Свет далекой звезды - Феерия Судьбы

 
Юрий Субботницкий
 
                Повесть - воспоминание
версия 17...

Посвящается светлой памяти
народной артистки России,
примадонны и королевы
Московского государственного
академического театра оперетты,
одной из самых красивых женщин
      Советского Союза
Амарфий Лилии Яковлевны.

               
Проедем с тобой               
В золочёной карете               
По грустным мгновеньям               
Минувшей любви...
               
                Лариса  Рубальская
               

          Мой уважаемый Читатель!
          Так уж получилось, что с детских лет и до конца отпущенного мне Судьбой срока моя жизнь была связана с ней, Лилей,  Лиличкой,  Лилианной, моим школьным другом, моей наивной любовью, моей несбывшейся мечтой.
         Для меня она была и останется путеводной звездой, освещавшей всю мою жизнь.
         Я  профессиональный моряк, первый помощник капитана судов дальнего плавания Черноморского морского пароходства, ветеран морского космического флота академии наук СССР.
          Одессит, родился в Одессе.
          По сложившимся  обстоятельствам 25 лет своей жизни я прожил в небольшом, уютном молдавском городке Оргеев (в современном молдавском написании   Орхей), который находится на расстоянии 45 км от Кишинева, от Одессы же, соответственно, в 215 км.
          Оргеев – город моего детства и юности.
          В последние годы не так уж и часто у меня появляется возможность побывать в милой моему сердцу Молдавии.
          Приезжаю же я в Оргеев для того, чтобы навестить и привести в порядок могилы близких, а также вновь, затаив до резкой боли дыхание в груди, побродить по старым улочкам, в зыбком мареве зефира которых неприметно притаилась в затерянных лабиринтах ушедших лет хрупкая, полуистлевшая память обо мне.
          В то злосчастное лето я решил использовать несколько появившихся у меня свободных дней и отправился в Оргеев.
          И именно тогда, и именно на старом городском кладбище я услышал от одноклассников ошеломляющую весть о безвременном уходе Лилички из этой земной жизни.
          Хочу честно признаться, с того момента, с той точки кошмарного отсчета времени прошло уже столько долгих лет, а я до сих пор не могу прийти в себя и до конца осознать, что Лилии, красавицы Лилички,  или, как я ее часто называл, Лилианны, больше нет в этом нашем мире.
           Приходят на память и бередят душу трагические стихи Марины Цветаевой:
         
         … Уж сколько их упало в эту бездну,
          Разверстую вдали!
          Настанет день, когда и я исчезну
          С поверхности земли.

          Застынет все, что пело и боролось,
          Сияло и рвалось.
          И зелень глаз моих, и нежный голос,
          И золото волос.
            
          И будет жизнь с ее насущным хлебом,
          С забывчивостью дня.
          И будет всё –  как будто бы под небом
          И не было меня!
            
          Ниже написаны слова, строчки, фразы, мысли, которые запечатлены только в моей памяти, свидетеля и участника этих непридуманных событий.
          Запечатлены также постепенно  ускользающие под неумолимым натиском песка времени хрустально-хрупкие мгновения  из  жизни Лили, ее детства, юности, зрелых лет, а также   нашей самой последней, неожиданной встречи.
          Встречи, которой суждено будет произойти на борту английского океанского пассажирского  суперлайнера "Silver whisper" ("Серебряный шепот") в  рейсе вокруг Европы из порта Сочи в Санкт-Петербург, спустя... почти сорок лет после описываемых событий.
          Я  буду находиться в том рейсе как член экипажа, а Лиля с небольшой труппой Московского государственного академического театра оперетты будет  приглашена в этот круиз на борт судна для выступления перед пассажирами  с  концертными программами.
         Мне хочется  как можно подробнее рассказать о необыкновенных,  неповторимых, удивительных восемнадцати сутках совместного плавания.
          Эти, возможно в какой-то степени наивные строчки воспоминаний я хочу посвятить пронзительно щемящей светлой памяти об этой удивительно красивой, чрезвычайно одаренной самим Господом Богом девушке, женщине с таким же прекрасным, как и название цветка, именем  Лилия, великой актрисе и певице, народной артистке России Лилии Яковлевне Амарфий.
          Хочу также искренне возблагодарить Бога, Провидение, Судьбу, Силы Небесные, которые даровали, именно даровали моей собственной жизни и судьбе пересечься, а вернее, соприкоснуться с жизнью Лилички.
          Эти, порой грустные, воспоминания как раз о той хорошенькой, навсегда запавшей мне в душу девочке, прекрасной девушке, блистательной Даме, которая для меня в этой жизни, в этом мире  была, возможно, дороже, чем сама Жизнь! Но это была моя жизнь, и я ее прожил именно так, как мне было суждено ее прожить.
          Хорошо, плохо ли, мне трудно судить.
          Все же, думается, хотелось бы лучшего.      
          Эти воспоминания, мой дорогой Читатель, результат, как сказал поэт, ума холодных наблюдений и сердца горестных замет.
          Итак – "память мою словно ветром уносит"  более чем на полстолетия назад.   
          Но именно сейчас и прежде всего, мне бы хотелось, вспоминая, написать о Лиличке не как о знаменитой, популярной артистке, которая своим уникальным, неповторимым по палитре оттенков звучания голосом, завораживала миллионы почитателей её таланта, а как о моем давнем друге, подруге, с которой мы учились в одной школе, жили на соседних улицах,  ходили в кино, катались на мотоцикле.         
          В своей автобиографии и воспоминаниях Лилия  Яковлевна вскользь упоминает о том, что в детстве она училась в музыкальной школе.
          Я более подробно остановлюсь на этом моменте.   
          Еще в детском саду у Лилии проявились дарованные ей природой уникальные способности – слух, голос, пластика и грация, а главное,  какое-то необыкновенное целеустремленное упорство, желание быть в центре внимания и выступать, выступать, выступать.
          Выступать и получать удовольствие от глубинного понимания того, что ее песни и танцы нравятся публике, доставляют зрителям радость и наслаждение.
          Воспитатели, а затем и преподаватели настоятельно рекомендовали родителям Лили уделить более пристальное внимание ее музыкальному развитию и образованию.
          Когда она подросла и стала ходить в школу, ее отдали учиться дополнительно и в школу музыкальную.
          Сначала была мысль обучать Лилю игре на ненавистной ей скрипке, но она яростно отбивалась от этого "нелепого", с ее точки зрения, предложения и соглашалась только на аккордеон.
          Тщательно все обдумав, взвесив и обсудив, материально поднатужившись и согласившись принять посильную помощь от многочисленных соседей, родители решили купить  для Лили аккордеон.
          В то время в нашем провинциально-патриархальном городке Оргеев жители в основном были знакомы между собой.
          Приезжих почти не было, при встрече все радушно здоровались друг с другом.
          А маленькая, хорошенькая Лиличка, можно сказать без преувеличения, была просто всеобщей любимицей. Ее часто называли "наша оргеевская куколка", а одесситы в этой ситуации, сказали бы  "наша лялечка".
         Весть о том, что  Лиле хотят купить аккордеон, разлетелась не только по улице Первомайской, где жила  семья, но и по всему Оргееву.
          Соседи, которые жили рядом с домом Лилички, поделились этой новостью со своими соседями, те в свою очередь – со своими, и практически весь город принял участие в покупке этого вожделенного музыкального инструмента.
          Наша семья тоже приняла участие в этом мероприятии. Насколько мне помнится, я сам принес несколько рублей и отдал Лилиной маме. Так что в аккордеоне, на котором теперь играла Лиля, была и наша маленькая частичка, наш скромный взнос.            
          Решение о покупке именно аккордеона на все сто процентов оказалось правильным и удачным. Более того, этот инструмент сыграл очень важную роль в жизни Лилиной семьи.
          Уже занимаясь в старших классах общеобразовательной школы, Лиля, в качестве музыкального воспитателя, стала подрабатывать "на жизнь", обучая оргеевских ребятишек под этот аккордеон петь, танцевать, и таким образом приобщать их к прекрасному миру музыки.
          Отец Лили, Яков Фомович, умер рано, я его не помню и никогда не видел. И эти, далеко не лишние для  семьи деньги помогали  сводить "концы с концами".
         Впрочем, в то далекое время все мы жили не очень-то сытно и достаточно сложно.
          Дом, в котором я жил, находился на улице Сергея Лазо и окнами выходил именно на эту улицу. В этом месте она спускалась с большим уклоном к обширному лугу, где летом паслись козы.
          А уже за  лугом, на улице Первомайской, на самом краю крутого обрыва холма  находился кукольно-крошечный домик, в котором жила Лилина семья.
          Улицы  Лазо и Первомайская находились рядом.
          Жила Лиля с мамой, Марией Ефимовной (тетей Маней) и старшим братом от маминого первого брака, Владимиром.
          Родной брат отца Лили жил в Румынии, в городе Бреила, расположенном на Дунае.  Был он достаточно зажиточным, тем не менее, достаточно скупым, и не очень-то приветствовал общение с бедноватыми оргеевскими родственниками.
          Мария Ефимовна недолюбливала его и осуждающе иногда говорила:
       – Сволочь такой  (это ее оригинальная речь), мог бы прислать девчонке  хоть какую-то "шмотку", племянница  ведь все же!
          А теперь на миг представьте себе такую картинку:  крохотная девчушка возвращается домой из школы. У нее за спиной на лямках огромный чемодан-футляр с аккордеоном.
          Зимой улица Лазо покрывалась льдом и превращалась, к неописуемой радости местной детворы, в настоящий каток.
          Лиля весьма оригинально использовала футляр аккордеона. Она садилась на него верхом и лихо скатывалась вниз, как на санках.
          Моя мама, бывало, говорила мне:
       – Юра! Быстренько-быстренько беги к окошку, там твоя невеста на "баяне" катается.
          Позже у меня появился пленочный катушечный магнитофон, большая редкость по тем временам, а со временем и неплохие записи.
          Я, точно зная время, когда Лиля будет возвращаться из школы, выставлял в открытую форточку динамик и таким образом транслировал музыку на улицу.
          Чтобы приобрести этот магнитофон и не просить денег у мамы, а лишних у нее и не было, я устроился подрабатывать на плодоконсервный завод, рабочим по сбивке деревянных ящиков, тары для фруктов.
          После уроков в школе я отправлялся на завод и отчаянно и не совсем умело колотил молотком и по гвоздям, и по собственным  пальцам.
          Презренно плакал и стонал от боли, но вожделенно представлял себе, как своими мелодиями этот магнитофон будет услаждать слух Лили.
          Иногда Лилия проходила мимо нашего дома, не останавливаясь, иногда задерживалась у наших окон и слушала музыку.
          Я же, спрятавшись за занавеской, любовался ею.
          Девочка была необычайно хороша своей какой-то загадочной, восторженной,  мечтательно-гриновской красотой.
          Употребив  современный одесский сленг, сейчас откровенно можно сказать: она  была, действительно, ну просто "обалденно" красива!
          И из сегодняшнего "прекрасного далека" можно сказать о той Лиле, о  Лиле того времени, словами Владимира Кузьмина:
          Она была прекрасна, как морской рассвет,
          Лучше девушки на свете не было, и нет!
          Да, так вот именно в этом случае и на этот раз Господь Бог решил не скупиться и при "создании" Лилички, кроме невероятно щедрых даров –  музыкального таланта, дивного  голоса, стройной фигурки, – он решил сделать для нее еще один прекрасный, изумительный подарок, как сказали бы в Одессе, "шикарный подарок".
       Дарить так дарить,  согласовал и договорился сам с собой Всевышний и, махнув рукой на все божественные приличия, одарил Лилю изящной, утонченной, возвышенной красотой.
          Красотой, которая потом будет сводить хоть раз увидевших ее мужчин
с ума. Повторюсь, от Лилички просто невозможно было отвести глаз!
          В конце концов, она не выдержала такого целеустремленного упорства и сдалась.
          Однажды в нашу дверь постучали.
          Открыла мама и каким-то необычным, напряженным и радостным  голосом произнесла:
       – Юра! К тебе гости!
          И... о чудо великое!
          Я не верил своим глазам!
          Наконец-то свершилось, воплотилось в реальность, произошло то, о чем   так долго мечталось!
          Вот она, вот она, эта долгожданная Жар-птица, Синяя птица, птица Счастья, ликовало и пело мое сердце!
          На пороге стояла Лиля. Она  смущенно произнесла:
       – Меня зовут Лиля. Из вашего окна всегда звучит такая красивая музыка.  Не могла бы я у вас ее немного послушать, если можно.
          Мама моя заметалась по квартире, буквально выворачиваясь наизнанку, не зная, куда посадить и чем угостить прекрасную гостью.
          Мы пили вкуснейший, наверное, самый-самый вкусный и ароматный чай в моей жизни с малиновым, затем абрикосовым, затем вишневым, затем айвовым вареньем и... наслаждались музыкой.
          Вот оно, вот оно, то счастливое мгновение, которое я буду помнить всю свою жизнь.
          Мой, как мне наивно думалось тогда, стратегический, хитроумно задуманный план  наконец-то сработал.
          Так мы официально познакомились с Лиличкой.
          Впоследствии она стала все чаще  бывать у нас в доме, а я у них.
          Хорошо помнится, как ее мама, тетя Маня, когда я приходил в гости, а дочери не было дома, говорила мне:
       – Эта "фыцка"  (девчонка, подросток-сорванец; идиш,  авт.)  опять на репетиции и, наверно, снова поет и пляшет на сцене в ДК. (Так местные жители  называли новый Дворец культуры.)  – Иди туда и увидишь свою ненаглядную Лилианну.
          В Оргееве к тому времени, надо сказать, очень удачно и своевременно, был выстроен Дворец культуры, достаточно большой, из красивого местного белого камня-котельца, с просторным фойе, в котором  по субботам и воскресеньям устраивались танцы.
         Благодаря массовым мероприятиям, концертам и танцам, красавец-Дворец сделался своеобразным духовным центром города. Здесь работало также множество разнообразных творческих кружков.
         В это же время был организован вокально-инструментальный ансамбль, ВИА "Кодру"  (молдавский лес), душой, сердцем, яркой звездой, "вечным двигателем" и естественным центром, вокруг которого всё вращалось, конечно же, была Лиля. Она была воистину неистощимым генератором оригинальных идей, предложений, любопытных решений, творческих задумок и сумела-таки разбудить  вечно сонный,  провинциально-болотный Оргеев.
         Ансамбль все чаще стал выступать и давать уже полноценные
концерты. На них, а точнее сказать, именно "на Лилю", приходило зрителей все больше и больше.
         Вскоре выступления группы  стали настолько популярны, что каждое из них с новым репертуаром ожидалось горожанами уже с огромным нетерпением,
становилось событием для Оргеева, превращалось в яркий, надолго запоминающийся праздник.
         Мне особо запомнился  один концерт, на мой взгляд, как теперь бы сказали,  судьбоносный.
         Была подготовлена очередная новая программа.
         Повсюду в городе были развешаны афиши, и публика, как будто предчувствуя нечто необыкновенное и неординарное, буквально валом валила на концерт.
         Вместительный зал Дворца культуры был полностью заполнен, забит до отказа. Зрителей было так много, что не оставалось свободного места даже в проходах вдоль стен, а массивный балкон едва ли не чудом выдерживал общий непомерный вес пришедших горожан.
         В то время была необычайно популярна мелодичная и веселая финская песенка, "Руды, руды – риц".
        Лиля вышла на сцену в костюме Красной Шапочки.
        На платьице был красный фартучек в белый горошек, на голове, естественно, красная шапочка, а в руках плетеная ивовая корзиночка, в которую юная актриса  должна была складывать расставленные на сцене грибы.
        В зале повисла напряженная тишина ожидания...
        Прозвучали первые аккорды…
        Допев песенку, Лиля, повертев в руках микрофон, а они тогда были шнуровые, и не найдя подходящего места, куда его положить, неожиданно засунула его в горловину саксофона, на котором виртуозно "выдавал" синкопы саксофонист Толя Жмурко (Тюля).
        Саксофон от такой наглости оглушительно взревел, взвыл, а мощные динамики буквально взорвались многодецибелльным усиленным звуком.
        Лиля же, как ни в чем не бывало, пустилась танцевать и собирать грибы.
        Зал сначала замер, затих, а затем охнул и разразился водопадом аплодисментов, восторженными криками, свистом, топотом ног.
        Присутствующие, потеряв самообладание, находились в полном экстазе, попав под влияние настоящего волшебства, которое струилось со сцены.
        А Лиля на "бис" пела и танцевала, пела и танцевала, еще,  еще и еще.
        Мне кажется, что именно тогда невообразимый рев динамиков и синхронный рев зала  как бы возвестил о рождении и отметил вспышку новой ярчайшей творческой звезды, имя которой – Лилия Амарфий.
        А ее искрометный многогранный талант впоследствии разгорелся и засиял в полную силу со многих высоких, престижных сцен, покорив сердца восторженных почитателей.
        И потом, когда Лилия приезжала с концертами в Кишинев, Оргеев, Черновцы уже в статусе народной артистки России и будучи примой Московского  государственного академического театра оперетты, это уже было событием республиканского, а позже и государственного масштаба.
        Я стал приходить в гости к Лиле все чаще и чаще.  И могу поклясться чем угодно, что наверняка все мужское население Оргеева, и совсем молодое, и не очень, хотело бы вместо меня постучаться в эту заветную Лилину калитку.
        Все были в нее влюблены.
        Оставаться равнодушным, смотреть на Лилию и не восхищаться, было  выше человеческих, и уж точно мужских, сил.
        К  Лилиному домику прилегал небольшой вытянутый треугольник огорода, в центре которого находился единственный водопроводный кран. Все бытовые удобства, естественно, были во дворе, а так как водопровода в доме не было, то воду  надо было приносить.
        На импровизированной кухне стоял обычный рукомойник типа "Мойдодыр", а под ним огромный бак для слива грязной воды, который своими размерами и внушительным весом вызывал содрогание, трепетное восхищение и уважение вроде:  Гей, славяне! "Вздрогнем – ухнем! "
        Присутствие гостей в доме приветствовалось, особенно особей мужского пола, и по достаточно прозаичной причине.
        О, этот бак!
        О, этот монстр!
        Его ведь надо же было иногда выносить!
        Тетя Маня менторским тоном говорила мне, когда я озадаченно смотрел на это чудовище: –  Юра, хочешь дружить с красивой девочкой, научись правильно за ней ухаживать. Да, да, и выносить грязную воду тоже. Причем научись это делать с радостью и сияющей улыбкой.
        Что я, тяжко вздыхая, беспрекословно и выполнял.

        Иногда перед глазами возникает четкая картинка одного дня из моей теперь уже такой далекой юности. Дня, навсегда исчезнувшего в бесконечности прошедшего времени. Об этом я, наверно,  буду помнить всегда.      
        Вдоль окраины Оргеева протекает река Реут. Тогда еще в ней можно было купаться, правда, пиявок там было немереное количество.
        Зато вода была очень чистая, и весь Оргеев летом ходил на собственный пляж.
        Сам пляж располагался в междуречье двух протоков Реута. Здесь было достаточно глубоко, и даже стояла вышка, с которой можно было прыгать в воду.      
        Однажды я с моим другом Эммануилом Малисом лежали на берегу, я спиной к воде, а Моня, приподнявшись на локтях, лицом к реке.
        Мы о чем-то вяло болтали.
        Неожиданно лицо Мони резко изменилось, он вскочил и невероятно огромными, просто какими-то звериными прыжками помчался к реке и с разгона прыгнул в воду. Я, еще не понимая, что произошло, но предчувствуя что-то неладное, ринулся за ним.
        Мони долго не было видно.
        Наконец, на поверхности воды появилось безжизненное, и казалось, бездыханное тело Лили, а затем и сам Эммануил.
        В ту же секунду я уже был рядом с ним, пытаясь помочь.
     – Давай! Давай! Давай!
        Быстрее! Быстрее! Быстрее!
        Счет пошел буквально на секунды, – орал я.
     – Не умничай, – огрызнулся Моня. – А ты где был?! Почему не усмотрел!        Я промолчал, мне возразить на это было просто нечего.   
        Когда мы вытащили Лилю на берег, тут уже инициативу в свои руки  перехватил я, и вот почему.               
        После шестого класса я часть лета провел в пионерском лагере на берегу реки Днестр, в небольшом молдавском селе Кошница, это напротив города Дубоссары.
        Однажды пионервожатые повели нас купаться.  Место для пляжа в тот раз было выбрано, прямо надо сказать, не совсем удачное. Когда-то именно здесь упала и разорвалась тяжелая авиационная бомба, под водой образовалась и сохранилась огромная воронка, что в сочетании с быстрым течением и изгибом Днестра являлось предпосылкой для возникновения быстрого водоворота.
        Один из ребят попал в этот водоворот, захлебнулся, и его затянуло под воду. Мальчишку успели своевременно вытащить и откачать.
        Я со стороны мог наблюдать, как взрослые опытные воспитатели старались вырвать его из цепких лап смерти.
        Тогда я и подумать не мог, что опыт, полученный таким образом, через несколько лет спасёт Лиле жизнь.            
        Я закричал:
     – Ребята! Быстро разбежались по ближайшим домам!
        Найдите тот, где есть  телефон, и вызывайте "Скорую помощь" сюда!
        Быстро! Срочно! Немедленно!
        Мы с Моней стояли на коленях.  Передо мной на земле без всяких признаков жизни лежала ТА, которая была для меня дороже, чем сама Жизнь.             Хочу сразу сказать следующее – одно дело смотреть со стороны, как спасают утонувшего человека, что и как для этого делают знающие люди, специалисты. И совершенно другое, делать это самому, неопытному мальчишке, повторить, не имея никакого практического опыта.
        Понимая, что именно я, что именно от меня, а не от кого-то другого зависит человеческая жизнь, что звезды расположились именно так, и что обстоятельства сложились таким образом, что именно от правильности и быстроты моих действий зависит "Да" или "Нет", "Быть или не Быть", "Жизнь или Смерть".
        Огромная ответственность совершенно неожиданно взвалилась на меня, легла всей непомерной тяжестью на мои плечи и душу. От осознания этого у меня затряслись руки. И весь я трясся в каком-то лихорадочном ознобе.
        Я пытался взять себя в руки, отбросить все эмоции, но... это никак не получалось.
     – Моня,  быстро,  быстрее  переворачиваем Лилю и осторожно кладем  животом мне на колено.
        Тут же из нее стремительным потоком хлынула вода.
     – Теперь, – продолжал я, – аккуратно переворачиваем и укладываем на спину.  Моня, сложи валиком одежду и быстро подсунь под голову. Слушай меня внимательно, по счету раз, два, три... семь, я буду надавливать на грудную клетку, а по счету восемь ты зажимаешь пальцами Лиле нос, глубоко вдыхаешь в себя воздух и, крепко прижавшись своими губами к губам Лили, вдыхаешь воздух в ее легкие.   
        Поехали!            
        Я положил свою ладонь на ладонь и начал по счету до семи попытку запустить сердце.
        По счету восемь должен был подключиться Моня.
        Но у него получалось не очень-то, он, как и я, сильно нервничал.
        Да, в этом случае дополнительно надо было сделать еще кое-что, но объяснять, именно что и как, времени уже не хватало.
     – Моня! Быстренько меняемся местами, – скомандовал я. – По счету  до семи работаешь ты, на счет восемь работаю я. Прошу, будь осторожней, не сломай Лиле ребра.
        Процесс пошел более размеренно.  Мы работали в бешеном темпе, как роботы. Но результата, увы, не было.
         Все это время  я, с каким-то неистовым, несвойственным мне фанатизмом, обращался к Всевышнему, при том, что мы с Моней и так  стояли возле Лили на коленях.
        Почему-то неосознанно и где-то глубоко у меня в подсознании присутствовала твердая уверенность, что ОН  поможет,  что ОН  должен помочь,  ОН не может не откликнуться на эту просьбу, на мой вопль-крик, исходящий, казалось, из сердцевины моей души, что Он не бросит, не оставит без ответа мою просьбу. Это было бы уж слишком  несправедливо.
     – Господи! Помоги! Спаси! Сохрани!
        Сохрани эту жизнь, ведь эта жизнь только-только стала расцветать.
        Помоги!
        Ну, что Тебе стоит это сделать!?
        Ты ведь все можешь!
        Все в Твоих руках! Сущее и не сущее! Все! Абсолютно все! Помоги!
        Ну сделай Это!
        Это ведь такая мелочь для Тебя!         
        Нервы у меня стали сдавать.   
        Мы старались,  мы выкладывались изо всех сил, а ситуация оставалась прежней! Драгоценное время стремительно утекало сквозь пальцы, как песок!
Я выл, стонал от горя, понимая, что непоправимое если еще не произошло, то вот-вот может случиться.
        Все это время мы с Моней так же стояли на коленях возле безжизненно распростертого на берегу Реута  тела Лили, почти по инерции продолжая бессознательные и бессмысленные уже попытки вернуть Лилю в этот мир…        Мельком взглянув на Моню, я увидел его опустошенные, сострадательно смотрящие на меня глаза и бессильно опущенные  руки.
         В этот момент ко мне пришло реальное осознание, что Лили уже нет в этом нашем мире, что она мертва и в человеческих силах ничего, абсолютно Ничего в этой ситуации невозможно изменить.  В следующую же долю мгновения появилось ощущение, что мною кто-то управляет, независимо от моей воли…
         Неожиданно моя правая рука как-то сама собой взмахнула и резко ударила по грудной клетке Лилички…
        Всевышний, очевидно, все же не выдержал и услышал мои неистовые просьбы о помощи, обращенные к Нему.
        И… О, Чудо,  сердце Лили толчком запустилось.
        Сначала медленно, как бы нехотя, неуверенно, потом все четче и четче.
        Появилось самостоятельное дыхание, тоже сначала неустойчивое, неровное.
        По телу Лили пробежала дрожь.
        Она на глазах  оживала, возвращалась в этот Мир, в эту Жизнь.   
        Но еще одна мысль непрерывно крутилась у меня в мозгу. Я прилагал неимоверные усилия, стараясь ее отогнать, не думать о ней, но она настойчиво, неутомимым дятлом долбила своим клювом  мой череп.      
        Если останавливается сердце, то кровь с растворенным в ней кислородом перестает поступать в головной мозг, и он, либо частично, либо полностью гибнет в первую очередь.  И даже если человека после этого удается вернуть к жизни, он превращается просто в "растение". На все  про все природа дает всего около пяти минут.         
        По векам Лили пробежала легкая дрожь, она наконец-то  открыла глаза. Взгляд был туманно-неопределенный, размыто-бессмысленный.
        Я наклонился к ней еще ниже, она смотрела на меня, не узнавая.
        Cтальная рука безжалостной хваткой сдавила мое горло и сердце,  было невероятно больно.
        В следующий момент, и я четко это увидел, ее зрачки сфокусировались.
        Наконец-то  Лиля узнала меня и слабо улыбнулась.
     – Где я? Что со мной?  –  чуть слышно прошептала она.
     – Лиличка! Милая! Все хорошо! Все, Слава Богу, хорошо! Ты вернулась! Ты здесь! Все обошлось! Все хорошо! Все будет хорошо! – твердил я.
     – Я – вернулась?!
        Вернулась откуда и куда?!
        И что будет хорошо?!      
        Я снова не смог найти ответ.
     – Мне на лицо что-то капает, – опять чуть слышно прошептала Лиля.
     – Ты что, плачешь, что ли? Почему?!      
        У меня окончательно сдали нервы, очевидно, сказалась нервная и физическая перегрузка.
     – Почему вокруг нас стоит так много людей?
        Почему они все на меня так странно смотрят?
        Почему я лежу?! – продолжала Лиля  слабым голосом.   
        В ответ я лишь несколько раз провел  ладонью по ее голове и рассыпавшимся по песку волосам.
        Наконец  Лиля уже стала реально понимать обстановку и взглянула на себя как бы со стороны.
        А увидела следующее: что лежит она на земле, двое мужиков склонились над ней, один массирует ей левую грудь, а другой "страстно целует" ее в губы.
        Она вскрикнула и рывком села, одной рукой отталкивая Монины трясущиеся руки, а другой мою голову, с тоже  трясущимися губами.
     – Да вы что, оба совсем очумели, что ли?!      
        Я облегченно вздохнул.
        Мозг Лили работал четко, отклонений и повреждений вроде  не наблюдалось, ее действия были адекватны ситуации.
        На мой взгляд, она действовала именно так, как должна была вести себя в этой ситуации девушка.
     – Все обошлось! – буквально пропел я сам для себя. – Значит все Слава Богу. Слава Богу, все удалось, все получилось, все обошлось. Хотя я окончательно  еще не верил самому себе.
     – Да уж, очумели, – запоздало пробубнил Моня.
        Толпа, в оцепенении плотным кольцом стоявшая вокруг нас и сосредоточенно наблюдавшая за происходящим, ответила облегченным нервным смехом.
        У кого-то нашелся термос с горячим чаем, у кого-то бутылка водки, которую я без сожаления и содрогания вылил почти полностью на Лилю и на махровое полотенце, которым тщательно растер ее.
        Наверно, все мы трое со стороны выглядели очень так себе.   
        Лиля сидела закутанная в шерстяной плед и пила горячий чай.
        Я, в каком-то полубессознательно-обморочном состоянии, петлял вкруг нее, время от времени прикасаясь к ней, чтобы убедиться, да, она теплая, она – живая!
        Через несколько лет мне на глаза случайно попалась фраза: "У Бога нет других рук, кроме рук человека".
        Тебе, мой уважаемый Читатель, самому предоставляется уникальная возможность решить, соответствует ли эта загадочная фраза реальной действительности, или нет!   
        Наконец-то, как и положено в таких случаях(!)  неспешно, переваливаясь на кочках и ухабах пляжа, минут через 150 появилась "Скорая  (нескорая) помощь".
        Из нее, так же не торопясь, вышел старичок фельдшер, странно натужно покряхтывая.
        А приехал он явно для констатации факта...
     – Это Вы, что ли у нас не состоявшаяся майская утопленница?! – обратился он к Лиле. – Да еще какая красавица!   
        Она вяло отреагировала на отпущенный комплимент.
        После беглого осмотра "медицина" вынесла свой вердикт:
     – Все обошлось, все хорошо. Будете жить долго, богато и счастливо! –  напутствовала медицина  Лилю  на дальнейшую жизнь.   
        (К сожалению, впоследствии долгосрочный прогноз "Скорой помощи" оправдался лишь частично.)
        А  в нашу с Моней сторону:
     – Молодцы, ребята!  Вы спасли жизнь человеку.
        И фельдшер поочередно пожал нам руку.
        А мне же в этот момент вспомнилось первое мгновение, когда я увидел безжизненное тело Лили, и то непередаваемо жуткое, липкое ощущение леденящего страха, отчаяния, одиночества и ужаса, охватившее меня. И то, как я осознал и ощутил себя беспомощной, бессильной, рабски зависящей от нелепости слепого случая, бесконечно малой, микроскопической песчинкой перед фатальной безжалостностью, "приветливо"  распахнувшейся двери равнодушно-жестокого потустороннего мира.         
        Когда же все и все наконец-то успокоилось, а мы, медленно приходя в себя, втроем  сидели на покрывале-подстилке, перед моими глазами опять появилась картинка, заставившая меня снова содрогнуться.
       Я увидел себя самого как бы со стороны и даже чуть сверху: как я, абсолютно беспомощный,  раздавленный четким пониманием происходящего, непоправимого и осознанием своей никчемности и полнейшей беспомощности,  стоял  на коленях  у распростертого на песке безжизненного тела девочки,  умоляя  Всевышнего даровать ей жизнь.
       Разве я в тот миг,  в тот момент мог подумать, смог бы даже  представить, что стремительно промчатся годы, и эта, фактически умершая девочка, станет народной артисткой России, примадонной Московского государственного академического театра оперетты, кавалером нескольких высоких правительственных наград!
    – Счастливый ты, Монька, – произнес я, обращаясь к своему другу, – тебе удалось, ты смог спасти жизнь Лиле.
    – Так в чем же дело? – невозмутимо и  даже как-то хладнокровно ответил он, задумчиво пожевывая какую-то травинку. – Давай снова ее утопим, и на этот раз уже спасать  будешь ты!               
       Я ошалело глядел на него, поражаясь такому, по-философски  рациональному и простому подходу к  решению этой сложной проблемы.
       Лиля, наконец, не выдержала и резко вмешалась в наш такой вот содержательно-предметный разговор:
    – Да вы что, совсем уже, что ли?!
      … Стремительный и необратимый поток Реки Времени унес, отодвинул это драматическое событие на 52 года в прошлое от текущего момента.
       Но я помню все, абсолютно все, что происходило, помню до мельчайших подробностей и нюансов,  причем вижу так четко, так ясно,  будто это было сегодня или, только вчера.
       Все это время, все свои прожитые годы, я считал и до сих пор пребываю в твердой уверенности, что тогда, в тот момент, мне удалось нечто невероятное.  А именно, выпросить, вымолить у Всевышнего жизнь для Лили!         
       Здесь впору привести строчку из Евгения Евтушенко:   
      "Стать мертвым хоть на миг – это так... неосторожно".
            
