Проша, Проша рассказ

«Проша, Проша…»  (рассказ)

          Его назвали Прошей. Эдуард Владимирович привёз его домой такого жалкого, дрожащего всем своим крохотным тельцем, с едва открывшимися миру мутно-зелёными глазами. Он, жалобно мяукая, пытался приткнуться к тапочку своего спасителя.
          – О, Господи, Эдик! Где ты его взял?
          – Нашёл, Катюша, нашёл. Не смог пройти мимо.… Уж очень он мал и жалок.
          – Ты же не любил животных…
          – Вот, только не надо риторики. Любил – не любил. Я, Катюша,  в ту пору был не готов нянчиться долгие годы: работа и прочее. Вот и сопротивлялся Иришкиным желаниям, а позднее и прихотям внука. А может быть, я раскаиваюсь…
          – Ну, принёс, так и ухаживай. Я ведь обитаю главным образом  по больницам – сам знаешь – не до того мне …
          – Конечно, Катюш, конечно же. Вот и молока купил. Да оно, на мой взгляд, холодноватое для него. Может быть его подогреть?
          – Обязательно, Эдик. Он же совсем маленький – простынет от твоего холодноватого молока.
          – Ну, ладно, не ворчи, Катюша, всё сделаю как надо. И, конечно же, куплю все кошачьи  прибамбасы. Вот, только перекушу.
          Напоив котёнка, Эдуард Владимирович поместил его в коробке, и отправился в гипермаркет.

          Проша, так его назвали из-за требовательного напоминания о себе, рос быстро, стремительно  набирая вес. Чёрный, как антрацит, он, озорно поблескивая светящимся взглядом зелёных глаз, постепенно обследовал пространство трёхкомнатной квартиры и все её закоулки. Не было места, где бы он не успевал натворить дел, причиняя хозяевам массу хлопот. То он прочно застрял между звеньями горячего радиатора и истошно вопил до тех пор, пока его не удалось высвободить. То свалил с полки батареи коробок с обувью, слетев вслед за ними и угодив прямо в ведро с подхлорированной водой для мытья пола. То спрыгнул с посудных антресолей в медный таз с остывающим черничным вареньем, жалобно попискивая от тщетных попыток выкарабкаться.
          А однажды, забравшись на самый верх мебельной стенки, застрял в узком пространстве между нею и стеной. Екатерина Михайловна, наглотавшись лекарств от приступов гипертонии и стенокардии, не могла пошевелиться. А супруг изнывал от изнуряющей изжоги и давящих спазмов в желудке. Пришлось звонить дочери с зятем и соседу, чтобы отодвинуть массивную мебель и вызволить перепуганного чертёнка, как выразился Прошкин благодетель.

          Но всё это принято считать неизбежностью, связанной с появлением подобного рода существ. А вот у этого индивида была одна умопомрачительная и непредсказуемая особенность. Сосательный рефлекс достался этому существу от природы, но по непонятным для него причинам не  был реализован с кошачьей мамой, исчезнувшей – не понятно куда.  И Проша с первого же дня проявил  его  на своём покровителе, а вернее,  на его любимых старых шерстяных спортивных  трико. Видимо, он сразу же окончательно и бесповоротно решил «уматерить» своего благодетеля вместо настоящей матери.  Для реализации своего намерения Проша посчитал, что в самый раз в данном случае подойдут штаны Эдуарда Владимировича.

          Наверное, здесь надо упомянуть об одной немаловажной детали – об образе жизни самого Эдуарда Владимировича. Он и в былые-то времена любил поваляться с газетой в руках на диване, расположенном перед тумбочкой с телевизором. А уж когда ушел в отставку, то и вовсе узаконил этот вид коротания бесконечно длинных дней. Покидал диван Эдуард Владимирович по причине возникновения чисто физиологических потребностей. И лишь иногда, по принуждению, спровоцированному с чьей-либо стороны. Это, стало быть, при возникновении острых по злободневности обстоятельств, инициируемых  со стороны близких; или когда любимая им супруженница взыскательно назидала.  А именно:
          – Эдик, ты не устал лежать? Отдохни-ка чуток – сходи, пожалуйста, в супермаркет. У нас кончились запасы продуктов. Вот и список.
          – Катюша, так я же недавно…
          – Это было, Эдик, не недавно. Это было, мой дорогой, давно!
          – Надо же, как время летит…

          Но, поскольку выручать его в столь пожарный момент было некому, то ему ничего не оставалось, как, вздыхая и кряхтя, поднимать своё тощее тело с дивана. Неторопливо облачив его в хорошо сшитый костюм (непременно с галстуком), слегка сдвинув свою любимую фетровую шляпу набок, и, повернувшись  перед трельяжем и так, и сяк, он спешил сообщить:
          – Катюша, я готов,  дорогая.
          – Слава Богу, Эдик! И, пожалуйста, не забудь купить туалетную бумагу, салфетки с бумажными полотенцами, моющие средства и пакеты для мусора, о которых ты вечно забываешь.
          – Постараюсь, Катюша.
          – Да уж постарайся.

