константиныч

   Жил-был человек, звали его константиныч. Жил он в квартире, где было три комнаты и кухня. Четыре окна. Одна дверь. Балкона не было. Три окна выходили на одну сторону дома (ту, что обращена была к отходившей от проспекта улице), а четвёртое (окно спальни) смотрело прямо во внутренний, замкнутый домами двор. Странная, странная планировка. Три комнаты, без балкона…
  По ночам константиныч вставал. Отправлялся на кухню и  Подходил к окну.
  Всё тот же город, дома с бледно-медовыми окнами; всё тот же двор или летний, либо  со снегом, либо устало оседавшими под затяжным весенним дождём сугробами; всё та же дорога у дома, сплошь заставленная припаркованными машинами, похожими на выброшенных вечерними, длинными, медленными волнами на берег-обочину разноцветных рыб с мокрыми, лоснящимися от воды, покатыми спинами. Так он и жил – вечерами смотрел телевизор. Курил сигарету, время от времени прикладывался к запотевшей банке пива. Сменив дюжину станций, останавливался на канале MTV, показывающем двадцать четыре часа в сутки видео рок - энд - ролл. 
  Засыпал уже под  телепередачу по кабельному каналу. Там всклокоченный ведущий рассказывал о различных тайнах и мистификациях: рептилоиды среди нас, база НЛО на дне Бермудского треугольника, могущественные секты правят миром. В одном эпизоде как-то речь шла о крупных свалках и их обитателях. Это целые помойные континенты, и крысы размером с собаку там дело привычное. Почему-то запомнился одноухий бомж, который утверждал, что его цапнула метровая многоножка толщиной с батон колбасы. Якобы на отшибе большого города еще и не такие чудовища водятся.
  Когда ведущий с выпученными глазами начинал во всем обвинять секретные эксперименты масонов,чтобы не заплакать, не расстраиваться,  гражданин константиныч выключал телевизор.
   Однажды 12 часов дня константиныч вышел на улицу и направился вдоль по улице. константиныч не знал, куда он идёт. И никто не знал, пожалуй, тоже. Всё равно куда придётся вдоль по улице пойдёт.
 Он шёл-шёл, а потом остановился и начал ощупывать свою голову. константиныч погладил по голове рукой и сказал:
  – Кто я есть и где я должен находиться.
В августовской теплоте константиныч добрел до пивной.  И присел у буфетного столика, с пивом. Погладил голову и сказал:
  – Я  константиныч, у меня на голове две родники...так? Вроде бы так. Получается, я гражданин. Или не так? Или я солоушкин?
Или может быть, солоножкин? Солоручкин?
  С этими тяжелыми мыслями гражданин отхлебнул из кружки.
  Ощущение пива показалось ему теперь единственной реальностью, существующей на земле. Он погрузил в это ощущение свои мысли: "Связки полуметровых раков, даже не красных, а пунцовых, как пьяная вишня...
  В середине июля, в самой истоме неверного северного лета,созревает вишня. Тёмная, словно бордоская роза, как бархат Большого театра, некрупная, приплюснутая с полюсов, обсыпанная и обильна, она приводит в неистовство воробьев и дроздов, вихрями врывающихся в вишневые сады с гиком и посвистом: " Вишен хочу!". А одуревшие от сладкого дурмана владимирки? Ведь они надклёвывают все ягоды подряд, без разбора и, охмелев и сомлев, ничего более уже не соображают, хоть голыми руками собирай их с дерева гроздьями. Гнать их, конечно, надо взашей из сада, а надклёванную вишню срочно  собирать, ибо эти разбойники и шкоды всенепременно её поклюют.
  Царапинки и ранки от клювиков птичьей шпаны затекают вишневым соком и рубцуются, а ягоды в варенье уже не годятся, но зато эта тронулся ягода и есть великая и знаменитая пьяная  вишня.
  Съешь горсть пьяных вишен – и тебя поведет и закачает как от хорошего вина. И наплывут вольные и бунтарские мысли, закат запылает сполохами ещё несвершенного и предстоящего, горизонт чуть раздвинется и даст простор буйству фантазии,
тряхнешь кудрями или лысиной, махнешь рукой на все и вся: пропади оно прорабом, это прошлое, черта ли в тебе было хорошего? Расправишь плечи, помолодеешь и пошлёшь все не состоявшееся и неудавшееся в отдалённые и нецензурные дали.
   Рука сама берёт из вазу с пьяной вишней, сама несёт ко рту миндальную, синильную отраву с вёрткой косточкой внутри (потому что есть её надо не из тарелки или, упаси Господи, кастрюли, а вазами, тяжёлыми вальяжными вазами, бить которые детям строго запрещено, потому что настанет миг –  и кто-нибудь из взрослых в сердцах шваркнет эту вазу об пол в
колкие и мелкие дребезги, и потом – либо весь фарфор с хрусталём пойдёт на доказательства, либо хлопнет за кем-то дверь, причём уже навсегда, либо мы виновато улыбнёмся в любимые глаза и замочим в нежных поцелуях сладкие слёзы раскаяния и прощения). Что же ты с нами наделала? Ты скажи,скажи нам, вишня, отчего завяли васельки.
  Эх! Как загнешь клешню да выломаешь, скорлупу развалишь, да пиво прямо из горлышка, до блаженной ломоты в висках, а потом это самое, сочное, высосешь. Затем вторую клешню, потом самое заветное - шейку... Пиво добьешь, утрешь пенные усы около рта и с нежностью подумаешь:"А эти-то, которые на работе, не в отпусках, хорошо-то как без них"...
  Не помню, вроде б как дядя Федор проснулся поздно и стал бродить по городу.
"Деревянные, в зелени, одноэтажные домишки, несмотря на их выверченность и несхожесть, хватаютза сердце своей одинокостью… Иногда там и сям из земли торчат палки".
   Во как! Стихи написал. Стало быть, настоящий поэт. Поэтому  часто и бродил по кривым, изогнутым  улочкам, особенно около пивной.
– Я константиныч, мне бы в коровать, шоб была односпальная, но довольно широкая. И не лёг бы,  а упал на неё. И почти сразу же заснул. И лежал на спине, широко раскинув руки и запрокинув голову. Минут через десять  и константиныч захрапел.
    Спал он на удивление (для своего возраста) спокойно. Не вздрагивая, не ворочаясь. Без судорожных всхлипов и невнятного бормотания.
    Вид у него был очень усталого, но ни о чём не беспокоящегося, спокойно отдыхающего человека.

