Двойная сторона одной блокады

Свинцово - гнетущее горькое небо,
И жалящий ветер! И стужа! И мрак!
Сто двадцать пять грамм блокадного хлеба!
Разрывы снарядов фашистских атак!
Как жил Ленинград в это страшное время?!
И как выживал - знает только лишь ОН!
Одно ли на всех было тяжкое бремя?!
Один ли для всех был в блокаду закон?!
***
На окнах фанера с бинтами "крест на крест",
Но холод пронзает и душу, и плоть,
Смертельный озноб тело жжёт и ломает,
И вновь голод иглами начал колоть...
Дрожащей рукою в буржуйку бросает
Последний листочек "онегинских строф",
Топить больше нечем! И он это знает!
Но к смерти профессор ещё не готов....
На ватных ногах...потихоньку... вот - кухня...
Немного есть клея, лаврушки листок...
Их хватит на блюдце блокадного студня,
Пусть даже на самый последний глоток...
***
Лоснящаяся харя дяди Пети.
Пузцо арбузиком. Скрипучий макинтош.
Он служит поваром в военном лазарете.
Блокадная...жиреющая...вошь!
Отсыпет сахарку себе в кубышку,
И маслица шматочек отмахнёт.
Потом сменяет всё на золотишко.
И даже глазом, сволочь, не моргнёт...
***
Клубочком свернулась девчушка в кроватке...
А стынь пробирает до самых костей...
И детство со смертью сошлось в этой схватке...
Вот только "старуха с косою" быстрей...
Она заберёт измождённое тельце...
Но.. сон, напоследок, подарит "живой":
Положит в ладошку горбушечку хлебца
Своею дрожащей, смердящей рукой...
И запах подарит краюшки пшеничной,
Той самой, хрустящей... из прежних времён...
А после... тихонько... почти канонично,
Погрузит в смертельный застышийся сон...
***
Она знает всех поимённо... и в лицах...
Она "состраданья", до гроба, полна...
Но красть продавщица уже не боится...
Ей "Право" дала на всё ЭТО война...
Сегодня профессор не хватится точно,
И эта девчушка, из "двадцать второй"...
Она их в могилу отправит досрочно,
Отрезав  талончики юркой рукой...
***
Вся "Васька" помнит хулигана Юрку Кречет.
Проходу никому он не давал...
И бабушки, крестясь, шептали: "Нечисть",
Когда он свистом всю шпану "на круг" сзывал.
Но это ОН, когда рвались снаряды,
Тащил старух тех на горбу своём,
Подальше от разверзнутого ада,
Накрывшего наш город весь огнём.
И это ОН отважно лез на крыши,
И "зажигалочки" фашистские тушил.
Ну а ещё ... он из блокадных мышек
Вкуснейший суп всей шантропе варил...
Он на Фонтанку за водой ушёл однажды...
И больше мы не видели его!
Но слышали - огонь смертельный вражий
Убил Героя детства моего!
***
Её до войны все любили детишки,
Старушку в голубеньком лёгком платке...
Она раздавала конфеты и пышки
В помин об ушедшем, без время, внучке.
А после, в Блокаду, к себе забирала
Малых, что остались одни, без семьи...
И думал весь двор - состраданья немало
У бабушки к детям, что стали  ничьи!
Но только не знал весь наш дом обречённый,
Что хлеб ИХ блокадный сжирала одна...
А дух малышей, в камни стен заключённый,
Тихонько сжигали - ОНА и война!
***
Разрывы снарядов всё громче, всё ближе...
Осколки от стёкол им в спину летят...
Порог болевой у хирургов... он снижен...
Не важно, что пятые сутки не спят...
В немыслимых, жутких, кошмарных условьях
Схлестнуться со смертью врачам суждено...
И делится доктор с бойцом своей кровью,
Так надо! Так нужно! Так быть и должно!
***
Свинцово - гнетущее горькое небо!
Но выстоял Город в той страшной войне!
Сто двадцать пять грамм блокадного хлеба!
Мне снятся и ныне в голодном том сне!
Как жил Ленинград в это страшное время?!
И как выживал - знает только лишь ОН!
Одно ли на всех было тяжкое бремя?!
Один ли для всех был в блокаду закон?!


Марк Остерман
октябрь 2019 г.