замялась, но я, пощупав в боковом кармане пиджака небольшую «котлету» денег, почувствовал себя миллионером.
Поэтому, небрежно говорю:
- Выбирай, гроши – есть!
  А мою подругу, долго убалтывать не надо, потому, как она часто со мною соглашается.
   В общем, Виктория выбрала себе такую же голубую в полоску юбку из той же серии, что и у меня, и ярко-оливкового цвета тонкий свитерок, типа водолазки, да ещё на груди с какой-то надписью, поэтому сразу было видно, что это фирма.
   После, покупок, мы ещё полазили по разным отделам и я себе прикупил вязанную бардовую шапочку, такую, как у Никулина была в фильме «Операция Ы», и к ней такого же цвета длинный шарфик, а подруга белое кашне и  варежки.
   Когда, я снял чёрную беличью шапку и надел сложенную вдвое бордовую с бубоном,
а  шею обкрутил два раза шарфиком, то его длинные концы телепались чуть ли не на всю длину шубы.
  Виктория, глянув на меня, засмеялась:
- Ну, ты прямо, как иностранец! Я сегодня, почти такого же туриста  видела, когда мы выходили из гостиницы – в шубе и спортивной шапке. Правда, он был ещё и в тёмных очках, видно от яркого снега.
- Так, в чём же дело? - раздухарился я, - сейчас и я себе куплю.
   И, невзирая на удивлённый взгляд подруги, взяв её за рукав, потащил искать очки.
   Пока мы рыскали в поискать нужного магазинчика, то по пути встретились ещё и другие, где я купил себе красно-коричневые полуботинки на толстой подошве фирмы «Цебо», да ещё в кожгалантерее портфель в виде чемодана с большими замками, объяснив, что  приехал только с сумкой для фото принадлежностей,  а наши покупки, всё равно  надо в чём-то нести. И уже на выходе, мы наткнулись на ларёк, где продавались солнцезащитные очки.
Очереди вообще не было, это и понятно, кто ж у нас зимой их покупает. Поэтому, неспеша примерив несколько штук, я остановился на каплевидной форме стёкол.
  Уже в обновках: я в бардовой шапочке и длиннющем шарфике, а подруга в белом кашне и варежках, мы зашли в гостиницу, где в вестибюле было много иностранцев.
  У некоторых на лацкане пальто или куртки красовались значки.
  Я, конечно, против единообразия, но тут не удержался и купил себе тоже значок с Кремлём и надписью «Москва».
Виктория слегка хихикнула, а я сказал:
- Так, ничего тут смешного нет, сама недавно говорила про иностранцев, - а потом добавил, - поехали к тебе шмотки мереть.
А, мою подругу, долго убалтывать не надо, потому, как она часто со мною соглашается.
Когда, мы подошли к двери номера, то она оказалась запертой.
- Странно, - сказала Виктория, - куда, это Натаха рванула. Сейчас я вниз съезжу, узнаю, ключ есть или нет, - и пошла к лифту.
Через  пять минут вернулась и, отворив двери, объяснила:
- Наши, нас не  дождались и отправились, всей группой с преподавателем по городу гулять.
- Ну и Бог с ними, - подмигнул я подруге.
В номере, мы, неспеша, распаковали свои покупки и, раздевшись почти до трусов, начали их примерять.
И в этот, самый можно сказать, неподходящий момент, открывается дверь и, заваливает Наташка. Увидев нас в таком виде, подруга, от зависти чуть не офонарела.
   Я сначала подумал, что её «жаба задавила», потому, что она решила, что мы тут любовью занимались. Оказалось – нет. Она увидела на мне новый джинсовый костюм, который я быстро напяливал, застёгивая штаны, и красно-коричневые полуботинки, и слегка удивилась, но её ещё больше перекосило, когда Виктория показалось в обновках. Фирменный свитер-водолазка с иностранным словом на груди и обтягивающая талию и бёдра юбка, такого же цвета, как мой костюм – окончательно её добили.
А я, глядя влюблёнными глазами на Викторию, её стройную фигуру, каштановые волосы и серые глаза, подумал:
«Какая она красивая, как ей идёт этот наряд. Да и хрен с ним, что мы за один день просадили почти половина моих денег,  оно - того стоит!»
   
***
На следующий день у нас было запланировано несколько мероприятий.
   Десятидневное пребывание в Москве, включало в себя кучу экскурсий и поездок по столице нашей родины.
Как всегда, в таком случае – это посещение Мавзолея, Музея В.И.Ленина, революции, и могил у стен и нишах кремля. Потом, менее политических, но не менее значимых могил на Ваганьковском кладбище и Новодевичьем монастыре, а потом мероприятия, как некоторым организаторами считалось второстепенными – Третьяковская галерея, панорама Бородино,  и так далее.
   Они не учитывали, что для будущих художников может быть, что-то интереснее чем посещение известных могил и захоронений, и некоторые из нас предложили, даже кое-что заменить, а кое-что и совсем убрать.
Но московский  экскурсовод строго сказал, что график мероприятий утверждён был в верхах, так, что типа «не выпендривайтесь» и ежьте, что дают, поэтому сперва мы попали в Новодевичий монастырь…
   Возле какой-то башни на белом снегу расположились небольшие островки людей. Они отличались не только по размерам, но и по цветовой гамме.
   Один – был  серым и безликим.
Однообразного фасона одежда, непонятного жухлого цвета, выдавала жителей глубинки. Они плотно толпились возле гида, широко открыв рот, ловя каждое его слово и не задавая вопросов,  водили головами прямо, как солдаты по команде, не нарушая единообразия.
  В другом островке, по большим кепкам-аэродромам и усам, в кожаных пальто с мохеровыми шарфами на шеи, можно было узнать представителей кавказской национальностей, они, безмятежно молча, курили, и лица с гордыми орлиными носами поворачивали не так организованно.