       Мне повезло, мне  довелось побывать в самых святых местах планеты, святее или священнее вроде не бывает.
       Я трижды побывал в Иерусалиме, в Кувуклии Храма Гроба Господнего, в Гефсиманском Саду, у знаменитой Стены Плача, в Вифлееме, на месте рождения Иисуса Христа, в Церкви Рождества Христова, на Иордане, на месте крещения Иисуса Христа. Именно там надо мной провел обряд крещения (а я уже был в солидном возрасте) батюшка Иона Одесский.
       В Италии, в городе Бари постоял в смятении над усыпальницей Святого Николая Угодника.
       Побывал у Святой горы Афон.
       Приложился к мощам Святого Пантелеймона-целителя.
       И естественно, как и любой прочий смертный в этих ситуациях, обращался к Высшим Небесным Сферам со своими проблемами и просьбами.         
       Но ни разу, ни разу и никогда более не получил реальной помощи, реального результата или ответа на мои просьбы.
       Ни разу!
       Очевидно, мною тогда, на пляже в Оргееве, был израсходован или даже значительно перерасходован весь лимит положенного мне ответа, отклика  на мои просьбы. Или, возможно, я просил как-то не так.  Не так, как просил когда-то, годы назад, о жизни для Лили.      
       И еще об иронии Судьбы.
       Через 11 лет после чудесного спасения Лили, Эммануил Малис, отдыхая у  друзей в Одессе, утонул, купаясь на городском пляже Ланжерон.
       Похоронен он в городе Оргееве на еврейском кладбище, первая могила справа, сразу же за кладбищенскими воротами.
       Приезжая в Оргеев, я обязательно прихожу к этой могиле и по древней еврейской традиции оставляю на ней Камень Памяти.
       Таких камней здесь за все эти годы накопилось предостаточно.         
       Но это будет потом, позже.
       Гораздо позже.
       Спустя... 11 лет.
       А сейчас, сейчас сквозь пелену прошедших лет, вновь вижу тот день и час, когда мы пока еще сидели у Реута, радовались, что живы, что вся жизнь впереди, что она только-только начинается, и наивно надеялись, что нас всех ожидают счастливые, добрые времена.
       Какой же мерой счастья одарила меня Судьба? Здесь уместней сказать скорее о везении. К сожалению,  посчастливилось мне в этой жизни немного.
      "Многие хотели бы родиться в Одессе, но не всем это удается" – это слова моего земляка и "великого" одессита  Леонида Осиповича Утёсова (Лейзера Иосифовича Вайнсбейна).
       Мне же самым удивительным образом повезло дважды, хотя  и пришлось приложить для свершения этих грандиозных задач  невероятные усилия, смекалку и находчивость.
       Я и родился в Одессе, и поступил в Одесское высшее инженерное морское училище (ОВИМУ), на местном одесском курсантском сленге  "Бурсу", голубую и розовую мечту всех романтически настроенных мальчишек Советского Союза.
       И уже будучи курсантом четвертого курса, получил письмо-приглашение, даже два, на свадьбу старшего брата Лилички – Владимира.
       Первое было от самого Вовы, второе о том же, но от Лилиной мамы, Марии Ефимовны.
       Вова после окончания кораблестроительного института  жил  и работал в Николаеве.
       Именно туда меня и приглашали.
       Более того, в Николаев  меня звали и для осуществления хитроумно разработанного Марией Ефимовной плана.
       Лиличка к тому времени тоже уже училась, в Москве, во ВГИТИСе.
       Мария Ефимовна назвала дату свадьбы сына и сообщила еще одну приятнейшую новость – Лиля из Москвы тоже обязательно прилетит на свадьбу к брату.               
       И более того, Мария Ефимовна, зная мои самые светлые, возвышенные чувства, которые я с самого раннего детства питал к Лиле, порадовала  меня, поистине магической фразой:
    – Думаю, что возможно на фоне свадьбы Вовы у тебя появится дополнительный  счастливый шанс серьезно переговорить с Лилей и, дай-то Бог, сделать ей, наконец-то, предложение руки и сердца. Я-то прекрасно помню, как ты весь светился, переливался  каким-то внутренним светом, когда находился рядом с моей "фыцкой"  или смотрел на неё. А с дочкой я предварительно переговорю.
       Здесь надо отметить и честно, без всякого лукавства признаться – я тете Мане нравился как  кавалер для дочки гораздо больше, чем самой Лиле, к моему бесконечному и горькому сожалению.               
       На легких крыльях предстоящего счастья я немедленно устремился в приемную начальника электромеханического факультета  Кима Павловича Котрикова и, применив все свои дипломатические  способности и ухищрения, все же смог убедить его, что мне срочно и,  более того, даже очень-очень срочно, по жизненно важным причинам и обстоятельствам необходим на 10 суток отпуск.
    – Что, так "приспичило", что ли?! – как-то по-особому внимательно и с лукавой хитринкой, он оценивающе  взглянул на меня.
       Ты пока еще только на четвертом курсе.
       Рановато еще, вроде бы!
       Обычно эта матримониальная эпидемия у курсантов начинается на пятом.
       А невеста, что, согласна?
    – Ким Павлович, она еще ничего не знает и даже не подозревает, что она... невеста.
    – Как?! Невеста не знает, что она невеста?!
    – Да вроде бы так.
       И я ему откровенно поведал о наших совместных с тетей Маней и братом Лилички тактических и стратегических планах на мое ближайшее будущее.
    – Ну, ты даешь!               
       А впрочем, мне кажется, в этом что-то есть такое, залихватское, по-курсантски бесшабашно-безоглядное,  лихое.
       Она, наверно, похожа на принцессу и очень красива?!
       Ах, как же эта магически, неотвратимо  влекущая красота юных девушек "пудрит" нам, мужикам, глаза и "дурманит" головы!
       Загораются глаза, разгорается пламя, воспламеняется костер любви.
       Естественно и желательно, чтобы избранный объект  воздыхания не был похож на "зеленого крокодила".
       Но ведь пора бы и осознать, что юная девичья красота, увы, не вечна.
       Да и не так уж внешняя красота и важна.
       Хочется, конечно, хочется, чтобы девушка была прелестна!
       Почему нет?!
       Но, но все же, надо признаться, гораздо важнее внутреннее содержание и взаимная готовность обоих по-настоящему понять друг друга и дружно идти рядом по жизни.
       Внешняя красота  дается на весьма короткий промежуток времени.
       Яркий феерический праздник постепенно заканчивается.
       А потом, а потом наступают будни.
       Обычные житейские будни с множеством обычных житейских бытовых проблем.
       И вот тут-то на авансцену выходит не эта броская внешняя красота, а внутреннее, глубинное содержание и сердечная привязанность.
       И наконец, в свои реальные права вступает реальная семейная жизнь, которая порой бывает так сложна и так трудна!
       А без взаимного уважения и взаимного понимания –  семейная жизнь невозможна.
       Недаром существует устойчивое, проверенное многими поколениями, выражение:
      "Красота увянет, сорвана годами,
       Сердце не обманет, посудите сами".
    – Ким Павлович!
       Я, конечно, понимаю и принимаю вашу шутку и ваш скептицизм, но для меня она действительно принцесса, и она действительно очень хороша собой!
       И она очень талантлива...
    – Талантлива?! Талантлива в чем?!
       Она прекрасно поет, у нее дивный голос.
       Лиличка  и актриса, и певица.
       Учится в Москве, во ВГИТИСе...
       У нее большое, грандиозное театральное будущее! Я в этом уверен.
    – Да-а, – протянул Ким Павлович. – Любопытно, Одесса и Москва, моряк                и актриса…  Какое сложное сочетание ты себе выбрал.
       Ох, какой это сложный вариант!
       Ты ведь себе ещё этого даже и не представляешь!
       Неужели у нас в Одессе нельзя было подобрать себе подходящую пару, подходящую партию! Ты же видишь, на каждом курсантском вечере отдыха в училище – море, море невест. Выбор богатейший, на все вкусы. К вам на танцы приходят девушки из самых престижных институтов Одессы. Их столько, этих невест, что места для танцев всем не хватает. Столпотворение такое, прямо как на толчке или Привозе за свежими бычками.                Девчонки приезжают даже из других городов: Кишинёва, Тирасполя, Бендер, Николаева, Херсона, Очакова, Каховки!
       Вы, курсанты ОВИМУ, сами себя недооцениваете, что ли. У вас прекрасные перспективы, престижная, хорошо оплачиваемая работа, дальние плавания во все морские страны мира.
       Вы после окончания училища будете работать в крупнейших пароходствах страны. Запомни, вы на редкость завидные и желанные женихи!
       Признаюсь, не совсем тебя понимаю!
    – Ким Павлович!
       Мне нужна... только ОНА!
   –  Ну, раз так обстоят твои личные дела, – сдался Котриков, – приглашай свою ненаглядную красавицу на светлый тур вальса жизни!
       Искренне  хочу пожелать вам обоим простого  и настоящего человеческого счастья, причем, желательно на всю оставшуюся жизнь!               
       У нас в училище не принято и никогда такого не было, чтобы начальник факультета "гулял" на свадьбе курсанта. А ты меня "зацепил за сердце", заинтриговал.               
       Ведь были когда-то и мы рысаками!               
       Приглашай на свою свадьбу, непременно постараюсь быть.               
       Уж очень хочется взглянуть на твою Ассоль, на вас обоих, и узнать, что из этого всего получится!               
       Получив в училище такое, по-отечески нужное и желанное "Добро!", я немедленно отбыл на дизель-поезде "Одесса – Кишинев" в Оргеев.
       Вечером того же дня мы встретились с Марией Ефимовной и договорились, что утром выезжаем в Николаев.
       К тому времени я уже был "бывалым" моряком – совершил свой первый заграничный рейс на учебно-производственном  судне ОВИМУ – "Горизонт".  Побывал в Стамбуле, Пирее, Венеции и на Мальте в порту Ла-Валетта.
       И уже смог самостоятельно заработать кое-какие "морские" деньги на необходимые карманные расходы. В данном судьбоносном случае я решил не скупиться и блеснуть всей широтой одесской морской души.
       Ранним утром я подогнал такси к дому тети Мани и настойчиво позвонил в заветную калитку.
       Мария Ефимовна внимательно и оценивающе посмотрела на меня и одобрительно произнесла:
    – Молодец, моя школа! Да, теперь ещё раз могу убедиться, ты хороший ученик и, быть может, из тебя все же еще кое-что путное да и получится.                Прибыли мы в Николаев с шиком.
       На следующий день я помчался в аэропорт, причем, сознательно один.
       Морская курсантская форма, тщательно подогнанная, отутюженная и ослепительно сияющая на солнце золотом якорей, внушала мне твердую и так необходимую уверенность в совсем близком уже планируемом успехе.   
       Все, абсолютно все, до тончайших мелочей, отвечало канонам, правилам и требованиям, проверенным десятилетиями и поколениями социума, объединенного общей фанатичной любовью к морю и морской тельняшкой, то есть соответствовало ситуации для молодого морского джентльмена, отправляющегося на свидание с Прекрасной Дамой.               
       Отполированная пряжка брючного ремня (простите, "бляха") с рельефным силуэтом звезды, пылающей бритвенно острыми гранями на фоне морского якоря, соперничала с хищным блеском глаз пикирующего сокола сапсана.
       В результате длительных, сложнейших дипломатических (и не очень) переговоров с охраной николаевского аэропорта, подкрепленных щедрой дружеской раздачей заморских сувениров в виде повсеместно приветствующихся на территории СССР венецианских зажигалок, я получил право на нарушение множества служебных инструкций, в том числе и на доступ прямо на взлетное поле, непосредственно к самолету.
       Как отважный капитан, я, стоя на верхней площадке трапа, пришвартовался к борту прибывшего московского рейса. Синий с тремя белыми полосками гюйс – воротник белоснежной морской рубашки-голландки, бодро трепетал под порывами южного ветерка, как добрые, заботливые крылья ангела-хранителя.
       Все эти морские курсантские атрибуты, надо сказать, придавали мне твердую уверенность в успехе моего предприятия.   
       Итак, я стоял на верхней площадке трапа с огромным букетом пылающих, как моё сердце, роз в руках.
       Люк самолета распахнулся, и я в таком роскошном виде предстал перед изумленными глазами стюардесс, которые очень быстро сориентировались в ситуации и заулыбались мне.
       Пассажиры начали выходить. Наконец, появилась в проеме выходного люка и Лиля. Увидев меня, она изумленно ахнула:
    – Господи! Юра! Как ты здесь?!
    – Да вот, встречаю тебя на нашей гостеприимной николаевской земле.
       Свадьба удалась.
       Было весело, непринужденно, вкусно и пьяно. Очень пьяно!
       Мы много пели и танцевали.               
       На следующий день мы с Лилей выбрались погулять по Николаеву.
       Прошлись по удивительно красивой центральной улице города –  Проспекту Корабелов. Затем зашли в кофейню.
       И Лиля, и я очень любили кофе. Я сделал заказ.
       От пирожных Лиля, глубоко вздохнув, отказалась, с тоской вспомнив о необходимости  соблюдения такой, весьма немаловажной для театральной сцены вещи, как фигура, но попросила принести несколько тонко нарезанных долек лимона, посыпанных сахаром.               
       Если я скажу, что  немного нервничал,  это будет значить, что я ничего не сказал. Я нервничал – и... очень!
       Лиля, очевидно, тоже. Похоже было, что мама с ней уже предварительно переговорила, ложечка в ее руках как-то уж очень тревожно позванивая, билась о фарфор.
       Она, внимательно всматриваясь, вопросительно поглядывала на меня.               
       Я, как римский гладиатор перед боем, "зажав нервы в кулак",  собрался с духом, с покидающими меня силенками, а также вспомнил их традиционный боевой клич:
    – Ave Caesar! (в моем случае  "Ave Liliya!")
       Morituri te salutant!
    – Слава Цезарю! То есть, Слава Лилии!
       Идущие на смерть приветствуют тебя!               
       И, глубоко вздохнув, заплетающимся заледенелым языком начал, наверное, самые важные, как мне казалось на тот момент, переговоры в своей жизни.
       Однако мне удалось произнести всего лишь одно слово:
    – Лиличка!
       Лиля тут же стремительно положила свою руку на мою.
    – Юра, подожди!
       Я догадываюсь и прекрасно понимаю, о чем ты мне хочешь именно сейчас сказать. Но давай вместе чуть-чуть хорошенько подумаем и все обсудим.
       Ты всегда мечтал стать моряком, и насколько я помню, наверно, чуть ли не с самого раннего детства.
       Мы оба с тобой фанатично, до предела преданы мечтам, надеждам и планам юности о своем будущем, о своей дальнейшей жизни и судьбе.
       Так уж было суждено, так сложились обстоятельства, что ты в Одессе, а я в Москве. Эти города, к сожалению, находятся на большом расстоянии друг от друга, и за прошедшее время мы отдалились  друг от друга как географически, так и душевно.
       Уже ничего изменить нельзя, да и, откровенно говоря, ничего менять не хочется.
       Помнишь, когда-то ты прочитал мне стихотворение Эдуарда Багрицкого.
       Теперь наступил мой черед прочитать его.

       Кто услышал раковины пенье,
       Бросит берег и уйдет в туман,
       Принесет ему покой и вдохновенье
       Прокаленный солнцем океан,

       Кто увидел дым голубоватый,
       Поднимающийся над водой,
       Тот пойдет дорогою проклятой,
       Звонкою дорогою морской.

    – Вот видишь, вся твоя сущность в этих строчках.
       Море и дальние плавания – это осуществление твоих грез, твоей и детской, и юношеской мечты!
       Море для тебя  все, и ты не мыслишь себя без него!
       Пойми!
       Для меня сцена  – тоже моя жизнь!
       Только со сценой я связываю своё будущее!
       Должен признаться и сказать, что был до глубины души невероятно изумлен!
       Да, действительно, около восьми  лет назад я прочитал это стихотворение для Лилии.
       Но даже не мог бы себе  представить, что тогда она смогла мгновенно его запомнить.
       Как великолепно поет Лиля, я знал, но что она, с таким чувством, с таким глубоким пониманием смысла стихотворения, на этот раз и в такой ситуации, прочитает его для меня.
    – И пойми меня, –  продолжала она, –  я  актриса, я  певица.
       Мир театра, мир сцены – это мой мир!
       Моя мечта, мое призвание – жить, именно жить в этом мире!
       Я мечтаю и хочу работать на большой московской сцене.   
       На высокой сцене.
       Без театра  свою дальнейшую жизнь я не мыслю.
       И об этом я тоже мечтала, как и ты, с детства!
       Думаю, что это мой жизненный выбор, мое кредо – еще с детского садика.
       Ты сам прекрасно знаешь и прекрасно понимаешь, что в этом плане Москва и Одесса, ну,  никоим образом... не совместимы.
       Ты хороший, умный, добрый, красивый, – продолжала Лиля, – ты  прекрасный друг.
       Но, пойми, только друг, только друг, к моему великому  и горькому сожалению.
       Ну, постарайся это все реально понять! Постарайся понять меня и  простить.      
       Наверно, со стороны я в этот момент  представлял собой жалкое, невероятно убогое зрелище. В кафе на Проспекте Корабелов напротив Лилии сидело нечто аморфное, бесконечно никчемное, ненужное, безликое, бесформенное, раздавленное горечью отвергнутого признания.
       И  это нечто было очень похоже на выброшенную морской волной на прибрежный песок медузу, бесследно растекающуюся под беспощадными лучами жаркого южного солнца.
    –  Юра! Юрочка! – услышал я как будто издалека.
    –  У тебя сейчас такие глаза, такие глаза, что мне завыть хочется от горя и боли, которыми  я сейчас оглушила тебя! У меня самой слезы вот-вот польются.
Ну, пойми, я не героиня твоего романа, а ты, соответственно, не герой моего.
И будет лучше, если я скажу тебе это прямо сейчас, чем буду морочить тебе голову напрасными надеждами.
       На что я рассчитывал?!
       Как сказано в песне, "дельфин и русалка – не пара, не пара, не пара".
       Положа руку на сердце, я и сам, конечно, все отлично понимал.
       Да, безусловно, прекрасно понимал всю утопичность своих иллюзий!
       А одесситы в такой ситуации выразились бы более определенно:
    – Шановный  Юрий, в этом направлении вам абсолютно ничего не светит, и Вы, элементарно, пролетаете, как фанера над Парижем!
       Ну, как тут не вспомнить "вещие" строки Е. Евтушенко:

       Может, я не вышел рылом,
       Может, просто – обормот.
       Но ни "девушка", ни рыба
       Ко мне в руки... не идет.
               
       Так-то вот.   
       А было мне в ту пору всего 23 года.
       И я любил, я надеялся…
       Да, надо честно признать, что моя судьбоносная миссия в Николаев с треском провалилась.
       С гордо поднятой головой и окаменевшим лицом, на котором я усилием воли не позволял проявиться бушевавшей внутри меня адской буре, я с Марией Ефимовной  отбыл восвояси в Оргеев, причем, с тем же "шиком", с каким и приехали.               
       Насколько же точно и красиво выразил мои чувства и мое состояние одесский поэт Леонид Пермилов:

       Любовь, ты  ангел или дьявол?
       Тебя боятся все и ждут,
       Твои загадочные грёзы
       Бальзамом сладким сердце жгут.

       А Киму Павловичу, начальнику электромеханического факультета Одесского высшего инженерного морского училища, моему куратору и руководителю моего дипломного проекта так и не довелось нарушить субординацию официального негласного запрета командному составу лично присутствовать и "погулять" хоть раз на свадьбе своего курсанта.
       Уже потом, через несколько лет после окончания ОВИМУ, находясь в дальнем плавании, выйдя из Панамского канала, пересекая  Тихий океан, попутно совершив заходы на Маркизские острова, Таити, Окленд и Веллингтон (Новая Зеландия), а затем, взяв курс на Австралию, на Мельбурн, я собрался с силенками и заставил себя  "положить на стол перед собою лист бумаги чистой и карандаш, что к ней судьбой навек причислен".
       В том рейсе я еще раз с помощью работы над текстом воспоминаний мысленно вернусь к этим печальным событиям, переосмыслю их и заново  переживу.
       Пользуясь многодневным океанским переходом и обилием свободного времени, сменившись с вахты, я безвылазно, как отшельник, сидел в своей каюте и писал, писал, зачеркивал, перечеркивал и рвал в бессильном бешенстве испорченную бумагу.
       В  результате неимоверных творческих и умственных  усилий появился текст повести, эссе, а еще точнее, рассказа, посвященного Лиличке и той романтично-драматической  поездке в Николаев.
       Были отпечатаны три копии.
       По приходу в Мельбурн, авиапочтой в Москву полетели два увесистых письма-пакета.
       Одно было адресовано в редакцию очень популярного в то время журнала для молодежи "Юность", на имя главного редактора Андрея Дементьева, а второе – Лилии, в общежитие ВГИТИСа.
       Единственная копия осталась и хранится у меня до сих пор.
       Свое повествование, не мудрствуя лукаво, я назвал простодушно и наивно –     "Маленькая и грустная повесть о морских дорогах, судьбе и любви".
       К сожалению, или к счастью, оно  опубликовано не было.
       Вернувшись в Одессу, я получил от редактора, Андрея Дмитриевича, рецензию на свой опус.
       Рецензия была половинчатая.
       Вроде бы редакция соглашалась на публикацию, но надо было доработать, переработать, дополнить, переписать и... переосмыслить.
       Желания что-либо переделывать и менять не было никакого.
       Я махнул на эту затею рукой.
       Получила ли Лиля мою повесть, читала ли ее, я так и не узнал.
       И уже не узнаю никогда!

