Дерево дрожит...

Дерево дрожит, по нему бежит золотой распад.
Это разгоняется, это ускоряется листопад.
Стынет, как приютская, леса неуютная голова,
и такая изморозь на траве, что легла трава.

Смеётся ночь, наступая наземь, чернее грязи, острей стекла,
и такая изморозь на луне-луне, на огне-окне, что душа ушла.
Место пусто, осталась полость – пробел, дефект.
Сквозь водоворот памятник плывёт по ночной реке.

В глубину лицом – как падал, так и лежит.
У него отбита рука с веслом,
и за слоем слой, и за сломом слом, и за спадом спад
по нему бежит голубой рассвет, вороной закат, золотой распад.

От него остался один кусок. И такая изморозь на спине,
что и чист, и пуст, и отмыт от чувств,
и совсем высок, и совсем вовне.
На глазах песок – и почти ослеп, как огромный свет в мимолётном сне.

Пишет осень искрами, серебром – никаких цветов –
ледяной устав для тех, кто совсем устал.
И такая изморозь на земле, что легла любовь
во хрустальный дом, воды потайной кристалл.
Лебединый мост над рекой летит для того, кто прав,
потому он и не касается берегов.
Вдоль реки дребезжит ночной жестяной состав:
Туки-туки-прячь, туки-туки-ночь, туки-туки-ключ,
Туки-туки-плачь, туки-туки-речь туки-туки-туч.

И такая изгородь – ивы, истины, города поглотил туман.
Надо мной двойной фибулой из льда небула плывёт в небо-океан.
Лебединый мост улетает прочь, я не буду звать.
Коротка ли, длинна ли ночь, я не буду знать.
Забери меня
плыть по вечной заре реки
к темноте без имени
темнотой без памяти и тоски.