А вот – третий самый пёстрый, разноцветный, как будто попавший сюда с экватора всё время двигался и шумел на непонятном языке,  дополняя вопросы жестами, живя своей жизнью, он сразу выдавал иностранных туристов.
  Мне было интересно наблюдать за этими разными «остравками» и я фотографировал «Зенитом» отдельных представителей, а потом запечатлел общую панораму ещё и «Горизонтом».
« Да, - подумал я, - как менталитет действует на однообразие или разнообразие людей».
   В общем, когда на следующий день было назначено увлекательное мероприятие на Ваганьковское кладбище, я своей подруге говорю:
- Слушай, давай сачканём. Не люблю я ещё с детства, что на похороны, что по кладбищам, даже пускай трижды знаменитым ходить. Давай я скажу, что простыл, а ты тоже, придумай, какую-нибудь отмазку, а мы, - и подмигнув ей, продолжил, - в гостинице останемся.
А, мою подругу, долго убалтывать не надо, потому, как она часто со мною соглашается.
На наши  уловки, Раиса только хитро улыбнулась, а потом сказала:
- Ладно, оставайтесь, лечитесь, а то я смотрю и Виктория, тоже отпросилась, типа ей «нездоровится», только заряди фотоаппарат новой плёнкой, я сама поснимаю.
  За такие слова я её чуть не расцеловал, но потом удержался, не хватало мне ещё сцен ревности, лишь только добавив:
- На Новый год с меня – шампанское!
- Я тебя, за язык не тянула, - улыбнувшись, сказала она.

***
   Для двух молодых влюблённых сердец много не нужно - пару апельсин, бутылка шампанского, свободный номер, да чтобы никто не мешал.
Это почти так и получилось, правда,  часов в одиннадцать, кто-то начал ломится в дверь. Оказалась, пришла женщина номер убирать, но мы к тому времени  и сами уже проголодались от бурной любви  и, оставив уборщицу подчищать следы преступления, пошли завтракать в буфет, который  был тут, же на этаже.  Сев за столиком, так, чтобы просматривался коридор, мы хорошо видели, когда уборщица закончила свою работу и подкрепившись вернулись в номер. Когда холодные, уставшие и окончательно проголодавшиеся, наши сокурсники притащились в гостиницу, то мы уже к тому времени  отправились опять в ГУМ, выбирать Виктории бижутерию.
  Я, конечно, понимал, что Натаха, увидев небольшое позолоченное колечко с сердечком, на тоненьком пальчике подруги, вообще, захлебнётся слюной, но чего только не сделаешь для любимой девушки…
  Вечером мы собрались в номере Раисы Петровны и она серьёзным тоном объявила, что завтра, мы все идём в главную достопримечательность страны – Мавзолей, поэтому никакие отговорки не принимаются, и, скосив на нас глаза, как, бы намекая, сказала:
- Подъем в шесть утра! Будем занимать очередь в парке возле вечного огня.
  Я, как подумал: «Зимой, на морозе стоять, чтобы попасть опять на могилу. Мне ещё в детстве, когда мать приехала из Москвы, так красочно описала посещение Мавзолея, как он там лежит, руки по швам, приглушенное освещение и тихо играет загробная музыка, то на меня, очень эмоционального ребёнка, это произвело такое неизгладимое впечатление, что два дня я не спал по ночам.
Мне всё время снился дедушка Ленин, а я с  ним рядом лежу и у нас – руки  по швам».
   Но я не стал  возражать, а когда мы расходились после нашего собрания, чтобы не слышала её подруга, тихо сказал Виктории:
- Пошли, по ужинаем в кафе, а то от этого будущего мероприятия, мне как-то непосебе.
А, мою подругу, долго убалтывать не надо, потому, как она часто со мною соглашается.
   И мы сидели за столиком  пока куранты не стали бить двенадцать раз.
Проведя её в номер, я отправился к себе.
   Сосед храпел так, что я ещё часа два не мог уснуть.
Ночью мне снился детский кошмар: будто я лежу в мавзолее вместе с Лениным и у нас обоих руки по швам. Правда, потом, наверное, ближе к утру мне приснилась Виктория в том виде, в котором мы были с ней в номере. Мы предавались любовным утехам, постель превратилась в берег моря.  Потом появились детские воспоминания про Сочи, Адлер, пляж, песок и опять появилась Виктория. Она тормошила меня и говорила:
- Просыпайся, же ты, соня, а то мы в Мавзолей не попадём!
   Я приоткрыл глаза и убедился, что это был не сон.
Действительно надо мной склонилась, одетая в зимнюю курточку с белым кашне, подруга, дёргая меня, то за нос, то за ухо, она сказала с нотками раздражения в голосе:
- Ну, ты проснулся, наконец? Уже начало восьмого и Раиса меня послала за тобой, что бы ты, не срывал нам политическое, как она сказала мероприятие, и сфоткал всю нашу бригаду, - и добавляет, - быстро одевайся!
- Надо, так, надо, - говорю, - а вы, что действительно с шести часов там сопли морозите?
- Конечно, все, как один, не то, что некоторые, поэтому она меня и послала, правда, строго-настрого предупредила, что бы я без тебя не приходила, и мы не вздумали опять сачкануть в гостинице.
- А может, сачканём?- подмигнул я.
- Ещё, чего. Одевайся, нас и так уже за глаза, это мне Натаха сказала, дразнят женихом и невестой и спрашивают, мол, когда свадьба?
- А им, так и хочется, на шару попить, пожрать? - сказал я, одеваясь, - обойдутся, а то некоторых, видно, жаба – так  и давит, так и давит.
