Два подвига Александра Аскольдова

 ФИЛЬМ "КОМИССАР" -
 ДВОЙНОЙ ПОДВИГ
 СЦЕНАРИСТА И РЕЖИССЁРА
 Александра АСКОЛЬДОВА.

За ширмой из Волков и Леопольдов
От "зАморозков" и до постперестройки
Держали генералы от кино "на полке", -
Бессовестно, - (их званий недостойно!), -
Картину "Комиссар" - о человеческой душе.
Создал её и от сожженья спас*
И Человек и Режиссёр АСКОЛЬДОВ. -

Он спас её от варварского аутодафе, -
(Сожженья по-нацистски!), -
В доперестроечном СССР
И вынудил во время Перестройки
Команду Горбачёву, -
(против воли его!), -
Дать свою ОПАЛЬНУЮ
Кинокартину "Комиссар"
С "отказной" полки
Снять
И запустить в прокат.
   
-----------------------------------------------
   

 * - см. приведенное ниже Приложение:

Приложение.

Александр АСКОЛЬДОВ.

              "И ТУТ Я В ПЕРВЫЙ РАЗ САМ ЗАВЯЗАЛ ШНУРКИ..."
  (Материал Андрея СОТНИКОВА "Страсти по “Комиссару” или еврейская судьба
   “Комиссара” в журнале «Новый Берег» 2004, №4, версия для печати (31758))
 

   Советский кинематограф, как известно, никогда не испытывал недостатка в трагических судьбах, но одна из самых загадочных и трагических судеб нашего кинематографа выпала на долю режиссера Александра Аскольдова, автора единственного фильма “Комиссар”, снятого в 67 году и после 20 лет борьбы, после многочисленных попыток уничтожения ленты все же чудом вышедшего на экраны. Не случись этого, осталась бы незаполненной одна из важнейших страниц летописи мирового кинематографа и русский кинематограф лишился бы десятка наиболее престижных мировых премий, а единственная русская актриса Нона Мордюкова не была бы включена Лондонской энциклопедией в число лучших актрис ХХ века.

  На родине об Александре Аскольдове известно на удивление мало. Даже последняя киноэнциклопедия грешит массой неточностей, основываясь более на слухах и предположениях.
  Последнее время режиссер живет в Германии, где занимается преподавательской деятельностью. Недавно он приехал в Москву, где, в частности, провел творческий вечер в “Еврейском культурном центре”, посвященный 35-летию со дня создания фильма “Комиссар”. Там мы и познакомились и договорились, хоть отчасти, искупить вину отечественного кинематографа.

                Андрей Сотников


                БУЛГАКОВ.

  На самом деле, я не настоящий кинорежиссер, по первой профессии - я филолог, окончил московский университет, отделение драматургии театра.
  Но так случилось, что, будучи студентом, я пришел в булгаковский дом.
  Булгакова в нем уже не было, там жила одинокая вдова Елена Сергеевна - это было в 1954 году, - и в течение 5-6 лет мы с женой из этого дома буквально не уходили.
  Три года мы спали на кровати, под которой лежала часть рукописи “Мастера и Маргариты”, - мы “пропитались” этим великим романом.
  По договору с Еленой Сергеевной рукопись романа была разделена, потому что в те годы рукописи странным образом пропадали.
  Вместе с Еленой Сергеевной мы работали над архивом Булгакова, который позже был пущен с молотка. Это были незабываемые годы, годы надежд, - лучшие годы в моей жизни.

  Мы прочитали насквозь всего Булгакова.
  Мы не все могли понять, мы не были готовы, чтобы постигнуть весь мир Булгакова, - но мы его уже тогда прочитали. 
  Вам, наверно, доводилось читать уже опубликованный Дневник Елены Сергеевны Булгаковой?
  К великому сожалению, этот Дневник позже ею был переписан, мне доводилось читать его, когда он выглядел иначе – открою вам маленькую тайну, которую еще никому не открывал, потому что мне эта перекличка видится очень важной.
  Когда Михаил Афанасьевич умирал, несколько ведущих МХАТовцев обратились к Поскребышеву, секретарю Сталина, с письмом примерно следующего содержания: врачи рекомендуют Булгакову особый климат, рекомендуют ему климат Палестины, - мы просим вас дать разрешение на эту поездку Булгакова. И разрешение было дано. Елена Сергеевна записала в Дневнике, что Булгакову была рекомендована поездка, но она исправляла свой Дневник тогда, когда слово Палестина звучало не столь “комфортно”, как сегодня, и написала: Южная Италия, - что лично мне очень больно.
  Вот вам судьба Булгакова, вот вам булгаковский Иерусалим, вот вам его Палестина, в которой он не смог быть даже в воспоминаниях его самого близкого человека..

