Домик Цветаевых

       В ту пору я училась в университете. После сессий оставляла себе день-другой на путешествия по окрестностям Ярославля. На очереди был город Александров. Это, конечно, не совсем окрестности, даже область другая – Владимирская, но и не так далеко, можно добраться на электричке. Хотелось побывать в Александровской слободе – резиденции Ивана Грозного.
       День выдался пасмурный, но довольно теплый. Был самый конец июня. На электричке пришлось ехать более двух часов, поэтому хотя я и выехала рано, в Александров прибыла в разгар утренней суеты.
       Город, не такой уж и маленький, поразил меня своей неустроенностью и какой-то заброшенностью. Следует сказать, что это было в самом начале нового века. С тех пор, вероятно, многое изменилось. Ничего не могу сказать по этому поводу, поскольку больше я там не бывала.
       Расспросив на удивление доброжелательных и отзывчивых местных жителей, я поехала в Слободу на автобусе, но вышла из него, не достигнув места назначения, поскольку увидела из окошка кафе и решила перекусить.
       После легкого завтрака продолжила свой путь пешком – вдоль никогда не знавших краски покосившихся деревянных заборов по разбитой дорожке. А далее все пошло по какому-то неведомому мне фантастическому сценарию.
       На заборе висело объявление – тронутый непогодой листок белой бумаги, в котором говорилось о том, что в Александрове именно в эти дни проводятся Цветаевские чтения. Я на тот момент, конечно, не имела ни малейшего представления о связи семьи Цветаевых с этим городком, но подумала о странном совпадении: я в Александрове – и чтения в Александрове.
       Место проведения было почти по пути, но времени до начала мероприятия оставалось еще достаточно, поэтому я решила сначала посетить слободу, а уж потом непременно заглянуть к поэтам.
       Объясню, почему все это меня так зацепило. Дело в том, что я тоже давно уже писала стихи и втайне считала себя поэтом, хотя стихи эти почти никому не показывала и публиковать не стремилась. Писала для себя, в стол, как говорят. А Марина Цветаева тогда была одним из моих любимых поэтов. Я даже вступительное сочинение на филфак писала по творчеству Цветаевой. И получила за этот экзамен десять баллов по десятибалльной системе, что, оказывается, было делом из ряда вон выходящим. Обо мне потом легенды по университету ходили. Забавно.
       А о Марине Ивановне у меня тогда были вполне устойчивые представления как о глубоком поэте и человеке мученической судьбы. Революция, война, разруха, муж на фронте, маленькая дочка умерла от голода, эмиграция, полуголодное существование в Западной Европе, отчаянное решение вернуться на родину, снова война и самоубийство. Уход из жизни по собственной воле я тогда не мыслила грехом, относилась к этому спокойно и, я бы сказала, с пониманием, поскольку и у самой порой возникали такие поползновения в юности.
       Вот с такими мыслями после увлекательного исследования Слободы я и направилась в назначенное для чтений место. Немного опоздала. Стучу в двери – а там заперто. Я искренне расстроилась. Но делать нечего. До сих пор не знаю, что случилось. Это был уже второй или третий день чтений, поэтому могло быть всякое: либо что-то не состоялось, либо изменили место встречи.
       Это заседание в рамках чтений должно было проходить в очень старом белокаменном доме храмовой архитектуры – так мне запомнилось. Возможно, это был перестроенный храм. Прошло много лет, и я не могу утверждать наверняка. Во всяком случае, здание это произвело на меня впечатление. Но дальше было еще интересней.
       Дело в том, что дом этот находился в небольшой боковой улочке, совершенно провинциально-деревенской, застроенной плохонькими деревянными домиками. Не на что было посмотреть. Но вдруг мой взгляд выхватил на углу домик получше. Явно подремонтированный, свежевыкрашенный, с аккуратным невысоким заборчиком и мемориальной доской.
       Конечно же, я полюбопытствовала. На мраморной доске была изображена Марина Цветаева и говорилось, что в этом доме она жила какое-то время около века тому назад, а на момент моего появление в Александрове там располагался посвященный ей музей. Но внутрь мне попасть, к сожалению, так и не удалось, все было закрыто. И вокруг ни души, не у кого спросить.
       Постояла я у доски некоторое время, дернула было запертую калитку, а потом заметила, что несколько поодаль открыт проход на задний двор этого дома. Разумеется, я двинулась туда, надеясь хотя бы там отыскать кого-нибудь и разрешить все накопившиеся вопросы как о домике, так и о чтениях.
       Увиденное на заднем дворе меня озадачило, если не шокировало. Там дом выглядел настоящей трущобой. От прогнивших покосившихся стен исходил характерный запах очень старого дерева. К нему примешивалась острая вонь, которая часто бывает в помещениях, не оснащенных канализацией. Двор также был не менее запущен и являл собой жалкое зрелище.
       Я почему-то была уверена, что дом целиком передан музею и в нем никто не живет, и хотела было уже уйти. Но вдруг скрипнула перекошенная дверь, за которой мало угадывались признаки жилья, и оттуда, еле переставляя ноги, выбралась сгорбленная старуха в рванье, которой запросто можно было дать лет сто.