       Несмотря на неудачную "свадебную" встречу в Николаеве, мы с Лилей, как это ни странно, продолжали переписываться.
       Она окончила очередной курс. Вместе со студенческой труппой Лилия отправилась подрабатывать в Сибирь и на Дальний Восток, а заодно покорять своими талантами новых зрителей и слушателей.
       Я также окончил свой учебный год и отправился на плановую плавательскую практику.
       На этот раз мне удалось устроиться на штатное место судовым электриком теплохода "Пула"  (на молдавском языке название теплохода звучит достаточно... неэстетично!!!).  В этом, в моем первом кругосветном плавании за свой  труд я получал уже реальную морскую зарплату и командировочные в валюте.
       Мы, как говорят моряки, быстренько-быстренько "сбегали" через Суэцкий канал в Японию, в Токио, с заходами в Порт-Саид, Бомбей, Сингапур, Гонконг, и через три с половиной месяца вернулись в Одессу.
       В промежуточных портах заходов для бункеровки, для получения снабжения и питьевой воды, а именно в Сингапуре и Владивостоке, меня ожидали два великолепных подарка, одно письмо от мамы из Молдавии, а второе  из Москвы, от Лили.
       Почти к самому концу рейса я неожиданно получил от Лили радиограмму.
В ней она извещала меня, что после гастрольной студенческой поездки она предполагает приехать в Оргеев, примерно месяца через полтора.
       Насколько я смог понять, возможно, или даже весьма вероятно, Лиля на тот момент еще колебалась и не приняла окончательного решения по поводу моего предложения руки и сердца.
       То есть, дотла сожженные "сердечные" надежды вроде бы стали вновь чуть заметно прорисовываться, просматриваться и искрить в куче пепла.
       И на этот раз ситуация складывалась тоже весьма удачно.
       Я невольно стал сам для себя просчитывать и мысленно просматривать различные варианты дальнейшего развития событий, выстраивая их в логическую цепочку.
       Попутно мне вспомнилась весьма мудрая старая поговорка:  "Если гора не идет к Магомету, Магомет сам идет к горе! "
       Но на тот момент я, к сожалению,  еще не знал, что в реальной действительности существует и дополнительный вариант, продолжение этой поговорки. И хитрющая судьба-злодейка чуть  позже мне его откровенно и назидательно откроет.
       Да и не следовало бы мне  так самозабвенно и поспешно увлечься радужными картинками предполагаемого недалекого будущего и при этом неосторожно забыть еще две поговорки из сундука-копилки проверенной веками народной мудрости: не стоит заранее делить шкуру неубитого медведя, и не говори "Гоп", пока не перепрыгнешь.
       А мне же тогда думалось следующее: раз Лиличка не может приехать ко мне в Одессу, в таком случае мне самому после окончания училища надо будет при распределении на работу попроситься в Московское речное пароходство.
       Да, реки Волга и Москва, конечно, не голубые океаны и не синие моря.
 И при этом придется пожертвовать мечтами о дальних плаваниях и таких же дальних и заманчивых странах, которые так вожделенно хотелось увидеть.
 Но если Лиля не может без московской сцены, то уже именно мне необходимо будет решительно сделать этот первый шаг навстречу!
       Да, немного неожиданная и непредвиденная ситуация, но зато мы уже будем с моей Лилианной вместе, навсегда рядом и  пойдем по нашей дальнейшей совместной жизни, крепко взявшись за руки!
       Так вот, теперь я откровенно поделюсь таинственным секретом, который приготовила и открыла лично для меня Жизнь, и как на самом деле должна бы звучать та  народная мудрость: "Если гора не идет к Магомету, в таком случае Магомет сам идет к горе, но только при одном существенном условии, если гора пожелает, чтобы Магомет к ней пришел! "
       После  завершения рейса я получил в бухгалтерии пароходства достаточно серьезные деньги.  И к счастью или к несчастью, это станет ясно чуть позже, в это же самое время в главном универмаге Одессы появилась в продаже заветная мечта всех мальчишек Советского Союза, а именно чешский мотоцикл – яркая красавица двухцилиндровая "Ява-350" изумительно красного цвета, с отливающим хромом баком и двумя, ракетного вида глушителями.
       Собственно говоря, мне мотоцикл был совершенно не нужен, но я его купил для того, чтобы покатать Лилю.
       К тому времени городской пляж  из Оргеева с берега реки Реут  уже был перенесен на озеро, расположенное между холмами, поблизости от села Иванча.
       Городской транспорт туда не ходил никакой, и добираться до пляжа было достаточно сложно. Но там было очень чисто и уютно.
       И я уже реально предполагал и зримо представлял себе, как буду возить на "озерный" оргеевский  пляж свою ненаглядную  Лиличку.
       Купив мотоцикл, я на своем транспорте добрался из Одессы в Оргеев.
       В Оргееве я оказался раньше Лили и отправился  встречать ее с гордым чувством собственного достоинства. Как же, собственная "Ява", купленная за свои трудовые "курсантские", в море заработанные деньги.
       Более того, я гордился еще и тем, что смог себе позволить приобрести за "бешеные" деньги  то, о чем многие ребята всей огромной страны могли только мечтать! Это вам не какой-то пленочный магнитофон.
       Итак, я прибыл в кишиневский аэропорт уже на личном транспорте.
       Лиличка прилетела из Москвы с багажом, а на мотоцикл я мог посадить только  ее одну. Поэтому  багаж мы загрузили в рейсовый автобус "Кишинев –  Оргеев", а сами на "Яве" чинно-благородно следовали за ним.
       Это была самая восхитительная и романтичная поездка в моей жизни.
       Поразительно, Лиля была рядом, и этого было вполне достаточно, чтобы мир вокруг разительно преобразился, засветился, засверкал особой лучистой энергией.
       Все, абсолютно все вокруг радовало глаз.
       Я управлял красавицей "Явой", сверкающей полированным хромом.
       За моей спиной, крепко обхватив меня руками и прижавшись ко мне, сидела самая прекрасная девушка в этом подлунном мире.
       Да еще она при этом негромко напевала,  вернее, мурлыкала что-то опереточно веселое, очень похожее на "частица черта в нас заключена подчас".
       Я вез свою Ассоль.
       И все 45 километров от Кишинёва до Оргеева были буквально освещены и переполнены неземной, райской радостью.
       Вокруг раскинулись неповторимые по красоте ландшафты Молдавии.
       То тут, то там возникали и исчезали холмы, покрытые аккуратными, стройными рядами виноградников и пальметных садов, тщательно ухоженных и выпестованных заботливыми руками.
       Мы ехали по дороге, вдоль которой раскинули свои мощные кроны дубы и тополя, посаженные самим Григорием Ивановичем Котовским.
       Мы проезжали мимо озер, мимо леса, мимо реки Реут, проезжали мимо села Романешты,  в котором находятся виноградные плантации, когда-то принадлежавшие царской семье, и откуда поставлялись великолепнейшие вина к столу его Императорского Величества Николая II.
       Село Романешты и получило свое название от фамилии царской династии, и называется так до сих пор. Как это ни странно, его почему-то еще не переименовали…   
       Все, что мы видели с "борта" "Явы", соответствовало весьма известному в Молдове того времени лозунгу: превратим родную Молдавию в цветущий сад Советского Союза!
       Да! Все  было именно так!  Молдавия была в то время истинно цветущим садом великой страны.
       Мне казалось, что мы двигались не по дороге, не по земле, а летели, буквально парили в гондоле дирижабля или в корзине воздушного шара, где-то там, среди облаков, расцвеченных палитрой всех цветов радуги. Это была частичка небесного Рая... на отдельно взятом мотоцикле.
       На кишиневском промтоварном толкучем рынке (толчке-барахолке), я по случаю приобрел хромированную фигурку оленя, эмблему, вернее, фирменный знак автомобилей "Волга-21", которая, небезосновательно предполагаю, была стремительно похищена с неосторожно оставленного лохом автомобиля.
       Это был родной брат того оленя, которого "Балбес" (Юрий Никулин в кинофильме "Кавказская пленница") временами прикручивал к капоту своего ободранного "Запорожца".  Я, проникнувшись гениальностью полета  фантазии "Балбеса", проявил смекалку  и находчивость. И, как "Балбес-2" (Юрий Субботницкий), продвинул эту идею далеко вперед. А именно,  "присобачил" фигурку на переднее крыло (на защитный щиток переднего колеса) своего мотоцикла.               
       Таким образом, красавец-хромированный олень с берегов далекой Волги  добавлял собой определенный шарм нашей поездке.
       Более того, Лилия также весьма одобрительно отозвалась и о моей сногсшибательной идее, и о самом рогатом красавце.
       Мы вместе часто гоняли на "Яве" по улицам Оргеева, шокируя и приводя в смятение местную публику. А водителей и пассажиров автотранспорта, двигающегося  и по встречному, и в  попутном  направлении, приводили в "бешеный" восторг именно этим гордым красавцем-оленем, замершим в прыжке и стремительно рассекавшим встречные потоки воздуха!         
       Надо признаться, я еще не очень уверенно водил мотоцикл, но водительские права у меня уже были.
       Однажды Лиле захотелось прокатиться куда-нибудь подальше. И мы отправились в путь по Бельцкой трассе в сторону Теленешт.
       Совершенно неожиданно возникла сложная дорожная ситуация, в которой мне еще раз удалось чудом спасти жизнь Лили, а заодно и свою собственную.
       Впереди нас двигался огромный грузовой "КамАЗ" с прицепом, доверху загруженный досками.
       Возле местной оргеевской мебельной фабрики он неожиданно резко затормозил и остановился, чтобы пропустить  встречный транспорт и затем повернуть налево. Но при этом почему-то не сработал, не включился световой сигнал торможения  и левого поворота.
       Скорость  нашей "Явы" была достаточно большая.
       Острые края-торцы свисающих с прицепа досок стремительно надвигались на нас. Я левой рукой изо всей силы выжал ручной тормоз и, привстав, правой ногой надавил на ножной. Однако скорость мотоцикла падала предательски медленно. Стало  понятно, через какие-то доли секунды на асфальте будут валяться два обнявшихся обезглавленных трупа, так как досками нам бы просто оторвало головы...
       Лиля вцепилась в меня и, крепко прижавшись, закричала.
       Я заорал:
    – Опусти голову насколько это только возможно и наклонись вправо!
       Рядом с трассой был когда-то проложен придорожный ров, который за давностью лет превратился в обычную сточную канаву с пологими склонами, густо заросшими травой.
       В этой ситуации я принял единственно верное решение и, резко повернув  руль вправо,  мотоцикл наклонил  влево.
       Наша "Ява" стала соскальзывать по склону вниз. Доски пролетели над и чуть в стороне от наших неразумных голов.
       Я прилагал невероятные усилия, помогая торможению... своею собственной левой ногой.
       Впереди нас по канаве, спасаясь от погони жутко грохочущего двухколесного чудовища, которое очевидно хотело схватить ее за хвост, неслась, используя все внутренние резервы и ресурсы беленькая козочка. За ней волочилась веревка с вырванным колом, к которому она была привязана.
       По дну спасительной канавы струился хилый ручеек. Грунт был болотистый, вязкий, что тоже способствовало резкому уменьшению скорости.
       Перед нами по курсу движения, а вернее, полета, оказался джутовый мешок, туго набитый травой, которую собирала на корм той самой  козе старушка.
       Бабушка мгновенно и трезво оценила  сложившуюся ситуацию и, очень хорошо осознав, что главной ценностью в этом подлунном мире является собственная жизнь, максимально бодро перебирая старческими ногами и помогая себе руками, резво карабкалась вверх по противоположному склону.   
       Этот процесс происходил настолько быстро, что она спортивным стремительным броском взлетела на верх склона, попутно  осыпая нас проклятиями на мелодичном молдавском языке:
       Сволочи!
       Обнаглели совершенно!
       Катаются на мотоциклах по канавам и не дают спокойно бурьян рвать!
       Когда же я немного пришел в себя, то обнаружил, что уютно расположился в болотце, резко попахивающем сероводородом.
       Ботинок на мне  не было (канава самостоятельно содрала их), носки были порваны, ступни ног сильно исцарапаны и кровоточили.
       Левая нога адски болела, но, слава Богу, как потом выяснилось, лодыжка не была сломана,  только лишь вывихнута.   
       Левая щека была стерта до крови, но глаз остался цел.
       Кожа на левой руке между большим и указательным пальцами была разорвана и тоже сильно кровоточила.
       Лиля устроилась более комфортно. Она картинно восседала у меня на спине, а вернее, на шее, а еще точнее, на затылке и напоминала  гоголевскую прекрасную панночку-ведьмочку из повести "Вий".
       Мне же, очевидно, по сценарию, написанному самим Провидением, была отведена, то есть уготована роль бурсака Хомы Брута. Таким образом, моя голова весьма экзотично и импозантно выглядывала откуда-то из-под Лили.
       Думаю,  со стороны мы оба представляли прелюбопытное, невеселое, но весьма экзотическое зрелище, особенно для пассажиров проезжающего мимо транспорта.
       Вдалеке же, на достаточно безопасном расстоянии стояла коза, бдительно и настороженно рассматривающая нас и готовая в любой момент пуститься  дальше наутек.
    – Какие-то странные эти двое, –  возможно, "думала" коза.
    – Один лежит, а второй... уютно и торжественно восседает на нем.
       Похоже, это ловушка, и они разрабатывают хитроумные планы моей поимки. Но им меня –  не поймать! Не тот случай!
       Перевернувшаяся и заглохшая "Ява" валялась за мешком с травой, фара была разбита, левая подножка согнута, переднее крыло-щиток сильно деформировано и превратилось в "гармошку". Так обожаемая мною фигурка хромированного оленя, до сих пор гордо парившая над передним колесом в стремительном прыжке, беспомощно и безвозвратно валялась рядом, реально "отбросив копыта".
       Как не очень приятное воспоминание об этом полутрагическом- полукомическом инциденте, который (слава Богу, этого не случилось) мог привести к фатальным последствиям, я до сих пор бережно храню этого "бездыханного" оленя.
       На следующий же день многострадальную "Яву" я продал, не задумываясь и не колеблясь ни минуты, по сходной цене.
       Эти деньги нам очень пригодились.
       Мы с Лилей и друзьями серьезно и непринужденно отметили радостное событие очередного воскрешения, а именно мое второе рождение, и Лилино, уже третье (!), в "шикарном" местном ресторанчике "Весна".
       За руль я больше никогда не садился.
       Никогда!
       Ни мотоцикла, ни автомобиля.
       Хотя очень часто предлагали.
       А Лиля, совсем наоборот. Позднее она увлеклась ездой на картах, маленьких гоночных машинах. Это было время, когда  "элитная" молодежь, особенно в Москве, очень заинтересовалась этим новомодным видом спорта.
      Лиля даже прислала мне свою фотокарточку, где она интригующе восседала на карте в гоночном шлеме, из-под козырька которого очень мило выглядывали ее прекрасные глазки.
       Какой все же разновекторный результат той поездки на мотоцикле, нашей последней встречи в Оргееве и предпоследней в этом мире. Впрямь по Тургеневу:

       Веселые годы,
       Счастливые дни –
       Как вешние воды,
       Промчались они!..

       Лето заканчивалось, приближался новый учебный год.
       Мы разъехались, или, как говорят в Одессе, разбежались в разные стороны. Каждый отправился в свой город, Лиля  в Москву, я в Одессу, так ни о чем и не договорившись и ничего определенного на будущее не решив.
       Через моих друзей и знакомых до меня потом обрывками долетали слухи, и я  узнавал, что Лилию после окончания ВГИТИСа приняли на работу в труппу Московского академического театра оперетты. Что ее "звездная" популярность набирает обороты и что внимание к ней, к спектаклям с ее участием даже у привередливых и искушенных столичных зрителей также возрастает.
       С той невероятно далекой поры незаметно  пролетело... еще почти 40 лет.
       Почти целых сорок лет!         
       Здесь уместно упомянуть, и не буду лукавить, я часто вспоминал  Лилю,  а вернее сказать, помнил о ней всегда, постоянно, везде, где бы только  мне ни приходилось бывать,  куда бы переменчивая судьба моряка и распоряжения отдела кадров Черноморского морского пароходства ни забрасывали меня.
       Положа руку на сердце, могу признаться, не так уж я и пристально следил за личной жизнью Лили, но знал, что у нее не все ладилось и получалось, что она не один раз выходила замуж, и что у нее родился сын Александр.
       Знаю и то, что после нескольких неудачных матримониальных попыток Лилия обрела свою настоящую любовь, настоящее счастье. Она "окончательно" вышла замуж и обвенчалась в церкви с успешным и красивым молодым  человеком, Алексеем, сыном известного киноартиста Юрия Яковлева, внуком знаменитого Аркадия Райкина.
       Однако мысленно я часто, очень часто представлял себе, как мы нечаянно встретимся когда-нибудь и где-нибудь с моей детской мечтой, моей первой, такой смешной и наивной  любовью, Лиличкой Амарфий.
       Она  красавица, известная актриса и певица, а я  бывалый, "обветренный и просоленный" морской волк, в "блестящей" форме моряка пассажирского флота, декорированной золотыми эполетами, наградами,  регалиями и знаками отличия.
       И вот...
       Моя, вечно колеблющаяся из одной крайности в другую, судьба решила все же преподнести мне настоящий подарок!
       Еще раз свершилось! Свершилось Чудо!               
       Я устроился работать по контракту на пассажирский океанский лайнер "Silver whisper"  ("Серебряный шепот") английского судовладельца.
       Черноморское морское пароходство (ЧМП) к этому времени физически перестало существовать, безвременно кануло в Лету.
       Крупнейшее, трижды  орденоносное пароходство, в состав которого входило 396 новейших морских судов разнообразных типов и назначения, несколько крупных портов, заводов, комбинатов, судоремонтных доков, "на шару" доставшееся при дележе СССР  Украине, из-за недальновидности и при попустительстве первого Президента Украины, г-на Леонида Кравчука было в кратчайшие сроки разворовано до последнего винтика и клочка писчей бумаги.
       Результат был убийственно печален.               
       Около 20 тысяч моряков плавсостава, высококлассных специалистов разных морских профессий и примерно такое же количество "береговых" работников и сотрудников пароходства лишились хорошей, высокооплачиваемой, достойной  работы. Все они были безжалостно вышвырнуты в объятия Одессы-мамы, "обалдевшей" от  такого финала просуществовавшего более полутора веков лучшего пароходства страны Советов.
      И каждому работнику пароходства, выброшенному безразличной чиновничьей волей на берег и оставшемуся без средств к существованию,  пришлось воплощать самостоятельно в реальную жизнь шуточную  морскую поговорку, "Спасение утопающих  – личное дело самих утопающих", и пытаться найти себе работу, где только можно  и какую  только можно.
      Исторически сложилось так, что пароходство и морской порт  являлись градообразующими предприятиями Одессы со времени ее основания.
Эти предприятия плюс торговля давали средства для существования и дальнейшего развития Одессы. И именно так оно было почти два столетия.
       Новоявленные "факиры и фокусники" мгновенно сориентировались в мутной воде представившейся лакомой ситуации и настолько изощренно и молниеносно провернули свой "гешефт", что все, созданное и наработанное во благо и для блага родного города несколькими десятками поколений трудолюбивых одесситов, почти мгновенно исчезло, испарилось как бы в никуда!
       В настоящие дни нет, физически не существует Черноморского морского  пароходства, как будто его  никогда и не было.
       Дикая, нелепая фантастика.  Но это так.
       Нет воров, никто не пойман, никто не наказан.
       Фактическое же исчезновение ЧМП самым негативным образом отразилось и на финансовом состоянии города, и на экономике всей Украины.
       Я прекрасно помню, как на многих собраниях разных уровней произносилось магическое: миллион долларов, заработанный моряками, обходится стране в несколько раз дешевле, чем при добыче золота из недр планеты!  Моряки! Так давайте будем трудиться еще интенсивнее, еще эффективнее и  еще вдохновеннее в этом направлении. Давайте возьмем на себя новые повышенные трудовые обязательства!..
        Согласно каноническим законам физики вернуть прошедшее время невозможно, но вернуться в него можно, сердцем, памятью…
 

    ...Красавец-лайнер хоть и принадлежал английской круизной компании, но согласно контракту  в том году работал с пассажирами России и стран СНГ.   
       Экипаж же был укомплектован в основном одесскими моряками.                Согласно судовому расписанию "Silver whisper" должен был выполнить несколько круизов по Средиземному морю и два основных, 18-суточных рейса из Сочи вокруг Европы, с заходами в Лондон, Венецию, на Мальту, в порт Ла-Валетта,  Барселону, Гибралтар,  Касабланку, Копенгаген, Осло, Стокгольм, в Санкт-Петербург и обратно в Сочи.
    ...Белоснежный и стремительный, как морская чайка,  лайнер, после докового ремонта в Германии, тщательно выдраенный нашими титаническими стараниями "до слепящего блеска",  стоял у причала сочинского морского вокзала.               
       Граница и выход в город экипажу уже были закрыты.               
       Я сменился с очередной вахты и прогуливался по верхней палубе, наслаждаясь панорамой весеннего Сочи.
       Шла обычная рутинная посадка пассажиров.
       Неожиданно, по громкой судовой трансляции раздался голос капитана:
    – Вниманию членов экипажа, задействованных на посадке пассажиров!
       К борту судна приближается народная артистка России Лилия Амарфий с труппой Московского театра оперетты. Прошу быть особо внимательными и обходительными.               
       Я обомлел, не поверив своим ушам.
       И в ту же секунду уже стремительно мчался к бортовому леерному ограждению пеленгаторной палубы.  Перегнувшись через планшир, в нарушение всех требований морского  Устава и законов судовой этики, я завопил истошным голосом  первое, что пришло на ум:
    – Лиля! Лиля! Моряки-оргеевцы приветствуют тебя!
       И так как она отлично владела румынским языком,  продолжил орать уже на румынском:
    – Лилиана!  Бунэ зиуа! Вэ салут!
       Бине аць венит пе "Silver whisper".
       Лиля!
       Здравствуй! Приветствую тебя!
       Добро пожаловать на наш теплоход!
       Лиля от  такого "радушного, пролетарского приёма"  оторопела и замерла на месте и, еще не понимая, кто это орет, машет руками и прыгает где-то там наверху,  приветственно помахала  рукой в пространство.
       Через несколько часов в моей каюте раздался телефонный звонок.
       Звонила Лиля.
    – Юра! Я в судовом бюро информации "вычислила" тебя! Это просто чудо какое-то! Ты работаешь именно на том пароходе, на который я  попала совершенно случайно!
       У меня завтра встречный концерт, приходи обязательно. Мне будет  очень-очень приятно тебя увидеть, и я говорю это совершенно искренне.
       Я ответил, что члены экипажа во время круиза не имеют права без служебной необходимости появляться в пассажирских помещениях и местах отдыха туристов, тем более в музыкальном салоне. Запрещено категорически!                – Не волнуйся, это мои проблемы, – ответила Лиля.
       Дело в том, что на время выполнения круизных рейсов всегда специально приглашаются на лайнер артисты, певцы, музыканты, а также широко известные, интересные люди. Это делается для того, чтобы свободный досуг пассажиров проходил в более  "комфортной, занимательной и уютной" обстановке.
       Как правило, на второй день после отхода судна в рейс и за день до прихода в конечный порт даются, соответственно, встречный и прощальный концерты.
       Именно для таких концертов и была приглашена Лиля с труппой Московской оперетты.
       В возникшей ситуации она сориентировалась мгновенно.            
       Через некоторое время вновь раздался звонок.
       На этот раз звонил капитан и сообщил: – Юрий Дмитриевич. Тут такое дело, вы приглашаетесь на встречный концерт, тем более что об этом лично просила ваша знакомая (на слове "знакомая" капитан  сделал особое ударение).          Какие у Вас, Юрий Дмитриевич,  оказывается, интересные знакомства, да еще в таких сферах!  А условие и требование к вам одно, прибыть в музыкальный салон заранее  в парадной форме.
    –  Все, абсолютно все прекрасно понял! Будет выполнено в наилучшем
виде, –  радостно ответил я.            
       На концерте пассажиры встретили Лилию очень и очень доброжелательно.
       Ее выступление всем невероятно понравилось.  Восторженные пассажиры долго, много и охотно аплодировали. Вызывали Лилю на "бис" снова и снова.
       А затем она неожиданно обратилась к публике:
    – Сейчас в нашем судовом музыкальном салоне присутствует мой давний школьный друг, земляк из славного молдавского города Оргеева, а ныне член экипажа. Я хочу специально для него исполнить песню из кинофильма "Призрак оперы".
       Юра, – добавила она, – поднимись, пожалуйста, и покажись.
       Присутствующие тоже бурно мне захлопали, что было очень приятно, хотя заслуг моих в данном случае не было никаких.         
      Далее Лиля вместе с известным  и весьма почитаемым мной  "звездным артистом" Львом Дуровым, помните, он снимался в роли капитана мушкетеров в фильме "Три мушкетера", и который тоже был приглашен в этот круиз,  исполнили  несколько великолепных миниатюр, в их числе совместный коронный шуточный номер-сценку  "Аидише мама".
       С Львом Давыдовичем мы были знакомы по предыдущим нескольким круизам и однажды даже "содержательно", по-мужски и не торопясь, провели время в обществе друг друга в уютном припортовом баре Марселя за занимательной беседой.
       На следующий день, когда теплоход  уже подходил к Стамбулу, мы встретились с Лилей более обстоятельно.
       Я  попросил ее внимательно выслушать меня.
    – Лиличка!
       Ты отправилась в круиз еще и для того, чтобы передохнуть, развеяться.      И я это прекрасно понимаю.  Мне же, безусловно, хочется больше и дольше  пообщаться с тобой.  Даже просто побыть  рядом, ведь мы не виделись целых сорок таких долгих и так стремительно промелькнувших лет.
       Почти полстолетия!
       Боже милосердный! Целых сорок лет!
       Как  все же неумолимо летит время, и как стремительно промелькнула жизнь!   
       Постарайся вникнуть в суть того, о чем я тебе сейчас скажу.
       У меня абсолютно нет никакого желания превратить твой отпуск в кошмар и повторить, едва ли не в реальности, ситуацию рассказа Александра Куприна "Гранатовый браслет".
       Помнишь ли, хотя бы приблизительно, фабулу повествования?
    – Юра! Ты меня просто обижаешь!
       Могу тебя либо огорчить, либо обрадовать. Конечно же! Мне нравилось и нравится творчество Куприна!  Я хорошо помню этот рассказ. Ты, наверно, думаешь, если я стала, скажем так, известной артисткой, так сразу же и безнадежно поглупела, что ли?!
    – Я  так не думаю и спросил  только  потому,  что не хочу, не дай Бог,  быть приторно навязчивым, как тот бедняга телефонист.         
       Мне хотелось бы обратить твое внимание, объяснить и сравнить нашу ситуацию именно с той, какую описывает Куприн. А эти ситуации, на мой взгляд, так поразительно схожи!..
       Мы нашли консенсус и договорились, как только у нее, да и у меня тоже, потому что я все-таки член экипажа, а не свободный турист, появится возможность и подходящее время (да и желание тоже), Лиля сама позвонит мне.
       Лиля заверила, что в случае, если я буду отсутствовать  "дома",  в каюте, она меня сама обязательно найдет.
       Здесь надо заметить, что по особому распоряжению капитана  любая ее просьба выполнялась безотлагательно.
       Действительно, меня  разыскивали и находили достаточно быстро в любой, даже в самой отдаленной точке судна,  "вытаскивали" даже из-под  пайол, как только  у Лили появлялась минута, свободная от экскурсий и постоянных репетиций. Кстати, спешу пояснить, пайолы – это металлические рифленые листы в машинном отделении, точнее говоря, пол, по которому передвигаются механики и мотористы.  А что уж находится  и творится под этими листами, лучше не говорить, настоящая преисподняя!
       Хочу привлечь особое внимание Читателя: этот, казалось бы совсем никчемный разговор будет иметь совершенно неожиданное и содержательное продолжение ровно через четыре года.
       Как обычно незаметно промелькнут эти четыре года, и я неожиданно получу к своему очередному дню рождения, а он у меня седьмого июля, небольшую посылочку-бандерольку из Москвы.
       В ней я обнаружу очень красивое и затейливо изготовленное серебряное кольцо-перстень.
       Даже на первый взгляд будет ясно, что это работа высококлассного мастера.
       Орнамент  перстня  – искусная кабалистическая вязь, а центр печатки  украшает ограненный кристалл  граната, переливающийся и пылающий искрами кровавого, темно-красного цвета в обрамлении золотой накладки в виде загадочного филигранного узора.
       И я невольно улыбнусь, вспомнив  наш разговор о "Гранатовом браслете".
       Красивый, дорогой подарок, который,  насколько я смогу понять, будет хранить в себе особый тайный смысл.
       Тайный для непосвященных.
       Еще внутри бандероли я найду аккуратно сложенный листок с текстом стихотворения. Его я привожу ниже.
       Бандероль оказалась от Лили.
       Причем,  как выяснится потом, она будет отправлена почти  ровно за год до ухода Лилички из жизни.

       В путах лести сладкой,
       Иногда украдкой
       Вспомни обо мне!
                Рассекая волны   
                Под луною полной,
                Вспомни обо мне!
       И шагая браво
       За высокой славой,
       Вспомни обо мне!
                С пира возвращаясь,
                С милою прощаясь,
                Вспомни обо мне!
       Руки есть белее
       И уста алее,
       И друзья милее,
       Больше искр в вине,
                Летом, в час закатный,
                Розы ароматной      
                Шелест еле внятный               
                Слыша в тишине,
       Но за чашей винной,
       За беседой длинной
       Вспомни обо мне!
       Вспомни обо мне!
                На заре росистой,
                В час прохлады чистой         
                Вспомни обо мне!
       Осенью безбурной
       Под листвой пурпурной
       Вспомни обо мне!
                В час тоски и сплина
                Ночью у камина
                Вспомни обо мне!
       Запоет ли скрипки
       Ласковый и гибкий
       Голос про улыбки
       Солнца по весне,
                Вспомни, как бывало
                Я тебе певала.
                Вспомни обо мне!
       Вспомни обо мне!
       Вспомни обо мне!

       Какие же мелодичные, певучие, исполненные светлой печали стихи!
Для меня  так и останется загадкой, написала Лилия сама эти прекрасные строки  или это поэтическое творчество  неизвестного автора…