- Ладно, хватит болтать, лучше одевайся быстрей!
   В общем, напялив джинсовый костюм, красно-коричневые полуботинки, бордовую шапочку с бубоном и, обкрутив три раза шарфик вокруг шеи, чтобы был короче, и,  облачившись в шубу, я чуть не забыл фотоаппарат, но Виктория в последнюю минуту, накинув мне его на шею, скомандовала:
- Бегом! – и мы рванули.
Через Красную площадь пробраться было нельзя, поэтому к нашей злосчастной очереди мы побежали вокруг музея Ленина, но когда оказались не далеко от ворот сада, я замедлил шаг, потому, как вокруг кучковался разноцветный народ. Рядом стояли автобусы, выходили какие-то люди и, выстраивались нестройными цепочками к Мавзолею. Пока я крутил туда-сюда головой, оценивая обстановку, моя подруга куда задевалась. Тогда я, подойдя к этим кучкам начал её искать, попутно, высматривая своих.  Подхожу к одной группе, слышу гид лопочет явно на немецком, ко-второй  тоже непонятно, то ли - на венгерском, то ли - румынском. Тут я совсем растерялся, и понял – ни  одного русского в этой толпе нет, одни иностранцы и когда я блуждающим взглядом увидел, что чуть ниже за турникетом, который охраняет милиция, стоит моя подруга и машет мне рукой, я успокоился и, быстренько подошёл к ней.
А она мне говорит:
- Ну, ты даёшь! Не успела и глазом моргнуть, как ты уже оказался среди иностранцев. А эти вот в форме, тебя спокойно пропустили, а меня - нет, а потом, хихикнув, добавила, - видно приняли за иностранца, а наши вон за теми воротами стоят, ждут, пока интуристов обслужат.
Тогда я, одев очки, предлагаю:
- Так может, я по-быстрячку сбегаю в Мавзолейчик вместе с империалистами, чтобы зря сопли не морозить и там вас внутри подожду?
Подруга поняла, что это шутка, поэтому весело сказала:
- Не фиг выпендриваться, сначала с этими, - указав белой варежкой, на интуристов, - пойдёшь на экскурсию, потом сядешь в автобус, а потом, вообще, - поминай, как звали.
- Не переживай, я от тебя никуда не убегу, - а потом добавил, - пошли наших бедолаг в очереди искать.

***
   В парке мы нашли почти их сразу. Они стояли метрах в пятидесяти от ворот, пританцовывая и хлопая себя по бокам. Было заметно, что все изрядно подмёрзли, правда, судя по размерам очереди, которая  растянулась извивающейся змейкой почти на километр, некоторые решили принять участие в этом политическом мероприятии значительно позже, а не так, как наши. Чтобы тоже, как-то реабилитироваться, и загладить вину, я быстренько, обнажив объектив фотоаппарата, попросил однокурсников сгруппироваться и сделать весёлые лица, и сказать  типа: «Сы-ы-ыр».
Но, тут Раиса выпалила:
- Ты, что сдурел? Ещё не проснулся? Какие весёлые лица? Мы идём в Мавзолей, а не в цирк, так что сделайте серьёзные соответствующие времени и месту выражения  на  своих физиономиях.
  И творческая молодёжь, конечно, как могла вместо улыбок, скорчила кислые морды, прямо такие, которые полагаются при посещении могил.
   Благо, скоро громыхнули ворота, и вся похоронная процессия двинулась на Красную площадь.
   В самом Мавзолее, было всё точь-в-точь, как давным-давно описала моя матушка: та же музыка и освещение, и такое же подавленное настроение на выходе.
   Но, когда мы всей группой оказались под ярким солнцем на площади, то я предложил сфотографироваться. Тут есть, где разгуляться фантазии. Благо в любую сторону, куда не становись,  у тебя за спиной, то Спасская башня, то собор Василия Блаженного, то ГУМ, или на худой конец музей В.И.Ленина.
В общем, снимая однокурсников врозь и группами, я извёл почти всю плёнку, и они довольные и весёлые дурачились и смеялись, тем самым, дискредитируя наше серьёзное политическое мероприятие.
Когда же все окончательно замёрзли, то пошли греться и обедать в гостиницу.
   На ходу Раиса объявила:
- Завтра Новый год, вы не забыли? Празднуем у меня в номере, - и, глянув на меня, добавила, - ты, надеюсь,  не забыл своего обещания?
   Я понял, что она намекнула, на бутылку шампанского, поэтому, сразу сказал:
- Конечно, нет! Но на закуску, мы, наверное, тоже скидываться будем?
- Обязательно, - весело сказала она, - вечером и обсудим.

***
  Я понимаю, почему нам дали путёвки именно в канун Нового года, потому, как не все празднуют этот праздник вдали от семьи. Некоторые, наоборот, стараются, как в фильме: «С лёгким паром…», попасть домой. А нам молодым, наоборот, хотелось оторваться: попеть, попить, потанцевать без надзора старших, да и Раису видно послали потому, что она была не замужем, хотя за ней, по-моему, кто-то из наших преподавателей ухаживал, но его рядом не было.
   Поэтому праздник получился сдержано-весёлым. На общие деньги накупили колбасы, сыра, сардин и всякого другого дефицита, потому, как снабжение в Москве, да ещё в гостинице Россия, в канун Нового год было отменное. Наделали бутиков, каких-то салатов, из спиртного – сухое вино, да несколько бутылок шампусика, так, что и моя бутылка затерялась в общем гамузе накрытого стола. Получился, типа фуршет, так, как стульев было мало, но это было нам только – наруку.
