Райские фрукты

Очень серьезно тонкие лезвия то там, то тут перерезали нейроны головного мозга. Конечно, она не думала "нейроны" - она видела манго в красивой нарезке кубиками - так его зачастую подавали на партийных застольях.

Когда приступ несколько отпускал, она возвращала себя к постоянно прерываемому разговору. Разговору... говорить было не с кем - его давно не было рядом. Но привычка...

Когда она впервые стала чувствовать, что приходит кто-то, кого очень трудно рассмотреть - то стала бояться засыпать. Мама грешила на огромное зеркало, вделанное в средней секции дубового шкафа, напротив которого стояла её детская кровать. Но он мог являться не только из зеркала - то есть возникать не только в нем. Он мог притаиться за этажеркой с книгами, расставленными на накрахмаленных салфетках-ришелье. Он мог смотреть с потолка ночью, когда потолок вообще терялся в недосягаемой темноте. Он много чего мог - и мама, в конце концов, поверила в присутствие этого кого-то. И то ли по глупости, то ли чтобы ободрить сказала, что это её отец. Её настоящий отец. Ненастоящий был днем - а по ночам в темном углу - это был настоящий.

В их доме два отца были далеко не редкостью. Иногда одного из них убивали на войне или он сам бросал семью - и тогда появлялся еще один отец, почему-то непременно матери требовали и этого второго называть отцом. Больше всего артачились мальчики. Может быть, в них противился дух будущих отцов?

Что делает ребенок в присутствии взрослого? Он идет на контакт. Так это и стало нормой - обсуждение всего, что невозможно было сказать маме или другому отцу. Собственно, постепенно дневной отец отдалился, потерял авторитет и дружбу.

- Ну, что ты от неё хочешь? Девочка взрослеет, - отмахивалась на резкие замечания отца мама.

Мама была красавица. И если все мамы красивые - то её мама была невероятно красивая. Худенькая, изящная, не взирая на постоянно красные от стирки руки - но тогда у всех женщин были такие руки. А у мамы был шарм - редкое слово, которым маму определила одна соседка из "бывших". Иногда они ходили в летний сад, где играл дядька шарманщик - и девочке казалось что шарм - это такой голос, который люди готовы слушать за деньги.

Когда же девочка повзрослела окончательно и решила стать женой - отец перестал приходить за отчетом о детских секретиках. Он одобрил её выбор - возможно, ему оттуда не было видно: как все обернется. Думать, что он предвидел заранее было нестерпимо больно. Ничуть не менее больно, чем эта высокоискусная нарезка манго в её голове. Гурманы... муж любил желтую мякоть райских плодов.

Он много знал из того мира, который сегодня был запрещен. Там были и манго, и рай, и патриархи... Отцы-отцов - назывались они.

Никто не знал, наверное, почему он поменял свое настоящее имя - Иосиф, на Якоб. Ей это сказал в последнее свидание отец, в ту ночь она долго мучилась с жаром, который разрывал ей сердце - отец молча наблюдал. Ей хотелось, чтобы он заговорил первым - но ему как будто доставляло удовольствие наблюдать девичью агонию.

- Я не поддамся, - справившись с собой, сказала шестнадцатилетняя девочка, которой отчего-то казалось, что, допустив к себе какого-то человека, она предаст отца. Даже не одного - а обоих. И того дневного тоже - ведь, мама постоянно напоминала: будь с отцом поласковее - он о тебе очень беспокоится. Про ночного мама и думать забыла. А девочка даже не знала - приходит ли он к кому-то в доме, кроме неё.

И тогда отец открыл дочери тайну: этот мужчина будет патриархом. Его инициализация - Яков, а по-грузински: Якоб.

Разве ей не хочется стать женой патриарха.

И ей захотелось...

Боль становилась все нестерпимее...

И вот отец вернулся к ней через столько лет. ОН как и в ту памятную ночь молча наблюдал, как горит её мозг. Правда, тогда горело сердце... видение про сердце было минутным - но его хватило.

Отец, будто сжалившись, не то чтобы протянул руку, а просто приблизил её к себе:

- Успокойся, девочка. Я ошибся... Он дорого мне заплатит за мою дочь...

И боль отпустила.