       Постепенно судовая жизнь вошла в свой размеренный режим.
       Экипаж теплохода трудился, выполняя свои рутинные обязанности, вахты сменялись вахтами, а всем довольные пассажиры  активно отдыхали,  предаваясь радостям круиза.
      Специфика морской работы, и особенно на пассажирских лайнерах, предоставляет уникальные возможности посетить самые экзотические места земного шара, побывать там, где вряд ли бы смог, имея обычную сухопутную профессию.  Более того, появляется также возможность познакомиться с неординарными людьми, которые в обычной суетной  жизни бывают практически недоступны.
       Однажды, когда мы в очередной раз встретились с Лилей на верхней палубе, я решил развлечь ее и рассказал  прелюбопытную историю, произошедшую со мной в одном из круизных рейсов.
       Тогда я работал на флагмане советского  пассажирского флота турбоходе "Максим Горький" (бывший немецкий "Hamburg").
       Михаил Горбачёв, пребывая с визитом в Германии, заприметил  его.
 Судно выглядело весьма впечатляюще – огромное, с большой пассажировместимостью,  красивыми стремительными обводами, прекрасным и удобным внутренним дизайном. Оно действительно вызывало восхищение.
       Турбохода такого класса в СССР еще не было. И Министерство морского флота, не откладывая дело в долгий ящик, начало переговоры о приобретении турбохода.
       Сначала немцы и слышать о том не хотели, потому что для Германии это судно тоже было гордостью и такой же "иконой", как для Франции в свое время  "France".
       Но  интенсивность переговоров нарастала, а предлагаемая сумма увеличивалась.
       В конце концов, практичные немцы все хорошенько просчитали и взвесили. "Гамбургу" к тому времени было уже более десяти лет, а за предложенные деньги вполне можно было построить новейший современный лайнер.
       Немцы для приличия  и "накрутки" цены поторговались, но сдались.
       "Hamburg"  после капитального ремонта и частичного переоборудования на верфях того же Гамбурга получил гордое пролетарское имя  "Максим  Горький". Правда, моряки между собой говаривали о нем: "Белый пароход –  черная жизнь", так как приходилось трудиться, осваивая судно,  не покладая рук.
       Мне повезло, я получил очередное назначение в отделе кадров пароходства и начал плавать на "Максиме".
       Работали мы в тот туристический сезон, выполняя фрахт с английскими, немецкими, французскими и итальянскими туристическими фирмами и пассажирами.
       Однажды, а это было воскресенье, судно пришло в Исландию и ошвартовалось у причала Рейкьявика.
       Сменившись с вахты, я отправился погулять по городу.
       В воскресные дни все города Европы и Северной Америки, как, впрочем, и многих других стран, пустеют, народ после  напряженной трудовой недели заслуженно отдыхает.
       Рейкьявик не очень большой город.
       Я побродил по центральной части.
       Затем подошел полюбоваться на монументальную 75-метровую Хадльгримскиркью,  главную городскую кирху. Заодно осмотрел находящийся здесь же величественный памятник национальному герою Эрику-завоевателю: подарок народа США народу Исландии за предоставленные порты как базы Военно-морского флота США во время Второй мировой войны.
       А далее, перевалив через небольшую сопку, неожиданно оказался у побережья чистейшей лагуны с изумительной темно-синей водой.
       Вдали высились живописные горы, с покрытыми вечным льдом вершинами.
       Пейзаж был сказочно красив!
       Совсем близко от берега стоял такого же сказочного вида двухэтажный аккуратный домик. И что самое странное, мне показалось, я его уже где-то  видел, хотя в Рейкьявик попал в первый раз.
       Возле домика на высоких флагштоках развевались огромные полотнища флагов трех стран – Советского Союза, Исландии и Соединенных Штатов Америки.
       На граните оснований флагштоков были установлены бронзовые памятные доски на трех языках – русском, исландском и английском.
       Надпись на русском оповещала:
      "В этом здании 11 и 12 октября 1986 года состоялась историческая встреча между Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачевым и Президентом Соединенных Штатов Америки Рональдом Рейганом, положившая конец "холодной войне" между СССР и США".
       Так, значит, это и есть тот самый дворец Хофди Хаус, в котором и происходила знаменательная встреча представителей двух противоборствующих миров, двух противоборствующих мировоззрений!
       И вот почему это здание было мне  знакомо,  его фотографии в те дни наперегонки печатали все газеты мира.
       Возле меня в этот момент не было ни одного человека. Стояла задумчивая вселенская тишина.
       Я несколько раз обошел вокруг "дворца", затем снова вернулся к флагам и бронзовым мемориальным доскам.
       Еще немного постоял, затем, на прощанье, вернулся к высокому крыльцу, по которому когда-то поднимались  Михаил Горбачёв и Рональд Рейган.
       Неожиданно негромко скрипнула дверь, и на верхней площадке крыльца появился полицейский в форме. Внимательно и оценивающе посмотрев на меня, он взмахнул дубинкой.
       Этот жест означал одно – стоять и не двигаться, что я беспрекословно и  исполнил.
       Полицейский спустился ко мне с крыльца и попросил показать документы.
       Я протянул ему паспорт моряка и пропуск на выход в город.
       Рассматривая их, он попутно задал мне несколько  вопросов, кто я и что здесь делаю.
    – Понятно, Вы русский моряк с русского парохода. Я давно наблюдаю за Вами. Вы так тщательно и заинтересованно все осматривали, что мне самому было интересно наблюдать за Вами.
       Вообще-то это категорически запрещено, но я для Вас сделаю исключение.
 Если есть желание, я могу устроить Вам небольшую экскурсию.
       Повторяю, это категорически запрещено, но именно для Вас я сделаю исключение.
      Уверен, что Вы не откажитесь от моего предложения!
       Я, естественно, не отказался! Еще бы, такой уникальный шанс увидеть все собственными глазами! Тем более что здесь разворачивались события исторической важности, и здесь встречались Президенты двух  великих держав.
       Мы поднялись по тем же самым ступенькам, по которым поднимались и Горбачев, и Рейган. Я  даже реально представил себе, как они поднимаются именно по этим самым ступенькам, по которым я иду сейчас, и как они стоят на верхней площадке, пожимая друг другу руки.
       Внутри все было по-спартански просто.
       Посредине длинный стол. С  одной его стороны, очевидно, сидела делегация СССР, на столе, напротив центрального кресла, стояла табличка –  Михаил Сергеевич Горбачев, Президент СССР, Генеральный секретарь ЦК КПСС.
       С другой стороны стола табличка: Ronald Ragan – President of the USA.
       Справа, в небольшом углублении, возле огромного панорамного окна также стояли отдельно два кресла, над которыми висели два небольших флага  –  СССР и США.
      Оказывается, именно в этих креслах сидели Президенты напротив друг друга, но на сей раз без сопровождавших их делегаций, и уже четко в формате "один  на  один" вели дискуссию и рассматривали фотоальбомы.
       Мой  "гид" обратился ко мне с весьма неожиданным и заманчивым предложением:
    – Хотите посидеть в кресле на месте Президента Соединённых Штатов Америки?
       Отказаться было просто невозможно!
       Шутка  ли,  ощутить себя...
    – А теперь  на месте Президента СССР?
       Я с достоинством воссел и в это кресло…
    – Ну как?!
       Я со вздохом только развел руками, в такую, уникальную и совершенно непредсказуемую ситуацию я еще не попадал.
       Поздним  вечером "Максим" отошел от причала Рейкьявика и взял курс сначала на остров Ян Майен, а затем на норвежский архипелаг Шпицберген, на бухту Святой Магдалены, где пассажиры смогут полюбоваться на сползающий в Северный Ледовитый океан ледник, а если повезет, то и увидеть, как от него откалываются огромные ледяные глыбы и таким образом превращаются в плавающие айсберги.
       Я еще долго стоял на верхней палубе, любуясь великолепной панорамой и огнями удаляющегося Рейкьявика, продолжая находиться  под впечатлением прошедшего неповторимого дня и обилия переполнявших меня впечатлений.
       Случайное счастливое стечение обстоятельств дало мне возможность побывать там, где происходило это историческое событие мирового масштаба, прикоснуться и почувствовать на краткий миг свою сопричастность к нему…
       Лилия, молча выслушав мой рассказ, улыбнулась:
    – Тебе просто удивительно везет на необычные ситуации, из которых ты выносишь  множество ярких, красочных впечатлений! Ты ведь всегда хотел именно этого, добивался этого и наслаждаешься такими моментами!
       Я обратила внимание на выражение твоего лица, ты прямо-таки  жил тем,    о чем  рассказывал. Может, тебе тоже следовало бы подумать о театральном поприще, либо попробовать себя в журналистике?  Вот тебе уже удалось и в амплуа  Президента побывать, причем одновременно двух государств! Да еще каких!
       Чтобы отблагодарить Лилю за концерт, я решил сделать встречный, широкий джентльменский жест и вступил в сложные дипломатические переговоры с очень важными и почитаемыми людьми на пассажирских лайнерах, а именно – с директором ресторана, заведующим производством, то есть шеф-поваром, и заведующим продовольственным складом.
       О! Это весьма и весьма уважаемые и значимые люди на пассажирском флоте!
       Консенсус был достигнут в кратчайшие сроки, и я получил возможность в течение всего круиза, а он продолжался 18 суток, к каюте номер 207, в которой "обитала"Лилия  весь круиз, приволакивать ночью , именно ночью и именно приволакивать, потому что унести дары из самых сокровенных закромов судовых продовольственных складов – солидный мешок с тропическими фруктами, ресторанными вкусностями и зарубежными застольными
радостями,  –  было просто невозможно.
       Весь экипаж знал о моих ночных таинственных маневрах, на судне от всевидящих зорких глаз спрятать ничего невозможно, как ни старайся.
А так как круглосуточно охранять этот мешок с дарами физической возможности не было, то содержимое к моменту утреннего выхода Лили из каюты значительно, а то и более чем наполовину, опустошалось ночной вахтой.
       Единственное, отчего мне должно было быть,  по логике, приятно и успокаивало в данной ситуации, это то, что ночные заступающие и сменяющиеся вахты наверняка благодарили меня за вкусные дополнительные подарки и за то, что мы так счастливо встретились с Лилей в этом круизе. По крайней мере, я на это надеюсь.
       Я неплохо знал устройство судна и решил для Лили организовать познавательную экскурсию. После переговоров на эту тему, было получено разрешение и достигнута  договоренность с капитаном и старшим механиком.
       Обладая специальным морским образованием и морской технической терминологией английского языка, я научился на неплохом уровне  организовывать и проводить экскурсии по судну, часто выступая и в ипостаси гида тоже.
       Мы начали экскурсию с машинного отделения. Я открыл массивную герметичную дверь.
       На нас пахнуло нестерпимым жаром (температура здесь, особенно в тропиках, достигает 50 и даже больше градусов), и хотя работают мощные вентиляционные системы, и вдувная, и вытяжная, четырехчасовую вахту очень тяжело отработать.
       Добавьте к этому тяжелый едкий запах сильно разогретых масел, мазута, солярки.
       И… адский, иначе не скажешь, грохот работающих разнообразных механизмов.
       Лиличка, с мученическим видом полной обреченности, посмотрела на меня. Я протянул ей в упаковке новые, приготовленные для такого случая,  глушители-наушники.      
       Думаю, что не смог бы даже  себе представить, как эта дикая звуковая какофония воспринималась ее абсолютным музыкальным слухом.
       Проведя специальный вступительный инструктаж о необходимых правилах поведения в судовом машинном отделении, я первым  стал спускаться по крутому металлическому трапу, чтобы подстраховать Лилю и успеть подхватить, если она вдруг не удержится и сорвется вниз с огромной высоты на  металлическую палубу, то есть предупредить и не допустить возможности печального сценария.  О таком варианте развития событий даже подумать было страшно.
       Процедура, похожая на альпийский горный спуск, прошла успешно и, к счастью, все обошлось!
       Лиличка же дополнительно продемонстрировала присущую ей с детства смелость, выносливость и стойкость в любой неожиданной ситуации.
       К нам подошел главный механик, как истинный джентльмен  поцеловал Лиле руку, уже слегка испачканную машинным маслом, и после дополнительного краткого инструктажа разрешил ей подержаться за рукоятку ручного запуска одного из главных двигателей. Затем прима московской оперетты уже самостоятельно запустила в работу сепаратор масла и насос откачки льяльных вод.
       Постепенно Лиля освоилась в этой преисподней, быстро вошла в роль и уже не шарахалась испуганно от жутких механических монстров, неожиданно возникающих то здесь, то там.
       Закончив процесс изучения непосредственно механических систем, мы плавно перешли к электрическим и поднялись в центральный пульт управления,  где нас уже встретил старший электромеханик.
       Представительница театральной богемы была просто поражена обилием приборов, шкал, стрелок, рукояток, мнемосхем и десятков мигающих приветливо и даже очень неприветливо сигнальных лампочек-индикаторов.
       Лиличка своей рукой, которая находилась в моей руке, запустила синхроноскоп и четко ввела на параллельную работу второй запасной дизель-генератор. И  этот запуск получился также удачным с первого раза.
       Так что ей уже смело можно было бы выписывать в конторе Капитана порта диплом судового электромеханика первого разряда.
       Покинув царство хитроумных механизмов, мы поднялись на капитанский мостик.
       Весь штурманский состав, по такому случаю в белоснежной парадной форме, выстроился по линейке.
       Народная артистка России торжественно подходила к каждому офицеру,
капитан  представлял его, а тот, в свою очередь, прикладывал в приветствии руку к козырьку. Это было особое, приятное исключение, так как в  морском гражданском флоте рука в приветствии к козырьку не прикладывается.
       После еще одного вступительного инструктажа, проведенного на этот раз самим капитаном, по его распоряжению режим управления судном  был переведен с автопилота на ручное управление.
       Старший матрос-рулевой сдал вахту, а Лилия с явно выраженным чувством собственного достоинства и ответственности  приняла ее. И уже самостоятельно взявшись за рукоятки штурвала, приступила к непосредственному управлению гигантским пассажирским лайнером!   
        Смотрелась она очень и очень импозантно.
        На голове у нее экзотично и лихо красовалась капитанская фуражка с позолоченной кокардой-крабом. Восторженные глазки Лилички прикрывали темные очки, а на шее на кожаном ремешке висел тяжелый штурманский бинокль со словом "Капитан", это был персональный бинокль нашего капитана.          Внимательно поглядывая на картушку гирокомпаса, народная артистка России "уверенно управляла" огромным океанским лайнером, который был до отказа "нафарширован" пассажирами и членами экипажа  (общее количество  1025 человек) и шел полным ходом курсом на Лондон.
       Наблюдая со стороны, с каким упорством, прилежностью и сосредоточенностью "практикант-капитан" управляет  теплоходом,  и таки "Да" со стопроцентной  вероятностью можно было спрогнозировать, что "Silver whisper" точно и согласно судовому расписанию достигнет берегов Туманного Альбиона и, поднявшись по Темзе вверх по течению, пришвартуется у причала Докленда в назначенное время, согласно круизному расписанию.
       Лиличка в своем "залихватском" виде смотрелась  настолько забавно, что все присутствующие на ходовом мостике едва сдерживались, чтобы не засмеяться, в данный момент это было бы просто неуместно и недопустимо!
       Безусловно, она и сама  прекрасно понимала всю комичность этой ситуации, которая была специально для нее смоделирована и  срежиссирована мной, но не подавала вида, великолепно и деликатно справляясь и с такой заготовленной для нее ролью, еще раз продемонстрировав свои высокие актерские и сценические способности к воплощению любой заданной режиссером идеи и перевоплощению себя в любой образ. Что скажешь, талант!
       Действительно, было просто удивительно видеть, с каким достоинством и очаровательной улыбкой она выбиралась из этой предложенной ей ситуации.
       Присутствующие на ходовом мостике офицеры со смесью определенной доли иронии  и нескрываемого одобрения любовались неожиданным театральным мини-спектаклем, развернувшимся перед  их глазами.
       Мое предельно краткое и объективное резюме нашего посещения капитанского мостика: народная артистка России Лилия Яковлевна Амарфий с блеском справилась со спонтанно доставшейся ей ролью и достойно представила на фоне Атлантического океана Московский государственный академический театр оперетты!
       Ох, если бы о том, что происходило тогда на ходовом мостике, узнало руководство судоходной компании, не поздоровилось бы ни капитану, ни мне…
И скорее всего, мы бы оба улетели из ближайшего порта захода первым же рейсом любой авиакомпании в сторону стран СНГ.   
       Посторонний человек, абсолютно не имеющий представления об элементарных правилах управления судном, тем не менее уверенно управлял новейшим пассажирским суперлайнером.
      По судовому локатору Лилия определила расстояние до ближайшей точки земли. Это оказалась самая юго-западная оконечность Португалии, мыс Сент-Винсент.
      Далее Лиля по дисплею прибора "Магновокс", подключенного к системе GPS, то есть глобальной спутниковой навигационной системы, рассчитала позиционирование объектов на координатной сетке глобуса земного шара с точностью до долей географической минуты. Она также сверила полученные данные с курсом судна, проложенного  лично капитаном на штурманской карте.
       Все было идеально.
       Все совпадало.
       Оказалось, Лилия Яковлевна  была прирожденным штурманом-мореходом, но скрывала от всех свои таланты, отвлекая, как сирена, общественность от этой мысли своим дивным сценическим голосом.
       После столь напряженных минут несения вахты и управления лайнером, мы в сопровождении капитана спустились во владения директора ресторана, который, радостно потирая руки, так же радостно нас приветствовал.
       Здесь, в его уютном "будуаре" уже находились главный механик, старший механик и старший электромеханик, к тому же уже "достаточно" весёлые.
       Капитан расстарался и приказал достать из своего "секретного" капитанского фонда пару заветных бутылок настоящего великолепного французского коньяка "Камю".  Директор ресторана, не дрогнув и не моргнув глазом, ответил встречным широким жестом истинного моряка – извлек на cвет  божий пару бутылок настоящего французского шампанского "Вдова Клико" и "Дон Периньон".
       Первый тост поднял Капитан.
       Он решил блеснуть "морским" юмором и произнес витиевато закрученный флибустьерский тост:
    – Да будет шуметь Мировой Океан!         
       Второй тост провозгласил я:
    – Предлагаю поднять бокалы за присвоение народной артистке Российской Федерации  Лилии Яковлевне Амарфий внеочередных и досрочных званий "Капитана дальнего плавания", "Старшего механика", "Старшего электромеханика!"
    – И "Директора ресторана" тоже, – с поспешностью добавил хозяин и поднял бокал "Клико".
       Вышколенные официанты, "по струнке" стоявшие вдоль переборки с согнутыми левыми руками, на которых красовались накрахмаленные полотенца, благоговейно взирали на происходящее.
       Мы пировали. Пили коньяк и шампанское, закусывали черной икрой, гвинейскими ананасами, а великолепное кофе по-турецки – черным английским шоколадом.
               
       "Серебряный шепот" все более удалялся от побережья Испании, от порта Бильбао и все дальше и дальше входил в царство Бискайского залива.
       Качка постепенно усиливалась.
       Да и боковой ветер продолжал набирать силу.
       Мы с Лилей поднялись на пеленгаторную палубу.
       Нельзя сказать, чтобы здесь было очень уютно, но полюбоваться на  взбесившийся  Бискай  того стоило.
    – Долго ли  будет продолжаться эта болтанка? – спросила Лиля. – Красиво, конечно, но гораздо лучше, когда палуба из-под твоих ног не пытается ускользнуть.
    – Такое "приятное состояние" будет продолжаться примерно двое суток, – разъяснил я. – В зависимости от волнения поверхности океана и силы ветра.
 А после этого испытания и достаточно неприятного промежутка времени, мы войдем в английские проливы  Па-де-Кале и Ла-Манш. Там уже будет поспокойнее, наконец-то качка уменьшится, и ты сможешь созерцать очертания берегов такого желанного Туманного Альбиона.  Когда же увидим меловые Дуврские уступы, это будет предвестием близкого устья Темзы.   
       Таким образом, по курсу движения нашего лайнера будет, как минимум, полуторасуточный переход через Бискайский залив.  Это достаточно неприятный район для мореплавания. Здесь всегда сильно качает, так как постоянно идет ритмично выматывающий бортовой океанский "накат", крупные волны Атлантики методично бьют в борт судна и валяют его безбожно с борта на борт.
       Причем  это при спокойной погоде, а если еще и штормит, то Атлантика "играет" кораблем, как игрушкой, и  он качается во всех плоскостях –  с борта на борт, с носа на корму и обратно.
       Очень похоже, что  таким образом в данной ситуации теплоход исполняет роль "ваньки-встаньки".
       В таких случаях моряки употребляют следующее словосочетание:              "штивает" Бог знает как.
       В этом районе даже бывалые моряки порой укачиваются от размеренного наката волн Атлантического океана, потому  с глубокой неприязнью относятся к Бискайскому заливу.
       Не принайтованные к палубе стулья и не закрепленные "по-штормовому" предметы так и норовят  запрыгнуть на кровать к хозяину каюты, если он находится в данный момент в "люлечке", а его самого  нахально вышвырнуть из уютного  облюбованного лежбища на палубу. И именно в такие моменты  книги, до сих пор мирно стоявшие на полках, стремятся упасть, причем, "по закону подлости" прямо на голову хозяину. Всю эту омерзительную вакханалию завершает хитрая настольная лампа, которая пытается как можно больнее ударить того же хозяина, к тому же опять-таки по голове.
      Предметы, неудачно закрепленные нерадивыми матросами на открытой палубе "по-штормовому", в мгновение ока смываются и улетают за борт, навсегда исчезая в безбрежных океанских просторах Атлантики.
      Эти "счастливые" полтора – двое суток ожидают абсолютно все суда, следующие курсом с юга, направлением на Англию, страны Скандинавии и Балтийского моря, равно как и суда, следующие в обратном направлении.
      А что же Лиля?! Она снова показала себя прирожденной морячкой!
Абсолютно не "укачивалась" и чувствовала себя достаточно комфортно.
      Многие пассажиры  в данной ситуации даже и подумать не могут, чтобы пойти на обед в судовой ресторан. Их и без еды выворачивает наизнанку.
      Удивительно распорядилась матушка-природа:  примерно пятьдесят процентов туристов, когда находятся на судне во время шторма, не могут в такой ситуации нормально поесть.  А для других пятидесяти процентов наступает настоящий "жор", им постоянно и много хочется есть. И для этой счастливой половины наступает приятный период настоящего праздника: она, эта половина,  пирует и за себя, и за того парня, и за друга того парня, и за всех, кто должен бы находиться  в ресторане за столом, но по изложенным выше причинам длительно отсутствует, "пластом" отлеживаясь на койке. Более того, эта несчастная половина всеми мыслимыми и немыслимыми словами поминает и проклинает тот самый миг, когда у них только-только появилась, только лишь начала зарождаться идея  отправиться в морской круиз.
      К слову сказать, я тоже отношусь к тому привилегированному сословию славной когорты моряков, с чувством собственного достоинства и "величия" пирующих во время шторма!
      Таким образом, как выяснилось, бушующий океан явился прекрасным стимулом для здорового аппетита народной артистки  Лилии Амарфий и для ее приподнятого настроения.
      Миновав беспокойный Бискай,  "Silver whisper" вошел в спокойные воды Английских проливов, и мы, наконец-то, традиционно встретились с Лилей на пеленгаторной палубе.
      На сей  раз мне пришла мысль рассказать еще об одном круизном рейсе на теплоходе "Карелия" с туристами Англии, Германии, Франции и Италии.
      В этом рейсе произошел  инцидент, который  мог бы закончиться трагично – гибелью или в лучшем случае тяжелыми травмами для девочки-англичанки.
 Но  благодаря просто фантастическому ее везению,  этого не случилось!
      Да, все благополучно обошлось, если не считать  испуга ребенка, испуга родителей, нескольких неприятных минут для пассажиров, уютно сидевших в шезлонгах вокруг судового бассейна и на глазах которых все и произошло, а  также моей разорванной, накануне отутюженной белоснежной рубашки с золотыми "эполетами", напрочь испачканных форменных брюк  и добротных ссадин на моём лбу и щеке.
      Дело в том, что на всех современных пассажирских лайнерах на кормовой палубе  расположены плавательные бассейны, причем есть бассейн  для взрослых, он глубокий,  и детский – неглубокий.
      А на крупных лайнерах бассейнов бывает даже несколько, в зависимости от категории судна.
      Наличие бассейнов на морских судах – идея просто великолепная!
      Представьте себе, по лазурному океану плывет белоснежный лайнер, ярко и ласково светит солнышко,  рядом с судном выпрыгивают и резвятся задорные дельфины, порхают летучие рыбы, вокруг экзотические острова, а вы на этом теплоходе беззаботно плещетесь в бассейне!   
      Вот, наконец-то, она – заветная, когда-то казавшаяся неосуществимой, давняя  светлая мечта  детства,  воплощенная в реальность!
     На таких судах обязательно на нескольких языках вывешены объявления:
     Мокрая палуба – скользкая! Будьте осторожны!
     Просьба  не носить  обувь типа шлепанцы-вьетнамки и, особенно, при подъеме по трапу!
      Объявления-то висят, но их, как правило, никогда не читают!
И совершенно  напрасно.  Это действительно очень опасно!
      Поэтому,  для дополнительного напоминания предусмотрены регулярные объявления по громкой судовой трансляции.  Хотя и это, как показывает практика, не срабатывает.
      Так вот, я, надев форменную одежду, поднимался  на ходовой мостик.
      Обычно я иду совсем другим путем, но на этот раз, неожиданно даже для самого себя, почему-то изменил свой привычный маршрут и пошел именно так, мимо бассейнов и отдыхающих в шезлонгах пассажиров.
      Детвора шумно резвилась в детском бассейне. Естественно, палуба вокруг была залита водой.
      Какой-то мальчишка погнался за девчонкой и она, убегая и визжа от восторга, как и положено в таких случаях, стала быстро подниматься вверх по трапу. Причем, именно во вьетнамках.
      На одной из ступенек девочка умудрилась зацепиться шлепанцем за ступеньку, не удержалась и с воплями полетела вниз. Я же, к невероятному везению для девочки, как раз подходил к началу трапа. Еще не понимая в чем дело, не успев даже поднять глаз, лишь услышав истошный детский крик, почувствовал, как на меня сверху что-то стремительно с воплями падает, и инстинктивно выставил руки. В следующее мгновение ребенок рухнул точнехонько прямо в них.
      Это чудом спасло ей жизнь!
      Линдси, Lindsey Wolles, так звали девочку, оказалась  англичанкой. В этом круизе на теплоходе находилась небольшая группа англичан.
      Не окажись я по воле Судьбы именно в этот момент и именно в этом  месте, девочка, и это можно сказать с большой долей вероятности, могла бы либо погибнуть, разбившись, либо, остаться инвалидом на всю оставшуюся жизнь.
      Удар от падения пришелся на меня.
      Таким образом, я собой смягчил, самортизировал этот удар.
      Но все же он оказался такой силы, что я не удержался на ногах, и мы в обнимку с Линдси рухнули на мокрую палубу.
      Все это произошло на глазах  отдыхающих туристов.
      Поднялся неимоверный шум, крики, возгласы… Русский офицер-моряк спас английскую девочку!
      Многие поспешили к нам, стали помогать подняться, ощупывать, целы ли мы.
      Линдси отделалась всего лишь испугом, на ней не было ни царапинки!
      В этой сумятице к нам буквально пробились родители Линдси – Дэйвид и Хилари, и брат Роберт.
      Меня стали благодарить.
      До конца круиза Линдси не отходила от меня.
      Мы часто прогуливались с ней по палубам.
      Пассажиры поглядывали на нас и о чем-то перешептывались.
     Линдси, на время превращаясь в требовательного учителя, совершенствовала мои познания в английском языке, а я, в свою очередь, давал ей уроки русского.
     Да, кстати! К моему удивлению, в их школе почему-то изучали именно русский язык. Так что нам всегда было о чем поговорить.
     По моей настойчивой инициативе мы все чаще стали совершать налеты на  судовые бары, где я угощал Линдсиньку ее любимыми пирожными и коктейлями.
    Тощенькая она была все же!
    Сами понимаете, Англия. За фигурой здесь следят с детства!
    Пирожные стремительно исчезали, глаза ребенка сияли и прямо пропорционально исчезнувшим пирожным разгорались детским благодарным радостным светом.
     С английской девчушкой и ее семьей мы подружились, а в конце круиза обменялись адресами и затем долго еще переписывались.
     В дальнейшем Линдси и ее родители трижды приглашали меня к себе в гости в Англию. Жили они недалеко от Лондона.
     Их бунгало, так семейство  Wolles  называло свой дом, находилось всего в тридцати километрах от Лондона и совсем близко от старинного городка Колчестер.   
     У всех членов семьи, как это и положено в доброй старой Англии, было по автомобилю.  И у Линдси тоже. Ей к тому времени исполнилось уже шестнадцать лет.  Юбилей серьезный, и по такому случаю ей  подарили новенький "Фольксваген".
     Я же, приурочив свой визит на Туманный Альбион к этой знаменательной дате, привез всем членам семейства столь высоко  ценимые англичанами изделия из прибалтийского янтаря.
     Для Линдси – желанное ожерелье, Хилари – невероятно модную в то время брошь-паук с огромным янтарным "пузом", Дэйвиду и Роберту – янтарные запонки.  Всем угодил, все остались довольны.
     Наличие семейного парка автомобилей, естественно, устраняло проблему свободного перемещения  по стране, и это дало мне возможность увидеть и узнать поближе Англию и англичан, как бы с другой, именно английской стороны.
     Однажды мы совершили весьма длительную поездку по Англии в Шотландию, в Эдинбург.
     Какое  же это было восхитительное, незабываемое путешествие!
     Более десятка раз я заходил в  дальнейшем на разных судах в порты Англии – в Лондон,  Тильбери,  Саутгемптон и Глазго.
     Я  заранее предупреждал Линдси о дате и о порте захода.
     И всегда семейство Wolles в полном составе приезжало меня встречать.
     Безусловно, это было приятно!
     Но один-единственный раз встретиться не удалось.
     После восьми месяцев работы в США  и Канаде  на теплоходе "Грузия", мы,  команда судна, из Монреаля возвращались домой самолетом через аэропорт Шеннон, Ирландия и далее  через Цюрих в Киев.
     Туда, в Шеннон лететь  семейству было далековато. Да и времени для свидания было бы в обрез.
     Так что в тот раз традиционная встреча  не состоялась.
     Когда же "святое семейство" Уоллес находилось в очередном морском круизе по скандинавским странам с заходом в Санкт-Петербург, лететь на встречу с дружественной семьей на этот раз пришлось мне. Двое суток я водил их по дивному городу, показывая и рассказывая все, что сам до этого видел и знал.               
     Последний раз я прилетал в лондонский аэропорт Хитроу, когда Линдси стала мамой.
     Естественно, что постепенно наши встречи и переписка сошли  на нет и полностью прекратились.
     Лилия внимательно слушала мой рассказ, не проронив ни слова.
     После долгой паузы она, наконец, сказала:
  – Да, любопытная все же у тебя судьба, спасать молоденьких, причем, надеюсь, и очень красивых девочек, в том числе  англичанок.
  – Да, странная у меня судьба, –  как бы в унисон ответил я, – спасать молоденьких  красивых девочек, а потом прилетать, чтобы поздравить их с появлением на свет маленьких ангелочков. Правда, к сожалению, от других мужчин.  Лучше меня они, что ли, эти их мужики?!
     Хотя, хотя да!
     Наверно, лучше!
     Естественный отбор, этим все сказано.
     Лилия внимательно взглянув на меня, коротко подытожила.
  – Какой красивый, мужской, героический поступок!  Молодец! Спас девочке жизнь.  Как ей, этой Линдси, повезло! Удивительно, это же надо!
     Просто, чудо какое-то!   
     Я думаю, твой  подвиг не прошел не замеченным?!
     Мне, признаться, было приятно слышать такую высокую оценку той давней истории. Как мне показалось, мой рейтинг значительно возрос в ее глазах.
  – Лиличка, ты совершенно и абсолютно права. Я тоже очень надеялся и рассчитывал, что меня  представят, как минимум,  к званию не ниже Героя Советского Союза, –  отшутился я.
  ... Когда до окончания рейса и прихода "Серебряного шепота" в Питер оставалось двое суток, Лиля позвонила мне и попросила, если я свободен от дежурства, подняться на верхнюю палубу.
     Мы уютно расположились на диванчике.
     С левого борта виделась чуть заметная полоска земли.
  – Юра! Проинформируй меня, что это там виднеется на горизонте, и где мы сейчас находимся? – попросила Лиля.
  – Мы следуем курсом вдоль южного побережья острова Борнхольм. Это территория Дании, –  охотно пояснил я. –  Сейчас находимся в Балтийском море, в которое вошли через датские проливы   Большой и Малый  Бельты, они соединяют Северное море с Балтийским  и отделяют Данию от Швеции.
     От административного центра Борнхольма – городка Ренни до Санкт-Петербурга  750 морских миль.   
     Наш теплоход идет со скоростью 24 узла. Узел, это морская миля в час.
 Морская миля составляет 1852 метра.
     Если произвести нехитрые расчеты, то скорость движения нашего судна приблизительно будет составлять 40 – 44 километра в час.
     Следовательно,  мы подойдем к Санкт-Петербургу через 34 – 38 часов.
     Но, независимо от любых обстоятельств,  наш теплоход пришвартуется к причальной стенке питерского морского вокзала точно в семь часов утра.
  – Господи, да ты просто ходячая морская энциклопедия.
  – Можно сказать и так. Я окончил, не знаю, помнишь ты или нет, знаменитую во всем морском мире "Бурсу", так ласково в мое время называли нашу альма-матер,  Одесское высшее инженерное морское училище, заветную мечту мальчишек не только Одессы, но и всего Союза.
     Таким образом, у меня  отнюдь не самое плохое высшее инженерное морское образование, вернее, у меня их два.
  – Юра, к сожалению, наш совместный, неожиданный и такой прекрасный круиз подходит к концу, – задумчиво проговорила Лиля. – В память об этом событии и нашей нечаянной встрече я хочу подарить тебе свой новый  музыкальный диск "Москва – Париж – Москва".  Я приготовила и подписала для тебя свой новый альбом ещё в Барселоне. Возьми его.
     На красочно оформленной обложке альбома  с фотографией Лили было: "Лилия Амарфий – Мисс Само Совершенство".
  – Юра! Там, внутри, на обороте обложки есть мой автограф и несколько слов специально для тебя.  Прочти прямо сейчас, пожалуйста!
      Открыв крышку контейнера диска, я увидел написанные знаменитым "театральным" Лилиным почерком следующие слова:
     "Милый Юра!  Песни, которые записаны на этом диске и которые ты  сейчас слушаешь, я пою в данный момент только для тебя и вспоминаю наш милый, добрый, старый Оргеев.
      Испания. Барселона.
      23.06.2005
                Л. Амарфий."               
      И еще Лиля вручила мне несколько своих концертных и театральных афиш.
      Бесконечно и горько сожалею, что не сообразил попросить ее оставить автографы на этих драгоценных и таких раритетных теперь афишах!
      В свою очередь я тоже вручил  ей памятные подарки, специально приобретенные для нее в Италии и во Франции, а также уникальные сувениры, изготовленные искусными  "золотыми" руками судового токаря, с выгравированными памятными словами о нашем круизе от имени всего экипажа теплохода.
      Чтобы немного "разрядить" определенную печальность прощальной обстановки, я решился  чуть поерничать:
   – Лиля, хочу немного пошутить, извини.
      В предыдущем круизе, а ныне в твоей каюте, жил Ефим Шифрин.
      Так что можно сказать, ты сейчас живешь в каюте Фимы. И с полным основанием говорить, что ты спишь в Фиминой постели.
   – Да уж, действительно смешно! Всегда знала, что у тебя весьма буйная фантазия!
      Я очень долго колебался, стоит ли приводить в этом моем повествовании последующий "блок" нашего прощального разговора, но, поколебавшись, все же решил эту дилемму положительно.
      Рассказывать, так рассказывать.
      Я прекрасно знал и понимаю, что никогда не следует задавать женщине идиотский вопрос об ее  жизненном опыте, личной жизни.
      Никогда!
      Но, каюсь, все же... задал.
   – Лиличка! Прости, пожалуйста, я слышал, ты несколько раз была замужем?
      И уже в следующий момент понял, свалял дурака, полез в чужую душу, в те самые сокровенные сферы, куда соваться, ну, никоим образом, ни при каких обстоятельствах не следует.
      Тем более  в минуты прощального разговора!
      Я постарался сразу же поправить ситуацию  и извинился за свою бестактность.
      Лиля отстраненно и задумчиво посмотрела на меня.
   – Мой настоящий, единственный  муж – Леша.
      Я постарался быстрее перевести разговор в другое русло.
   – Лиличка!
      Мы с тобой так далеко сейчас от родной Молдавии и от нашего Оргеева, и так долго не виделись, почти полжизни.  А по совершенно удивительному стечению обстоятельств, именно в этом круизе встретились два оргеевчанина, да еще... более чем знакомых друг с другом. Согласись, шанс мизерный, чтобы он имел место быть в реальной действительности.  У меня такое впечатление, будто сама Судьба четко рассчитала все во времени и устроила эту встречу!
   – Да, абсолютно согласна с тобой. Это действительно невероятное, просто необычайное совпадение!
      Повторюсь, я на все сто процентов согласна с тобой! Так далеко от Оргеева, да еще бывшие соседи и старые друзья.
      Она как-то особо выделила  сочетание этих слов, "старые друзья".
   – Да, Лиличка. Мне вот еще о чем хотелось бы  вместе с тобой поразмышлять.
      Подумай, возможно, я  единственный в этом мире или, быть может, один из немногих, кто видит в тебе не только умопомрачительно  очаровательную женщину, не только знаменитую и успешную приму  Московской оперетты, народную артистку России, а ту крохотную, бедновато одетую девчушку с раскрасневшимся от мороза задорным личиком, лихо съезжающую на футляре с аккордеоном внутри по ледяному склону оргеевской  улицы.
   – Господи! – воскликнула Лиля.
   – А ведь это именно так!   
      Боже! Как давно это было!
      Это действительно любопытно и действительно в этом что-то есть. Юра, неужели ты все это так четко помнишь?
   – Да, помню, как будто это было только вчера. И, знаешь, еще чуть-чуть романтической ностальгии…
      Я в течение всего этого рейса, да и, положа руку на сердце,  без этого круиза прекрасно  помню, вернее, у меня постоянно стоит перед глазами картинка из нашего с тобой, такого далекого детства.   
      Помнишь ли знаменитый летний зал кинотеатра "Красный Октябрь"?!
      Вокруг него в изобилии росли огромные старые липы, настоящие патриархи Оргеева.  Во время цветения они благоухали невероятно пряным, удивительным медово-зефирным ароматом. Воздух был настолько настоян на этих запахах, что зрители, приходившие на вечерние киносеансы, буквально купались в этом аромате. Он со всех сторон втекал внутрь зала, заполнял его и уже оттуда, переливаясь через высокий забор, струился  полноводной рекой сначала по оргеевскому бродвею –  улице Гоголя, а затем вниз по улице Лазо... к твоему дому.
      Я четко помню тот вечер, когда мы пошли смотреть новый фильм. О нем с неописуемым восторгом "гудел" весь город. Посмотрев его, зрители затем приходили еще и еще. Фильм назывался "Римские каникулы".
      Это была упоительно красивая, заставлявшая неотрывно следить за развитием экранных событий, голливудская мелодрама, киносказка  с таким задевающем сердце сюжетом.
      Фильм действительно оказался классным, смотрелся "на одном дыхании", тем более что в нем снимались  знаменитая  Одри Хепберн и не менее популярный Грегори Пек.
      Зрители,  околдованные волшебством происходящего на экране, да еще опьяненные ароматом лип, как бы невесомо растворялись в лучах кинопроектора, почти реально переносились на полотно экрана и уже незаметно для себя сами перевоплощались в героев киноленты.
      Не миновала эта участь и нас с тобой. И мы тоже в продолжение всего фильма, переместившись на экран, жили,  существовали в том экранном гениально придуманном волшебном мире.
      Ты тогда, поддавшись магии происходящего, неожиданно положила голову мне на плечо и, не отрывая глаз от экрана, прислонилась ко мне...
      А я, я несмело, ожидая твоего сопротивления, обнял тебя!      
      Те мгновения  рядом с тобой были для меня вершиной человеческого счастья. Такого недолгого, такого хрупкого.
      Но они, эти невероятно короткие мгновения, были, были в моей жизни.
   – Помнишь ли, запомнилось ли это тебе? – повторил я свой вопрос.
      Лилия как-то инстинктивно отодвинулась и каким-то странным, отсутствующим, буквально внутренним взглядом посмотрела мне в глаза.
   – Господи!.. Не может быть! – едва ли не закричал я.
   –  Неужели, неужели и ты помнишь, вспоминаешь тот наш поход в кино!
   – Да, – не сразу откликнулась Лиля.
   – Возможно, ты  не поверишь, но и я отлично помню тот вечер. Как же мне было хорошо и спокойно тогда рядом с тобой!
      И она, снова надолго уйдя глубоко в себя, замолчала.
      Я смотрел на нее.
      Я смотрел на нее и... любовался.
      Думаю, это было то самое состояние, когда мужчина  смотрит на женщину и не может, не в силах наглядеться!
      Лиля сидела рядом со мной, совсем близко. Я мог протянуть руку и прикоснуться к ней.
      Но я видел, я чувствовал, что она была в текущий момент ой как далеко и от этой мокрой палубы нашего теплохода, и от этих вспененных  гребешков волн, свинцово-серых безбрежных просторов Балтики.
      Лилия, я четко понимал, мысленно просматривала зрительные картинки воспоминаний, своеобразный фильм, отснятый судьбой, о ее детстве и юности.
      В какое-то последующее мгновение мне показалось, что я "подключился" к ее сознанию и понял, где она...
      Возможно, именно сейчас Лилия незримо бродила по Оргееву, возможно, снова находилась на вечернем сеансе в летнем кинотеатре, а может прогуливалась по Корабельному проспекту  Николаева или стояла у могилы отца на городском кладбище.
      Я протянул руку и коснулся  ее плеча.
      Она вздрогнула и словно от сильного  толчка качнулась в сторону, пришла в себя, вернулась  в текущую реальность, на палубу  теплохода, восемнадцати суточный круиз которого завершался, стремительно подходил к концу.   
      Удивленно глядя на меня, Лиля неожиданно  улыбнулась.
      А у меня, у меня  резкая  боль ожесточенно кольнула в сердце.  К горлу подкатил горький комок, который я никак не мог проглотить.
   – Юра, –  так же, с улыбкой, произнесла Лиля, – мне сейчас вспомнилась твоя мама, Галина Васильевна. Я ей так нравилась. Она всегда так внимательно, так заботливо относилась ко мне.
      Да, я прекрасно понимала, что она, как и моя мама, искренне хотела, чтобы мы были вместе, чтобы у нас с тобой все сложилось!
      Но... просто не получилось, не сложилось! Не суждено было нам с тобою быть вместе.
     Я, я тогда стала встречаться с Валерой Наметкиным.  Помнишь его?
   – Да, еще бы! Конечно... помню.  И еще как хорошо помню!
   – У нас тогда уже была своя дружеская компания – Лариса Кавковская, Алла Минтуш, Маня Шатхина, Толик Табанский.      
      Однажды, когда тебя не было дома, наш разговор с твоей мамой зашел о тебе.
    – Обо мне?
    – Да, говорили мы в тот момент именно о тебе.
      Галина Васильевна обычно говорила, как и ты иногда тоже, на несколько
странном языке, с прелюбопытнейшими словами, которые я никогда до этого не слышала.
      Многие слова запомнились мне. Я хорошо помню их и  до сих пор.
      Первое, оно о тебе: "У него хоть кол на голове теши, а он все свое делает".
      Второе: "Долдонишь ему, долдонишь, а от него все как горох от стенки отскакивает".
        Или вот третье: "Ухныбится в эти свои семечки, обложится книжками и читает, читает.  Может всю ночь напролет читать, не оторвешь!"
        Здесь мне придется кое-что прояснить. Мои бабушка и мама – донские казачки (и во мне, естественно, течет кровь донских казаков).
Они в Молдавию привезли с собой с берегов Дона,  из столицы донского казачества, Новочеркасска, и станицы Криничное речь, на которой изъяснялись в нашей семье, и которая так поразила Лилю.
        Нельзя сказать, чтобы донские казаки были из принципа тяжелые люди, но то, что они принципиально "упертые", это точно.  Впрочем, думаю, я тоже такой.
        Здесь, в память о моем героическом деде, Василии Алентьеве, которого никогда не видел, хочу добавить от себя и... с невероятной горечью.
        Бравого полковника Войска Донского, совершившего доблестный поход со своим полком в составе русской армии в Париж (моя мама, Алентьева Галина Васильевна  родилась в Варшаве, а ее младшая сестра, моя родная тетя, Алентьева Людмила Васильевна – в Париже), предательски убили выстрелом в спину на верхней ступеньке его же собственного дома в станице Криничная.
        Убили свои же станичники, одураченные и "оболваненные" тогдашней пропагандой, "красные" казаки.  Моя бабушка, Алентьева Надежда Семеновна, урожденная Казачинская, выказывая свое горе по поводу подлого убийства мужа, говорила об убийцах  коротко:
     – Проклятые "красюки" (красные). Будьте вы прокляты и ваше потомство тоже!!!
       Мой уважаемый Читатель!
       Великодушно прости меня, я немного отвлекся. Вернемся к нашему разговору с Лилей.
     – Лиля! У меня почему-то такое тяжелое и странное предчувствие, что мы с тобой видимся в последний раз и больше уже никогда, понимаешь, никогда, не встретимся и не увидимся! И в душе у меня сейчас какое-то жутковатое чувство пустоты и одиночества.
     – Ну, что это ты захандрил! Жизнь продолжается. Будешь в Москве, приходи к нам в театр на спектакли с моим участием.
      Несказанно буду рада.
      Это – честно!
      Завидев проходящего мимо нас судового фотографа, филиппинца Сунарио,
я попросил его сделать несколько снимков.
      Мы с Лилией сфотографировались у кормового борта теплохода на фоне красного спасательного круга с названием судна и на фоне эффектной белой вспененной дорожки, бесконечно тянущейся за движущимся судном, так называемого кильватерного следа. Такие снимки  получаются весьма интересными и колоритными.
      Лишь позднее, поздно, очень поздно, я узнал от старых опытных моряков, что именно так фотографироваться никогда не следует – плохая примета. Такой снимок грозит обернуться длительным расставанием, разлукой, возможно даже навсегда, и какими-то личными неприятностями.
      Лиля попросила прислать эти снимки в Москву.
      Однако вскоре  выяснилось, что в тот момент с фотоаппаратом что-то приключилось. Ни один, ни один снимок, к моему ужасу и горькому сожалению, не получился.
      Удивительно, невероятно, но точно так же, по какому-то фатальному стечению обстоятельств, фотографии, на которых мы были отсняты с Лилей в самом начале круиза, были испорчены.
      Испорченными оказались снимки и в Барселоне, а затем на фоне скалы Гибралтар, когда наш теплоход выходил из Средиземного моря в Атлантический океан, во Франции и в Лондоне.
      Реальная нереальная фантастика!
      Ни один наш совместный снимок отпечатать не удалось!..
      Ни один!..
      Создается стойкое впечатление, будто "нечто" злобное вмешалось и сверхъестественным путем пытается изменить, нарушить текущий ход событий.
      Но ведь такая цепочка последовательно неудачных  попыток сфотографироваться  с Лилией по логике не может происходить в реальности, потому что это противоестественно!
      Полный абсурд.
      На теплоходе мы с Лилей фотографировались почти ежедневно, как я уже упоминал, но всякий раз по моей инициативе.
      Сама Лиля не проявляла особого желания, но и не отказывалась, если я ее просил об этом.
      Фотографии на протяжении всего круиза  выполнялись разными людьми и разными фотоаппаратами. И пленочными, и цифровыми.
      В ряде случаев кадры были либо полностью, либо частично засвеченными.  Причем, именно те, где мы были вместе.  В других случаях снимки оказывались такими не четкими, не резкими, что сделать фото отпечатки с них было просто невозможно.
      И, естественно, судовая фотолаборатория заказ с такими кадрами к исполнению не принимала.
      На цифровых фотоаппаратах происходило тоже нечто подобное – карточки памяти не выдавали изображения, и воспроизвести желаемый снимок было невозможно.
      Во все, сказанное выше, верится с трудом, однако это было именно так!
      Удивительно, не правда ли?
      В контексте фантасмагоричности  ситуаций, которые неизменно складывались при попытках сфотографироваться с Лилей, я хочу рассказать более подробно о следующем случае.
      Это было 30 июня 2005 года, 12 часов дня.
      Наш теплоход подходил к Гибралтарскому проливу.
      С этим проливом у меня, да и наверно, у многих наших моряков, связана масса, именно масса позитивных впечатлений.
      Пролив достаточно узок.
      Ширина составляет всего около восьми морских миль, это примерно 14 километров.
      Движение судов здесь невероятно  активное.
      Одни корабли входят в Средиземку, другие выходят в Атлантику. Третьи пересекают пролив из Европы в Африку и, наоборот, из Африки в Европу.
      Гибралтарский пролив очень сложное в навигационном отношении место.
Монументальный вид скалы Гибралтар, моряки так ее и называют, "Скала", очень живописен, особенно когда судно подходит к этому месту либо ранним утром, и в этом случае "Скала" начинает как бы вырастать из-за горизонта в морской дымке, либо вечером, когда она расцвечена гирляндами переливающихся огней.
      И сам Гибралтар, и прилегающая территория принадлежат Великобритании.
      Вершина "Скалы" буквально утыкана разнокалиберными антеннами и чрезмерно любопытные англичане ведут дотошный круглосуточный разведывательный контроль за всем, что подлетает и пролетает по воздуху, и за  всем тем, что плывет и по воде, и под водой.  Контроль тотальный.
      С другой стороны Гибралтарского пролива, на африканском берегу четко напротив  Гибралтара, расположились два крупных африканских города – испанская Сеута и марокканский Танжер.
         И в одном и в другом таких контролирующих антенн тоже предостаточно.
         Гибралтарский пролив с 1967 по 2005 год я проходил десятки раз.   
         Моряки,  да и пассажиры, всегда стараются не пропустить этот момент. Даже если теплоход проходит пролив глубокой ночью.
         По моим просьбам, чтобы в очередной раз я мог полюбоваться на "Скалу", меня специально поднимала дежурная вахта.
         Удивительное, волшебное зрелище! .               
         В первые годы моих плаваний изощренно заминированный израильтянами Суэцкий канал был закрыт.
         По всей протяженности канала в нем было затоплено предостаточно грузовых судов, то есть он стал не судоходен.
         Это были  суровые последствия "быстрой" войны Израиля и Египта.
         Все грузовые и пассажирские суда Черноморского пароходства шли во Вьетнам, Индию, Японию и на советский Дальний Восток вокруг Африки, мимо мыса Доброй Надежды и Кейптауна.
         Время плавания значительно увеличивалось.
         Это были невероятно нудные, длительные  океанские переходы и по Атлантике, и по Индийскому океану.
         К примеру, рейсы "Новороссийск – Калькутта (Индия)" или "Батуми – Бомбей" продолжались 35 суток, без захода в промежуточные порты.
         Если же рейс был в Японию и Владивосток, да в дополнение к этому еще и с  заходами  в  Сингапур, Гонконг, Манилу, Джакарту, порты Персидского залива и Красного моря, то рейс удлинялся до 5 – 7 месяцев.
         Проход через Гибралтар и выход в Атлантику у меня лично всегда сопровождался  угнетенным состоянием. Потому что, как обычно, предстоял очередной многомесячный рейс, в нем будет много проблем, сложностей и очень тяжелых минут и часов.
         Более двух десятков раз мне довелось даже зайти непосредственно в порт Гибралтара или в рядом расположенный испанский порт Альхесирас. И всякий раз, при очередном заходе сюда, я поднимался на уединенно-скрытое в густых зарослях старых деревьев местное кладбище, на котором похоронены английские моряки, погибшие во время исторически знаменитого морского сражения при Трафальгаре.
         В Лондоне на Трафальгарской площади в честь этой великой победы англичан над  испанцами установлена величественная колонна адмиралу Нельсону.
         Теперь  вернёмся на "Silver whisper", который  подходил к Гибралтару.
         Мне вдруг, совершенно неожиданно, захотелось запечатлеть этот момент очередного прохода Гибралтара, причем, чтобы мы с Лилией стояли именно на фоне "Скалы".   
         "Скала" приближалась.
         Лилю найти быстро не получалось, а время для "эффектного" фотографирования  на фоне географической достопримечательности очень непродолжительно.
         Я заметался по судну.
         Лиля, как назло, в поле зрения не попадала.
         Я бросился в бюро информации и попросил дежурного администратора объявить по громкой трансляции, чтобы ее срочно пригласили  на кормовую палубу.
         Прибежал на корму – Лили нет.
         Все же мне удалось обнаружить ее. Лиличка, оказывается, совсем рядом  беспечно и беззаботно плескалась в бассейне и, естественно, объявления не слышала.
         Мне пришлось вытаскивать  ее оперативно из бассейна и упрашивать расположиться именно так, как мне хотелось.
         На этот раз нас фотографировал оказавшийся с нами в круизе англичанин Джордж, профессиональный фотокорреспондент английской газеты "Times".
         Фотография должна была быть, по задумке, прелюбопытной. Мы наконец-то удачно расположились на фоне Гибралтарской скалы, в огромной растекающейся луже, я в морской форме, Лиличка, извлеченная мною из бассейна, в мини-бикини.  С нее ручьями стекала вода, для переодевания времени уже не оставалось.
         Зрелище, очевидно, было весьма живописным.
         Находящиеся на палубе рядом с нами пассажиры, посмеиваясь, с любопытством поглядывали на нас.
         Джордж, улыбнувшись, сделал несколько снимков и поднял большой палец. Похоже было, что и он оценил масштаб моей идеи.
         Через несколько  дней я ненавязчиво поинтересовался у него насчет судьбы нашей фотосессии.
         Увы! Фотографии в очередной раз – не получились!               
         На мой немой вопрос, а я догадывался, вернее, точно знал, какой будет ответ, он только смущенно развел руками: “Невероятно! Моя японская аппаратура впервые дала сбой”.
         В данном случае почему-то не срабатывала кнопка спуска затвора.
         Все сделанные Джорджем в тот по всем признакам исторический момент наши с Лилей снимки наложились один на другой.
         Вспышка срабатывала, а камера – нет.
         Мне пришлось заставить себя лишь кисло улыбнуться в ответ.               
         Всех этих памятных желанных фотографий нам с Лилей так и не было суждено ни увидеть, ни подержать в руках.
         Такие вот дела...