Больше места для танцев, да и возлегать на кровати лучше, как-то раскованней особенно когда рядом девушки, учитывая, что из нашей делегации в пятнадцать человек, включая Раису, парней, вместе со мной было – пять. Поэтому, как не садись – всё равно и слева,  и справа у пацанов оказывались представительницы прекрасного пола.
   Оставив гулянку, я незаметно решил сходить к себе  на разведку, потому, как сосед говорил, что сегодня уезжает.
  И когда в пол одиннадцатого  возвратившись, я обратил внимание, на то, что нигде его вещей не было видно,  понял - скорее всего,  он свалил.
   Поэтому, я подумал: «Навряд ли в новогоднюю ночь кого-то подселят, - и, выходя из номера, решил ключ взять с собой, так на всякий случай, - мало ли, как дело обернётся?»
  Когда я вернулся, Виктория сидела в углу на кровати и смотрела телевизор, тогда я, дождавшись новой мелодии пригласил её на танец.
Она была немного ниже меня и мы, обнявшись, сложились вместе, как два краюшка пазла.
Духи «Быть может…», очень популярные в то время, подействовали на меня, как наркотик,и мне захотелось её тут же поцеловать.
Но, она, немного смущённо, тихо сказала:
- Погоди, «не гони лошадей», а то на нас и так все кидают косые взгляды, а особенно Наташка. С ней  сегодня, чуть истерика не случилась, когда я надела шмотки, которые мы в ГУМе купили, правда,тогда она   только скривилась, но, увидев на пальце колечко с сердечком, то у неё даже слёзы выступили.
А я, только улыбнулся и ещё крепче обнял тонкий стан подруги…

***
   Тогда я не догадывался, почему у нас среди студентов происходило негласное соперничество и каждый, старался, выпендривался, особенно это касалось наших рисунков и картин. Каждый считал, что у него работа, лучше, но по крайней мере не хуже, чем у остальных.
   Это я узнал, чуть позже, когда учился в Худпроме.
В отличии от студентов не творческих профессий, которые хочешь - не хочешь, а всё равно в учёбе были более единообразные, потому, как курсовые, контрольные и все остальные работы, как под копирку похожие, вот они и передирают друг у друга.
А у нас особенно в живописных работах – это сделать невозможно. Допустим, поставили нам натюрморт писать, и у всех он разный, хотя бы по той причине, что рисунок делается с различных ракурсов.  Поэтому соперничество – заложено в самой основе. Любому пацану – хочется, чтобы его подруга была, красивее и талантливее, чем другие, и девушкам  тоже, хотелось иметь такого же парня.
Поэтому конфликты – неизбежны.
   Мы продолжали танцевать, а те кому пары не хватило, компенсировали моральные травмы, сидя за столом и усиленно работая челюстями.
  Но вот по телевизору в новогоднем огоньке произошла пауза, мы налили шампанского, пробили куранты, а нам их было слышно ещё и за окном, и голос Левитана сказал, мол, поздравляю вас с Новым 1974-тым годом.
Мы отпили из бокалов и закричали:
- Ура-а-а!
И я, не обращая внимания на окружающих, поцеловал Викторию.
  Все, как увидели такой «пассаж», нисколько не удивившись, начали тоже целоваться и обниматься, даже те у которых не было пары.
- Подожди, - скал я подруге, - можно, я Наташку поцелую по-братски  в щёчку?
- Валяй, - разрешила Виктория, - только в – щёчку.
  Тогда я решительно подошёл, сначала к Натахе и быстро поцеловал, она от неожиданности опешила, и занялась румянцем, и я, заметив изумлённый и немного грустный взгляд нашей Раисы Павловны, войдя в раж и, взяв стакан с недопитым шампанским, сказал:
- А теперь давайте выпьем за нашего преподавателя, которая устроила нам эту поездку!
  И осушив содержимое, подошёл и поцеловал Раису в щёчку. Она, неожидавшая такого развития событий, чуть не подавилась шампанским, а все, последовав моему примеру, тоже полезли облобызаться и в первую очередь девушки. Её обступили и образовалась целое столпотворение вокруг бедного преподавателя.
   А я, подойдя к Виктории и перехватив её немного недовольный взгляд, тихо сказал на ушко:
-  Не злись, это я специально, что бы отвлечь
внимание, - а потом добавил, - давай свалим, по- тихому пока никто не заметил.
А, мою подругу и убалтывать не надо, она очень часто со мной соглашается.
И под общий шумок мы вышли из номера и направились ко мне…

***
Открыв своим ключом дверь и убедившись, что никого нет, я пригласил подругу войти и, включив телевизор, сказал:
-  А теперь - сюрприз, - и вытащил из портфеля бутылку, шампанского, конфеты, сыр и баночку шпрот с маленькими булочками, которые я предварительно купил в буфете, а потом добавил, -
за нашими гавриками разве успеешь? Мы пока танцевали, они всё поели и попили, так что мне только пол стаканчика шампанского и досталось, хоть я приносил свою целую бутылку.
- Зачем? - удивилась Виктория.
- Не зачем, а за что, - отвечаю,  - это магарыч, который я обещал Раисе, чтобы она нас на кладбище не тянула.
- Теперь понятно, почему она так хитро улыбалась, когда я у неё отпрашивалась, а сейчас, когда мы свалили, все и подавно будет ехидничать.
- Да, ладно, - говорю, - не переживай! Она и так, бедная одна, там скучала, но после того, как я чуть- чуть разрядил обстановку, и что там началось, то я, думаю, им будет не до нас. Давай лучше смотреть телевизор, - продолжил я, устраиваясь на кровати.