  Я обивал редакции, пытаясь пробить что-то из наследия Булгакова.
  Написал о нем большую статью для “Литгазеты”.
  Статью хвалили, но не публиковали, она ходила из рук в руки.
  Как-то к нам приезжает фельдъегерь в форме НКВД и вручает мне письмо от Константина Федина, председателя Союза Писателей, – статья каким-то образом дошла и до него. 
  Он писал о значении Булгакова, писал, что полностью поддерживает статью, и в конце была приписка: “Но ни мое, ни чье-либо вмешательство судьбу наследия Булгакова изменить не может, как вы понимаете, время для настоящей литературы еще не пришло”.
  В моем архиве это письмо Федина подшито к его же статье, опубликованной на следующий день в “Правде”, статья называется “Светлое время советского искусства”.

  Сначала я стал литературным, театральным критиком.
  Как театровед я объездил многие города России – тогда в российской периферии были замечательные театры.
  Потом судьба забросила меня на административную работу, – я был своеобразным администратором, занимался кинематографической редактурой, старался делать для кинематографа все, что от меня зависело.
  Это было время крупных режиссеров, значительных фильмов.
  Вы, наверно, слышали о непростой судьбе картины Хуциева “Застава Ильича”? На дачу к Хрущеву возил эту картину я и был единственным, кто выступил в ее защиту.
  Так шла моя жизнь.

  Потом я понял, что нужно менять судьбу.
  Годы оттепели сменились заморозком, честно работать стало невозможно, административная карьера мне была глубоко противопоказана, и я пошел сдавать экзамены на Высшие Курсы Кинорежиссеров.
  Это было очень занятно, до этого я “экзаменовал” Герасимова, Пырьева, Ромма, а тут оказался перед ними в роли студента.
  Но я сдал экзамены и стал слушателем.
  Это был очень удачный курс – Панфилов, Агеев...
  И был снят фильм “Комиссар”.
  Но сначала я не собирался снимать эту картину.
  Я написал сценарий к фильму, в котором должны были играть Черкасов и Чирков. Это была история людей, которые ехали с Дальнего Востока в Москву, история о крахе иллюзий людей 30-х годов. Но так получилось, что я вспомнил рассказ Гроссмана и мгновенно представил себе будущую картину, – может, это миф или аберрация памяти, но сейчас мне это именно так представляется.

                Василий ГРОССМАН.
 
  На мой взгляд, Гроссман - один из самых удивительных писателей.
  Я люблю у него буквально все: люблю его социалистические рассказики 30-х годов, в которых чувствуется невысказанная трагедия эпохи, люблю его роман “За правое дело”, который многие отринули, как произведение догматического, социалистического реализма и, естественно, я очень высоко оцениваю его последний великий роман.

  Вспомнив ранний рассказ Гроссмана “В городе Бердичеве”, я мысленно поменял все знаки препинания. Многие отождествляют этот рассказ с тем, что они видят на экране – да, это Гроссман, но это и не Гроссман.

  Фильм - это абсолютно самостоятельное произведение, по большому счету я только оттолкнулся от Гроссмана, вдохновился им.

  В картину вошел личный опыт, это все совершенно другое.
  В рассказе есть Ленин, там человек - Вавилова и недочеловек - Магазаник.
  Таким образом, набросав план картины, я позвонил вдове Гроссмана - это произошло через три недели после его кончины.

  Я пришел к ней в дом (в доме было пусто, холодно, сумеречно) и сказал, что мне хотелось бы вольно экранизировать рассказ, - она дала согласие. Но я прекрасно понимал, что сценарий этот не пройдет ни в каком виде: в 1965-ом году одно слово “еврей” было практически эвфемизмом.