         За день до прихода в Петербург я позвонил Лиле в каюту и попросил еще раз встретиться со мной.
        Я прекрасно понимал, что больше вот так спокойно, с глазу на глаз, поговорить нам вряд ли получится, в обозримом ближайшем будущем времени для общения у нас уже не будет, ни минуты.
        Как потом выяснилось... уже никогда...
        День прихода судна в конечный порт назначения, равно как и в
день отхода, это нервный, сумасшедший день и для экипажа, и для пассажиров.
        Высадка-посадка – это сотни крупных и мелких проблем.
        Лиля пришла. Согласно сложившейся за этот рейс традиции я  приволок прощальный мешок со всякими вкусностями – директор ресторана и шеф-повар расстарались уж от всей хлебосольной морской души!
        Для Лилички же!
        Лиля охнула и всплеснула руками:
     – Юра! Ну, зачем ты так "выворачиваешься наизнанку"! Ты окружал меня такой теплотой, заботой и вниманием, что и теперь мне на глаза наворачиваются слезы.
     – Лиличка, весь рейс я всемерно старался сделать все возможное, чтобы об этом  круизе у тебя  остались  самые добрые воспоминания. Тем более, что это было не только мое внимание, но и признательное отношение всего экипажа.
        Да, я инициировал, организовывал то или иное мероприятие, составлял нечто похожее на сценарий, сам редактировал его, проталкивал и "педалировал" процесс.  Но, поверь, это были более чем приятные для меня хлопоты.
        Согласись со мной, нам было, право же, о чем вспомнить.
        Прошу тебя, вспоминай и впредь, хоть иногда, наше совместное детство и юность.
        Ну, возьми хоть что-нибудь.
        Ну, возьми хотя бы вот эту банку варенья. Это невероятно вкусно…
 И будет еще один, дополнительный повод посидеть с мамой у нее на кухне за чашкой чая. И еще дополнительный раз вспомнить обо мне! Мне будет приятно, что обо мне кто-то и где-то там, в Москве, помнит. И этим  загадочным "кем-то" пусть  будешь ты!
        На пятилитровую банку турецкого абрикосового варенья она, вздохнув, согласилась. Таким образом, мне еле-еле удалось, как сказали бы в Одессе,  "уболтать"  ее на этот "подвиг".
        Неожиданно  Лиля произнесла фразу, которую я привел  в самом начале текста  этих моих воспоминаний. А именно,   "я искренне благодарен Судьбе и Богу, которые создали или смоделировали необыкновенную  возможность моей жизни пересечься с Лилиной."
        Лиля же произнесла, привожу дословно:
      "Юра! Я благодарна Судьбе за знакомство с тобой, за нашу дружбу, которая длится более половины столетия, за твое такое потрясающее, романтическое отношение ко мне и за то, что, похоже, все эти годы ты помнил обо мне".
        Через сутки, точно в шесть часов утра по Пулковскому меридиану "Silver whisper" пришвартовался к причальной стенке Питерского морского вокзала.
        Портовые власти дали "добро", и пассажиры стали выходить на берег.
        К этому времени я уже занял исходную выжидательную позицию и находился на верхней палубе возле борта, причем на том же самом  месте, где стоял всего лишь восемнадцать дней назад в Сочи и ликовал от радости, увидев Лилию почти через сорок лет.
        Покидая судно и сойдя с трапа, Лиля, догадываясь, что я буду обязательно стоять на палубе, провожая ее, остановилась и, отыскав меня глазами, прощально, как чайка крылом, взмахнула рукой.
        Это был июль 2005 года, 9-е число, 13 часов 25 минут.
        Тогда, в те минуты, абсолютно ничего, кроме моих неосознанных тревожных предчувствий, не предвещало, что уже совсем скоро случится непоправимое, произойдет страшная беда!
        Случится  это через пять лет, 28 сентября 2010 года.
        Разве мог бы я подумать в тот момент, хотя бы на миг предположить  и представить себе дальнейший кошмарный вариант развития событий, что именно тогда для меня истекают последние минуты, даже не минуты, а мгновения моего общения с Лилей в этом мире.
        И что на этот раз мы расстаемся с Лилей навсегда, и никогда, никогда больше мы с ней, живой, не увидимся вот так – глаза в глаза!
        Лишь сейчас, спустя  и эти прошедшие годы, я пронзительно, до самой глубины своей души понял, что не наговорился, не наслушался, не насмотрелся на нее, не нарадовался счастью быть знакомым с Лилей, быть с ней рядом и одновременно так далеко. Не переставал удивляться  нашему такому необычному, странному общению с ней, когда наши судьбы то переплетались и тут же "расплетались", и нашей дружбе, продолжавшейся всю Лилину жизнь.
        Думается, это общая большая беда – понять, какой изумительный, неповторимый человек находился рядом с тобой лишь тогда, когда он уже покинул этот мир. Какое страшное это слово – поздно!
     ...На пассажирском причале морского вокзала Санкт-Петербурга и на прилегающей площади, где только что, всего полчаса назад, бушевали страсти пассажиров, прибывших в конечный пункт назначения, сделалось непривычно тихо и пустынно.
        Неожиданно стал накрапывать противный дождик, будто специально засланный по такому случаю из Финляндии.
        Ах, этот нежданный и нежелательный петербургский дождь!
        То ли от дождя, то ли от чего-то другого, а скорее все же от дождя, я ощутил на лице предательскую, соленую  влагу.
        Через какое-то время я буквально заставил себя спуститься с мокрой верхней палубы к себе в каюту.
        Надо было начинать готовиться к посадке очередной смены пассажиров и к очередному круизу вокруг  всего Скандинавского полуострова,  с заходами в Осло, Берген, Хамерфест, с поездкой на самую северную оконечность Европы –  мыс Нордкап и далее в глубинные воды Северного Ледовитого океана, на архипелаг Шпицберген, с заходом на рейд бухты Святой Магдалены, а затем ещё дальше – к границе Вечных льдов, как можно ближе к мистическому Северному полюсу.
        Далее,  согласно расписанию, нам предстояло выполнить несколько круизов по Балтике и дополнительный круиз с заходом в Исландию, в Рейкьявик.
        А уже в самом конце навигации нас ожидал обратный рейс из Питера в Сочи, соответственно, тоже вокруг Европы, но только на сей раз наш лайнер подставит океанскому накату Атлантики  в Бискайском заливе свой правый борт.

        Неожиданно, у меня появилась мысль пройти, как бы прощаясь, мимо каюты 207, как делал это многократно в течение всего круиза. Еще раз остановиться перед  дверью уже бывшей Лилиной каюты.
        Ну, ну просто пройтись…
        Навстречу мне стремительно бросилась стюардесса Лена, которая курировала эту каюту.
     – Юрий Дмитриевич! Юрий Дмитриевич!
        Я Вас везде разыскиваю, сбилась с ног, но нигде найти не могла.
        Лилия Яковлевна, покидая каюту, попросила меня передать Вам вот это письмо. А еще попросила от ее имени поблагодарить Вас за внимание, за заботу, за теплоту и попросила прощения за что-то еще, о чем я уже, за этой суматохой  с приходом в порт и отходом, забыла и уже не могу и вспомнить.
        Кажется, просила Вас не обижаться на нее.
        Просила ее простить, а за что, я не знаю.
        Мои пальцы тряслись и отказывались повиноваться.  И мне все никак не удавалось вскрыть этот неподатливый конверт.
        Наконец…
        Именно на этом месте мне теперь необходимо сделать небольшую вставку, которая внесет некоторую дополнительную ясность о сложившейся в дальнейшем ситуации. Этими пятью бумажными страничками, наспех исписанных «фирменным театральным» корявым почерком Лилии, я впоследствии невероятно дорожил и берег, как свою самую величайшую драгоценность! Чтобы они, эти самые листики, к которым прикасались руки Лили, не затерялись в хаотичном бумажном беспорядке вороха разнообразных текстов и набросков предполагаемых рассказов и статей, в котором нет и никогда не было никакого порядка,  мне пришлось их несколько раз переложить, а вернее – перепрятать «для надежности», чтобы они, не дай Бог, не затерялись…
      Перепрятывал я так старательно и так тщательно, что они, эти драгоценные странички в конце концов… затерялись.  Смешно, но пришлось обратиться даже к помощи экстрасенса. В ответ она, обескураженная  такой просьбой, только руками развела.
      Поэтому и как результат этой пропажи, мне приходится пересказать содержание письма по памяти своими словами.
      "Милый Юра!
        Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет на теплоходе.
        Я даже не смогу себе представить твое одиночество и опустошенность, которые, догадываюсь, прекрасно  зная тебя, тебя охватят.
        За время круиза я настолько привыкла к твоей такой необычной, романтично-поэтичной манере общения со мной и  твоему, какому-то просто удивительному образному мышлению, что в первое время пребывания на судне, просто  терялась, не зная, как выстроить свою линию поведения с тобой.
        Мы так долго не виделись. А когда встретились, появилось ощущение, что мы виделись совсем-совсем недавно.  Но, тем не менее, совсем незаметно промелькнула целая жизнь.
        Почти вся жизнь!
        Я постараюсь написать это письмо как бы в твоем стиле.
        Юра! Прежде всего, большое, огромное спасибо за теплоту, которой ты  одаривал весь круиз, заботу, в стиле славянского гостеприимства, и обо мне, и о моей труппе.  Спасибо!
        Я так люблю море!
        Я люблю купаться в нем, таком теплом, голубом, любоваться им всегда, и с берега, и с палубы круизного теплохода.
        На утренней палубе, когда на ней почти нет пассажиров, люблю любоваться восходами солнца и не менее волшебными закатами.
        Возможно, мое трепетное отношение к морю связано именно с тобой. Ты с детства, начитавшись Грина, грезил о море и своей восторженной мальчишеской мечтой невольно пробудил и во мне любовь к нему.
        Как только у меня появляется малейшая возможность отправиться в морской круиз, я настойчиво, целеустремленно пытаюсь реализовать ее.
        Но этот круиз был какой-то с самого начала особенный, необычный. Я бы сказала, событийный.
        И запомню я его на всю оставшуюся жизнь. Возможно, потому, что ты был рядом.
        В этом круизе, когда ты находился рядом, мне было так спокойно, так радостно, так интересно.
        И... так тревожно!
        Наша встреча в этом круизе была настолько невероятной, совершенно не прогнозируемой, что поверить в ее случайность почти невозможно!
        Такая случайность совпадения, наугад скажу, примерно одна на миллион.
        Просто не могу не высказать свое мнение о тебе – ты не совсем обычный человек, явно выделяющийся из  массы моих поклонников.
        Ты оригинальный, штучный, креативный продукт, прости, если можно так сказать о человеке.
        И что мне нравится в тебе, так это то, что ты все время что-то придумываешь, выдумываешь, изобретаешь, предлагаешь, воплощаешь. Ты, наверно, в какой-то степени, в хорошем понимании этого слова, немного авантюрист.
        Думаю, что я не авантюристка, но многое в твоем характере созвучно мне, созвучно моей натуре.               
        В этом плавании у нас с тобой было предостаточно времени и для общения друг с другом, и для того, чтобы посидеть за чашечкой кофе, рассказать друг другу, как у кого сложилась жизнь, в том числе и личная.  А заодно мы обсудили множество тем и проблем "мирового" масштаба!
       А еще у меня сложилось такое впечатление, что я, сама того не желая, и это  говорю искренне, невольно являюсь причиной и источником многих твоих жизненных проблем и сложных ситуаций.
        Мне думается, твоя проблема еще и в том, что тебе все же  кажется, что ты любишь меня с детства, любишь всю свою жизнь. И все же ты любишь не меня такую, какая я есть на самом деле, а моего двойника, эфемерный фантом, придуманный самим же тобой.
        Ты всю жизнь любишь ту оргеевскую девчонку Лилианну, которой уже давно нет, физически не существует в этом мире.
         Да была ли вообще эта девочка?!
         Хорошо, пусть уж будет так. Пусть была.
         Пусть даже, так и быть, она  существовала, эта твоя юная молдавская красавица-певичка.  Но была ли она именно такой, какой ты ее сам для себя придумал?
         Вряд ли!..
         И, представь себе, я знаю и даже абсолютно уверена в том,  что если бы мы сейчас, когда ты читаешь это мое письмо, разговаривали  друг с другом, ты бы все равно ответил так: допустим, в какой-то мере ты и права. Пусть она, та юная молдавская красавица-девочка и не совсем такая, как хотелось бы!  Но для меня это и не столь уж и важно. Потому что я ее, то есть тебя, вижу именно такой.
         Согласись, ты бы ответил именно так или очень близко к этому.
         И пусть ты сегодняшняя, теперешняя, тем более не такая, но я-то тебя вижу другими глазами. А вижу я то, что мне бы хотелось увидеть.
         Ну что я могу поделать с тобой, если ты видишь то, что тебе хотелось бы видеть, а не то, что есть на самом деле.
        Есть такая категория людей – однолюбы.
        Ты один из этой категории.
        Мне, наверно, надо тоже воспринимать тебя таким, какой ты есть на самом деле, воспринимать как данность и как мое наказание, что ли…
        Мне просто надо пережить твою любовь, претерпеть это мое наказание!
        Но так как я изменить тебя не смогу и поделать с собой тоже ничего не могу, то, наверно, ты – это мой крест.
        И мне придется его покорно нести.               
        В этом письме, думаю, в какой-то степени похожем на письмо Татьяны к Онегину, я пользуюсь в отношении тебя твоими же словами, то есть я сейчас говорю как бы от твоего имени – любовь, любишь, любил, но их можно заменить более демократичными словами, а именно  – завышенным вниманием ко мне.
        На мой взгляд, ты всю свою жизнь любил не ту.
        Очнись, проснись, приди в себя, вернись в эту реальную  жизнь.
        Ты любил девчонку, которая на самом деле никогда для тебя не существовала.  Еще раз постарайся понять это.
        Жизнь у меня отстабилизировалась, говорю уже твоим "морским языком" (видишь, я чему-то научилась от тебя), устоялась, успокоилась.
        И моя жизнь, наконец-то, сложилась, думаю, достаточно удачно.
        Для нас с тобой, именно для нас с тобой, уже ничего нельзя исправить, изменить.
        Наши жизни, моя и твоя, в этом мире  всегда уже будут именно такими, какие они есть на самом деле, а не  придуманными  в придуманном тобой мире.
        Прости меня великодушно!
        Ты ведь способен на это!
        Правда!?
        Прости, отпусти эту ситуацию!
        Не мучай ни себя, ни меня.
        Всего тебе самого доброго!
        И дай Бог тебе, наконец-то, счастья в личной жизни.
        И ещё...
        Помнишь? Наш теплоход зашел в Испанию.
        Вечерняя Барселона.
        Мы на бульваре Рамблас.
        Причудливо переливается свет разноцветных фонарей и витрин сквозь ветви платанов.  Мы стоим с тобой возле одного из львов, окружающих памятник Христофору Колумбу.
        Надо отдать тебе должное, ты четко просчитал возможную ситуацию и выбрал самый подходящий и удобный момент. И очевидно вдохновившись монументальным видом первооткрывателя Америки, ты прочитал мне прекрасное стихотворение так почитаемого тобой Константина Симонова.                Там были такие строчки:

        Желтые иголки
        На пол опадают.
        Все я жду, что с елки
        Мне тебя подарят.

