Плавучий мост 3-2019

Непонятным образом прозевал я большую публикацию избранных стихов в №3-2019 сильного журнала «ПЛАВУЧИЙ МОСТ». Давно читаю я это издание, публикации в нём отборные, но сам о присутствии на страницах журнала не думал. Пока замечательный поэт и фотохудожник (мой портрет его работы был на обложке сборника «Плацкартная книга») Герман Власов сам не предложил прислать стихи.
Моя благодарность Гере и всей редакции журнала!
http://www.plavmost.org/?p=13510

Дым империи

Об авторе: Родился в Ленинграде в 1947 г. Без малого полвека живёт в Иванове. Работал в газетах, на телевидении – был президентом негосударственного медиа-холдинга, преподавал в вузе историю и теорию искусств. Кандидат искусствоведения. В 70-х активно печатался, в том числе в «Юности» и «Знамени», пока его поэма, опубликованная в журнале «Волга», не была разгромлена в газете «Правда» за «формальные изыски». За этим последовала резкая критика первой книги в местной писательской организации. В итоге замолчал на четверть века. Снова начал сочинять стихи и прозу в 2008 г. В результате вышли в свет 7 поэтических книг и более 70 публикаций стихов и прозы в журналах «Дружба народов», «Сибирские огни», «Дети Ра», и в др. Лауреат конкурсов им. Н. Гумилёва и Н. Некрасова, премии «Поэт года» и годовых премий многих журналов. Член Союза российских писателей, СП 21-го века и Русского ПЕН-центра.

* * *
А дым империи мне сладок не всегда.
Колотит в стёкла зимняя вода,
Запретный смысл пытается морзянкой
Мне передать. И этот вечер зябкий
Наутро обещает корку льда,
Но вывернуто время наизнанку.

А дым империи, а выхлопы машин,
Мороженные профили мужчин
И капюшоны их безликих спутниц…
И путаница гласных, и распутиц
Печальный опыт. Визг и стоны шин
Проглочены глухим пространством улиц.

Последним пламенем вечерних фонарей
Горит моя империя. И с ней
Не просто ни бороться, ни расстаться.
Бахвалятся деревья зимней статью,
Но пальцам отмороженных корней
День ото дня становится больней.

Молитва

Ну сделай, Господи, для меня
Так, чтобы попросту были живы,
Среди вранья и среди огня,
Все – и любимые, и чужие.
И тот, кто пялится сквозь прицел,
И тот, кто молится о заблудших.
Прости, я лишнего захотел,
Когда земля забирает лучших,
Когда от ярости ножевой
Как будто иглы растут сквозь кожу,
Когда срывается ветра вой…
И всё же ты постарайся, Боже!
Не жду от жизни иных даров,
И не имею такого права.
Глаза открою – закат багров.
Глаза закрою – вода кровава.

Плацкартное

Единственный из проклятого рода,
Плевал в колодец и не дул на воду,
И никому не верил на Земле.
Он заплатил за батю-полицая…
Не разглядел тогда его лица я
В плацкартной ненасытной полумгле.

Он говорил, не мог остановиться,
И бился голос как слепая птица –
Казалось, что расколется окно.
Он говорил о лагере, о воле,
И я, пацан, объелся этой боли,
И словно бы ударился о дно.

Цедил слова он, бил лещом по краю
Нечистого стола. И, обмирая,
Смотрела злая тётка на него.
Он пиво пил, и нервно цыкал зубом,
И тётке говорил: «Моя голуба…
Не бойся, я разбойник, а не вор!»

Он растворился в городке таёжном,
И все зашевелились осторожно,
Шарахаясь от встречного гудка.
И пили водку, хлеб кромсая ломкий,
И только мама плакала негромко,
И говорила: «Жалко мужика…»

грозовое

на измазанном краской сыром берегу
где деревья глазасты как девки в толпе
где выходят из вод и кричат на бегу
осьминогие рыбы взывая к тебе

где трава поседела от этой беды
где жестокие ветры как вепри рычат
величавые грозы встают из воды
до икоты пугая детей и волчат

ждите выгнется черная туча столбом
и тряхнет от камчатки до тех еб*ней
где сегодня лениво сидим за столом
потому что душа все слабей и бедней

и не слышим как рыбы запели в полях
там где жгучие сети плетёт борщевик
мы давно на тяжелых сухих якорях
и поэтому каждый погас и привык

у реки камыши собирают полки
и осока высокие точит ножи
если вспомнить что были когда-то клыки
может быть и удастся подраться за жизнь

Водопад

Я живу в километре от края Земли.
Там бездонна вода, там ленивые рыбы,
Там доныне русалки водиться могли бы,
Но за ними пришли, и давно замели.
Возвратилась одна, с рассечённой губой,
Привезли в провонявшем селёдкой бочонке,
Старый ватник на ней, да платок на ребёнке.
Стыли жабры, но вспомнил и принял прибой.
И поплыли они прямиком на закат,
Где гремел водопад, обрывавшийся в бездну,
Где когда-то и я непременно исчезну,
Если только они не вернутся назад.