  Но после того, как мы допили шампанское, у меня в глазах всё поплыло и мне, да и Виктории было уже не до праздничной программы.  У нас праздник был в душе, и даже глубже, если считать, что душа находится в груди. Телевизор продолжал извергать, то музыку, то выступления каких-то исполнителей, а я видел только глаза, лицо, плечи, руки и обнажённую грудь любимой девушки. Временами, всё куда-то исчезало и я только ощущал её нежное и теплое тело, а потом приоткрыв глаза, снова и снова целовал её слегка влажные губы, ощущая запах моих любимых духов «Быть может…»

***
   Это, наверное, в первый раз, когда я ночью ничего не слышал, и лишь под утро, с постепенно  возвращающимся сознанием, вошли все звуки  этого мира: бой курантов, шум включённого телевизора, и лёгкое посапывание подруги.
   Но мы всё равно продолжали валяться в тёплой постели, подтверждая старую мудрость, типа, «два индейца под одним одеялом не мёрзнут», а нам и без него было жарко, тем более нас никто не тревожил, и мы спокойно могли отдаваться и дальше любовным утехам. Но молодой организм требовал компенсации в виде пополнения калорий за бурно проведённую ночь и не менее ретивое утро.
   Уже ближе к обеду мы решили пойти  в буфет перекусить и осмотреться в сложившейся обстановке.
   За соседним столиком сидели наши приятели, уминая бутерброды, они кивком поздоровались, не обращая на нас ни малейшего внимания.
  Мне даже стало интересно, чего это они все спокойные и отмороженные.
И вот когда, пришла Наташка и села за наш стол, то сразу выпалила:
- Мы, вчера так классно повеселились, жаль, что вы так рано ушли, правда, этого сразу никто не заметил.
Только после того, как мы стали играть в бутылочку врубились, что вас нет, и все поняли, что вы уединились, но нам это даже лучше – больше места.
- Что и Раиса, тоже целовалась? – не удержался я.
- Нет, она, молча, втупилась в телевизор, и уже не обращала на нас никакого внимания, а потом, пары начали постепенно куда-то исчезать, да так, что к двум часам ночи осталось меньше половины наших, да и то – больше  девок. Тогда Раиса, сказала, что бы мы расходились, а то она уже спать хочет. Так мы с Витькой и Сашкой, пошли к нам и почти до рассвета играли. Я так и не выспалась.
  Виктория засмеялась, и сказала:
- Да, дурной пример – заразителен, - а потом, подумав, добавила, - теперь нас за глаза никто не будет дразнить «жених и невеста». У них самих, небось, рыльце – в  пушку.

***
   Второго января с утра, мы собрались в вестибюле гостиницы и Раиса сказала:
- Вообще-то, это мероприятие не запланированное, так, как сегодня выходной, но я предлагаю пойти всем коллективом в Третьяковскую галерею, для вас, как будущих художников, я думаю, это будет очень интересно.
- Вот и хорошо, - сказал я, - это то, что надо.
И наши все меня поддержали.
  Решили прогуляться пешком, путь был не близкий но и не дальний, тем более, что Раиса оказывается до того в Москве была несколько раз и прекрасно ориентировалась, где чего находится.
Поэтому мы без труда нашли третьяковку.
   Зайдя в здание, мы разделись, и нас встретила женщина в круглых очках и строгом чёрном костюме с белым манишкой.
Она сказала:
- Подождите ещё посетителей, сейчас соберётся достаточное количество людей и подойдёт экскурсовод.
- А зачем нам он нужен? – удивился я, - это, небось, что бы, как солдаты в строю, не нарушая единообразия, по команде поворачивать голову то влево, то вправо? Так, мы и сами, как говорится, «с усами», можем тоже, кое-чего рассказать про художников и их работы.
- Неужели? – высокомерно и недоверчиво с ехидцей спросила женщина.
Тогда Раисы, видя, что назревает конфликт, сказала:
- Это студенты из харьковского художественного училища, поэтому они такие шустрые.
- Конечно, - не унимаюсь, мне стало, как-то даже обидно, за всех нас, и я продолжил, - мы третьяковку ещё в прошлом году проходили и  на лекциях  слайды смотрели. Но нам интересно в живую, так сказать «товар лицом, поглядеть, пощупать и всё такое прочее», - и все засмеялись.
А у женщины в строгом костюме, сделалось такое выражение физиономии, как будто она проглотила что-то горькое: глаза округлились и стали величиной, почти как очки, а рот приоткрылся, как буква «О», и она, срываясь, почти на фальцет, примерно таким же тоном, как Райкин, читавший монолог «…в греческом зале, в греческом зале…», выпалила:
- Надеюсь, как будущие художники, вы не будете картины трогать руками!
« Вот гадина, - думаю, - умничает, как будто мы тут «понаехали», а он типа, интеллигенция «из Ма-асквы», - и я хотел, ей что-то ещё такого ввернуть, мол, что у нас некоторые мастера картины даже пальцами пишут – и ничего.
Но, тут Раиса, разрядив обстановку, вежливо сказала:
- Конечно, не переживайте, я прослежу, всё будет хорошо!
   И мы небольшой группой двинулись в зал.
Понятно, что в отличии от обычных посетителей, мы не кучковались, а разбрелись, кто парами, а кто – тройками, потому, как у каждого был свой интерес  к разным работам, по этому одни картины, мы проходили быстро, а у других – задерживались.
  Вот мне было любопытно, кроме всего прочего, посмотреть полотно Шишкина «Утро в сосновом лесу», и особенно, то место, там где, как говорят искусствоведы, сам Третьяков замазал подпись Савицкого.
  А Виктории, она девушка, очень впечатлительная и эмоциональная, хотелось увидеть известное полотно Василия Перова «Тройка», где трое детей тянут зимой бочку, и особенно лицо мальчика в центре. Нам когда, на лекции рассказали, что он через год умер, а убитая горем мать попросила продать ей картину за свои скудные гроши, даже не догадываясь, сколько она стоила.