        Юра! Я ведь не игрушка, меня подарить невозможно.
        Да и никто, никогда меня тебе не подарит, а тебя – мне!
        Прими это как данность!
                Твоя Лилианна."

     – Ага! – сказал я сам себе. Одесситы бы в этой ситуации сказали бы так –
"А-хххххааа...!", причем,  это надо произнести  с непередаваемым одесским шиком, акцентом и выражением.
        Так вот, оказывается, в чем заключается корень моих проблем, моих неприятностей, источник моих неурядиц.
        Оказывается, я всю свою жизнь любил не ту, которую  мне хотелось бы любить.
        Вот в чем, все же, была проблема!
     – Юрий Дмитриевич! Юрий Дмитриевич! – будто откуда-то издалека донесся голос бортпроводницы Лены.
        Хотя она все это время стояла рядом со мной.
     – Что с Вами?!
        Вам плохо? Что, не очень хорошее письмо?
        Плохие новости?!
        Вы дрожите так, словно стоите на айсберге, и такое впечатление, что Вам очень холодно. Я сейчас сбегаю, позову врача.
     – Нет, Лена, нет! Я в порядке, уже все в порядке.
        Все, абсолютно все в порядке!
        Так, как и должно было быть!
        Все, абсолютно все, нормально!
        Врача не надо, да и никакой самый распрекрасный врач мне тут уже не поможет, –  произнес я, вырываясь из гипнотического транса, навеянного письмом.
     – А новости?
        Не такие уж это и новости. Я об этих "новостях" и так знал всю свою жизнь, еще полстолетия назад.         
       "C'est la vie" (такова жизнь, – франц.) – как обычно, неизменно участливо, сказали бы у нас в пригороде Одессы,  именуемом  малым Парижем, тем более что в настоящем Париже мы побывали всего 9 дней назад.               
       Это был июль 2005 года, девятое число.
 Ничто, кроме моих тяжелых предчувствий, не предвещало будущей, скорой, нежданной беды.
        Осознание того, что я почти всю свою жизнь что-то делал не так, не так как надо, поступал глупо, нелогично, неправильно, не то сказал, не так объяснил и, как результат, оказался в глухом тупике, охватило меня.
        Через 4 месяца я принял окончательное решение списаться с теплохода и сойти на берег, на этот раз уже навсегда.
        На этом мои морские плавания и странствия заканчивались, я уходил на заслуженный отдых, то есть на пенсию.
        Пора! Пора!
        Хватит! Достаточно испытывать госпожу Судьбу!
        Прощаясь с судном и окончательно с морем, я подошел к бортпроводнице Лене, которая убирала каюту номер 207, где в том памятном круизе жила Лиля, и попросил у нее ключ с этим номером на память.
       Его я всегда ношу с собой.
        Постоянно! Это память!
        Ведь к этому ключу когда-то прикасались теплые Лилины руки.
        Это как бы символичный ключ от ее сердца, которое так и не распахнулось мне навстречу, не вспыхнуло ответным, ярким пламенем.
        Ничего уж тут не поделаешь!
        Видит Бог, как я ни старался, как ни извивался в танце бабочки, приколотой булавкой к картону, на котором был начертан план моей жизни, пытаясь соскочить с этой булавки, повернуть ход событий в другое, нужное мне русло, это не представилось возможным.
        И вот именно так, именно таким образом и никак не иначе, и именно в таком варианте, и именно в такой последовательности легли на зеленое сукно  игрового стола жизни карты наших с Лилей судеб.
        Как правило, раз в году, чаще не получается, я приезжаю в Оргеев и выполняю своеобразный ритуал.
        От городской автостанции я подхожу к школе, в которой мы когда-то учились с Лилей.
        Затем спускаюсь по бывшей улице Сергея Лазо.
        Подхожу к нашему дому, в котором мы жили с мамой и бабушкой.
        Дом есть, а вот того окна и той форточки, которые были так связаны с моим детством, юностью и Лилей, уже давным-давно нет.
        Вместо окна дверь, а в квартире, где умерла моя мама, расположился магазин по продаже автозапчастей.
        Вот здесь, именно на этом месте когда-то, в уже почти нереальном прошлом, стояла Лилия и слушала музыку из моего магнитофона.
        А по склону этой улицы маленькое ясноглазое, задорно смеющееся чудо каталось по льду на футляре с аккордеоном.
        Я спускаюсь по улице дальше и подхожу к месту, где прежде находился дом, в котором жили Лиля с мамой. Этого дома  уже нет, снесли. На его месте теперь молдавский вариант российской девятиэтажки. Его жители даже и не подозревают, что именно здесь родилась, выросла и отсюда отправилась в путь к вершинам  театрального искусства и к таким заманчивым сценам крупнейших городов планеты неповторимая, неподражаемая, Богом одаренная, будущая народная артистка России.
        Прохожу мимо Дворца культуры, на сцене которого с блеском выступала юная Лиличка, и поднялась к высотам новая театральная звезда.
        Здесь уже почти ничего не напоминает о проходивших когда-то великолепных концертах.
        Затем я поднимаюсь к центральной площади Василия Лупу, откуда бывало, разносился веселый, задорный смех раскрасневшейся юной красавицы, восторженно носящейся по площади, играя с подружками в "жмурки".
        Далее поднимаюсь на вершину холма, где находится городское кладбище. Тут нашли  последний покой и пристанище моя мама и бабушка.
        Недалеко от главных входных ворот, с левой стороны центральной аллеи, стоит памятник, к которому я непременно тоже подхожу и надолго задерживаюсь.  На стеле памятника овальная фотография, с нее на меня смотрит элегантный молодой франт в шляпе, чем-то напоминающий молодого Александра Вертинского.
        Ниже надпись. "Амарфий Яков Фомович"
        Это отец Лилии.


        Я профессиональный моряк.
        Мне довелось в составе экипажей пассажирских круизных лайнеров и транспортных судов плавать в водах всех мировых океанов, побывать в семи кругосветных плаваниях, посетить множество портов всех континентов Земного шара, включая  Антарктиду.
               Трижды пришлось пережить  кораблекрушения. Один раз на турбоходе "Максим Горький" в Северном Ледовитом океане возле норвежского архипелага Шпицберген, у границы Вечных льдов. Из-за непродуманного маневра капитана, льдиной был пробит корпус судна в районе носовых отсеков.  Отсеки стремительно заполнялись водой.
        Пассажиров-немцев снимали с турбохода вертолетами норвежские спасатели, а экипаж в это время боролся за жизнь судна.
        В тяжелейших условиях Арктики, прилагая невероятные усилия и демонстрируя чисто славянскую изобретательность, экипажу удалось установить на пробоины "цементные ящики" и тем самым спасти турбоход  от гибели.
        Почти второй Титаник.
        Второй раз – тонул на теплоходе "Белоруссия" у побережья Сингапура.
        Третий – в Атлантике, на Канарских островах в порту Санта-Крус.   
        В Эгейском море "горел" на греческом танкере.
        В качестве члена экипажа и в должности второго электромеханика работал в отряде научно-исследовательских судов  (НИС)  Академии наук СССР.
        В то время в СССР был создан  так называемый "морской космический флот". Этот отряд насчитывал 10 специализированных судов.  В его составе                находились - флагман,  уникальный красавец теплоход "Космонавт Юрий Гагарин" (КЮГ), построенный по последнему слову кораблестроительного искусства и оборудованный специальной аппаратурой новейших инженерных разработок  для работы и поддержки надежной связи с космическими объектами находящимися на орбите Земли или запущенные в дальний космос, а также и теплоход "Бежица", на котором я работал в очередном экспедиционном рейсе .
        Мы принимали участие в выполнении программ по запуску пилотируемого космического корабля "Союз-12", впервые в мире с тремя космонавтами на борту, управляемых межпланетных космических станций "Марс-4, 5 и 6", "Венера-5, 6 и 7", искусственных спутников Земли серий "Космос" и "Молния".
        В моей «морской» биографии происходили самые разные, порой и трагические случаи, но Бог, очевидно, хранил меня!               
        После четырнадцати месяцев работы на "штрафном" пароходе ЧМП – "Адмирал Нахимов" на Крымско-Кавказской линии я сошел с него в долгожданный отпуск. Сошел ровно за девять суток до отхода  в последний, так трагически закончившийся  затоплением парохода рейс,  унесший  с собой на дно Цемесской бухты в братскую могилу 432 человеческих жизни!
            В составе нескольких экипажей транспортных и пассажирских судов принимал также участие в выполнении "специальных заданий" Правительства СССР в самых напряженных и горячих точках планеты – Вьетнам, Йемен, Сирия, Ливан, Египет, Эфиопия, Эритрея, Куба, Гаити, Ангола.
       С самого раннего детства, прочитав бесчисленное количество книг (меня до глубины души потрясли и "зацепили" повести и рассказы Александра Грина, его полузагадочный стиль письма и романтическая восторженность его феерий), я наяву грезил о дальних экзотических островах, морях с ласкающими глаз названиями, о неведомых заморских странах и городах.
        Эта пронзительно заманчивая  юношеская мечта осуществилась. А жажда увидеть что-то новое, побывать там, где еще никогда не был, не остывала. Это было словно какое-то наваждение!   
        Со временем я понял также, что работа на пассажирских океанских лайнерах дальнего плавания предоставляет еще одну удивительную возможность  – редкую возможность познакомиться с необычными, знаменитыми, талантливыми, яркими, неординарными людьми. Эта особая  категория практически недоступна для рядовых смертных в обычной жизни.
А в море, в круизе все совершенно по-другому.  Море невероятно сближает людей, упрощает отношения. Во время круиза и экипаж, и пассажиры становятся одним целым, четко слаженным механизмом.
       Жизнь подарила мне также удивительное знакомство с польским моряком Клеменсом Ладзяком.
        Плавали мы вместе на греческом пассажирском теплоходе, носящем внушительное имя – "Ocean exploer -1"  ("Исследователь океанов-1").
        Клеменс, мы его еще с дружеской непосредственностью называли Климом, или, совсем запросто, Клёмой, писал великолепные стихи.
        Творческий процесс выглядел так: он писал на родном польском языке,
затем переводил с польского на английский, а я  уже – с английского на русский.
        В конечном счете, после многочисленных переводов первоначальный вид, плавность и размер стихов несколько  искажались, и они постепенно превращались в "белые стихи". А вот глубина мысли, яркая образность, эмоциональность передавались без искажений.
        И кому бы из моряков я ни читал стихотворения Клёмы, все однозначно утверждали: да ведь это настоящий гимн морской профессии, морской судьбе, морю, морякам!
        Воспроизведу одно из стихотворений  Клеменса Ладзяка, которое я постарался наиболее бережно и близко к авторскому тексту перевести и адаптировать к русскому языку.
      Это стихотворение так и называется - "Старый моряк".
      
      Там за туманом, там за горизонтом,
      Там, где простирается огромный безбрежный океан,
      Как бесконечная голубая равнина,
      Ведь Там, за непроницаемым небосводом,
      Я оставил свою молодость, свои несбывшиеся наивные надежды,
      Свою будущую судьбу, которая дала возможность плавать и побывать
      На дальних океанских торговых маршрутах,
      Под небом тропического солнца,
      Под ледяными ветрами севера,
      В морях востока и запада,
      И на великих реках, несущих свои воды в безбрежный мировой океан.
      Судьба непрерывно бросала мне новые вызовы,
      Преподносила жестокие сюрпризы и коварные удары.
      Невозможно было предугадать, что от нее ожидать в последующий момент.
      Она наносила то стремительные, как ураган, удары,
      То вдруг, неожиданно, открывала новые фантастические возможности.
      Я старый морской волк,
      Виски и ром когда-то вместо крови текли в моих венах,
      И я бросал смелые вызовы всем проблемам, препятствиям и невзгодам.
      Старая морская соль
      Уже не пересекает и не бороздит океаны и моря,
      Но, как мощный порыв ветра, откуда-то неожиданно, из-за горизонта
      Я порой все еще слышу "Песню Голубых Волн",
      В ярости разбивающихся о прибрежные скалы.
      Моя тоска усиливается.
      И, когда-нибудь, Судьба унесет меня
      В вечные и бесконечные новые скитания.
      Я оставлю позади родных и близких,
      Всех, кого любил и люблю.
      И наконец-то подойду и пристану к Вратам Вечного Порта,
      Где смиренно буду молить Звезду Морей
      Навсегда принять меня в свой экипаж...
      
        Эти  слова Клеменса Ладзяка  сказаны  как будто  обо мне и для меня, да и для всех морских побратимов.
        Как правило, воспоминания о рейсах всегда остаются незабываемыми.   
        Эти воспоминания остаются в памяти пассажиров одним из самых ярких впечатлений в их жизни, что побуждает многих из них еще и еще возвращаться на борт круизного лайнера, чтобы вновь провести прекраснейшие минуты в морской экзотике.
        Именно всему этому я и посвятил свою жизнь.               
        Всегда и везде, где бы мне только ни приходилось бывать, я постоянно помнил о Лиле.   Она всегда была со мной, как добрый ангел-хранитель.
        Я часто вел с ней мысленно  беседы, что-то рассказывал, даже бывало, советовался с ней, как мне поступить в той или иной ситуации.
       Может сложиться впечатление, у человека "поехала крыша" от неразделенной любви.
        Да нет же, вовсе не так.
        Естественно, мне давно стало предельно ясно, Лилия давно упорхнула из сферы  моих возможностей как объект воздыхания. Я был и оставался для нее однозначно только верным и преданным другом. А мне хотелось большего.
        Понимал я и то, что проиграл эту битву, как Наполеон, когда он окончательно понял, что проиграл войну за покорение России!
        Хотя – аналогии здесь неуместны.
        И все же я неотвязно, постоянно ощущал, что-то Важное, Главное, Прекрасное не случилось, не произошло в моей жизни, то единственное и самое Заветное, что бывает только раз, один только раз и – навсегда.
        Когда-то я то ли прочитал, то ли услышал удивительно красивую, поэтическую фразу, которая запала мне в душу и запомнилась:
      “Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев!”
        Очень похоже, что это было  сказано о нас с Лилей.
        В данный момент я сижу за своим уютным огромным письменным столом и перезаписываю из своей памяти на электронные носители информации хрупкие, полуистлевшие, полупрозрачные, стремительно ускользающие в небытие обрывки воспоминаний из далекого прошлого, которыми владею только я один.
       Мне надо, непременно надо выполнить свой долг перед светлой памятью  Лилии Яковлевны Амарфий и восстановить то, что я еще четко помню.
Я понимаю, с моим уходом из этого мира навсегда растворятся, растают, исчезнут  запечатленные только в моей памяти мгновения  ее и моей жизни.
       Работая над текстом этой повести, я будто вновь прожил свою юность, отрочество, зрелые годы.
       Вспоминая и анализируя минувшее, я с полным откровением могу сказать, что самым ярким, самым светлым и самым прекрасным воспоминанием, главным событием и главной составляющей моей жизни было знакомство с Лиличкой Амарфий.
      Повторю то, с чего  начинал свое повествование,  четверостишие Мирры Лохвицкой:

          О той, которую любил,
          Теперь вздохну с печалью тяжкой.
          Я жизнь твою боготворил
          И назову ее прекрасной...
         
   






                Послесловие

7 июля 2012 года
 Одесса

         Как, все же, сложилась моя судьба?
         Удачно ли?
         И да и нет.
         Всю свою жизнь я отдал и посвятил морю.
         Дальние же, многомесячные плавания – это длительные расставания с родным берегом, домом, семьей. Не все моряцкие семьи выдерживают этот жесткий и невероятно сложный во всех отношениях ритм жизни – и распадаются. Страдает и одна сторона и другая, но в первую очередь дети.
         Эта специфика морской профессии является проклятием моряков.
         Когда-то я читал Лилии стихи Эдуарда Багрицкого, где есть строчки:
                "Моряк пойдет дорогою проклятой,
                Звонкою дорогою морской".      
        Так оно и есть. Недаром в среде моряков существует устойчивое выражение "белый пароход – черная жизнь".
        Анализируя события, которые реально происходили, и другие  их варианты, какие могли бы произойти, прихожу к выводу: Лилия приняла единственно верное и мудрое решение.
        Если бы она составила мое счастье и приняла бы предложение моей руки и сердца, то не стала бы Той, кем она стала.
        Провинция просто безжалостно убила бы и задушила ее талант.
        Я же на тот период, кроме своей руки и сердца, ничего более  осязаемого, существенного и реалистичного, увы,  предложить  не мог.
        Народная артистка России – и первый помощник капитана судов дальнего плавания Черноморского морского пароходства –  несоразмерные, несопоставимые величины.  Как говорят у нас в Одессе, "это абсолютно две большие разницы".
        У Лилии с детства сформировался бойцовский характер и  редкая  целеустремленность. Она создала, изваяла саму себя,  подарив миру высокое театральное имя –  Лилия Яковлевна Амарфий.   
        Если уж она ставила перед собой какую задачу, то всемерно старалась ее достичь, затем подняться на новую высоту, установить новую планку и опять стремиться ее покорить, опираясь на свой особый природный дар и трудолюбие.
        Она всегда могла и готова была защитить себя и отстоять свою правоту.
        Мне рассказывали ее бывшие одноклассники, что когда она уже училась в Москве, произошел как-то трагикомический случай с ее участием.
 В общежитии на кухне она что-то готовила себе на ужин.  К ней стал грубо и нагло приставать старшекурсник.
        Лиля, ни секунды не раздумывая, тут же огрела его горячей сковородой…
        А еще, в детстве, когда она возвращалась домой из школы, к ней тоже стали приставать старшеклассники. Лиля, отбиваясь от них, применила в качестве орудия защиты  школьную чернильницу, доверху заполненную. Можно только с улыбкой представить себе физиономии несостоявшихся ухажеров.
        Часто, очень часто, когда я приглашал Лилю куда-нибудь пойти, она, вздохнув, извинялась:
      - Хочу! И очень хочу!  Но не могу, мне надо на репетицию!
        Она четко разделяла понятия хочу и надо.
   
       Мои воспоминания и записки подходят к завершению.
       Как бы мне хотелось, чтобы все написанное  смогла прочитать Лиля!
       И как бы мне хотелось в этот момент посмотреть ей  в глаза!..
       Но разве это возможно?
       Законы Вселенной непреложны.
       Многие законы физики аксиоматичны.
       Согласно им время движется (течет) вперед, только вперед – ни секунды назад, только вперед. Никаких петель и витков, хотя вроде бы существует и даже аргументирована версия, что это и не совсем так.
       Точно известно, что невозможно дважды войти в воды одной и той же реки.
       Известно также и то, что говорили средневековые мудрецы:
       Extra presencia nones existencia – вне настоящего нет существования.
       Реальная жизнь существует только в данный отрезок времени.
       Ни прошлого, ни будущего в данный момент не существует…
       Вспоминая события более чем полувековой давности, я думаю, действительно так думаю, более того, глубоко убежден и твердо уверен, что мне удалось все же, каким-то чудом, каким-то невероятным сверхъестественным образом, преодолеть законы физики и своей волею, а может, и не совсем своей, на доли мгновения  нарушить их.
       Да-да, на какие-то неизмеримо малые мгновения мне несмотря ни на что удалось вернуться в прошлое и  еще раз "проехать вместе с ней в золоченой карете по грустным мгновеньям минувшей любви"…
       Любви, как мне казалось, такой неповторимой, такой "гриновской", такой своеобразной  и, к горькому сожалению, такой...   
       Эти мелькнувшие мгновенья забыть нельзя, а вернуть невозможно!
               
              Ты  Память дней, которых нет!
              Ночей, которых не случилось,
              Моей души погасший свет,
              Судьбы награда и немилость.
                Ты это я, но без меня,
                Ты в сердце пустота и осень,
                Взгляд глаз, которые "молчат"
                И больше ни о чем не просят.
              Я не увижу этих глаз,
              Ни их улыбки, ни насмешки,
              И только память всякий раз
              Их воскресит из тьмы кромешной!
                Того, что было как во сне,
                А может быть и вправду снилось,
                И предначертано не мне,
                И лишь на время очутилось
              В моей судьбе. И лишь на миг
              Мне приоткрыло счастья бездну,
              Меня несбывшимся манит,
              Настойчиво и безнадежно!
                (Игорь Бобылев)

       Спасибо автору этих стихов.
       И – огромное спасибо Алле Борисовне, которая так проникновенно спела  именно  для меня  "Но в его жизни была песня волшебная... грёз... "
               

                О той, которую любил,
                Теперь вздохну с печалью тяжкой.
                Я жизнь твою боготворил
                И назову ее прекрасной.
                (Мирра Лохвицкая)

                И сколько ни промчится лет,
                Под голубыми небесами
                Твоей улыбки будет свет.
                (Ю. С

 
               
                ТЕ, КОГО МЫ ПОМНИМ  - ЖИВУТ…


   17 марта 2013 года
   Прощеное Воскресенье
   11 часов утра
   Москва
   Троекуровское кладбище
   Аллея артистов


              Пустынно,  одиноко и неимоверно грустно.
              Я стою с огромным букетом цветов, как стоял в трепетном волнении когда-то  давным-давно в Николаеве, на верхней площадке трапа возле борта только что прилетевшего из Москвы самолета, ожидая, когда же появится Лиля в проеме открывшегося люка.
              Я уже далеко не молодой человек.
              Мне 70.
              Господи! Неужели я уже старик!?            
              Жизнь, так, по-воровски, промелькнула, проскользнула мимо меня, на цыпочках прокралась за моей спиной, на краткое мгновение вспыхнув ярким, многоцветным фейерверком юности, смелых замыслов, надежд и так рутинно-бесцветно подходит к своему логическому концу.   
            
              В альбоме старом, позабытом
              Есть фотография одна.
              С неё красивый, умный мальчик
              С тревогой смотрит на меня.

              Жизнь пролетела, обманула,
              В ней было мало так тепла,
              И с фотографии забытой
              С тоской смотрю я на себя.
               
                (Неизвестный автор)         
            
               Седина щедрым серебром покрыла мою голову, как сказали бы у нас в Одессе,  седой насквозь.               
              Действительно, у меня давно на волосах лежит, не тая, снег, и цвет волос, и цвет волос, увы, с весной не возвратится.  Увы!

              Я стою у беломраморного памятника.
Аккуратно, бережно и как-то по-особенному осторожно и нежно выбираю из принесенного букета и раскладываю у подножия цветы, которые так любила ОНА.
              Перед поездкой в Москву я съездил в Молдавию, в небольшой городок Оргеев, в котором прошло наше с Лилей детство.
              Цель поездки – посещение городского кладбища, для того, чтобы взять горсть земли с могилы Лилиного отца, привезти в Москву и таким вот символичным образом воссоединить, сблизить отца и дочь. Сократить  то огромное расстояние, которое разделяет их.
              Вздохнув, я так же бережно рассыпаю над могилой привезенную землю.
              И еще одну ответственную миссию мне предстоит сейчас выполнить.
            
              Я  моряк.
              Тридцать семь лет моей жизни отданы морю, работе в составе экипажей пассажирских  лайнеров дальнего плавания  Черноморского морского пароходства.
              Как члену экипажа,  мне довелось  выполнять специальные рейсы-круизы с паломниками.  Это дало мне достаточно редкую и прекрасную  возможность побывать в самых  "святых" и экзотических местах планеты.
В одном из таких рейсов мне посчастливилось познакомиться с широко известным  среди православных верующих одесским иеросхимонахом батюшкой Ионой.
              Для меня до сих пор остается загадкой, почему, по каким  только ему  ведомым  критериям, из всего экипажа он выделил именно  меня.
              Знакомство это со временем, а мы совершили совместно двенадцать паломнических рейсов на протяжении пяти лет, я – как член экипажа, а батюшка Иона – как приглашенный монах, переросло, если так можно сказать в данном случае, в своеобразную дружбу Учителя и Ученика.
              Необходимо отметить, что без его присутствия на судне не выполнялся ни один подобный рейс.
              Мы часто и подолгу беседовали, если и у него и у меня  выдавалось свободное время.
              Я узнал от батюшки много интересной и дотоле совершенно неизвестной и недоступной мне информации. За что  ему премного благодарен!
              Когда мы встретились и разговаривали с ним в последний раз на "Карелии", то оба понимали, что  увидимся очень нескоро, ему предстояла длительная поездка в Грецию  для служения  в русском монастыре  на Афоне, а затем погружение в глубокую схиму.
              На прощание  батюшка подарил мне крохотный флакончик.
           – Георгий  (так звучит мое имя на церковно-славянском языке),   обратился ко мне отец Иона, – здесь несколько капель  смеси елея и мирры  из всех святых мест, которые мы посетили. Запомни, одной такой капли достаточно, чтобы освятить все Черное море.
              Дарю тебе и думаю, что рано или поздно содержимое тебе пригодится.
              Прошло девятнадцать лет.
              Ни одна из драгоценных капель не была израсходована.
              Здесь и именно сейчас, на Троекуровском  кладбище Москвы, сбылось прозорливое предвидение батюшки Ионы.
              Я достаю из кармана заветный флакончик.
              Одна капля падает на надгробие Лилички, вторая – в центр захоронения.               
              Кроме цветов, которые так боготворила Она, я привез с собой еще один подарок из Южной Пальмиры. Это лежащий в верхнем кармане моей куртки, рядом с сердцем, аккуратно сложенный вчетверо листок глянцевой бумаги.
На нем каллиграфическая вязь строчек стихотворения, которое написано  на одном дыхании моим другом, известным одесским поэтом  Анатолием Яни.
               Это стихотворение было  специально написано Анатолием в качестве дара для Лилии перед моей поездкой в Москву.
              Текст я помню наизусть, но слегка дрожащими неподатливыми пальцами я достаю и разворачиваю его.
              Слова, которые я собираюсь сейчас произнести на пустынном
кладбище  – посвящение актрисе, обладавшей дивным сценическим талантом и чарующим волшебством палитры божественного голоса, истинного дара Всевышнего, примадонне Московского государственного академического театра оперетты, народной артистке России,  кавалеру нескольких высоких правительственных и престижных наград – Лилии Яковлевне Амарфий.
              Всего несколько строк, а в них  Альфа и Омега вспыхнувшей, как  яркое пламя факела, звездной театральной судьбы.
              Ее гастроли, ее голос и то дивное  перевоплощение, творящееся в моменты, когда она появлялась на сцене, срывало оглушительные аплодисменты зрителей едва ли не на всех континентах.

            ЛИЛИЯ АМАРФИЙ

         Имя – цветок белоснежный,
         Фамилия – словно сон.
         Она говорит нам с нежностью
         (Голос – серебряный звон):

        "Оперетта – не скуки ошейник,
         Мне веселье даёт она в дар.
         Друзья мои и волшебники –
         Кальман, Штраус, Легар.
 
         Они  как родные братья –
         Шостакович, Жак Оффенбах.
         Хочу их с собою взять я
         В разведку на всех фронтах!"
 
         С чем мне сравнить ланиты?
         С пыльцой мотылька золотой?
         Она в "Поцелуе Чаниты"
         Чарует своей красотой.
 
         Глаза у неё – софиты,               
         Губы – карминный коралл.               
         Я слышу песнь Танголиты,         
         Устроен в Савойе бал.
               
         А вот она в шёлковом шарфе
         Напомнила мне снегиря.
         Поёт  и танцует Амарфий,
         Как солнце, улыбку даря.

         Всю жизнь и в стихах, и в прозе
         Её лишь писал бы портрет!
         О, Лилия! О, Примадонна
         Прекраснейших оперетт!
 
         Все это любви орбита
         И наших сердец полёт.
         Танцовщица Танголита
         На бал маркиза зовёт.
 
         Готов перед ней преклониться,
         Даря ей себя, как букет,
         Она – оперетты царица,
         И в ней – нашей жизни свет.
   
         Всю жизнь бы стихи ей лил я,               
         Как пламя сердечных сил!
         И Сильву играет Лиля –               
         Нет в мире прекрасней Сильв!
               
         Мираж мой! Марьяж! Амарфий,
         Как  песни твои хороши!
         Нет в мире прекрасней магий,
         Чем магия этой души!

             Я глубоко признателен Анатолию за эти строки! Как верно они отражают дивный образ Лили!
             Вокруг меня стоит какая-то по-особому  "звенящая", напряженная тишина. Впечатление такое, что все находящиеся рядом печальные атрибуты кладбища и плотно сконцентрированные пространство и время чутко прислушиваются к моему голосу, следят за мной и за тем, что здесь происходит.
             Вложив свиток со стихами в армейскую гильзу, я закапываю ее в могильную землю у основания памятника, на  лицевой стороне которого в белый мрамор врезано:

                ЛИЛИЯ АМАРФИЙ
                08.11.1949 – 28.09.2010
 
             На обратной стороне надгробия  начертаны строки, смысл которых, кажется, проникает в самую глубину сердца:

               Не надо плакать обо мне,
               Душа подвластна только Богу,
               Она отправилась в дорогу
               По неизведанной стране.

               Там царство света, царство звезд,               
               Там царство мировых гармоний.
               Так отними от глаз ладони
               И улыбнись – не надо слез.

