Золотая гора

ЗОЛОТАЯ ГОРА

«В окрестностях Челябинска, в месте прозванном «Золотая гора», обнаружено массовое тайное захоронение 1937 года…»
(Из программы ЦТ «Время»)

Засекреченная Золотая гора,
О тебе я случайно узнала вчера.
С голубого экрана взглянула судьба,
Что полвека была и нема, и слепа –
Черепа, черепа, черепа…

Золотая гора, в жуткой бездне твоей
Раскопали давно убиенных людей,
И у каждого в голом затылке дыра,
Как клеймо, что лепили впотьмах мастера
Под разматерное та-ра-ра.

Кто в разверзшейся яме вповалку лежит?..
Иностранный агент, партработник иль жид?
Обыватель, троцкист, подкулачник, комдив
Иль ребёнок неведомый лет десяти?..
Боже правый, за все их прости.

Только тех не прощай, что закончив дела,
Сапогами небрежно спихнули тела
В осквернённое чрево безмолвной горы,
Поспешив его тут же трусливо зарыть –
До поры, до поры, до поры…

Рассекреченная Золотая гора,
О тебе я случайно узнала вчера,
Но как током прошибла меня эта весть,
Потому что почуяло сердце, что здесь
Безутешное горюшко есть.

…Алексей Колюбакин – мой дед молодой,
Увозил «воронок» тебя с Береговой,
Где и я родилась в пятистенной избе
И росла, ничего не слыхав о тебе –
О расстрелянной наспех судьбе.

Дворянин?.. Ну и что?.. Просто муж и отец.
Ни эсер, ни иной митинговый боец.
Офицер?.. Так ведь это пятнадцатый год…
И не штаб за плечами –
Галиция… Фронт…
Вши, окопы да пуля в живот.

Вот и все привилегии.
Разве, что дом –
Деревянная вотчина, где восьмером
Жили-были вы дружно, покуда сосед,
Начитавшись до одури свежих газет,
Не черкнул письмецо, куда след.

Приглянулась ему, живоглоту, изба
Да другому досталась… Видать, не судьба.
Знал бы, что промахнётся, не стал бы тетрадь
Загогулинами понапрасну марать –
Невезуха, растак её мать!

…Над Челябинском чёрные тучи ползут,
Жесть на крыше визжит, будто точат косу.
Где-то ставень пронзительно вскрикнул в ночи…
Золотая гора, где твои палачи?..
Не молчи, не молчи, не молчи.

Где скажи, Александра, прабабка моя?
А её-то за что же?.. Господь им судья.
Не за то ли, что славные шаньги пекла,
Хоть мучицу для них по сусекам скребла, –
А в душе ни обиды, ни зла.

В шестьдесят-то годочков да с гаком – ого!
В «воронок» распроклятый взлетать каково?..
Только этим в кожанках, в скрипучих ремнях,
Что страшились, как филины, белого дня,
Не понять ни её, ни меня.

Ты одна и поймешь, Золотая гора,
Полстолетья хранившая горестный прах,
Как щемящее чувство неясной вины
Проникало в мои безмятежные сны –
Где ж родные захоронены?..

Безответный вопрос жалил мозг, как игла...
Мне казалось порой, что я их предала,
Что заочно от них отреклась навсегда,
Не страшась ни бессонницы и ни стыда,
И ни высшего, Боже, суда.

Но когда разуверилось сердце совсем,
Числа странно совпали…
И мне тридцать семь.
И за окнами осень и дождик рябой,
И насупленных туч молчаливый конвой,
Как в ту ночь за согбенной спиной.

Даже страшная весть может доброю быть –
То ль архангел коснулся устами трубы?
То ль комета внезапно упала с небес?
Но земля расступилась, и полог исчез,
Будто дед мой из мёртвых воскрес.

Из тюремной промозглости небытия
Возвратилась ко мне и прабабка моя
Александра Лаврентьевна
в чёрном платке
С зачерствевшею шанежкою в узелке
И с отстрелянной гильзой в руке.

Как приветить вас, милые?.. Что вам сказать,
Без утайки, без робости глядя в глаза?..
Как мы жили-тужили?
Да так же, как Русь:
Каждый молча тащил на горбу тяжкий груз –
Никого осуждать не берусь.

Моя бабушка – ваша же дочь и жена
В то же утро с работы была смещена.
Знать, анкета её подкачала слегка.
Гимназистка, к тому же подруга «врага» –
С глаз долой – вот и вся недолга.

После пламенных писем к вождю и т. д.
Пригласило её к себе НКВД
На почётную службу, а не на допрос –
Машинистка?.. Стучи протокол и донос,
Да не суй между строчками нос.

Если б я орденами могла награждать,
Я бы ей самый высший вручила тогда
Не за то, что монашкой без мужа жила
И чужую сиротку в войну сберегла,
А за то – что служить не пошла.

Мой отец – дважды вражий потомок и сын
Сжёг анкету, усы отпустил для красы.
Желторотый студентик с цигаркой во рту
Добровольцем ушёл в сорок первом году –
Как написано нам на роду.

Прадед лямку тянул на Кавказской войне.
Дед в Турецкую бился верхом на коне…
Может, я бы и преувеличила тут,
Да Брокгауз с Ефроном соврать не дадут –
Древо-то не растёт на ходу.