  Доходило до полного абсурда, когда, сняв картину, я не мог написать в титрах “Альфред Шнитке”. Мне говорили: не надо “Альфред”, пишите “А. Шнитке”. Я понимал, что сценарий обреченный, но при этом я и понимал, что не могу не делать эту картину.

                Сергей ГЕРАСИМОВ,

  Я позвонил Сергею Герасимову, с ним у меня были очень добрые отношения: на его студии я хотел снимать картину.   

  В это время он на Урале, в Миассе, работал над очередной картиной.

  На мой взгляд, этот человек незаслуженно забыт, так же как еще недавно он был незаслуженно переоценен.

  Это был очень крупный человек с невероятно трагическим нутром, о котором мало кто что знал.

  Позвонив, я спросил у него: “Могу я к вам приехать?" – "А что случилось?" - спросил он. - "Я хочу вам показать сценарий, который не могу до этого показать никому другому”. И я вылетел в Миасс.

  Сергей Афанасьевич несколько дней читал сценарий, потом на радостях на следующий день отменил съемки и говорит: “Будем справлять пельмени”.   

  Надо сказать, что он был великим кулинаром.
  Мы поехали на убогий миасский рынок, там он выбрал нужное мясо.
  Он говорил продавцам: “Нет, это не то, ты не тем свою животину кормил”.

  Уходя с рынка, мы увидели слепца, который с белой свинкой торговал “счастьем”.
 
  Герасимов сказал: “Попытаемся”. Он заставил меня заплатить за это самое “счастье”, и свинка вытащила листочек, который я храню до сих пор.

  На нем лиловым карандашом написано: “Задумал большое дело, ждет большое несчастье, терпи, хорошие люди тебе помогут”.

  Герасимов сказал: “Поезжайте, начинайте работать, но только молчите, кто бы что ни говорил”.

  Молчать я не умею и должен с полной уверенностью сказать, что, если бы не помощь Сергея Афанасьевича, не его авторитет, эту картину никто бы никогда не запустил.

  А так ее запустили с тем, чтоб при первой возможности сбросить под откос.

  Была собрана очень скверная съемочная группа, состоящая из одних алкоголиков; картина снималась на отсталой ялтинской киностудии.

  И вы знаете, эти алкаши и бандиты перестали быть алкашами и бандитами, на самом деле они оказались очень хорошими людьми, - они были моими главными заступниками.

  А директором у меня был абсолютнейший бандит. Как-то я прочитал интервью с Юрием Норштейном, человеком безупречнейшей репутации, он там говорит: “Самая трагическая судьба нашего кино – это Аскольдов, а директором у него был бандит Докучаев”.

  Этот директор писал на меня доносы раз в три дня. Так мы начали работать над картиной.

                СТАЛИНИЗМ.

  Меня часто спрашивают: с чего все началось?
  Как-то в газете “Либерасьон” я прочитал: “В пять лет Аскольдов уже все знал о сталинизме”.

  Конечно, все про сталинизм я знать не мог, но со сталинизмом я действительно столкнулся в пятилетнем возрасте, сталинизм заставил меня очень рано повзрослеть.

  В ту пору мы жили в Киеве, мой отец был директором большого завода, моя мама была врачом, - очень красивой, благородной и умной женщиной, - мы были очень счастливой семьей.

  После того как арестовали отца, на следующий день приехали за моей мамой.

  Я не спал, подглядывал из-под одеяла. В квартире проходил обыск.
  Моя мама одевалась под насмешливыми взглядами людей из НКВД.
  Она попросила их отвернуться, на что те, нагло ухмыляясь, сказали: “Ничего, привыкай одеваться при мужиках”.

  Это была самая страшная картина в моей жизни: в моих глазах оскорбляли самого любимого человека.
  И ее увели.
  Выходя, один из НКВДешников приказал другому: “За мальчишкой вернешься, когда отвезешь ее в тюрьму”.

  И я понял, что мне нужно уходить из этого дома. Но передо мной стояли две неразрешимые проблемы: я не умел завязывать шнурки на ботинках – меня учили, но у меня это не получалось - и я не знал, как открыть английский замок.