       Вид у нее был недружелюбный. Это подтвердилось первыми же словами, которые она проскрипела надтреснутым, старческим, но довольно-таки громким голосом, что-то вроде «что вы здесь ходите? что вам здесь надо? ходят тут всякие…». Затем она присела на то, что когда-то было скамейкой, и уставилась на меня враждебно.
       Я попросила прощения за вторжение, объяснив, что увидела мемориальную доску Марины Ивановны Цветаевой и прочитала на табличке над парадной дверью, что в этом доме находится музей великого поэта. Но поскольку дверь оказалась заперта и на мой стук никто не отозвался, я в поисках сотрудников музея набралась смелости заглянуть во двор.
       Старуха покряхтела, поплевалась и наконец-то выдала:
- Великий…поэт…какой поэт… Дрянь она, эта ваша Цветаева. Вот сестра ее, Анастасия, та была хорошей, детки у нее были. А Маринка – дрянь.
       Скажу честно, я была поражена. Такое отношение к человеку трагической судьбы, великому поэту земли русской! И кто посмел? Какая-то жалкая развалина, грязная, необразованная старуха.
       Разумеется, я начала горячо возражать, спорить, что-то доказывать. Но моя оппонентка была непоколебима. Оказывается, ей, действительно, было уже очень много лет. И Марину с Анастасией она видела собственными глазами, будучи маленькой девочкой. Откуда у ребенка такая ненависть, спросите вы? Да, конечно, это семейные настроения, которые она впитала и сохранила на всю свою жизнь. Но почему ее семья, которая в свое время прислуживала сестрам Цветаевым, была так враждебно настроена по отношению к поэту?
       Ничего вразумительного от своей собеседницы, прожившей в этом старом доме всю свою жизнь, я так и не добилась. Она не смогла мне объяснить, почему ненавидит Марину Цветаеву. Но силу ее непонятной враждебности я почувствовала очень хорошо.
       Оставшись в полном недоумении и опечалившись, я покинула Александров. Прошли годы. Злобная старушка не выходила у меня из головы. И однажды события сплелись в тугой узел и я взглянула на это происшествие под другим углом.
       Это случилось уже в эпоху интернета. Даже я обзавелась домашним компьютером и подключилась к всемирной паутине.
       Читая Живой Журнал, я наткнулась на публикацию о Марине Цветаевой. Автора, к сожалению, не помню. Она в основном была посвящена печальной судьбе младшей дочери поэта Ирины, которая умерла от голода. Этот факт мне был известен давно. Но интерпретация событий в статье была для меня новой и, мягко говоря, шокирующей.
       В статье говорилось, что Марина Ивановна отдала дочерей – Ариадну и Ирину – в приют не по той причине, что дома было плохо с продуктами. Дома как раз еда какая-никакая была, даже сладкая каша, и тепла можно было добиться – только растопи камин. Именно в приюте было крайне голодно и холодно, свирепствовали болезни. Дети умирали один за другим. И Цветаева это знала – иногда она навещала девочек, но, видя их ужасное положение, так и не забрала домой. Хотя могла это сделать в любое время. Но не пожелала. Оставила их на произвол судьбы: выживут – так выживут, нет – так нет.
       Сделала она это, кстати, под чужим именем – еще один показательный момент. И все это не постеснялась описать в своем дневнике – в статье изложение подкрепляется цитированием дневниковых записей Цветаевой.
       Ариадна, любимая дочь, не по годам развитая девочка, чудом выжила, хотя тяжело болела. Ирина, нелюбимая, с некоторыми проблемами развития, требующими тщательного ухода, выжить не смогла. Она умерла в возрасте двух лет.
       Я не стану рассказывать, как обращалась Цветаева с несчастным младенцем, когда Ирочка жила еще в ее доме, как она настраивала старшего ребенка против младшего – это можно прочитать в дневнике Цветаевой и переписке Ариадны с матерью.
       Памятуя об известной библейской истине, я не буду никого осуждать и употреблять вполне уместные здесь резкие слова. Все и так очевидно.
       Но вспоминая ту древнюю старушку из домика Цветаевых в Александрове, я невольно провожу определенные параллели. Приметил народ, по-видимому, за Мариной Ивановной нечто такое, что ни понять, ни оправдать не получается. Впрочем, это могло быть и простым совпадением. Мало ли кто кому не нравится?
       А домик и сейчас стоит на своем месте, гостеприимно раскрывая свои двери перед почитателями таланта выдающегося русского поэта с трагической судьбой. Там, как я узнала из интернета, даже два домика. Странно, но второй как-то выпал из поля моего зрения.
       И, быть может, до сих пор сгорбленная старуха, появляясь вдруг из-за прогнившей скрипучей двери, произносит свои нелестные слова, пороча память Цветаевой и приводя в состояние легкого ступора доверчивых любителей поэзии Серебряного века.

                28.10.2019