            Я панически боялся и всячески трусливо оттягивал до последнего это мгновение, эту своеобразную точку отсчета, точку невозврата.
            Но вот все же оно наступило, это неизбежное следующее мгновение, трагическому смыслу которого я не давал, не позволял проникнуть в глубину моего сознания,  потому что именно с данной точки пришло бы реальное понимание того, что Лили уже действительно нет в этом мире.
            До этого мгновения факт ухода Лилички из жизни, сам факт произошедшего был за гранью моего восприятия реальной действительности.
            В оперетте, где Лилия играла Сильву, звучали слова:
          "Это жизнь! Это жизнь! Ты держись!
            Ты держись! Ты держись! Это жизнь!"
            Интуитивно,  у меня возникло чувство, что Лиля сейчас именно этими словами как бы пытается поддержать, приободрить меня в этот момент. Я будто слышал ее голос.
            Возможно, никогда реально мыслящий человек не сможет осознать неизбежность, неотвратимость своего ухода из этого мира в Небытие, в Никуда.
           Нет,  Лиля и Небытие – это же так несовместимо, так нелогично, так противоестественно!
            И не понять мне никогда, почему Лиличке было отмерено жизненного пути, так несправедливо  мало...
            Совсем недавно, ну ведь совсем недавно, кажется, вот только что, мы сидели вместе в судовом баре белоснежного  океанского лайнера "Silver whisper", поглядывая в иллюминатор на разбушевавшийся Бискай, наслаждались божественным ароматом кофе "по-турецки",  интеллектуальной беседой  и обществом друг друга.
                Ведь это только что было!
                Только что!!!
                Кажется, совсем мгновение назад!               
                А вот сейчас...
                Лили уже нет.               
                Совсем нет!               
                И уже не будет в этом мире               
                Никогда...
               
            Возможно ли это окончательно осознать?!               
            Лиличка всегда была великим оптимистом.
            Ее, воистину фантастическая энергетика, невольно охватывала, заряжала, завораживала окружающих людей и ее благодарных зрителей.
            У нее неизменно было отличное настроение, даже несмотря на возникающие невзгоды и препятствия.
            Она верила в себя, в свои силы, в свою творческую одаренность, в свой талант!
            Она всегда была лидером, центром притяжения, неистощимым генератором все новых и новых идей.
            До этого предстоящего тяжелого мгновения я невероятным усилием воли заставлял себя не поднимать глаз, боясь встретить ЕЕ взгляд!
            И вот, принуждая себя,  все же медленно поднимаю веки.
            На меня пристально смотрят удивительно прекрасные, загадочные
глаза Той, которая в этом мире, в этой жизни была для меня наверное дороже, чем сама жизнь.
            Задумчивые, мудрые глаза, из которых, как мне в смятении кажется, лучисто струится свет, и созвучно ему звучит сжимающая сердце негромкая печальная мелодия церковного органа.

            Лик луны туманной
            Выплыл из-за туч,
            И проник мне в сердце
            Благодатный луч.
            Свет лучей волшебных
            Вспомнил я сейчас,
            Что лились когда-то
            Из прекрасных глаз…

                (Борис Херсонский)


            В моих бесконечных странствиях, начертанных судьбой, мне покровительствовали и освещали жизненный путь три маяка. Это Одесский портовый Воронцовский маяк; воистину фантастическая, непередаваемая словами магия сияния созвездия Южный Крест и глаза Лили.
            Ее глаза… Они, как  ясные путеводные звездочки, светили мне всю жизнь, помогали, вели меня и поддерживали в самые наитруднейшие моменты.
            Увы и Ах!
            Эти глаза светили-светили, манили-манили, вели-вели, да так и не привели меня в уютную тихую гавань, к надежному причалу. И ничего, абсолютно ничего поделать тут было невозможно.
            Так сложилась жизнь, так случилось. Причудливый калейдоскоп Судьбы сложил именно такую конфигурацию наших с Лилей судеб.               
            И к моему невероятно горькому сожалению далеко не совсем такую, как хотелось, о чем мечталось…
            А ее равнодушному Величеству госпоже Судьбе было угодно не согласиться, не посчитаться, не принять во внимание мое мнение, мои пожелания.               
            Она небрежно и рассеянно отбросила их, даже не рассматривая мои "деловые предложения" в качестве запасного варианта-версии, "запасного парашюта".
            И видит Господь, как я ни старался, как ни извивался в танце бабочки, приколотой булавкой к картонке, на которой был начертан план моей жизни задолго до моего появления на божий свет, соскочить с этой булавки, повернуть ход событий в другое, нужное и желанное  русло, мне так и не удалось, не представилось возможным.
            И вот именно так, именно таким образом и никак  иначе, и именно в таком варианте, и именно в такой последовательности легли карты наших с Лилей судеб.
            Сердце Лилианны так никогда и не распахнулось мне навстречу, не зажглось ответным пламенем.               
            Да, не сложилось у нас.               
            Но она всегда, повсюду незримо была со мной, как добрый ангел-хранитель.         
           Неожиданно вспомнились слова, которые произнесла Лилия в одном из наших последних разговоров на палубе теплохода в Балтийском море.
        – Ты меня просто придумал.
           На самом деле я совершенно другая!
           Ты меня придумал, как Александр Грин свою прекрасную Ассоль!  А ты придумал свою Лилию Амарфий! Да, я тоже Лилия Амарфий, но я не та, я совершенно другая. И именно я – настоящая!
           Да, возможно и придумал, но ведь действительно считал, что мой вымысел – это реальность, в которую хотелось верить.
           Федор Иванович Тютчев!..
          Вот чьи певучие, печальные слова, как нельзя лучше выражают и передают мое душевное состояние в этот трудный  момент. Я вспоминаю их с благодарностью к поэту:

                Еще стремлюсь к тебе душой,               
                И  в сумраке воспоминаний
                Еще ловлю я образ твой,
                Твой образ милый,   незабвенный                С                Со мной повсюду и всегда
                Недостижимый, неизменный,      
                Как ночью на небе звезда.         

         Друзья!
         Великодушно простите!
         Теперь я хочу остаться с Ней наедине.               
         Постоять рядом.
         Помолчать.
         Еще что-то очень нужное и важное мне необходимо здесь и сейчас сказать Лиличке мысленно, а что-то и произнести вслух.
         Вдруг услышит!
         Затем медленно пройтись по пустынной аллее, сначала в одну сторону, затем в обратную.
         Остановиться, оглянуться.
         Опять вернуться к Ней.
         И еще, и еще, и еще раз отойти и снова вернуться.
         И еще, и еще раз попрощаться.
         И еще, еще раз вернуться.
         И снова, и снова побродить вокруг белоснежного надгробия.
         И опять молча, печально склонив голову, постоять.
         Ах! Как же мне по-славянски наивно хочется, чтобы произошло чудо, реальное чудо, как ни парадоксально и противоестественно это ни звучит.
         До чего же  мне истово захотелось в тот момент, чтобы чудодейственным образом исчезло, сгинуло это кладбище с его переизбытком горя, морем горьких слез.
         А на этом месте появился цветущий парк, где бы отдыхали и радоваться жизни веселые, беззаботные, нарядно одетые люди.
         Очевидно, нервы у меня стали предательски сдавать.
         Я еле сдерживал себя от непреодолимого желания остановиться посредине аллеи и, не обращая внимания на редких посетителей, подняв голову к небу, в диком отчаянии завыть по-волчьи от безысходности. Как когда-то давным-давно выл и рыдал над безжизненным телом вытащенной из воды едва не погибшей девочки на речном пляже Оргеева.   
                Похоронив Любовь,
                Я сам себя обрек               
                Быть памятником ей.
                Над свежею могилой
                Сам на себя я вывел пару строк,
                Посмертно написав их через силу.
 
                Как камень, я стою среди могил,
                Моля лишь об одном,
                Не трогайте руками!   
                И посторонних надписей на мне,
                Прошу! Не делайте!               
                Я все-таки не камень
                (Константин Симонов)
         

          Неожиданно в сознании возникла пульсирующая мысль:  "Ну, вот и все!.. Я сейчас уйду с кладбища, улечу из Москвы, а Лиля останется здесь, останется лежать в земле навсегда". Она  ужаснула меня своей откровенной  реалистичностью.
          А следом:  "Вдруг данная текущая реальность на самом деле реальностью не является, а все происходящее здесь и сейчас на самом деле фантасмагорическая иллюзия?!"
          Лиличка! Твоя смерть – это же ведь так несправедливо!
          Так не логично!
          Ну не должно же так быть!
          Ну, ну не может этого быть!
          Ни в коем случае не должно иметь место быть!
          Тебя, невесомо порхающей по театральной сцене в ярких лучах прожекторов-софитов представить живой так легко, что  в то, что ты так неожиданно, так  стремительно ушла из жизни, покинула этот мир, поверить просто невозможно!.         
          Лиличка!               
          Ты так всегда светилась внутренним особым светом, как будто внутри твоего сердца постоянно пылал загадочный, мистический факел.
          Слова "Шахерезады" в исполнении Муслима Магомаева, голос которого ты так любила, как будто обращены к тебе самой:

                Ты как будто вся из света,
                Вся из солнечных лучей
                Прима милой оперетты,
                Дивный голос дивных дней.

           Так все же, может, кладбище, на котором я сейчас нахожусь, это сон!
           Просто сон.
           Тяжелый сон. Нелепый.
           Сон, который должен исчезнуть, раствориться под яркими лучами восходящего солнца нового дня.
           Солнца, свет которого обещает право на жизнь!   
           Проникнуться бы глубиной гениальных строк Омара Хайяма:

                Не оплакивай, смертный,
                Вчерашних потерь.
                Дел сегодняшних
                Завтрашней меркой не мерь,
                Ни былой, ни грядущей минуте – не верь,
                Лишь минутой текущей
                Будь счастлив теперь!

           Проникнуться-то хочется, да не получается.
           И наверно именно потому, "жизнь стекает горькими слезами по кривому зеркалу души".
           Всю мою жизнь, уже после знакомства с Лилией, меня преследовало устойчивое, навязчивое ощущение, будто какое-то недоброе, злобное, ирреальное Нечто выполняет чье-то  волевое решение – изменить, нарушить естественный ход событий и физических процессов.            
           Наша общая беда – в недоступности к своевременному  пониманию того факта, какой неповторимый человек в данный момент рядом с тобой.                И неожиданное "озарение", как и адекватная оценка, приходит  лишь тогда, когда этого человека уже "навсегда" нет рядом, его не вернуть, он покинул этот наш подлунный мир.
          Скорбя у надгробия Лилички, я как будто заново прожил свое детство, юность, зрелые годы.
           Вспоминая и анализируя оставшийся позади путь, я с полной  откровенностью могу сказать:
         "Самым ярким, самым светлым, самым прекрасным воспоминанием, главным событием и главной составляющей моей жизни  было знакомство с Моей бегущей по волнам памяти Ассоль".
           Я искренне благодарен госпоже Судьбе за этот бесценный и волшебный подарок!
            А завершить свои записки мне хочется стихами Александра Розенбаума, к творчеству которого я обратился, как и к ряду других поэтов, в разное время задевших мою душу, поселившихся в ней, созвучных моему миропониманию и восприятию жизни.
         
           Если можешь, старик, то прошу, возврати мне любовь,
           Сумасшедшую, ту, по которой тоскую.
           Чтобы в меди трубы вдруг услышал надтреснутой вишни гобой,
           Чтобы понял слепых, что картины рисуют.

           Если можешь, старик, помоги овладеть ремеслом,
           Ну, хотя бы настолько, чтоб жить не напрасно,
           Чтоб оно хоть кого-нибудь где-то от смерти спасло,
           Чтобы вера моя укрепила несчастных.

           Если можешь, старик, то прости, отпусти мне грехи.
           Я хочу здесь начать свою новую жизнь
           От истоков ее, от младенческих дней, от сохи,
           А по старой с небес слезы дождиком брызнут.

           Если можешь, старик, разреши мне увидеть все то,
           Что другие не видят, и дай мне услышать
           Песни те, что еще мне в ночи написать суждено,
           Те, которые будут тобою дарованы свыше.
               
      Одесса – Москва – Одесса               
      17 марта 2013 года               
      Прощеное Воскресенье.
         
               


           На этом я завершаю свои записи.
           Добавлю еще несколько слов, проливающих свет на дальнейшие события, связанные с именем  Лилии Амарфий.
           Однажды совершенно случайно я узнал, что в мэрии Оргеева существует специальный список горожан, прославивших наш город и принесших ему славу и известность.
           Когда мне выдалась возможность увидеть этот "секретный" список, я обнаружил, что в нем на второй позиции находится и имя дочери Оргеева-Орхея, народной артистки России, примадонны Московского государственного академического театра оперетты, Лилии Яковлевны Амарфий.

          Горожане Оргеева, которые прославили город:

Иоганн Альтман, театральный критик, литературовед,

Лилия Амарфий, артистка оперетты, народная артистка Российской Федерации (1998),

Иосиф Бадеев, партийный деятель,
Юрий Баржанский, поэт и переводчик,
С. Бен-Цион, поэт и писатель,
Вайсман Анатолий Михайлович, инженер, автомобильный эксперт, начинал свою трудовую деятельность в Оргееве,
Михай Волонтир, актёр, учился в Оргееве,
Израиль Гохберг, математик, до 1941 года учился в Оргееве,
Меер Дизенгоф, первый мэр Тель-Авива, общественный деятель,
Николай Димо, почвовед,
Давид Кнут, поэт и участник французского Сопротивления,
Вольф Зислис, бессарабский подпольщик,
Моисей Коган, французский скульптор и график,
Шнеер Коган, бессарабский художник, основатель и профессор Кишиневской школы живописи (Кишиневское художественное училище),
Филипп Левензон, советский военачальник, дивизионный комиссар,
Авигдор Либерман, израильский политик,
Шабса (Шопсэ) Машкауцан, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1945),
Вениамин Мышкис, экономист и статистик,
Абрам Нейман, французский и немецкий изобретатель и предприниматель,
Павел Парфений, молдавский певец и композитор,
Иосиф Рабинович, протестантский миссионерский деятель, основатель иудео-христианской общины в Кишиневе,
Раду Сырбу, поп-певец, экс-солист группы O-ZONE,
Ицхак Спивак, детский писатель, переводчик и педагог,
Дмитрий (Маркус) Фельдман, кинооператор,
Хакобо Фихман, аргентинский поэт.

           После прочтения этого списка у меня появилась неясная, расплывчатая и на тот момент еще не определенная мысль. Постепенно она "выкристаллизовалась", сформировалась и приобрела четкие очертания.
           Мне тогда подумалось, что память Оргеева о своей славной дочери, достойна более высокого, более продуманного уровня почестей и уважения. На мой взгляд, эта память должна была подчеркнуть особый статус Лилии Амарфий и отразиться в более серьезном воплощении, чем небрежное, "протокольное" упоминания в списке, о котором мало кто знает!
           Эта память должна быть данью глубокой благодарности Лилии, как певице и актрисе мирового уровня, покорившей самые престижные сцены трех континентов земного шара своим уникальным сценическим талантом и действительно всемирно прославившей наш город!
           Это можно видеть хотя бы из слов Фиделя Кастро, когда в контексте гастролей на Кубе, на правительственном приеме, он лично выразил Лилии Амарфий свое восхищение ее концертами, произнеся:
         – Вы поёте лучше, чем поют птицы!
           Моя идея воплощения такой памяти и обращения к городским властям состояла из четырёх пунктов:
           1.  Установка двух идентичных мемориальных мраморных досок с барельефом Л.Я. Амарфий на двух языках, румынском и русском, на фасаде Дворца культуры Оргеева, на сцене которого сформировался и расцвел неповторимый талант Лилии. Здесь взошла на высокую орбиту сценического искусства и мастерства ее яркая, многогранная артистическая звезда.
           2.  Присвоение Дворцу культуры Оргеева имени народной артистки  России Л.Я. Амарфий.
           3.  Присвоение музыкальной школе, в которой когда-то училась крошечная, симпатичная девочка Лиля, имени НА России Л.Я. Амарфий.
           4.  Присвоение одной из улиц Оргеева имени НА России Л.Я. Амарфий.

           Глубоко вздохнув, с горьким сожалением признаюсь, что из четырех предложенных мною позиций...  в жизнь будут воплощены лишь две из них... Первая, причем частично – текст памятной доски будет набран только на румынском языке, и четвертая – одна из улиц в новом микрорайоне Оргеева – NORDIC, будет названа именем народной артистки России Лилии Амарфий.
           Задумав воплотить в жизнь, в реальность вышеназванные пункты, я даже в самом кошмарном сне не смог бы вообразить, что меня ожидает на этой предстоящей, невероятно сложной, усеянной постоянными хитроумными искусственными чиновничьими преградами дороге, и что на это уйдет почти пять лет моей жизни!
           Но, если бы даже и знал, то... то все равно, все равно наперекор всему, не отступил, пошел бы по этому тернистому пути...
           К кому бы из официальных властей всех рангов Республики Молдова я ни обращался с этим предложением, взаимопонимания... не находил!
           Более того, встречал упорное молчаливое сопротивление!
           В самом кратком виде эту мыслеформу можно интерпретировать так.
           Оказалось, что прикрепить кусок мрамора с несколькими словами к стене Дворца культуры Оргеева во много раз сложнее, чем запустить на Марс межпланетный космический корабль с 35-ю космонавтами на борту с молдавского космодрома!!!
           Более года назад я приехал в Оргеев навестить на местном кладбище могилы родных. Возвращаясь с кладбища, я зашел в Центр культуры района Орхей (Оргеев на румынском языке произносится Орхей) имени "Андрея Суручану", так теперь называется наш бывший Дворец культуры, чтобы заглянуть в зрительный зал и подойти к сцене, на которой когда-то "блистала" Лилия.
          Там ко мне подошёл директор Центра, Георгий Ионица.
          Мы разговорились.
          То, что он мне сообщил через несколько минут нашего знакомства, меня просто ошеломило!
        – Юрий! А ты знаешь, у меня ведь тоже была такая идея, но, но... все не "доходили руки".
          Совместными усилиями в жарких спорах был составлен текст мемориальной доски...
          И теперь уже Георгий перехватил инициативу в свои руки.
          В результате, прошел еще один год до того момента, как было получено окончательное положительное решение Правительства Молдовы на реализацию нашего с Георгием многострадального проекта!
          И, наконец-то появилась возможность, глубоко вздохнув, произнести сакральное слово:
        – Свершилось!!!
          26-го декабря 2018 года, в 11 часов 35 минут на фасаде Центра культуры района Орхей им. "А. Суручану" в торжественной обстановке, наконец-то (!), была открыта мемориальная доска с бронзовым барельефом Л.Я.Амарфий.
          На этой доске были выгравированы слова (дословный перевод с румынского языка):
 

         "Здесь сформировался и расцвел талант мирового уровня
            (имеется ввиду, на сцене этого Дворца культуры)
                примадонны оперетты России,
                народной артистки России
                Лилии Амарфий
                дочери города Орхей
           (р. 08.11.1949, Оргеев - у. 28.09. 2010, Москва)
               
         
           К сожалению, текст был написан только... на румынском языке.
           Надо отметить, что в Оргееве, а он был основан примерно в 1546 году и почти в два раза старше Одессы  (Одессе-маме 2-го сентября 2019 года исполнится всего-то каких-то 225 лет), за все время существования, то есть за 464 года, события такой направленности, такого содержания и масштаба не было ни разу!
           По моему приглашению на открытие мемориального знака Л. Амарфий прилетел из Москвы сын Лилии Яковлевны, Александр Сафонов.
           Александр зачитал текст приветственного адреса-обращения на открытие мемориальной доски от дирекции и всего коллектива Московского государственного академического театра оперетты к руководству Оргеева, района Орхей, дирекции Дворца культуры, к горожанам.
           Ах, театр московской оперетты...
           С ярко освещенной софитами театральной сцены недавно, ведь совсем еще  недавно в очарованный, восхищенно замерший зрительный зал, в продолжение сорока пяти лет струилось волшебство истинного высокого искусства, истинного божественного таланта, искреннего дара щедро и ярко пылающего сердца.
           В этот день городу и Дворцу культуры мною была подарена уникальная театральная концертная афиша оперетты "Сильва", которую так любила и в которой так вдохновенно играла Лилия, несомненно, потому, что эта оперетта напоминала ей о родине, далекой Молдове.
           Именно эту афишу мне на память подарила Лилия в Балтийском море на траверзе датского острова Борнхольм, в морском круизе вокруг Европы из порта Сочи в Санкт-Петербург на пассажирском лайнере "Silver whisper" ("Серебряный шепот") на подходе к Санкт-Петербургу.
           Ругаю себя и буду ругать вечно, что не сообразил, не догадался тогда, в тот момент попросить Лилию оставить свой автограф на этой афише!
           Более того, я дополнительно совершил еще одну непростительную ошибку совсем недавно, уже в Оргееве –  не попросил Александра в память матери и вместо неё оставить на ней свой автограф.
          Теперь она украшает фойе Центра культуры района Орхей.
          А рядом с афишей в красивой рамке висит текст стихотворения "Лилия Амарфий", написанный по моей просьбе замечательным одесским поэтом, моим другом  Анатолием Яни.
          На мой взгляд, и я, думаю именно так, в словах и строках этого изумительного стихотворения продолжает незримо существовать сама Душа Принцессы Оргеева - Лилии...
           Две точки на Земле незримо всегда со мной, и обе они территории
 скорби – это кладбища,  Оргеевское в Молдавии и московское Троекуровское.
 Они постоянно кровоточат, как гвозди вбитые в мое распятие.
           И боль все не отпускает.
           Невозможно объяснить обычной простой случайностью такую, абсолютно  маловероятную встречу меня с Лилией через полстолетия, и ничего не остается, как согласиться с мыслью, что… эта прощальная встреча была преподнесена нам обоим в качестве прощального подарка… самим Провидением!..

           P.S.

           В этих воспоминаниях мною воспроизведены, полностью или в отрывках, стихи авторов, в разное время поразившие меня, запавшие в душу и поселившиеся в ней надолго, а многие и навсегда.
           Строчки, глубинный смысл которых созвучен моему образу мышления, внутреннему миру и восприятию жизни.
           Спасибо им.
           Спасибо тебе, мой Читатель, за то, что выслушал меня.
           И надеюсь, понял
               

  ЕЛЕНА РОЙТБУРД
         
                Земляки - "Фыцка" из Оргеева.
          Эссе.
      
               
         Её появление в Кишиневе было молниеносным и блистательным. Спектакль «Крепостная актриса» в рамках нынешнего международного фестиваля «Мэрцишор» подарил любителям музыкального театра давно забытое ощущение встречи с подлинным искусством только на первый взгляд легкого жанра. На сцене вновь блеснула наша землячка - ведущая солистка Московского академического театра оперетты, народная артистка России Лилия Амарфий.

                А идише пролетариат.

       Улица Первомайская в Оргееве носила еще одно, неофициальное, название – «А идише пролетариат». На ней селились в основном евреи, впрочем, встречались и молдаване, семья Амарфий, например. Вообще жили все в городке, который тогда, в 50-60-х годах прошлого века, представлял собой самое настоящее еврейское местечко, мирно, никаких национальных проблем не возникало. Евреи прекрасно говорили по-молдавски, молдаване на идиш (вот и отец Лилии, потомственный портной, считавшийся одним из лучших в городке, много общался с коллегами, большинство из которых традиционно составляли евреи, и очень скоро свободно овладел их языком), в семейное меню людей разных национальностей одинаково входили юх и мамалыга, лейкех и чорба, штрудл и голубцы.

       Население Оргеева дружно отмечало праздники и одного, и другого народа, и те, и другие обычаи воспринимались естественно и совсем не казались чем-то чужеродным. Сегодня подобная атмосфера полной межнациональной гармонии, к сожалению, повсюду утрачена, а в те времена, пожалуй, никто и не представлял себе, что возможны иные варианты. Именно такой добрый микроклимат во многом сформировал яркую, самобытную индивидуальность будущей знаменитости.

       Родители Лилии встретились в эвакуации. Ее мать Мария, хоть и была совсем молода, успела к тому времени овдоветь: незадолго до войны она, вопреки воле родных, по большой взаимной любви вышла замуж за еврейского юношу, который, увы, очень скоро погиб на фронте. Старший брат Лили Володя родился в Средней Азии. Увидеть своего отца Александра Половецкого ему было не суждено. Лилия появилась на свет уже в Оргееве, откуда родом ее отец Яков. Очень артистическая натура (не от него ли передался талант дочери?), жизнерадостный, остроумный человек, что называется, душа общества, он, к сожалению, ушел из жизни, едва девочке исполнилось четырнадцать. Тогда и кончилось ее детство.

       Но начало жизни было счастливым. Весь Оргеев звал ее артисткой. Девочка была так очарована фильмом «Большой вальс», что, взобравшись от полноты чувств на дерево, решила воспроизвести пение героини. На взгляд девятилетней Лили, получилось очень похоже. Во всяком случае, послушать ее рулады собрались все соседи. То был первый в жизни успех. Вскоре юная певица сама себя определила в музыкальную школу. Правда, подбирать разные мелодии на аккордеоне (пианино было семье не по карману) девочке нравилось куда больше, чем ходить на занятия, и ее хватило лишь на два года музыкалки.

                На штурм Москвы.

      Бог щедро наградил Лилию умом, красотой, талантом. И твердым характером. Именно ему тысячи восхищенных зрителей обязаны тем, что сегодня на подмостках блистает звезда по имени Лилия Амарфий. После смерти отца жизнь семьи резко изменилась. Мама, до этого занимавшаяся только домом, устроилась поварихой в детский сад, Лиля перевелась в вечернюю школу и устроилась работать в тот же садик музыкальным воспитателем (вот когда пригодился аккордеон и основы музыкального образования!). Одновременно девушка попробовала себя на концертной эстраде – выступала с очень известным тогда не только в Оргееве ансамблем «Кодру» под руководством Василия Асауляка.

       Пела эстраду, джаз, народные песни, гастролировала с коллективом по селам и в Кишиневе. Ей даже довелось представлять республику на Днях молдавской культуры в Москве. Поездка и решила Лилину судьбу: она поняла, что должна учиться только в этом городе, и только на актрису. Там же, в столице , услышала и запомнила девушка необычайно понравившуюся ей песню, которую посчитала восточной. И когда ее попросили выступить для делегатов комсомольского слета, Лиля, ничтоже сумняшеся, решила исполнить именно эту мелодию. Что, вы думаете, она спела? «Хава нагила». И сразу стала национальной героиней среди евреев Оргеева. «Мадам Амарфий, вы слышали, как ваша дочь поет «Хава нагила»? – Нет. – Так вы не мать!», - такие диалоги в те дни не раз звучали на оргеевских улицах.

        Случай этот не забылся. Когда десятилетия спустя, в 1994 году, Лилия приехала на гастроли в Израиль, ее импресарио впал в панику. В каждом городке зал в основном заполняли выходцы из Оргеева, и концерты приходилось поминутно прерывать: все хотели засвидетельствовать землячке любовь и признательность.
А в 1967-м мама совсем не пришла в восторг от намерения дочери уехать так далеко. Однако девочка с малых лет отличалась редким упорством. Одолжив денег на дорогу, Лилия отправилась в Москву, вовсе не задумываясь, что и как там получится, нисколько не сомневаясь в успехе. Себя, тогдашнюю, она сравнивает с Элизой Дулиттл, которая сумела всех покорить только потому, что у нее полностью отсутствовал комплекс неполноценности. К тому же земляк Анатолий Рэзмерицэ, студент ГИТИСа, обещал устроить в общежитие. Земляка, правда, на месте не оказалось, пришлось ночевать на вокзале.

        В ГИТИС ее приняли… за красивые глаза. Классической манерой пения (другой на отделении музыкального театра не признавали) Лилия не владела, танцевала довольно тяжеловесно и всё на манер «Молдовеняски», а её акцент повергал в ужас преподавателей сценической речи. И все же, как сказала ей позже выдающаяся певица и педагог, в прошлом солистка Большого театра, народная артистка СССР, профессор Ирина Масленникова, «тебя невозможно было не принять, ты так мечтала стать актрисой – у тебя просто глаза горели!». То, что Масленникова взяла Лилию в свой класс, было своеобразным экспериментом, который едва не закончился полной неудачей. Три года девушка практически не пела: просто не получалось ничего, кроме народных песен. Но она знала, что обязана выполнить поставленную самой себе задачу и стать артисткой.
        И однажды неожиданно для всех и для неё самой голос зазвучал: «Соловей» Алябьева в исполнении Амарфий привел в восхищение окружающих. Счастью Лилии не было границ, она тут же накупила пластинок Марии Каллас и пела так, что слышало все общежитие. Расплата не замедлила себя ждать: голос исчез столь же внезапно, как и появился, на связках образовался узелок. Неумеренное усердие стоило Лиле долгого нелегкого лечения. Но испытания на этом не кончились. За ее спиной не было, как у сокурсниц-москвичек, надежного тыла в виде уютного дома, заботливой мамы, вкусного обеда.

       Студенческие годы в общежитии запомнились ощущением постоянного голода. И Лилия, еще понятия не имея об «Унесенных ветром», подобно Скарлетт, дала себе клятву: устроить жизнь так, чтобы никогда не голодать. (Этой клятве она верна до сих пор, холодильник у нее всегда ломится). А еще Лилия чувствовала огромный духовный вакуум – следствие своего провинциального происхождения. И потому в первый же год в Москве обошла все театры и музеи, жадно впитывая всё для себя новое и интересное.

                Я не примадонна!

          В Московский театр оперетты ее пригласили почти за год до окончания института. Хотя к тому времени Лилия уже представляла себя оперной певицей. Но такова, видно, была ее судьба: связать жизнь с жанром, дарящим людям радость. Подобно своей любимой героине Сильве – простой деревенской девушке, – она стала звездой оперетты. Когда-то, то ли в шутку, то ли всерьез, взяла она «соцобязательство»: исполнить главные роли во всех классических опереттах. И хотя более чем за три десятилетия творческой деятельности в репертуаре Лилии Амарфий почти тридцать спектаклей, выполнить обязательство пока не удалось. Артист, увы, профессия очень зависимая, его желанием мало что определяется. Это абсолютно противоречит характеру Лилии, но она приняла правила игры.

           Однако смириться с ними до конца не смогла. Наверное, поэтому создала собственную антрепризу, с которой выступает в разных городах и в расчете на которую заказывает постановки (сейчас, например, идет работа над спектаклем «Сказки Венского леса»). Кстати, именно благодаря антрепризе кишиневцы смогли увидеть «Крепостную актрису» и, к чести Амарфий, надо признать, что работает возглавляемый ею коллектив, в отличие от многих подобных, без халтуры, «в полную ногу», не делая скидок на то, что изголодавшийся зритель проглотит всё.

          С чем еще ей не удалось примириться, так это с манерой москвичей надевать на себя своеобразную защитную маску, когда в толпе почти не встретишь открытых, дружелюбных лиц – все замкнутые, отстраненные. Для Лилии, выросшей в городке, где все друг друга знали, такая манера себя вести до сих пор не стала нормой жизни. И она, по собственному признанию, ходит по Москве улыбаясь, создает своеобразный психологический микроклимат. «Меня в Оргееве звали «фыцкой» - живой, веселой, шустрой девчонкой. В душе я такой и осталась», - говорит Лилия.