  И тут я первый раз в жизни завязал шнурки, потом поставил стул - и замок открылся.

  Я захлопнул дверь и ушел в темноту ночного Киева.
  Помню, я шел по Крещатику, центральной улице Киева.
  Начинался ранний рассвет, была весна, цвели каштаны, воздух был напоен сладким запахом цветов, - с тех пор запах цветения я переношу с трудом.
  Почти инстинктивно я пришел к дому, где жили друзья моих родителей, многодетная еврейская семья.

  Я позвонил, меня увидели на пороге, все сразу поняли, расплакались, спрятали, сохранили.

  Позже они переправили меня моей бабушке.

  После войны, уже став взрослым человеком, я искал след этих людей - он оборвался в Бабьем Яру, их расстреляли с тысячами других киевских евреев.

               
                АКТЁРЫ.
 
  Мне было ясно, что Мордюкова рождена на эту роль, - других актрис, кроме нее, я не видел.
  Она заворожила меня своей обыкновенной необыкновенностью.
  Были и сейчас есть несколько талантливых актрис, но Мордюкова – это кусок породы, кусок естества, и эту естественную породу мне хотелось использовать.
  Правда, она невероятно трудна в работе, при очевидной легкости и естественности на экране.

  Если Мордюкова была изначально найдена, то с Магазаником было сложнее.
  Не было еврейских актеров.
  Некоторые очень талантливые актеры отказались сниматься в картине.
  Я, конечно, видел на эту роль Быкова, он знал, что я его вижу – у нас шла своеобразная игра-кокетство, - мы присматривались друг к другу.

  И, наконец, был найден Быков.
  Быков - актер огромный, технически виртуозный, безмерно одаренный интеллектуально, - работа с ним обернулась ни с чем несравнимым наслаждением.

  Для моего поколения Соломон Михоэлс, этот еврейский гений, был мифом, легендой.
 
  Мне не пришлось видеть его на сцене, я был тогда слишком мал, но незабвенный Ростислав Плятт, его коллега, как-то мне шепнул после просмотра “Комиссара”: “А Быков-то у вас выше Михоэлса, выше”. И, вы знаете, я ему поверил.

  Я очень благодарен Шукшину, что он согласился сниматься в картине, несмотря на небольшую роль, не просто сниматься, он был среди немногих, кто выступил в защиту картины, когда ее избивали.

  Не была найдена только Мария, жена Магазаника, я никак не мог найти женщину, которая мне являлась во сне. И мы поехали на Украину снимать без Марии.

  Почти каждую неделю приходили телеграммы о закрытии картины.
  У меня сохранилось 8 таких телеграмм.

  Мы ехали через Одессу, где мой товарищ снимал картину.
  Я побывал у него на съемках и понял, что мне нужна девушка, которая должна была у него сниматься.

  Я назначаю ей свидание и уговариваю сниматься в своей картине.
  Несмотря на неутвержденную роль, начинаю снимать Раису Недашковскую.
  Она была очень хороша тогда, она и сейчас хороша.
  Это человек поразительной доброты и нежности.
  Вот мы с ней идем по нынешнему Киеву, подходим к базарчику, и весь этот торгующий и покупающий люд бросает все и бежит к Недашковской: она любимица всей Украины.

  Но тогда она была очень неопытной актрисой и абсолютно не умела говорить.
  На меня сразу набросилась труппа.
  Мордюкова с Быковым задавили ее своим авторитетом.

  После первого съемочного дня ночью ко мне в номер пришел Быков: “Так, говорить она не умеет, выход один - все ее реплики ты передаешь мне. – Что же будет делать она? – недоумеваю я. – Она будет глухонемой. Ты не понимаешь, это метафора – это немота всего еврейского народа?!”

  И тем не менее Раиса у нас заговорила.

  С возрастом меняется картина, меняется отношение к ней зрителей, и вот что удивительно: если на первых просмотрах замечали мастеров, Мордюкову и Быкова и только где-то там на периферии кадра Недашковскую, то сегодня она вровень с ними, а может, даже на авансцене.

               
                КАРТИНА ПРО МНОГОЕ.

