XCIX

XCIX.
Воровка милая не скажешь ли ответ,
Не моего ли друга сладкое дыханье,
Похитила чтоб напитать им нежный цвет,
Журил фиалки я благоуханье.
Да так, что от него густою стала кровь,
Зардела белизна прекрасных лилий,
Душицей пропитались локоны волос,
А розы впали в спячку от унынья.
То от тоски белея то краснея от стыда,
Они в отчаянье своем как на иголках,
А третья не красна и не бледна,
Довольна кражей хитрая плутовка;
  И мстительный червяк потом грызет за воровство,
  И за другими замечал готовы все украсть твое.


 



XCIX.
The forward violet thus did I chide:
'Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
If not from my love's breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love's veins thou hast too grossly dyed.'
The lily I condemnd for thy hand,
And buds of marjoram had stol'n thy hair;
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol'n of both,
And to his robb'ry had annexed thy breath,
But for his theft in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see
But sweet or colour it had stol'n from thee.