   Пришла ночь. гражданин константинтиныч прилёг на скамеечку, сначала он зарыдал. С глухими рыданиями он прижал руки к своей груди: в ошарашеных происходящим мозгах пронеслось, что  "вот и усё, как говорил нычне покойный, а потому всеми любимый Шеф".
 По его красивому, слепому от испуга  лицу катились слезы. Он плакал по-настоящему. Почему-то у всех встречных спрашивал: «А где константиныч? У него под глазов переливается, словно
ёлочная игрушка, здоровенный фингал".
 В ночи, в глубине подворотен кто-то безутешно-пьяный, мычал и орал что-то, — может быть, пел? А там, на границе сна, в переулках пустого города, наверное, бегут санитары и несут носилки со стариком. Наверху, над ними, черное звездное небо; внизу - бесконечная белая равнина с тенями и бликами рельефа".
 А потом константиныч  успокоился.
Небо зажгло чарующие огни, из ночи в ночь тысячелетиями освещавшие человеческие дела... гражданин константиныч долго разглядывал любимые созвездия. И ещё константиныч  увидел, как взошло светило – серебристая и легендарная Луна…
  Неожиданно проснулась шальная надежда: ему показалось, что жена к нему еще не остыла. Та самая жена, что мелькнула перед ним в гибком, живом  свете смотрящего в ночь августа окна.

    Августовская духота наполняла комнату, внезапно обрушившийся настоящий шквал. Неделями не было ни малейшего сквозняка. Во дворе ощипывали цыпленка. Чудесная зернистая слегка влажная кожа, пряный запах, ужасная жара. 
    Дорогая! Выйдя сегодня из дома,....
Кое-как спустившись по лестнице, я, гражданин константиныч, вышел на улицу и оказался перед шумным летним двором, где сновали собаки и мельтешили весело орущие дети. Позже,когда
пошли помехи.
      Мне мерещились собаки,   кошки. В воображение вкрались  вон те две, пробежавшие мимо. Они несутся, подпрыгивая и переворачиваясь в этом знойном, несущем пух тополя, воздухе.
Зияющее слепящим пятном солнце постепенно превращало тело в размякший, пропитанный едким потом тюк изнемогающей человечины.
    Инверсия. Такое дело: все это время от меня к тебе шли совершенно противоположные сигналы.
    Такое дело.Вся любовь оказалась ошибкой, обманом: принимаю от тебя пламя любви, а излучается ледяная ненависть или наоборот:мысленно  пронзаю тебя копьем смерти, а ты позже признаешься в любви - по видимому, восприняла его за стрелу купидона. Возможно, сейчас когда меня трясет в сильнейшем нервическом припадке, и раскалывается голова (хотя головную боль мне ни разу не приходилось испытывать, даже в тяжелом алкогольном запое), ты посылаешь волны сексуального желания, ну или иные положительные волны.
   Прости, дорогая.  мне мечталось:у нас будет астральная близость. Соприкосновение двух...
   А вышло так, что пришлось тебя. Да, да, дорогая.мне просто пришлось  тебя. Или ты меня отымела.
  И, как не стыдно себе в этом признаться, представил себе , здоровенную, словно осьминог. Она ползет, презирая пространства, ко мне: влажная и вонючая, - оргазма хочет до судорог.
   Дорогая! Возвратясь домой, я написал лирическое отступление. Вот оно:
Лихорадка, характерный запах, сексуальное бешенство, одержимость сексом и смертью.
Ревущая топка страстей и ее ошеломляющий жар;трудно вспомнить что-то более всепоглащающее и потенциально ведущее к саморазрушению, чем любовь. Сжигающая человека страсть может вызывать физические симптомы...лихорадку, потерю аппетита, аллергические реакции. Эти симптомы, не являются ли они просто-непросто симптомами того, что обычно называют любовью?

Жужжат шмели и проносятся мимо лица голодные комары. Пахнет полынью и скошенной травой. 
  Слышно карканье вороны, гудят на столбах
электрические провода. Мир набирает сочность, расцвечивается новыми, почти забытыми красками.
   Расплывается в знойном летнем мареве желеобразными очертаниями. 
   Видимо, начинается жизнь. Судок для горчицы и перца. Чей-то чемодан на длинной элегантной молнии. Сплошные чудеса