  О чем этот фильм?
  Эта картина про многое.
  Я определяю ее как картину о любви, о любви к человеку, о любви к детям, к семье, о национальной толерантности, о любви к своей маленькой местечковой родине.

  Это и фильм-предупреждение. Мне сказали, что Министр разоружения ООН отдал неофициальное распоряжение, чтоб все члены организации посмотрели картину Аскольдова “Комиссар”: это поможет им еще больше ненавидеть войну.

  Но я не ставил перед собой цель сделать антивоенный фильм, так же как и не делал фильм антисоветский.

  Я для себя это так не формулирую – просто я так думал, я был так воспитан, - я не мог тогда снимать иначе.

  Для меня было важно показать историю любви, историю семьи как ячейки общества, как какую-то нерасторжимость духа любящих, помогающих друг другу людей.

  Ведь семья-то умирает в мире, по разным причинам: по материальным, по нравственным.

  На Западе вообще нет семьи. Эта наша российская, русская традиция ее еще хоть как-то спасает.

  Это фильм о России, не о евреях, –( евреи только строительный материал картины ), - о трагической и светлой судьбе России.

  Так случилось, что в России обо мне очень мало информации.
  Даже последняя “Киноэнциклопедия” грешит неточностями, основываясь больше на слухах и предположениях: вроде бы меня дважды исключали из партии, вроде бы я был под судом?..

  Я не спешу ни опровергать, ни подтверждать. 
  Я не понимаю, зачем слухи опровергать.
  У меня никогда не было потребности выступить с жалобой на собственную судьбу, - вокруг столько неустроенных, сломанных судеб, и, вообще, мы так трудно живем, что пристраиваться к плачущим нет никакого желания.

  И вместе с тем какая-то точность должна быть.

  Действительно, меня дважды исключали из партии.
 
  В партию я вступал по глубокому убеждению после XXII антисталинского съезда.

  Действительно, был суд, меня уволили со студии, поставив штамп, что я профессионально непригоден и не могу быть использован в кино ни на какой работе.

  Этот документ существует до сих пор, его никто не отменял.

  Сейчас столько мифов, столько фантазий, столько рыдающих людей.
  Как сказал Ролан Быков: “Теперь столько кинематографистов расчесывает комариные укусы, выдавая их за фронтовые ранения”!.

  И тем не менее был суд, мне предъявили обвинение в растрате государственных средств в особо крупных размерах, – фильм-то стоил немалые деньги.
 
  К великому сожалению, потом долгие годы мне не пришлось заниматься кинематографом.

                РОМАН С СУСЛОВЫМ.               

  Картину резали, жгли. 
  Вышел соответствующий приказ об уничтожении картины “Комиссар”.
  Мне позвонили и сказали, что во дворе киностудии им. Горького жгут мою картину.

  Все происходило за закрытыми дверями, меня никто не хотел принимать.

  Я решил обратиться в родной ЦК партии, посчитал, уж если обращаться, то к самому Суслову.

  Наш роман с ним длился почти 20 лет – 20 лет я к нему обращался, написал множество писем, - знаю, что все они дошли до адресата.

  У меня установились доверительные отношения с его помощниками.
  Один из них даже исправно присылал нам с женой поздравления на революционные праздники.
  Ибо человек есть человек, и в разных структурах были разные люди.

  Как говорил незабвенный Евгений Шварц, порядочный человек - это тот, кто делает подлость без особенного удовольствия.

  Мне повезло, в моей жизни было много порядочных людей: один из них - это помощник Суслова С. П. Гаврилов.

  Когда начали жечь картину, я ему позвонил, был уже поздний вечер, он оказался в кабинете.

  Говорю: “Жгут картину!” – Он: “Не может быть! Пишите Михаилу Андреевичу и звоните завтра утром”.

  Я звоню, он мне говорит: “Приходите через час”.

  Я пришел, он выносит мне резолюцию Суслова: “Товарищу Романову прекратить безобразие”.

  Так резолюция серого кардинала остановила уничтожение картины, и она на долгие годы была отправлена под арест.

               
                ЗАБЫТЫЙ ПЕРЕСТРОЙКОЙ.

