Смерть юноши поэта

 
 (вольная фантазия, да простит меня Клеопатра, ибо я верю, подобного не было, хотя могло быть, и в воображении поэта было…)

  Смерть юноши поэта
 
    Дела давно минувших лет
    Еще в веках хранит завет.
    Вам передам его слова,
    И, может быть, моя строка
    Не канет в темные лета.
    Вам расскажу, мои девицы,
    Про нрав египетской царицы,
    Любви наперсницы и жрицы.
 
    Была она душевна и добра,
    Но только встанут лишь дела —
    Она достоинство хранила.
    И рассудительность ума
    Ее прекрасного чела
    Нисколь не омрачила,
    Читалось много в нем огня.
    Но трезвость хладную храня,
    Себя она в узде держала,
    Могла с собою совладать —
    Все это было ей под стать.
   
    Душою пламенной, живой,
    Играли чувства в ней порой,
    Но данью прожитым годам
    Она совсем не полетам
                была умна,
    В любви нескромна и вольна.
    И ночью, сумрачной порой,
    Блистала царскою красой.
 
  ................................               
 
    Над морем марево курится,
    Ночь серебрится, гаснет день,
    И в очарованную сень
    Прохлада свежестью струится...
 
    Сквозь сладкий фемиама дым
    Блистает серебро да злато,
    Кругом камения, шелка —
    Все дышит роскошью разврата.
    На ложе золотом, перед столом,
    Царица чинно возлежит,
    Златой венец на ней горит,
    И сей таинственный магнит
    К себе взывает и манит...
    Сосуд любви и страсти нежной,
    Готовый жажду утолить.
    И счастлив тот, кто мог оттуда
    Глоток блаженства пригубить!
 
    Смиренный раб пред ней стоял,
    Как ночи сладким покрывалом,
    Из пестрых перьев опахалом
    Ее блаженством овевал;
    Огонь чертоги озарял...      
 
    Веселым, дружным чередом
    Сидели гости за столом;   
    Среди гостей душой один,
    Последней ночи паладин,
    Печальный юноша сидел,
    Он на царицу все глядел,
    Он глаз с нее не отводил;
    И знак любви на нем почил.
      
    Царица ж весела была;
    Накинув белые шелка,
    Она смеялась, ликовала
    И торжество свое венчала
    Подъятой чашею вина;
    Улыбка жемчугом сияла,
    И сладки были те уста!
    А как смотрели те глаза,
    Надежду чувствам подавая
    И огнь желанья обещая
    Любовной негой утолить,
    Но душу юную сгубить!..
      
    Ее глубокий, ясный взор
    К себе все взгляды приковал,
    И сердца страстный разговор
    Порывы чувств в ней выдавал...    
    Она на юношу взглянула,
    Огнем желания сверкнула —
    И страстно взор ее блестел!
    Он ей в глаза смотреть не смел...
    Он только голову склонил
    И в думу пал, и загрустил...
    И больше взор не подымал,
    Лишь тихо, скромно пировал…
 
    Она без слов все поняла,
    Что сердце юное питало,
    Но вида все ж не показала,
    Лишь знак условный подала
    И, скинув белые шелка,
    Поднялась с ложа золотого
    И за собою увлекла
    Питомца музы молодого.
    И в уединенье, в тишине,
    При ярких звездах и Луне,
    Всю муку сердца разгадала
    И негой царской обещала
    Огонь желанья утолить,
    Но лишь с условием одним:
    Он должен жизнь ей подарить!..
 
    В нем сердце тут же колыхнулось
    И к ней навстречу уж рванулось...
    Царица ближе подошла
    И, глядя в темные глаза,
    С волненьем в сердце так рекла:
    — Ты кубок с ядом сам возьмешь
    И сам отраву изопьешь.
    Но только утра луч блеснет,
    Заря поднимется, взойдет,
    Ты навсегда уже уснешь!
    — Согласен ты?
    — Да, я согласен!
    Твой взор так жив и так прекрасен!
    Что я готов и яд испить,
    Чтоб жажду жизни утолить!
    — Ну что ж, я страсть твою
    Блаженной негой утолю,
    Но помни — жизнь твою
    С рассветом я взамен возьму!..
    
    Во тьме полночное светило
    Дозором небо обходило.
    И жизнь, покорствуя судьбе,
    Зажгла огонь на алтаре...
 