   Художник сказав, что картина продана и находится в картинной галерее, но привёл её в зал, где она висела. Мать, упав на колени, сидела долго, смотрела, молилась и причитал: «Мой Васечка, мой Васечка». Тогда Перов, написал небольшой портрет и подарил его матери…
  От этой истории Виктория, чуть не разрыдалась.
А я, не менее потрясённый рассказом преподавателя, почувствовал, такую родственную и ранимую душу, что после этого сразу в неё влюбился и начал ухаживать.
  В Третьяковской галерее есть, что посмотреть и мы не торопились, пропуская мимо одну экскурсию за другой. Когда прошло часа четыре и женщина в очках и строгом чёрном костюме, уже второй раз прошла, кидая на нас косые взгляды, а вслед за ней и Раиса, как квочка собирающая своих цыплят, начала нас подгонять к выходу в вестибюль, я понял, что эта гадина из Ма-асквы ей мозги уже полностью компостировала,  нашим затянувшимся присутствием.
  Но, правда, мы и сами уже решили закругляться, потому, как сильно проголодались. А, как говорил тот же Райкин: «…там  буфет – хуже забегаловки, горячего нет, у них там только – сыр и кофе…»
Выйдя из хранилища живописи на «свет Божий», мы не сговариваясь, быстро пошли за Раисой по направлении к гостинице.
   А я, вообще-то не привык быстро ходить, поэтому, как меня моя подруга ни тянула за локоть, я всё равно тащился еле-еле, а когда последний из нашей команды скрылся из виду за пешеходами, предложил Виктории перекусить, по пути в какой-нибудь кафешке.
  А её долго убалтывать не надо, она очень часто со мною соглашается.
Поэтому мы так и сделали и уже через пять минут, сидя за столиком, уминали сосиски с горчицей и жареной картошкой, запивая томатным соком.
А потом полирнули кофейком с пирожным и, наевшиеся и расслабленные, не спеша,  вальяжно пошли в гостиницу.
Вечер удался на славу. Правда, в мой номер, как назло подселили, какого-то «кренделя» и мне пришлось отдыхать  на кресле в номере Виктории.
А Натаха устроившись в своей кровати, говорит:
- Вот вас не было, правда, все уже привыкли, что отделяетесь от коллектива, а Раиса за ужином, объявила, что завтра мы идём  смотреть панораму Бородина, а потом в Кремль и Музей Октябрьской революции.
Я не ожидавший, такого оборота, выпалил:
- Опять, они нас этой историей добивают, лучше бы в музей им. Пушкина пошли.
- А нафига нам Пушкин? – удивилась Наташка.
- Вот видно, сразу, что ты двоечница и прогуливаешь историю искусства, - сказал я.
   А, Виктория, которая этот предмет знала очень хорошо, видно хотела стать искусствоведом, засмеявшись, сказала:
- Там экспозиции, разных картин известных зарубежных и наших  мастеров, да ещё, очень много  интересных скульптур и экспонатов.
- Да? А я и не знала.
Тогда я предлагаю:
- Давайте, завтра подговорим наших, чтобы они уговорили Раису, вместо Музея Революции пойти в музей имени Пушкина, а то тут осталось всего два дня, а мы лазим по всяким непонятным местам.
  В общем, так и решили, провести разъяснительную работу среди творческой молодёжи - поменять мероприятия и не глазеть на всякие маузеры, наганы, винтовки и облезлые кожанки, а приобщиться к великому мировому искусству в виде мировых шедевров известных художников Европы и Америки.
  И наш план – сработал…
Правда в Кремль мы пошли, всё-таки интересно было посмотреть на Царь-пушку.
Но в последний день, мы всё-таки сходили еще и, в недавно открывшийся музей Тропинина, где было много интересных портретов работы известных мастеров, а не в Музей Ленина, куда нас опять хотели затащить московские гиды, привыкшие всех грести под одну гребёнку, не нарушая единообразия…
  Вечером, садясь в поезд, я напоследок всех щелкнул перед вагоном, добавив, что вот если бы не я, то вы бы в Москве, так и шастали по кладбищам, да политическим музеям.
И все засмеялись…

***
Когда мы вернулись в училище, то передо  мной и Раисой встала задача – выпустить стенгазету об экскурсии.
И желательно, чтобы она была готова к началу занятий.
  Целый день я занимался проявкой плёнок и печатаньем  фотографий, а Раиса сочиняла передовицу и подписи под фото.
Ну и, как всегда, когда, что-то делаешь, то не хватает одного дня, или часа, поэтому уже смеркалось, а мы ещё работали в комитете комсомола.  На большой, как простыня, склеенной из нескольких ватманских листов, газете, я красной краской написал заголовок:
«Поездка в Москву!», и начал монтировать большие фотографии, а Раиса слева крупными буквами, писала передовицу. И в это время заваливает с явно раздражённым выражением лица, наш преподаватель Роман Иванович.
Глянув на наши фигуры, стоявшие буквой «Г», над газетой, он сказал:
- Вам, дня мало, что вы ещё и по вечерам сидите?
- Да, вот, надо сегодня закончить и повесить, что бы завтра, когда придут преподаватели и студенты, увидели наши фотографии, - и как бы оправдываясь, Раиса добавила, - я думаю, что всем это будет очень интересно.
Метнув на неё, как мне показалось ревнивый взгляд, он сказал:
- Может оно и так, но уже шесть часов и все давно разошлись по домам, одни вы тут и пашите.
Я понял, к чему это он клонит и, решив разрядить обстановку, спросил:
- Роман Иванович, а чего это вы в спортивной шапочке, а не в пыжиковой?
  Это на него произвело такой эффект, как будто я, мягко говоря, его подкалываю.