  Из картины ушло несколько сюжетных линий – сейчас об этом очень тяжело вспоминать.
  Но позже, когда появилась возможность что-то доделать-переделать, я долго думал, а потом понял: не стоит ничего менять, надо оставить все так, как было снято тогда, ибо эта картина не только произведение искусства, – простите за высокий штиль, – это и документ своего времени.

  Можно ли было в то время снимать такие картины?

  Нет, почти нельзя. Но надо было это делать.
  И многие что-то делали, каждый на своем месте.

  Как ни удивительно, самые грустные дни, которые я пережил, - это дни взлета демократии в нашем демократическом сообществе: ликования, V-й съезд кинематографистов, свобода, гласность, освобождение полочных картин – и они, действительно, соскакивали с “полки” одна за другой, правда, потом куда-то фактически все исчезли, кроме двух-трех.

  Но у меня была ситуация абсолютно безвыходная: в ноябре 1986-го года меня вторично исключили из партии и исключил меня не кто иной, а Борис Николаевич Ельцин.

  Я достаточно критически относился к тому, что происходило тогда, и написал ему письмо, где на 80-ти страницах дал анализ ситуации в российском кинематографе, - это были мои предложения, что сделать, чтобы наше искусство не замерло во времени. В ответ последовали репрессии: меня заочно исключили из партии, открыли очередное уголовное дело. И в то время, когда мои товарищи ликовали, меня поочередно вызывали в верховную, городскую и районные прокуратуры.

  Но наступил знаменитый Московский кинофестиваль 1987-го года.

  После долгого перерыва на него приехали истинные звезды мирового кинематографа: Федерико Феллини, Джульетта Мазина, Роберт де Ниро, знаменитый колумбийский писатель Гарсиа Маркес…

  Состоялась пресс-конференция, я тоже попал на нее, - меня почему-то пропустили.

  Обстановка была очень непринужденной, присутствовало огромное количество иностранных журналистов, они наивно спрашивали: а про бисексуалов можно, а про гомосексуалистов?..

  Им отвечали: Можно. Один колумбийский критик спросил: Господин Климов, а что, уже все полочные картины освобождены?
  Его сразу заверили, что все.

  И тут нечто иррациональное меня подняло, и я прошел через весь этот переполненный зал, наступая на чьи-то ноги, ничего не видя перед собой, только побелевшие физиономии своих коллег, и сказал:"20 лет я молчал, теперь дайте мне сказать".
"
  Моя речь была очень краткой, я сказал примерно следующее: 20 лет назад я снял картину, я не знаю, хорошая она или плохая, но я сделал ее так, как достало у меня в то время сил и умения; эта картина о боли человечества – о шовинизме; эта картина о роковой судьбе еврейского народа; в ней снимались крупнейшие русские актеры, - посмотрите эту картину и скажите, хорошая она или нет.

  Пресс-конференция после этого почему-то сникла, на меня двинулась армада телевизионщиков, фотокорреспондентов, - я никогда ранее с этим не сталкивался.

  Когда я вырвался из их объятий, в коридоре меня ждал весь белый Э. Климов, председатель пресс-конференции, он прошептал: “Вы знаете, что ваша картина не нравится Горбачеву?”

  Мне тогда было уже все равно. Я, вообще, против ненормативной лексики, поэтому очень не люблю творчество Сорокина, но тогда я по-сорокински отреагировал и на Горбачева, и на всех них.

  На следующий день Горбачев принимал Маркеса, и тот рассказал ему о моем демарше.

  Дана была команда сверху.

  Через день мне позвонил замминистра нашего кино и спросил: “Вы все еще настаиваете, чтоб “Комиссара” показали?”


               ДАЛЬШЕ ВСЁ БЫЛО, КАК В СКАЗКЕ.
 
  Дальше всё было, как в сказке. -
 
  Был назначен просмотр в Белом зале Дома кино, в том самом зале, где в 1967 году меня исключили из партии за того же “Комиссара”.

  В зал набилось невероятное количество самого разнообразного люда.

  Я стоял растерянный, потрясенный; навстречу мне шла какая-то женщина, казавшаяся мне необычайно красивой, она влепила мне поцелуй и сказала: “Ну, дождались”, - и тут я понял, что это Алла Борисовна Пугачева.