          И, конечно же, придя домой, и, облачившись в привычный «наряд»,  он, как всегда, спешил принять горизонтальное положение на излюбленном, хотя и давно продавленном диване, не забыв прихватить с собой криминальное или иное чтиво и, обязательно, толстенный экземпляр кроссвордов.
Ну, а с тех пор, как в доме появился Проша, то и он,  тотчас спешил удобно примоститься где-либо у ног своего кормильца, и, выбрав удобное для него место для захвата ткани штанов, предварительно прожевав эту часть ткани, принимался сосать, самозабвенно прищурив посоловевшие глаза, и мирно урча. С тем он и засыпал, чем весьма и напрягал  Эдуарда Владимировича, обрекая его на неудобства, лишая его комфортного отдыха, в котором он так нуждался. Эдуарду Владимировичу надо бы повернуться на другой бок, или принять иную позу, удобную для него – а не тут-то было.… Ведь, тем самым, он потревожит спящего бесёнка. И примется этот бесёнок искать новые полигоны и объекты для экстрима(!)  В итоге, ему же, Эдуарду Владимировичу, приходилось  невольно расставаться с кроссвордом ли, или с понравившейся телепередачей, а то и с транслируемым сногсшибательным международным футбольным матчем, и, вынужденно покинув своё лежбище, принимать экстренные меры. В результате,  на  любимейших трико Эдуарда Владимировича образовалось множество выпуклостей подозрительно странной формы для чужого взгляда, по цвету отличающихся от остальных частей ткани,  пока ещё свободной от посягательств этого маленького, но весьма преуспевающего экзекутора.

          Проша вырос и уже давно. Но его резвость не поубавилась, хотя уже и поступь его стала тяжелей и, казалось бы, солидней. А мощность его движений действовала более разрушительно на предметы быта, долженствующие создавать определённую гармонию уюта квартиры. Но в какой-то из моментов они были избраны Прошей для его неистощимых происков.  Результаты его посягательств на целостность этих вещей или посуды были в лучшем случае обескураживающими, либо совсем гибельными. Благо всякой посуды, статуэток и сувениров фарфоровых, пластиковых, гипсовых и иных  было множество. Мода в прежние времена диктовала хозяйкам домашнего быта условия следования ей. И Екатерине Михайловне не удалось избежать её влияния. Поддавшись искушениям, она не думала – не гадала, что её вкусы совпадут в необозримом будущем с чьими-то другими. Теперь же это стало очевидным фактом, ибо Проша, совершенно для неё неожиданно «обращал внимание» на самые любимые предметы её богатой коллекции. А результаты его «поклонения» перед ними становились разрушительными.
          – Эдик! Да уйми же ты своё чадо, ради Бога! Спасу нет от него!
          – Катюша, что я сделаю?
          – Что, что!? Возьми его к себе, погладь и положи с собой! Когда он спит – тебе же спокойнее.
          – Да уж… Мои штаны…
          – Вот-вот, твои штаны! ... Они, единственное, что спасает нас с тобой.
          – Катюша, не надо издеваться над пожилым человеком…
          – Это я издеваюсь?! Это твоё чадо издевается над нами!
          А чадо, притомившись от столь энергичных происков и суеты, будто только и ждало, когда  радетель возьмёт его на руки. Неважно, что нередко и за шкирку, и неважно, что и потреплет весьма для него чувствительно, что само по себе неприятно и болезненно. Но что поделать с подобной неизбежностью? Надо терпеть… Он-то знал, что, в конце концов, его непременно начнут гладить. Тут уж он, насладившись лаской, от чего невозможно было не заурчать, испытывая  восхитительное удовольствие, обязательно присасывался к очередному бугорку ткани и мирно засыпал, очевидно,  в полной уверенности полагая, что ничто и никто не помешает его блаженству.