    И ночи сладостный покров
    Объемлет ложе нежной страсти,
    И вдохновляет сладострастьем,
    И в венах бурно плещет кровь...
    И видел юноша, или ему казалось:
    На ложе страсти разметалась
    Не женщина-царица,
    А кровожадная тигрица,    
    Венеры чувственная жрица!       
 
    Ее глаза огнем сияют
    И чувствам пылко обещают
    Всю муку сердца утолить,
    Но жизнь поэта погубить.
 
    Она с себя покров снимает
    И белы плечи обнажает;
    Душа пред нею замирает
    И в муках страсти тихо тает...
   
    Не шелохнется он, стоит:
    Она пред ним, как сон, лежит...
    Волнуется, дрожит...
    И, покрывала разметав, падет...
    И без остатка, всю себя,
    В объятья страсти отдает...
   
    О, как нежна и как гибка!
    Как движется ее рука... живот...
    Он содрогается и льнет...
    К ней прижимается сильней,
    Колдунье царственной своей,
    И страстно грудь ее ласкает...
    Она меж ног его пускает,
    Вся изгибается, скользит;
    Мутятся чувства, кровь горит...
    Во тьме лишь слышен пылкий стон,
    В ее объятьях полонен,
    Он гибкий стан ее обвил
    И жажду жизни утолил...
 
    Ночной огонь уж угасал
    И колыхался, и пылал,
    И сердцу юного поэта
    О близкой смерти намекал.
 
    Уж скоро утро ночь обнимет,
    Прозрачный свой покров накинет,
    На небесах взойдет звезда,
    А голос шепчет: «Уж пора!..»
 
    И вот настал тот страшный миг,
    Он к ней главой своей приник...
    Во тьме блеснула страшно тень —
    То вестник утра, всходит день;
    И сердце сжалось у поэта;
    Царица внемлет трепет этот...
    Неумолимо черны очи
    Во тьме пылают страстью ночи...
    Уж близок утренний рассвет —
    Надежды жизни больше нет!
    Молить ее, просить,
    Чтоб сжалилась, чтоб пощадила...
    Но нет, она неумолима!
    С холодной дерзостью лица
    В своем решении тверда…   
 
    Уж утро в воздухе витает,
    Уходит ночь, редеет тьма;
    И на Востоке уж звезда
    Приход зари благовещает.   
    Любовь и Смерть сошлись,
    Печально, тихо обнялись;
    Трагедий ночь полна!
    Лишь только полная Луна
    С небес взирает одиноко,
    Вздыхает сонно и глубоко...
    И плещут волны в дальний брег,
    И счастлив будет человек,
    Кто кубок жизни свой храня,
    Сквозь жизнь всю пронесет,
    Ни капли не прольет
    И изопьет до дна...
 
    Царица вздох последний
    В устах младых ловила;
    Но время вышло, вышел срок,
    Уж время казни подходило;
    И с чашей страшной, роковой
    Своей холодною рукой
    Старуха-смерть певца манила...
 
    Его покорный, робкый взор
    На кубке с ядом вдруг застыл...
    Он кубов взял... и задрожал...
    И чуть его не уронил —
    В ее глазах немой укор,
    Он в них читает приговор.
 
    И передать того нельзя,
    Как он смотрел в ее глаза!
    Как на колени робко встал,
    Как яд покорно отпивал...
    И молча в ноги к ней упал...
    Он кубок жизни иссушил,
    И смерти знак на нем почил.
 
    Испив любовных сладких мук,
    Огонь в груди его потух. 
    Как зверь подбитый, он лежал,
    Согбен от боли, и стонал,
    Он в муках страшных умирал...
 
    И только сладкий фимиам
    Вокруг него, клубясь, дымился,
    И к небу сонно возносился
    Во славу греческим богам...
 
    Он жил лишь потому, что он любил;
    Он сладкий плод любви вкусил.
    И вот — он мертвый пал у ног ее;
    Что ж, сердце дрогнуло ее,
    Но смерть она его примет
    И гордо прочь отсель идет...
 
    Восходит Солнце, всходит день,
    И утра ласковая тень
    Покои царские объемлет,
    Но сердце юное не внемлет...
    В нем жизни больше нет!
    Наивный юноша, поэт,
    Погиб; что вешний цвет
    Надломлен бурей и дождем,
    Едва весною пробужден.   
    Испита чаша им до дна,
    Душа касается небытия;
    Но гений смерти невидим,
    Лишь слышен гул ночных глубин...