Быстрым движением, сорвав свой головной убор, он показал перебинтованную голову.
- Рома, что случилось? – ужаснулась Раиса.
- Да, вот сказал он, - и, посмотрев на меня таким взглядом, как будто я во всём виноват, продолжил,- вечером дали трубой по голове и сняли шапку, чуть голову не проломили.
А я нет, что бы посочувствовать, выпалил:
- Ну вот, хорошо, что вовремя – продал, а так бы мне по голове дали.
  Тогда Роман Иванович, ещё больше изменившись в лице и кинув на меня недовольный взгляд, понял, что здесь он сочувствия не найдёт и нахлобучив шапку на голову, не попрощавшись вышел из кабинета.
- Ну, ты, даёшь, - не выдержала Раиса.
- Да я сам не ожидал, что такое скажу. У меня так, бывает, вот – ляпну, что-нибудь,  а потом сам жалею.
- Знаю, знаю, - сказала она, - это я – поняла, ещё тогда, когда  мы  в третьяковке были.
   А мне стало интересно, откуда она так хорошо Москву знает, и я сразу её об этом спросил.
Она немного задумалась, как бы прикидывая, стоит рассказывать или нет, а потом немного грустным голосом сказала:
- Ладно, заваривай кофе, сейчас расскажу…

***
   «Когда я училась у нас в университете, - начала свой рассказ Раиса, отхлёбывая кофе, - то у нас в группе был один парень из Серпухово, это небольшой городок в Московской области. Честно говоря, я на него сначала не обращала никакого внимания – студент, как студен, мало ли у нас их было со всего Союза.
   И вот, когда нашу группу после второго курса послали в строй отряд, то меня определили  работать на кухню, а Сашу, так его звали, -  рубить нам дрова.
    А было нам, как вам сейчас с Викторией – по девятнадцать, ну и закрутилась у нас любовь, поэтому, глядя на вас, я вспоминаю себя, и даже, немного – завидую, - уже тише сказала Рая.
   А, когда стройотряд закончился, он меня пригласил к себе домой в гости. Я с радостью согласилась. Наверное, это были самые незабываемые и счастливые дни. Мы, почти, каждый день садились на электричку и ехали в Москву. Гуляли, ходили по музеям, выставкам, театрам даже пару раз в Большой попали. Как-то раз, когда мы были на Ленинских горах, он мне рассказал, что пытался поступить в МГУ, но провалился, уж очень большой там был конкурс на исторический факультет.    Видно было, что он сильно переживал, поэтому на следующий год, чтобы не рисковать очутиться  в армии, он поступил в Харьковский университет на такой же факультет с прицелом, что бы потом перевестись в Москву.
Но, я тогда, этому не придала особого значения и когда закончились каникулы, поехали в Харьков и вернулись на занятия.
Мы вместе ходили в универ и дальше продолжали встречаться.  Он жил в общежитии, а я – дома.
И всё  у нас было хорошо, пока мы не закончили третий курс, и Саша поехал домой, а потом написал мне письмо, что сбылась его мечта и он смог перевестись в МГУ, и что, как только будет возможность то приедет ко мне.
- Ну, а ты не ездила к нему?- спросил я, даже не заметив, как перешёл на «ТЫ».
- Нет, сначала, я ждала, что он вернётся, а потом поняла, что в Москве больше возможностей и соблазнов. Мы ещё поначалу писали друг другу письма, а когда начался учебный год, то и эта скудная переписка прекратилась, наверное, он там нашёл – другую. А меня после окончания университета направили сюда работать преподавателем, а потом ещё и комсомолом нагрузили.  Вот, теперь учу – вас обормотов».
    Мне стало её, даже жалко и я, решив её утешить, сказал:
- Не расстраивайся так, ты ещё молодая женщина, найдёшь кого-нибудь. Вон, я вижу, к тебе клинья подбивает, Роман Иванович, даже ревновать ко мне начал.
Тогда она, улыбнувшись, сказала:
- Да, ты всё правильно говоришь, и это даже не страшно, что он старше на шесть лет, а вот то, что он – художник, да ещё и любитель выпить, а кроме того, как мне рассказали – ужасно  ревнивый, из-за этого от него и жена ушла, вот это меня коробит и удручает. И вообще, весной заканчивается моя трёхлетняя отработка, и я уже подыскала место недалеко от дома в школе. Только это – секрет, не вздумай проболтаться.
- Не переживай, я, как могила в Новодевичем монастыре,- и чтобы немного развеселить Раю,
поцеловав её в щёчку, добавил, - а, ты найди, кого-нибудь  на стороне. Вот я бы, если бы не Виктория, то в тебя обязательно влюбился, даже несмотря, что ты старше на пять лет.
   Тогда она, хихикнув, сказала:
- Но, это не помеха, но вот я смотрю, на тебя и твою подругу и думаю, что у вас тоже может случится всё, так, как у меня: тебя скорее всего, сразу после учёбы заберут в армию, а Викторию зашлют, куда-нибудь по распределению и поминай, как звали, - уже грустным голосом закончила Рая, а потом добавила, - ладно, давай, доделывать  нашу газету, а то небось, этот Отелло, чего доброго под окнами ходит.
   Было поздно и мы не стали  крепить наше произведение настенной информации в вестибюле, оставив это – на завтра.
  Одеваясь, я подумал: « Может она и права и у нас, как и у неё будет всё также, похоже, идентично и мы повторим её участь. Но я гнал эту мысль, - «У нас всё будет по другому», - хотя, червячок сомнения, уже начал грызть мою душу».
   Её ухажёра нигде не было видно и я, как полагается, проводил Раю домой, которая оказывается  тоже жила в центре.