  Дальше все происходило, как в сказке – уже во время последовавшей за просмотром пресс-конференции пришла телефонограмма: “Есть разрешение, картина “Комиссар” выйдет в прокат”.

  Вскоре картина была показана на Берлинском кинофестивале.

  Так из “черной” дыры мы вырвались на Запад.

  Но дело не в фестивале, дело в том невероятном резонансе, который имел фильм в Европе.

  В 1988-ом году в Берлине “Комиссар” выиграл сразу четыре приза, что беспрецедентно для такого фестиваля, - здесь, - в СССР, - об этом не было ни строчки.

  За этим последовало участие в других кинофестивалях.

  На Западе у “Комиссара” невероятно успешная судьба, у него очень много крупных международных призов, в том числе очень важные для меня церковные призы.

  Там картина до сих пор идет в кинотеатрах, ее регулярно показывают на телевидении, продают на видеокассетах, скажем, в США кассета стоит 60 долларов.

  Картина в обиходе кинематографических школ, ее ценят не как полочную, не как перестроечную, а, очевидно, за какие-то её, - свои, - нравственные и этические качества.

  Все с моей картиной летали, получали призы, я об этом ничего не знал.

  В Берлине кто-то хватился: а где же режиссер “Комиссара”?
  Мне звонят из министерства, говорят: “Надо ехать в Берлин”.
  Я отвечаю (у меня есть такое плохое свойство): “А я без жены не поеду” – “Но у нас с женами никто не ездит”. Тогда, действительно, не ездили, это сейчас такую моду взяли, с женами, да на отдельном самолете.
 
  Но нам сделали исключение, и мы вылетели в Берлин.
  Там уже собрались все наши критики, те самые, которые создавали перестроечный кинословарь 1986-го года.

  А Бабеля в этом словаре нет, а Зускина нет, а Михоэлса нет.
 
  И никто даже сегодня об этой подлости вспоминать не хочет.

  А если мы не будем об этом вспоминать, ничего хорошего нам впереди не светит.

  После Берлина нас выпустили в Австралию, потом, со скрипом, в Иерусалим.

  О, незабываемый Иерусалим! 
 
  Это сейчас Израиль другой.

  А я им говорил: не торопитесь, вы такое получите! Но они тогда не понимали. Мордюкову задарили таким огромным количеством подарков, что понадобилось два грузовика, чтобы все их вывезти.

  У картины за рубежом очень много призов.

  Как вы понимаете, рейтинги - это все условность, но тем не менее мы все ими живем: “Комиссар” был признан лучшим фильмом года в ФРГ, Швейцарии, Швеции, ГДР.

  В ГДР фильм через неделю показа запретили, и тогда в Дрездене начались студенческие волнения (в это время там служил товарищ Путин, он должен об этом помнить), и в результате протестов фильм был возвращен на экраны.

  В Германии картина “Комиссар” была признана самой успешной русской картиной в послевоенной Германии, ее там и сейчас показывают 5-6 раз в год.

  На Западе, - в отличие от России, – это только для информации.

  Это не вызывает у меня восторга – у “Комиссара” огромная пресса, о нем написаны сотни статей, о нем снято несколько фильмов. Все это, конечно, меня радует, но, повторяю, я-то снимал фильм для России, для своего народа.    


                Михаил ГОРБАЧЁВ И "Комиссар".

  Горбачев, яростный противник картины, ничего в ней не понял.
 
  Это вообще очень темные люди. Не то что необразованные, не бюрократы, но это просто темные люди.

  Он мне как-то звонил в Бремен несколько лет назад, – он сейчас читает лекции на Западе, - спрашивал разрешение использовать кадры из фильма для своих лекций. Говорит: хочу использовать два фильма – “Броненосец Потемкин” и вашего “Комиссара”.

               
                НЕ ХОЧЕТСЯ, ЧТОБЫ ВСЁ БАЛО В ПРОШДОМ.

  Не хотелось, чтоб все было в прошлом.
  Мы начали новую большую работу с Быковым, но он ушел, а актера, равного ему, я не вижу.
 