          Она действительно настоящая звезда оперетты, хотя категорически не соглашается, когда ее называют примадонной. Настаивает на том, что в их театре была, есть и будет только одна примадонна – народная артистка СССР Татьяна Шмыга. В ней Лилия видит свой идеал и замечает: «Мы с ней очень похожи, она в душе такая же «фыцка». В Амарфий нет ничего от звезды – ни капли жеманства, никаких капризов («Ах, не снимайте, я сегодня так плохо выгляжу!»). Она очень контактна, с удовольствием отвечает на вопросы, охотно рассказывает о сыне Александре. И только в подробности своей личной жизни предпочитает никого не посвящать, хотя там, как можно понять, случались такие перипетии, что бледнеет фантазия романиста. Зато о жизни творческой готова говорить без конца.

          Строго говоря, у Лилии Амарфий нет еврейской крови. И со своим нынешним мужем, Алексеем Яковлевым (кстати, родным внуком Аркадия Райкина), она венчалась по православному обряду. Но на вопрос: «Ты еврейка?» всегда с гордостью отвечает: «Да!». Она считает для себя за честь, что её относят к этому народу, среди которого выросла, все лучшие качества которого восприняла с детства. «Люблю эту богом поцелованную нацию за то, что её представители безумно талантливы во всем, чем бы ни занимались. Даже не представляю, как бы я жила, если б в моей жизни не было общения с евреями. Конечно, я стала бы неизмеримо беднее, потеряла многое из того, чем сегодня обладаю».





Портал – «Биография. ру» - «Вехи истории»
Лилия Амарфий –

Короткая жизнь яркой «звезды» советской оперетты.

              В советские годы Молдавия подарила вокальной культуре немало талантов. Мария Биешу, Алла Баянова, Надежда Чепрага, Ион Суручану.
              В этой строке достойное место занимает и солистка оперетты Лилия Амарфий.

              Девочке из небольшого молдавского городка, удалось стать примой Московского театра оперетты, неизменной участницей популярных телевизионных программ, «звездой», которую встречали несмолкаемыми аплодисментами.
             А вот на улице, по признанию актрисы, ее никогда не узнавали. Возможно, потому, что весь свой яркий талант Амарфий несла в театр, в жизни оставаясь менее заметной.

               Первые шаги в искусстве.

              Лилия не предполагала, что станет известной певицей и актрисой, хотя в детстве не раз представляла себя в этой роли. Отец девушки очень талантливо играл на губной гармошке, у матери были неплохие вокальные данные. Но мечты дочери об артистическом будущем родители всерьез не воспринимали.

              Поэтому Лиля сама, как могла, готовила себя к выходу на сцену. Она самостоятельно записалась в музыкальную школу, педагоги которой определили, что у нее абсолютный слух. На занятиях девочке больше всего нравилось подбирать музыку. Поэтому у нее особенно хорошо получалось петь джаз.

             Музыкальную школу пришлось бросить, когда не стало главы семьи. Лилии тогда было 14 лет. Перспектива стать певицей отодвинулась на неопределенное время — пришлось помогать матери, которая теперь должна была одна растить двоих детей. Но далеко от музыки Лиля решила не уходить и вела музыкальные занятия в детском саду.

            После участия в декаде молдавской культуры, которая проходила в Москве, Амарфий «заболела» столицей и решила все-таки вернуться к своим планам. И получилось! Ее приняли в ГИТИС. Однако чтобы стать настоящей актрисой, пришлось очень много работать над собой. Поэтому легким свой путь к известности Амарфий не могла назвать.

           Педагоги подтверждали, что у нее прекрасные вокальные данные, но отсутствие базовых навыков, которые ей негде было получить в детстве и ранней юности, потребовали от студентки большого трудолюбия и упорства.
           Когда Амарфий наконец запела во весь свой широкий диапазон, на ее голос сбежалась половина ГИТИСа. Это был ее настоящий личный прорыв. И первый успех, который потом актриса еще не раз повторит на сцене родного Театра оперетты и на театральных сценах практически всех стран социалистического лагеря.

           Лилия Амарфий была безусловной «звездой». Яркая внешность, удивительный голос, женская привлекательность. Актриса знала себе цену. По ее словам, в Театре оперетты она была готова пропустить вперед только Татьяну Шмыгу — вокалистку равную ей по таланту. И действительно две солистки держали на себе практически весь репертуар Театра оперетты.
             Счастье, которому помешала болезнь
             Лилия Яковлевна рассказывала, что в молодости была очень мечтательной натурой. В список ее фантазий входила и большая любовь, а также один на всю жизнь мужчина. Однако замуж Амарфий выходила несколько раз.
             Ее первый супруг был из семьи артистов Большого театра. По признанию актрисы они были слишком молоды и не сумели надолго сохранить свою любовь. Брак распался.
             От второго супруга Амарфий родила сына. Александр Сафонов окончил университет в США и подарил актрисе любимого внука.
             Последним мужем Лилии Яковлевны стал Алексей Яковлев, сын знаменитого Юрия Яковлева и Екатерины Райкиной. Мужчина был младше актрисы на 12 лет, но именно с ним она прожила самые счастливые годы.
             Они познакомились у общих знакомых в первый день 1990 года и вскоре начали жить вместе. Яковлев хорошо относился к сыну Амарфий. Она была принята в семью Алексея, тепло общалась с его сестрой, актрисой Аленой Яковлевой. Общих детей у пары не было.
             Вместе супруги прожили 20 лет и могли бы жить дальше в любви и согласии, если бы не онкологическое заболевание, которое развилось у актрисы.
             Спасти ее врачи не смогли, и Лилия Амарфий ушла из жизни в 2010 году в еще совсем не старом возрасте.
           «Мега Звезде» оперетты, Народной артистке России было 60 лет, когда ее сердце остановилось.







Лилия Амарфий –
"Моя жизнь - другой жанр".
Интервью газете «КП – Комсомольская правда»
            
             Умерла Лилия Амарфий...
             Так получилось, что мы беседовали с артисткой перед ее последними гастролями в Израиле. И это интервью стало последним в ее жизни. Мы ничего не изменили в тексте. Пусть последний раз прозвучит,  хотя бы в памяти,  ее серебристый голос, появится ее улыбка...

              Имя – цветок. Фамилия – что-то между элегантным звоном бутылки с «Амаретто» и сладкой истомой не очень обремененного трудами божка Морфея. Королева оперетты Лилия Амарфий признавалась, что ее на улицах «как Амарфий» не узнают. «Иду – и все, как все другие люди, без ажиотажа, папарацци на меня не бросаются, слежку за мной не ведут. Я сама и моя профессия – совершенно разные жанры!»

              Я родилась в молдавском городке Оргееве. Папа был портным, мама занималась хозяйством. Детей было двое – я и брат. Мое босоногое детство прошло на улице Первомайской, а рядом, почти у самого нашего дома был луг, паслись коровы, овцы, гуси. Я там пропадала, дышала вольным воздухом, мечтала. Я всегда мечтала, сколько себя помню, все детство напролет. Так в мечтах и взрослела.

              Народ нашего района называли «идиш-пролетариат». Евреи составляли большинство населения. Мой папа тоже прекрасно говорил на идиш (а еще  на молдавском, украинском, русском), его даже евреем считали.

           – Лилия Яковлевна, как вы узнали, что ваша дорога – театр оперетты?

           – Само пришло. Ниоткуда. У меня бывали такие мечты – о театре (я ведь не знала, как это точно называется – опера, оперетта...), о сцене, но маму это раздражало. Я хотела играть на пианино,  а мне сказали, что купят скрипку. А скрипка меня, девчонку не вдохновляла.

               Папа изумительно играл на губной гармошке, пел. И мама пела, у нас даже голоса похожи. Нас по телефону всегда путают. У нее голос красивый, но камерный, тихий.

               Однажды в Оргееве летом шла запись в музыкальную школу. И стояла очередь. Я как была - в шортах, маечке перешла дорогу и встала в эту очередь. В школу меня приняли, но я об этом до поры не знала, пока к нам не пришел домой директор и не сказал об этом моим папе с мамой. И еще сказал, что у меня абсолютный слух. В итоге мне купили аккордеон «Вестминстер». На чехле от которого я каталась с горки зимой.

              Заниматься не очень любила. По слуху подбирала – с удовольствием, а часами заниматься ненавидела. Мечтательность все еще сохранялась. Я посещала кружки, пела джаз, уже хорошо поняла, что разные, любые чувства, мою юную любовь можно очень хорошо выразить в творчестве, в музыке, да и три октавы в голосе были – я это точно знала. В обычной школе не была самой первой: учительница, бывало, о математике говорит, а я думаю о своем. Хотя честолюбие мешало очень уж отставать.

             Жизнь вела, я ей не перечила, но когда мне исполнилось четырнадцать, умер папа. Внезапно. И весь мой мир рухнул. Небо обвалилось. Все изменилось – я сразу стала взрослой. Брат поступил в институт, уехал учиться в Харьков, мама пошла работать, я тоже бросила музыкальную школу и начала работать музыкальным педагогом в детском саду. Мы старались выжить, мы выживали. Потому что жизнью это назвать было нельзя... В те дни мало кто с нами рядом оказался. Друзья и родственники «закончились». Мы одни боролись со всеми тяготами...

          – Были светлые пятна в этом черном пейзаже?
          – Была декада молдавской культуры в Москве. Я пела на сцене Кремлевского дворца съездов. Это было незабываемо!

             В те дни я услышала песню, в которую просто влюбилась. Приехав домой, записала ее в нотной тетради, выучила и спела на ближайшем комсомольском слете. Это была «Хава нагила». В зале все растерялись. А я стала настоящей героиней. Оргеевские евреи подходили к моей маме на улице и спрашивали: «Мадам Амарфий, вы слышали, как поет ваша дочь?». Мама отвечала отрицательно и слышала возмущенное: «Вы – не мать!».

              Потом я уехала учиться в Москву – так впечатления от декады молдавской культуры в советской столице запали мне в душу. Москва меня опьянила, она стала моей мечтой. Мама помогала брату-студенту, денег у нас не было, но эта проблема меня не могла остановить. У нас был знакомый в Москве, тоже из Оргеева, он мне говорил «приезжай, остановишься у меня в общежитии». Я приехала, а его дома не оказалось. Пошла на вокзал, где целую неделю и жила.

              Меня приняли в ГИТИС. Я твердо знала, что буду певицей. Мой педагог Ирина Ивановна Масленникова много сил в меня вдохнула своей несокрушимой верой! А на вступительном экзамене, когда я была сама себе сила, я так пела, так плясала – она потом говорила, что у меня было что-то в глазах - что-то, чему вся комиссия поверила...

              Меня на экзамене концертмейстер спрашивает: «Вы в какой тональности хотите петь?». А я отвечаю: «Ой, мне совершенно все равно!» Без комплексов абсолютно! Все рассмеялись. Тогда Ирина Ивановна и сказала: « Я ее беру!».

             Уверенность в себе потом быстро прошла, я поняла: надо очень много работать над собой, чтобы уверенность снова появилась! Учеба не шла – я получила по полной программе за свою беспечность, за свою самоуверенность! Много плакала. Диапазон был,  но я не пела, кроме своего джаза из оргеевского кружка ничего не могла, от балетного станка шарахалась. Денег не было, и я просто голодала. Шла по улице – а из окна такие ароматы, там кто-то жарит картошку... Была нищей, убиралась в общежитии за всех. Меня так мама приучила – все должно блестеть. Но более сытой и счастливой я от этого не была. Закатала рукава – и за работу. Читала, училась. Каждое лето – стройотряд, В общем, создавала себя, сама себе была и Пигмалион, и Галатея. Плакала  и работала. Москва –  страшная школа. Колоссальная школа выживания. Скольких она искалечила, сколько их, что ушли в никуда... И все-таки в один прекрасный день я запела. Весь институт сбежался меня слушать. Теперь я пела без перерыва.

          –  Вы влюблялись тогда? Было время и силы для сердечных бурь?
           – Влюблялась. А как же без этого? Мой первый муж был сыном солистки Большого театра Киры Леоновой. Мы были молоды, влюблены, но оба были незрелыми, этот брак не мог кончиться ничем хорошим. Никто не виноват.

              Годы меня научили радоваться. Еще несколько лет назад я просыпалась с плохим настроением. Все казалось, что жизнь идет не так. А потом я поняла: зачем мне это надо? Все так прекрасно! И последние лет эдак семь я ото всего в полном восторге! Каждый день - как подарок. Я абсолютно счастлива. И муж мой – самый лучший, я его нашла, выстрадала, он – моя удача. И сын – любимейший мужчина, и внук. Это –  семья. У мамы я до сих пор на посылках, для нее я не звезда, не знаменитая актриса, я –  ее помощница, исполнительница ее заказов и поручений. «Хочу орехов, для пирога!»  и я бегу, ищу, а как же иначе?

            – Как начиналась ваша карьера?
            – После ГИТИСа я хотела оказаться в труппе Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко. Даже были какие-то договоренности. Но пришло лето, театр был на гастролях, и мне педагоги сказали: иди в оперетту!

               Я еще до Театра оперетты поняла, что свою «гениальность» надо похоронить, чтобы она не мешала работе. Придя в театр, я здоровалась со всеми, начиная от уборщицы и до главного режиссера, и не по одному разу. Это не очень мне помогало, оплеухи сыпались обильно. Со всех сторон. Меня втягивали, втравливали в интриги, а я не давалась. Избегала всего, что связано с пустыми разговорами. Когда я развелась с мужем, один из коллег попытался меня вызвать на откровение: «Думаю, вам будет легче, если вы поделитесь...». А я ответила: «Это касается только меня. И ничем из моей жизни я делиться с вами не собираюсь!».

             – В мире оперетты все устоялось, как в сказочном королевстве. Новых названий и имен композиторов как бы не возникает. Вам это не скучно?
            –  Легар, Штраус, Кальман – волшебники на все времена. Их не перещеголять, да и оставили они нам так много, что тут не до скуки. Да и никогда не бывает двух одинаковых спектаклей. Оперетта – нескучное дело, я это точно знаю.

             – Это правда, что Мстислав Ростропович дал вам партию Адели в «Летучей мыши» Штрауса?
             – Ох, было, хотя так даже как-то нескромно звучит – «дал» ... Он пришел в наш театр дирижировать спектаклем, я с ним случайно вместе выпила кофе в буфете. Он решил, что я из балета. Что-то спросил, я что-то ответила. Спела Адель. Это все.

              – В мире чистогана, в нашей жесткой реальности оперетта чувствует себя Золушкой?
              – Да, без денег трудно ездить на балы. Сейчас не лучшие дни для оперетты. Были времена, когда на телевидении была регулярная передача, посвященная оперетте. А теперь денег нет, и никакой такой работы никто не проводит. Стыдно за то, что происходит на телевизионном экране, за тех, кто выступает. И за тех, кто так те немногие деньги, которые есть, распределяет. Чернуха – это тупик, из нее цветы не вырастут, только колючки. Но красота – это такая странная вещь, ее не ухватишь, не зафиксируешь, не купишь. Бывает, идет женщина, вроде даже ничего такого особенного нет, а неуловимые вибрации, свет изнутри такую красоту создают, так всех к ней привлекают! Красота – внутри, она тайна.





ОНА ВЕРНУЛАСЬ В РОДНОЙ ОРГЕЕВ.

                На первый взгляд это событие, хоть и приятное, из ряда вон выходящим не назовешь.
В канун Нового года на здании Центра культуры имени Суручану в Оргееве была открыта мемориальная доска в честь уроженки этого города, народной артистки России, звезды Московского академического театра оперетты Лилии Амарфий. Каждый населенный пункт гордится своими знаменитыми земляками – это логично. Вот только на сей раз доска была установлена вовсе не по инициативе местных органов власти или культурного ведомства Молдовы.
               Увековечения памяти Лилии Амарфий почти 5 лет добивался Юрий Субботницкий, ныне одессит, немалая часть жизни которого прошла в Оргееве.
              Он с детства знал Лилию, дружил с ней и сохранил эти теплые чувства навсегда. Юрий никогда не забывал о ней, восхищался актрисой и даже боготворил ее. После окончания школы судьба развела их – Лилия уехала в Москву учиться на артистку, Юрий – в Одессу, в мореходку. Много лет спустя они встретились на борту океанского пассажирского лайнера, совершавшего круиз вокруг Европы, вспоминали любимый город и юность.
              Но эта встреча была последней.
              В 2010 году Лилия Амарфий безвременно покинула этот мир после борьбы с тяжелой болезнью.
              Идею установить доску в честь Лилии Амарфий Юрий Субботницкий буквально пробивал всюду, где только мог. По его словам, он обращался с письмами в местную городскую и районную администрацию, писал 2-м Президентам Молдовы, Президенту России, 2-м российским Послам в РМ (артистка – кавалер нескольких высоких государственных наград России).
             А уж сколько ходатайств направлял в адрес Министерства культуры Молдовы – со счету сбился.                .            Большинство обращений просто оставались без ответа.
             Правда, наконец-то сдавшись под активным напором Юрия, Министерство культуры провело через Правительство Молдовы постановление о сооружении мемориальной доски, и отправило его на реализацию в районный совет.
                И там дело вновь застопорилось.
               Предполагалось, что открытие памятного знака состоится 28 сентября, в годовщину кончины Лилии Амарфий.
               Однако в начале сентября выяснилось, что, несмотря на утвержденный специальной комиссией Министерства культуры проект, доска не только не изготовлена, но по неизвестным причинам даже не заказана. А и требовалось-то на всё про всё, как впоследствии оказалось, лишь две недели.
              Именно за такое время управились скульптор Андрей Дохотару и архитектор Виктор Виеру, приглашенные директором Центра культуры имени «А.Суручану» города Оргеев -  Георгием Ионица.                Профинансировал все работы районный бюджет.
             На торжественную церемонию по приглашению Юрия приехал из Москвы сын Лилии Амарфий – Александр Сафонов. В мероприятии принял участие и начальник отдела представительства Россотрудничества в Республике Молдова Андрей Кибирев. К сожалению, не смогли приехать коллеги Лилии по Московскому театру оперетты и ее родственники из Израиля и Германии.
             Строго говоря, у Лилии Амарфий нет еврейской крови. Но в 50-60-е годы прошлого века Оргеев представлял собой самое настоящее еврейское местечко. Там мирно и дружно жили люди разных национальностей, и никаких проблем не возникало. Именно такой добрый микроклимат во многом сформировал яркую, самобытную индивидуальность будущей знаменитости. В 2005 году, во время гастролей в Кишиневе, Лилия Амарфий рассказывала о тех временах автору этих строк.
             Улица Первомайская в Оргееве носила еще одно, неофициальное, название – «А идише пролетариат». На ней селились в основном евреи, впрочем, встречались и молдаване, семья Амарфий, например. Евреи прекрасно говорили по-молдавски, молдаване на идиш (вот и отец Лилии, потомственный портной, считавшийся одним из лучших в городке, много общался с коллегами, большинство из которых традиционно составляли евреи, и очень скоро свободно овладел их языком). В семейное меню людей разных национальностей одинаково входили юх и мамалыга, лейкех и чорба, штрудл и голубцы. Население Оргеева дружно отмечало праздники и одного, и другого народа, и те, и другие обычаи воспринимались естественно и совсем не казались чем-то чужеродным. Сегодня подобная атмосфера полной межнациональной гармонии, к сожалению, повсюду утрачена, а в те времена, пожалуй, никто и не представлял себе, что возможны иные варианты.
            Родители Лилии встретились в эвакуации. Мама, Мария, хоть и была совсем молода, успела к тому времени овдоветь: незадолго до войны она, вопреки воле родных, по большой взаимной любви вышла замуж за еврейского юношу, который, увы, очень скоро погиб на фронте. Старший брат Володя родился в Средней Азии, увидеть своего отца Александра Половецкого ему было не суждено. Папа, Яков, был родом из Оргеева. Очень артистическая натура, жизнерадостный, остроумный человек, что называется, душа общества, к сожалению, он ушел из жизни, едва девочке исполнилось четырнадцать.
           Она с детства любила петь, и весь Оргеев звал ее артисткой. Девочка была так очарована фильмом «Большой вальс», что, взобравшись от полноты чувств на дерево, решила воспроизвести пение героини. На взгляд девятилетней Лили, получилось очень похоже. Во всяком случае, послушать ее рулады собрались все соседи. То был первый в жизни успех. Вскоре юная певица сама себя определила в музыкальную школу. Правда, подбирать разные мелодии на аккордеоне (пианино было семье не по карману) девочке нравилось куда больше, чем ходить на занятия, и ее хватило лишь на 2 года музыкалки.
         После смерти отца жизнь семьи резко изменилась. Мама, до этого занимавшаяся только домом, устроилась поварихой в детский сад, Лиля перевелась в вечернюю школу и определилась работать в тот же садик музыкальным воспитателем (вот когда пригодились аккордеон и основы музыкального образования!). Одновременно девушка попробовала себя на концертной эстраде – выступала с очень известным тогда, и  не только в Оргееве, ансамблем «Кодру - лес» под руководством Василия Асауляка. Пела эстраду, джаз, народные песни, гастролировала с коллективом по селам и в Кишиневе. Ей даже довелось представлять республику на Днях молдавской культуры в Москве. Поездка и решила Лилину судьбу: она поняла, что должна учиться только в этом городе, и только на актрису.
        Там же, в Москве, услышала и запомнила девушка необычайно понравившуюся ей песню, которую посчитала восточной. И когда ее попросили выступить для делегатов комсомольского слета, Лиля, ниже сумнящеся, решила исполнить именно эту мелодию. Что, вы думаете, она спела? «Хава нагила».
         И сразу стала национальной героиней среди евреев Оргеева.
       «Мадам Амарфий, вы слышали, как ваша дочь поет «Хава нагила»? – Нет. – Так вы не мать!» – такие диалоги в те дни часто звучали на оргеевских улицах.
            Случай этот не забылся. Когда десятилетия спустя, в 1994 году, Лилия приехала на гастроли в Израиль, ее импресарио впал в панику. В каждом городке зал в основном заполняли выходцы из Оргеева, и концерты приходилось поминутно прерывать: все хотели засвидетельствовать землячке любовь и признательность.
           Лилия видела себя оперной певицей. Но судьба распорядилась иначе. Почти за год до окончания института девушку пригласили работать в Московский театр оперетты. Подобно своей любимой героине Сильве – простой деревенской девушке – она стала звездой оперетты. Когда-то, то ли в шутку, то ли всерьез, взяла она «соцобязательство»: исполнить главные роли во всех классических опереттах. Но артист профессия весьма и весьма зависимая, его желанием определяется далеко не всё. Наверное, поэтому Лилия Амарфий создала собственную антрепризу, с которой выступала в разных городах и в расчете на которую даже заказывала постановки. И работал возглавляемый ею коллектив, в отличие от многих подобных, без халтуры, «в полную ногу», не делая скидок на то, что изголодавшийся зритель проглотит всё.
           Лилия Амарфий действительно стала настоящей звездой оперетты, при этом в ней не было ничего звездного – ни капли жеманства, никаких капризов.
         «Меня в Оргееве звали «фыцкой» – живой, веселой, шустрой девчонкой. В душе я такой и осталась», – говорила она.
          Да, у Лилии не было еврейской крови. Но с евреями и еврейством ее жизнь была связана неразрывно. Уже хотя бы потому, что замужем она была за родным внуком прославленного Аркадия Райкина - Алексеем Яковлевым. А сын ее Александр приходится правнуком великому сатирику. И на вопрос: «Ты еврейка?» по собственному признанию всегда с гордостью отвечала: «Да!». Она считала для себя за честь, что ее относят к этому народу, среди которого выросла, все лучшие качества которого восприняла с детства. «Люблю эту богом поцелованную нацию за то, что ее представители безумно талантливы во всём, чем бы не занимались. Даже не представляю, как бы я жила, если бы в моей жизни не было общения с евреями. Конечно, я стала бы неизмеримо беднее, потеряла многое из того, чем сегодня обладаю», – говорила она.
        Теперь Лилия Амарфий, пусть в бронзе и мраморе, навсегда вернулась в родной город.
        Сам Юрий Субботницкий подготовил к изданию книгу «Под небом Оргеева», где на почетном первом месте находится повесть - «Свет далекой звезды – феерия  Судьбы», в которой собраны его воспоминания и публикации о Лилии Амарфий.
         К сожалению, эта книга существует пока только в электронном варианте, денег на ее издание за пять лет найти не удалось.
        Тем не менее, Юрий надежды не теряет. Как и на то, что молдавские власти выполнят свое давнее обещание и присвоят имя Лилии Амарфий музыкальной школе, где она училась, и одной из улиц города.   
        Сумел же он, как сам с некоторым удивлением замечает, победить чиновничьи ветряные мельницы. Значит, не всё потеряно.

Елена Ройтбурд





НАТАЛЬЯ СИНЯВСКАЯ

            Корреспондент газеты «КП» - Комсомольская правда в Молдове"

               
  РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ЧУДО В ОРГЕЕВЕ.

             Юрию Субботницкому, первому помощнику капитана судов дальнего плавания Черноморского пароходства, офицеру ВМФ СССР в запасе, удалось добиться своего – 26 декабря на Дворце культуры в Оргееве установлена мемориальная доска Лилии Амарфий, звезде мировой оперетты.
            Моряк, которому, кстати, уже далеко за 70, куда только не обращался с идеей увековечить память певицы – везде от ворот поворот. Но, наконец, свершилось, а иначе как чудом это не назовешь, потому что именно Министерство культуры РМ водворило эту идею в жизнь.
            Корреспондент «Комсомолки» связался с Юрием, и он с радостью выслал книгу «Свет далекой звезды», посвященную Лилии Амарфий.
Правда, книга не вышла в свет, это пока только проект.

            А еще Юрий рассказал много интересного о «своей» Лилии.
           Юрий и Лилия были знакомы с детства. Он 15 лет прожил в Оргееве, примерно столько же – и Лилия. Дружили со школьной скамьи.
         – Мы жили на соседних улицах, ходили в кино, катались на мотоцикле, – пишет Юрий в своих воспоминаниях.
        –  Еще в детском саду у Лилии проявились Богом дарованные уникальные природные музыкальные способности: слух, голос, пластика и грация, а главное – какое-то необыкновенное, целеустремленное упорство, желание быть центром внимания и выступать, выступать и выступать...
           Так маленькая, хорошенькая Лиличка, можно сказать без преувеличения, стала всеобщей любимицей. Горожане ее часто называли «наша оргеевская куколка», а одесситы в этой ситуации, сказали бы, наверно, – «наша лялечка».   
          Поэтому новость о том, что для Лили хотят купить аккордеон, разлетелась не только по улице Первомайской, где она жила, но и по всему Оргееву. Соседи, которые жили рядом с Лилиным домом, поделились этой новостью со своими соседями. Те, в свою очередь, со своими и, практически, весь город принял участие в покупке этого вожделенного музыкального инструмента. Наша семья тоже приняла участие в этом мероприятии.
            И так случилось, что я же сам  принес несколько рублей и отдал Лилиной маме.
            Из рассказов Юрия следует, что «оргеевское» детство – это было счастливое время. В старших классах Лилия подрабатывала, обучая детей петь и танцевать.
          Со временем Юрий настроился на «морскую» карьеру. После сдачи вступительных экзаменов и прохождения морской медицинской комиссии, он был зачислен курсантом в Одесское Высшее Морское Инженерное Училище, голубую и розовую мечту всех романтических мальчишек Советского Союза.
          Лилия же в 1967-м году уехала поступать в Москву. Где, как мы знаем, стала звездой, солисткой Московского театра оперетты.
       – Жила Лиля с мамой Марией Ефимовной (тетей Маней) и старшим братом от маминого первого брака, Владимиром,  –  продолжает Юрий. – Папа умер рано, я его не помню и никогда не видел. Родной брат Лилиного отца жил в Румынии, в городе Брэила, расположенном на Дунае. Был он достаточно зажиточным, но очень скупым и не очень приветствовал общение с бедноватыми оргеевскими родственниками.
          Юрий  всегда помнил о Лиле, всегда восхищался, по-мальчишески восторженно боготворил ее.
         Их последняя встреча произошла спустя долгих сорок лет со времени расставания после окончания школы, на борту английского океанского пассажирского лайнера "Silver whisper", во время круиза вокруг Европы из порта Сочи в Санкт-Петербург.

          Юрий плавал на этом судне, как член экипажа, а Лилия с небольшой труппой Московского театра оперетты была приглашена администрацией судоходной компании в круиз специально для концертных выступлений перед пассажирами.
          За 18-ть суток этого совместного, волшебно – памятного плавания, они многое успели друг другу сказать, вспомнить.
          Но это была... это была их последняя встреча.
          Невозможно объяснить обычной простой случайностью такую, абсолютно  мало вероятную встречу Лилии и Юрия через полстолетия, и ничего не остается, как согласиться с мыслью, что… эта прощальная встреча была предопределена… и преподнесена в качестве прощального подарка для обоих… самим Провидением!
          28 сентября 2010 года Лилии Амарфий не стало. Ее, народную артистку России, похоронили в Москве на Троекуровском кладбище.
          Забыть свою первую любовь, которая была и вечной, и несбывшейся… Любовь, так похожую на дружбу, продолжавшуюся  более половины столетия  Юрий... не смог.
         Им было принято решение добиться увековечивания памяти о Ней в Оргееве, в их родном городе.
         Кстати, моряк подготовил еще одну книгу к печати – про Оргеев. Возможно, произойдет еще одно чудо под Рождество, и обе книги о замечательных страницах истории Молдовы увидят свет.
P.P.S.
         Предполагаю к тексту книги добавить из моего фотоархива две вставки фотографий по 8-мь листов, то есть по 16-ть страниц – всего 32 страницы.
        На каждой странице разместить по две фотографии.
        Всего предполагается опубликовать 64 уникальных фотографии.
        На задней странице обложки, так же предполагается публикация двух текстовых вставок – аннотации и краткого содержания книги.
        Обе вставки по 500 печатных знаков.
Аннотация.
        Я родился в изумительном, неповторимом городе. Одесса.  Черное море, чайки, пароходы у причалов, на рейде и… моряки. Моряки, здесь они повсюду, поэтому создается устойчивое впечатление что, вся Одесса прямо с пеленок собирается в дальние плавания. И, естественно, моя профессия была предопределена сама собой… Успешно окончена знаменитая одесская Бурса -  Одесское Высшее Инженерное Морское Училище /ОВИМУ/. Ветры далеких синих морей бодро насвистывают свои заманчивые мелодии в вантах современных круизных лайнеров! Кажется, что весь мир распахнул передо мной свои удивительные просторы… Впечатлений  от дальних зарубежных рейсов так много, что рука невольно сама тянется к ручке и чистому листу бумаги…
Краткое содержание.
        Первая любовь… Светлое, всепоглощающее, незабываемо прекрасное чувство, которое, как бы не сложилась дальнейшая судьба, порой сопровождает нас всю жизнь. Звезда театра, необычайно талантливая и очаровательная актриса и моряк дальнего плавания. Аншлаги и восторженные поклонники, огромные корзины цветов и шампанское, феерический блеск сцены и многомесячные плавания. Москва и Одесса. Её Величество Судьба и на этот раз решила не быть особо оригинальной и… уверенно пошла по уже хорошо проторенному пути…