Череп Дон Жуана

Намедни МихМиху Козакову исполнилось бы всего 85 лет. С ним у нас с Надей был связан заметный кусок жизни.
В 1977 году я договорился о выступлении тогда ещё студенческого самодеятельного Трио Меридиан в концертной гостиной московского Дома актера. Кто не помнит - он тогда располагался на площади Пушкина и славился не только замечательным рестораном, но и недурными творческими вечерами.
Никому не известных ивановцев в знаменитом Доме актера встретили с опаской, настороженно. Но и не без любопытства.
Перед Меридианом предполагалось явление Михаила Козакова с чтением стихов - он тогда уже был не только жгучим Педро Зуритой из культового фильма"Человек-амфибия", но и вообще знаменитым актёром и декламатором.
МихМих отчитал, все больше любимого своего Пушкина, очень хорошо, хотя и несколько по-пижонски... Он вообще выглядел этаким Актёр-Актёрычем немного. Как сказали бы мои провинциальные друганы, "весь на понтах"...
Как нам позже рассказал сам Михаил Михайлович, это было трудное для него время, и он прятался за такой вот защитной маской.
Так вот, когда мэтр откланялся, он уселся в кресло, скрестив руки на груди и с заметной скукой поглядывая по сторонам. Кое-кто из зрителей уже стал подтягиваться к выходу, но тут запел Меридиан - и всё навсегда переменилось. Откуда-то из окрестных коридоров потянулся актерский народ, свободных мест быстро не стало, молодежь уже усаживалась прямо на пол...
Оживился и МихМих. В какой-то момент он вдруг стремительно подошел к слегка напуганным происходящим "меридианцам" - и началось! Козаков, сломав намеченную программу, читал стихи, трио пело по им одним понятным ассоциациям, Надя вовсю импровизировала джаз - этого требовали тексты...
Продолжалось сие безобразие намного дольше, чем заранее обговаривалось.
Зрители долго аплодировали, Козаков облапил всех троих провинциалов и неожиданно, возможно сгоряча, пообещал приехать в Иваново для совместного концерта.
Как ни странно, слово своё он сдержал.
Нам предоставили в выходной день зал Ивановского театра музкомедии, который в урочный час оказался забит под завязку. Несмотря на то, что днём прошла единственная репетиция, первое отделение прокатилось на "ура". В антракте Козаков был в явно приподнятом настроении и щедро хвалил молодых партнёров.
Второе отделение начали на таком кураже, что зал просто грохотал аплодисментами.
И вот пришло время МихМиху читать одного из любимых его поэтов - Давида Самойлова, безусловно коронного "Старого Дон Жуана". Поставив ногу на суфлёрскую будку, Козаков простер к залу руку и произнёс:
Ибо скоро, очень скоро,
Ляжем рано средь тумана –
Старый череп Командора,
Старый череп Дон Жуана.
В эту же секунду раздался громкий треск, что-то полыхнуло, чтеца скрыли густые клубы дыма, и в зале погас свет!... Только красная дежурная лампа смутно освещала стремительно опускающийся железный пожарный занавес да рассеивающийся дым. Козакова на сцене ... не было!
Поскольку я с самого начала волновался за кулисами, то сразу вместе с помрежем бросился вниз, на место происшествия. Возле пульта электрика мы увидели бездыханное тело. "Убило!" - застонал помреж. Но тело зашевелилось и заговорило матом. Оказалось, что вусмерть пьяный электрик перемкнул что-то не то, и не только проводка, но и звуковая аппаратура накрылись безвозвратно...
К счастью, пожара не последовало, мы оставили электрика отсыпаться и грустно пошли в, как мы думали, опустевший зал. Однако, к нашему несказанному удивлению, обнаружилось, что не ушел ни один зритель! Все сидели хотя и перепуганные, но явно ожидающие продолжения банкета. Нюхали пропитанный ароматом горелых проводов дым, но с места не двигались.
Козаков был нами обнаружен за кулисами. Он, вопреки всем правилам, покуривал свою трубочку, а ребятам бросил: "Надо работать!"
И все четверо вышли на авансцену, встреченные рёвом публики. Откуда-то появились несколько фонариков, слегка подсветивших лица, и великий актёр, вместе с вроде бы самодеятельным, а на самом деле замечательно профессиональным ансамблем, врезал на полную катушку! Он читал, а Меридиан пел без всякого усиления, но в зале стояла такая тишина, что каждое слово и каждая нота попадали точно в цель.
............................
Потом были несколько совместных выступлений Козакова и Меридиана в Москве. Случались и чаепития у МихМиха дома - с разговорами до утра о театре, о поэзии, с чтением запрещенного Бродского, с повествованием о трагической работе Козакова-режиссёра над "Пиковой дамой"...
Может, и напишу еще об этих встречах подробнее. Когда-нибудь.
............................
Когда я учился в аспирантуре ГИТИСа, жил в Москве один, и семью не видел неделями. Тогда  эти вечера у Козакова дома были для меня просто спасением. Обычно я звонил и с робкой наглостью предлагал: "Не кап ли нам оф ти, Михал Михалыч?" На что маэстро утомлённым голосом ответствовал: "Ну, разве только по чашечке, совсем у меня нет свободного времени..."
Результатом оказывался многочасовой разговор о театре, поэзии, о Боге и человеке, о будущем страны...
Когда тогдашней жене Козакова Регине удавалось разогнать нас, уже обычно светало. Я отправлялся пешком на Трифоновку, в гитисовскую общагу, а МихМих скорбно шёл спать. До утренней репетиции оставалось всего несколько часов.
............................
В последний раз я видел МихМиха во время первой своей поездки в Израиль - в спектакле "Возможная встреча", он поставил эту пьесу Барца и сыграл Генделя. А Роль Баха исполнял незабываемый Валентин Никулин. И спектакль был хорош, и Козаков - просто великолепен. Я отбил ладони, аплодируя.
После спектакля публика ломанулась за кулисы общаться. Я нашего Актёр-Актёрыча не видел очень давно, и побоялся, что он меня не узнает. Потому и не стал толкаться в толпе, где почти каждый громко называл премьера Мишей и старался привлечь к себе внимание. Но на следующий день, пребывая в доме гостеприимного Игоря Губермана, по его наущению всё же позвонил... И услышал полный обиды голос МихМиха, пенявшего мне за излишнюю скромность. Оказывается, он заметил меня в небольшом зале и ждал....
В этот день я улетал в Россию, и времени на встречу уже не оставалось. Так мы больше и не повидались до самой его ужасной одинокой смерти.