***
   Утром, когда я пришёл на занятия, газета уже висела возле раздевалки, об этом, наверное, Раиса позаботилась, а целая куча студентов рассматривала фото и смеялась. Я, быстренько проскользнув, пошёл в кабинет живописи.
Роман Иванович уже ходил важно между мольбертов, как Щорс с перебинтованной головой. Он выставил новый натюрморт с цветными тряпками, кувшином, стаканом и яблоками, и, неспеша, ходил по классу. Мы, поздоровались, и я начал выбирать ракурс, для удачной композиции, а преподаватель, покосившись на меня,  вышел.
  Когда наша группа расположилась в аудитории, опять вошёл Роман Иванович и мы, дружно поднявшись, громко поздоровались, а наши девушки даже начали с сочувствием спрашивать, мол, что случилось.
Он, глянув, на меня - понял, что я ничего и никому не разболтал и, посмотрев, как мне показалось даже с благодарностью,  шутливым тоном, как в фильме «Старики-разбойники», сказал:
- Бандитская пуля!
  И все заржали, а мой сосед Виктор Мороз, предложил:
- А давайте я напишу ваш портрет, как героя гражданской войны товарища Шорса и даже запел: «Голова изранена, кровь на рукаве, след кровавый  тянется по сырой земле…»
Тогда все ещё больше начали смеяться.
- Я подумаю, - сказал он и уже серьёзно, добавил,-
так, работаем, пишем новый натюрморт, у вас на всё - про всё – четыре пары, так, что не расслабляйтесь.
И мы принялись творить.
   К концу второго урока, когда все уже покинули кабинет, а я никак не мог оторваться от работы, Роман Иванович, аккуратно перебирая и ставя ровной стопочкой подписанные с обратной стороны холсты, сказал:
- Хорошие будут работы, все разные, нет вот этого, которого я так не люблю – единообразия, - а, потом глянув на меня, добавил, - спасибо, тебе за то, что ты не проболтался про шапку, а то потом разговоров не оберёшься.
- Пожалуйста, - отвечаю, - мне, вот только больше делать нечего, как трепаться, на счёт проданной шапки. У меня до сих пор никто дома и даже Виктория не знают, куда она подевалась. Так, что, как говориться – « Бог – дал, Бог – взял».
Он, слегка улыбнувшись, сказал:
- Это, точно,- как говорил Экклезиаст – «Всё это – суета сует…», - а потом, задумавшись на секунду, добавил, -  «Время искать и время терять, время хранить и время тратить…»
Я подумал: « Интересно, на что это намекает? Может быть, на мои московские похождения?  И даже
хотел было спросить, кто это, и что это за художник такой?»
Но тут распахнулась дверь и вошла Виктория, она сказала:
- Вот ты где? Пошли быстрей на занятия, я уже место заняла и, схватив мой этюдник, начала быстро собирать краски, а потом поволокла меня из аудитории.
Бегом,  поднимаясь по лестнице, я спросил:
- Ты, все даты и фамилии хорошо знаешь, кто такой этот Экклезиаст.
- Точно не помню, но по моему, это что-то связанное с царём Соломоном, типа, что он под этим именем писал стихи, нам ещё картину показывали, художника-передвижника Николая Ге «Суд царя Соломона», которая висит в киевском музее.
- Ну, ты прямо энциклопедия ходячая. А я и половины не помню – забыл, но про Соломона, кое-что знаю.
Тогда она засмеялась и сказала:
- Занятия по истории искусства не надо прогуливать, а то получается, что не знал, так ещё и забыл. Если бы я тебя сейчас не забрала, так ты бы опять опоздал.
   Когда закончились пары, и мы с Викторией договорились вечером встретиться в центре, я заскочил на минуту в комитет комсомола к Раисе.
Она, поприветствовав, меня сказала:
- Всем наша газета понравилась, так, что съездили мы не зря.
- Ещё бы, - и, улыбнувшись, добавил, - особенно мне и моей подруге, - но я хотел спросить вас, как историка, кто такой Экклезиаст?
Она, подумав немного, сказала:
- Вообще, это из Ветхого завета, и приписывают это имя царю Соломону, но мы учили только его высказывания, - потом прищурившись, видно вспоминая, грустно сказала, -  мне больше всего понравилось такое: «Вдвоем быть лучше, чем одному, ибо, если упадут – друг  друга поднимут. Но горе, если один упадёт, а чтоб поднять его – нет  другого.  Да и если двое лежат — тепло им, одному, же никак не согреться», - а потом добавила, - у меня есть небольшая книжечка с его высказываниями, если хочешь я тебе могу дать почитать.
   Я понял, что у неё не прошла до конца вчерашняя хандра, поэтому сказал:
- Конечно хочу, - а потом решив её утешить, добавил, - да, не расстраивайтесь так, закончится учебный год, и устроитесь в вашей школе – учителем, а про Соломона я знаю одну  притчу о том, что ему мудрецы подарили кольцо, на котором было написано: «Всё пройдёт…», а когда ему было вообще невмоготу, он его снял и на обратной стороне увидел: « И это тоже пройдёт…»
Тогда Раиса, слегка улыбнувшись, добавила:
- А на торце была ещё одна надпись: «Ничто не проходит…»

***
   Весной  мы защитили дипломы, Виктория поехала домой,  а мне даже не дав погулять и двух недель, как и, предрекала Раиса, прислали  повестку в военкомат.
   Я написал письмо своей подруге, о том, что меня ждёт служба, а она, что её по распределению посылают в Бердянск, в школу преподавать рисование.
   И вот тогда я понял, что как бы мы не хотели быть уникальными и неповторимыми, но и на нас накинула судьба аркан единообразия. А в книжечке, что мне дала Раиса я прочёл такое высказывание  Экклезиаста: «Что было то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».