Ему много ли, мало ли – лет девятьсот:
Из варяжского семени корень растёт,
А побеги из мшистой балтийской земли
По Руси на восток да на юг поползли,
Там, где ажно до плеч ковыли.

От единого смысла наш род и народ,
Но непомнящий матерь свою сумасброд
Неожиданно переиначил его:
Враг народа… Враг рода?.. Себя самого?..
Во, подлец, закрутил каково.

Во мне белая кость, во мне чёрная кость
И ещё до красна раскалённая злость
На того, кто мой род под раскаты «ур-ра»
Хотел с мясом от слова «народ» отодрать
Двумя росчерками пера.

Но не стану, родные, расстраивать вас
И продолжу свой неприхотливый рассказ
О семье… О судьбе тех, кто вам незнаком,
И кого приютил только в сорок седьмом
Репрессированный наш дом.

Матушка… Царскосельская ваша сноха
Была с пайки блокадной, как прутик, тонка
Ей в приданое дали мешочек муки,
Томик Пушкина и шерстяные носки
Да вдогонку: – Господь, помоги!

И ещё тот крестьянский некрасовский дух:
Есть с напёрсток всегда, а работать за двух.
Не страшиться при том ни коня, ни огня,
Ни начальствующего безмозглого пня,
И, чуть что, на судьбу не пенять.

Вновь беда возвратилась на круги своя –
Подколодная тварь заползла, как змея.
И отца, что хромал ещё с фронта слегка,
Три полуночных гостя, лихих мужика,
В «воронок» затолкали: – Пока…

Шевельнулось дитя в мамином животе,
Словно что-то почуяло там, в темноте.
На дворе-то не тридцать, а сорок восьмой…
Пронесло на сей раз лишенько стороной –
Не родился сынок сиротой.

Старший брат мой был в дедову честь наречён
И уже на другую беду обречён –
На чернобыльский ливень средь белого дня,
Что, как колокол, бухал по крышам, звеня –
До сих пор боль в ушах у меня.

Жаль, не дожил Алёша до вести такой…
На земле украинской обрёл он покой.
Но на днях мне приснился пророческий сон,
Будто с дедом своим уже свиделся он –
Ведь незрима для глаз связь времён.

И пускай я тем брата уже не спасу,
Что землицы уральской ему привезу,
По обычаю чтобы рассыпать потом
На могилке его православным крестом –
На душе полегчает зато.

Скоро ль свидимся мы, Золотая гора?..
Не загадываю, уж такая пора,
Что немало родившихся после войны
Не успело дождаться своей седины –
И полынны их вечные сны.

Ну, а если увидимся мы наяву,
Александра с Мурадом с собою возьму:
Продолжателей рода… Господь, упаси,
Чтобы он перевёлся когда на Руси –
Столько лет ему, столько зим.

Пусть аукнется в правнуках ваша любовь –
В них кавказская и украинская кровь,
А от предков – варяжской и польской чуть-чуть…
Ни единой из них позабыть не хочу –
От беспамятства меня, чур!

С той поры, как Россия под сенью креста,
Этой кровью обильна она полита
Не за страх, а за совесть…
От Нарвских ворот
До Урала фамильное древо растёт –
Ветка к веточке наперечёт.

Как не выкорчевали за столько-то лет
Корневища упрямые тысячи бед?
Вечной тайной останется то для меня…
Колюбакины – все мы друг другу родня –
Дед гордился, седлая коня.

Мои братья и сёстры, но где вы теперь
После всех эмиграций, репрессий, потерь?..
На погосте симбирском?..
В гулагских ли рвах,
Где в дождливую пору по пояс трава?..
Иль на Сент-Женевьев-де-Буа?

Мои тётушки да удалые дядья,
Отзовитесь вы в дальних и ближних краях
В эти смутные дни, когда ворог лихой,
Будто дьявол всесущий, смешался с толпой,
Рог заправив под нимб золотой.

Его в чащу дремучую не завести,
Рассыпается он, как песок из горсти.
Прикипевший копытом к борзому перу,
Он опять истерично зовёт к топору,
Продолжая всё ту же игру.

Пуповину легко обрывая, как нить,
Наловчился уже он чужое делить
Многогранником жертвенного ножа,
Что вонзается в плоть, кровожадно дрожа –
Ничего супостату не жаль.

Всю страну по живому – полям да лесам,
Так и сяк он кромсает, зажмурив глаза…
Рассчитав – если сердце взорвется, как храм,
То уж там, где была Золотая гора,
Засияет навеки дыра.

Но для нас эта почва – не дачный надел,
Что, попользовавшись, променять захотел
На заморский, подержанный в дым лимузин –
Наши вашим... Всё схвачено и на мази...
А потом подаянье проси.

Тридцать сребреников в шапку бросят сполна –
Нет валюты надёжней во все времена
За один поцелуй, что две тысячи лет,
Как клеймо, выжег незаживающий след…
Кто не видит, тот сердцем ослеп.

Но мы зрячи пока, будто корни во мгле,
Наши предки покоятся в отчей земле
Тыщу лет… И покуда священен их прах,
Вся Россия – одна Золотая гора,
Где не боязно умирать.

1989 г.