  Есть прекрасные актеры, но нет Ролана и нет фильма.

  Пока суд да дело, я написал… нечто – не хочется говорить, сценарий, сейчас все стали писать сценарии, и они воспринимаются как подделка, - я иначе отношусь к этого рода литературе.

  Это одновременно еще и роман. Он вышел в Германии, переводится на другие европейские языки. Называется “Возвращение в Иерусалим: история для кино, длиною в 20 лет”, к сожалению, его сюжет уже растаскивают другие режиссеры.

  Последние годы я живу в Германии.

  Я не эмигрант, я российский гражданин, у меня нет постоянного места прописки за рубежом, у меня так называемая “виза почета” в Германии за заслуги перед немецкой культурой, которую я продлеваю раз в два года.

  Я пишу, читаю лекции в академии кино Германии и Швеции - за этим не стоит больших денег. Все еще мечтаю снять фильм о России.

  В России же у меня нет никакой работы: никто не дает денег ни на фильм, ни на какие другие проекты.

  Недавно я решил позвонить министру культуры Швыдкому.

  Ему сказали: “Вам звонит Аскольдов”. И я слышу его вопрос: “А кто это такой?”.

  Мне оставалось только положить трубку, потому что работать с псевдокультурой бессмысленно.

  Я ничего не выпрашиваю, никому себя не навязываю.
  Я отказался здесь от всех наград: меня выдвинули на Ленинскую премию, я попросил меня снять, выдвинули на Государственную, я написал письмо с отказом, - но я просил только за себя, не за актеров.

  Мне не хотелось ничего брать от государства, которое столь цинично вело себя по отношению к картине.

  То, что мы сегодня видим на экранах, это не кино и не телевидение.

  Я не хочу никого охаивать, но я очень хотел бы увидеть человека, который бы рассказал, что с нами сегодня происходит, на любом сюжете, – на мой взгляд, этого нет и в театре.

  И еще. Здесь, В Россие, поразительно неадекватно относятся к тому, что происходит на Западе.  -

  У наших людей нет представления, что такое Запад, что такое западная культура, в ней никто из наших не интегрировался и не интегрируется никогда.
 
  Потому что капитализм - это очень плохо. Тут почему-то прочно утвердилась идея: как повезло тем, кто уехал на Запад и там прижился.

  Да пропади это все пропадом. Прекрасней, светлее людей, чем в России, нет нигде и быть не может. По необходимости все мы там.

               
                Я МЕСТА СЕБЕ ЗДЕСЬ НЕ НАХОЖУ.

  Я самоед, мне очень тяжело думать о судьбе моей страны.
 
  Я вижу величайшую несправедливость, которую некто ниспослал России.

  Раньше все было ясно, я знал с кем бороться, как противостоять системе.
 
  Сейчас я не знаю.
 
  Сегодня в Россие настолько всем правят деньги, - всем на свете.

  Интеллигенция в России никогда не была солидарна, но такой разнузданности, такого циничного, равнодушного отношения к людям никогда ранее она не демонстрировала.

  Это меня не то что тревожит, я места себе здесь не нахожу, - я не хочу быть среди них.

  В России картина была номинирована только на “Нику” - премию получил Быков, Недашковская, получил оператор, получил композитор, - и ничего не дали Ноне Мордюковой, после чего она попала в больницу.

  “Забыли” об актрисе, которую Британская энциклопедия назовет лучшей актрисой ХХ столетия и именно за игру в фильме “Комиссар”!

  История этого фильма действительно абсолютно необычна.

  По мне ездили танком двадцать с лишним лет, но я не спился, не продался, не приполз на коленях и не разрушился – то, что внутри нас происходит, никто не знает, – но внешне я не дал им порадоваться.

  Для чего я все это делал?
 
  Во мне живет такая идеалистическая, утопическая идея, мне кажется, что искусство может изменить человека, я думал, что, увидев эту картину, они станут лучше.
 
  Может, я ошибся?

        Очерк создан на основе выступления А.Аскольдова в Еврейском
        культурном центре на Никитской и личных бесед с режиссером.

                Записал Андрей Сотников.


                21 октября 2019-го года.