Полая вода

Весной приходит полая вода
И старый дом ломает, и деревья,
Пасуют перед этой силой древней
И камни, и литые глыбы льда.

Не устоит и слабая душа,
Её поток сорвёт и покалечит.
Кто думает, что он силён и вечен –
В такие дни не стоит ни гроша.

Останутся пустые берега
И смутные клочки воспоминаний,
Всё это было словно и не с нами.
Немое время, тихая река…

Спасётся только тайнопись корней,
И новый мир произрастёт на ней!

* * *
За медные трубы, за горькие губы
Заплачено было сполна.
И, если мой вечер уходит на убыль,
Уже не пугает цена.

И радуют эти бессонные ночи,
Когда я дышу и живу,
И лишь сожаленье пытает и точит –
О том, что проспал наяву.

О том, что не спелось и не доболело,
Не смело прорваться на свет,
О том, что ломало и душу, и тело,
Чему и названия нет.

* * *
Пространство неспешного сада
Светло и беспечно,
В саду этом думать не надо
О грешном и вечном.
А нужно любовно касаться
Деревьев и речи,
И может на миг показаться,
Что мир безупречен.
Как будто бы вспомнило тело
О детском и важном,
Как будто бы жизнь пролетела
Легко и отважно.

* * *
Кто эту женщину придумал,
Кто колдовал, кто плюнул-дунул,
Кто знал: я с ней не обручён,
Но вычислен и обречён?

Жизнь прожита, судьба прошита
Суровыми стежками быта,
Но как же дышат эти швы
Шершавым запахом айвы!

Что я искал, какого смысла?
Наш год вильнул хвостом и смылся…
Что я из этих дней скрою,
Когда останусь на краю?

И вижу я, когда взлетаю
Над пережитыми летами,
Вот эту женщину во мгле
На опрокинутой земле…

* * *
В том доме, где погашен свет
И выбито стекло,
Хозяйки нет, и кошки нет,
И воздух унесло.

Где был когда-то сонный сад –
Одни сухие пни.
И только листья там горят,
Былые сны и дни.

Обходят люди за версту…
Но просто, без затей,
Влетает птица в пустоту –
Кормить своих детей.

Время груш

Я ловец не душ, а груш,
Падающих с высей.
Время спелости, к тому ж
Тихой песни лисьей.

Груши грудами, заря
Словно груша тает,
На пороге сентября
Тишина такая!

Наберу я груш ушат,
Время бродит где-то…
Только ёжики шуршат
На излёте лета.

Ныряющий с моста

Ныряющий с моста бескрыл, печален, вечен.
Взлетающий из вод – хитёр и серебрист.
И встретятся ль они, когда остынет вечер,
Когда забьётся день, как облетевший лист?
Ныряющий с моста, крича, протянет руки,
Но унесёт его резины жадной жгут,
Туда, где у воды дебелые старухи
Намокшее бельё ладонями жуют.
Взлетающий из вод без видимой причины
Застынет, закричит, затихнет и умрёт:
Его стреляют влёт солидные мужчины,
Там, где летит к земле горящий вертолёт,
Где непослушный винт закатом перерезан,
Где не узнаешь зло, и не найдёшь добро…
Ныряющий с моста стоит, до боли трезвый,
И смотрит, как река уносит серебро.

* * *
Когда мы пойдём по Неглинной,
Как в юные годы – недлинной,
Где времени звон комариный
В рычании редких авто…
И Сашка, шагнувший в окошко,
И хворью обглоданный Лёшка,
И я, хоть живой – но немножко,
Болтающий что-то не то.

Пройдём по Трубе и Петровке,
Стаканы сопрем с газировки,
И в них раскидаем неловко
Чудесные «Три топора».
Мы встанем – три друга, три брата,
Где лестница в небо подъята,
И тихо мне скажут ребята:
«Пора нам, дружище, пора!..»

Грузинские имена

В подвале, там, на Руставели,
Где меньше пили, больше пели,
Где я простужено сипел,
Ираклий к дамам крался барсом,
И Заза неподкупным басом
Как сами горы, мрачно пел.

Вода со вкусом земляники,
На стенах сомкнутые лики
Людей, зверей и вечных лун.
Я пел тихонько, лишь для вида,
И слушал баритон Давида…
Дато был сед, а Важа – юн.

И шашлыки нам нес Левани,
Мераб с Нодаром наливали
И выпевали каждый тост!
Алаверды от Амирани –
Мы пели, словно умирали.
Шота был строен, Цотне – толст…

Но видел я в дверную щёлку:
Варилось время, как сгущёнка,
И там, на дальнем рубеже,
Железный век спешил к закату,
И эти чудные ребята
Вошли в историю уже.

Но если ночь моя бессонна,
То вспомню я Виссариона,
Тенгиза, Джабу и Беко….
И отпадёт с души короста,
И уходить мне будет просто,
И жить по-прежнему легко.