          Но пришло время, когда наступил момент весьма важный в кошачьей жизни. Природа чувств  даёт о себе знать, пробуждая всевозможные инстинкты, иногда оказывающиеся тревожными и болезненными для подобного рода существ. Но, к удовольствию или к досаде, они неизбежны. И снова, неистощимый на непредсказуемые фантазии,  –  теперь уже не чертёнок, а чертяка – Проша выбрал себе в «подруги» одну из ног того, кто на протяжении его непростой и бурной жизни исполнял материнские обязанности.
          Здесь стоит упомянуть о том, что выросший в квартире кот до безумия боялся очутиться за дверью, хотя бы на короткое время. Когда Эдуард Владимирович пытался приучить Прошу к прогулкам во дворе, то тот, едва очутившись в коридоре, а тем паче в лифте, – их квартира была на девятом этаже – неистово  вопил, судорожно цепляясь  когтями в своего попечителя, и, остервенело царапая его. Пришлось оставить эту затею.
          Но зато Проше понравились прогулки по странному для него архитектурному сооружению – скорее, на мой взгляд, излишеству – в виде карниза, беспрерывно тянущегося по периметру всех этажей девятиэтажного дома. Летом для Проши это сооружение не представляло опасности. Исследуя его, он с каждым разом увеличивал расстояние своих прогулок. В конце концов, исследовав весь маршрут по периметру дома, оставил эту затею и уже не удалялся так далеко и надолго.

          Наступила осень, и прогулки для Проши становились день ото дня сложнее. Но ему по-прежнему нравилось гулять. Тем более что вторично наступил тот самый тревожный момент теперь уже взрослой его жизни. По-видимому, он интуитивно отправлялся на прогулки в поисках  неведомой для него, но настоящей подруги. Его осязаемые стремления и подвигали Прошу на риск, ведь к тому времени карнизы уже были покрыты наледью от погодных перепадов. Но он отважно следовал своим инстинктам, продолжая опасные прогулки. И однажды опасность превратилась в зловещую реальность.
          Никто в квартире – ни дочь, ни зять, ни внук, пришедшие в гости – не заметил Прошиного исчезновения. Эдуард Владимирович после праздничного обеда мирно посапывал на излюбленном ложе. Гости,  расположившись в креслах, иронически комментировали новости по ОРТ. Внезапно раздался долгий пронзительный звонок в дверь. Испуганно сорвавшись с дивана, Эдуард Владимирович, будто что-то почувствовав, ринулся в прихожую и поспешно распахнул дверь. Заметно побледневший,  у порога стоял Васька – сосед по площадке. Дрожащим от волнения голосом он хрипло  проговорил:
          – Эдуард Владимирович, там Ваш кот, в шиповнике…
В чём был, Эдуард Владимирович поспешил вниз. Его Проша качался в густых зарослях шиповника, растущего под окнами дома. Он медленно, с трудом перебирая лапами, тщетно пытался высвободиться из цепких объятий колючего кустарника, колеблющегося от его тяжести.  Было, оцепенев, в ужасе от такого зрелища, Эдуард Владимирович, не помня себя, ринулся на помощь Проше, не обращая внимания на боль и кровь. Домой он нёс своего подопечного бережно,  словно ребёнка, свисавшего с его рук безжизненной плетью.

          Что тут сказать? – Хорошо ли, плохо ли, что Екатерина Михайловна в то время находилась на стационарном лечении? Может быть, и к лучшему. Ведь её сердце и без того слабо. Эдуард Владимирович делал всё необходимое для того, чтобы ни Проша, ни его Катюша не почувствовали себя заброшенными. И Екатерина Михайловна вернулась домой, и доныне радует своим гостеприимством родных и близких.  Да и Проша, болезненно пережив столь суровое испытание таким необычным образом, остался жив и здоров. Вот только не избежал он ещё одного испытания, последовавшего за выздоровлением – современного способа избавления от мартовских и октябрьских тревожных периодов для  котов,  когда хоть вой, но не помогут никакие Прошины ухищрения. Операцию он пережил со смирением, видно, глубоко чувствуя свою обречённость перед проявлениями неожиданностей, не Бог весть  от чего возникающих в его жизни.

          И всё же, Эдуарда Владимировича постоянно смущает подлая Прошкина привычка оставлять подозрительные бугорки и пятна на его спортивных трико, видавших и перевидавших виды.… Но что делать? Менять их на новые – всё равно, что обречь свои чувства на такое же проявление глумления. Так стоит ли рисковать? По всей видимости, нести ему этот «крест» суждено до конца.