Про запах пороха

– Рядовой N девять боевых патронов получил, осмотрел, замечаний не имею!
Четверо солдат стоят один возле другого на одной линии перед огневым рубежом стрельбища, которое представляет собой длинную прямую, обнесённую справа и слева земляными валами, поросшими соснами, а в конце прямой на деревянном дощатом щите висят бумажные мишени. Все четверо обмундированы в толстые бушлаты, металлические камуфляжные каски, на правом плече каждого висит автомат, смотрящий дулом в небо, на поясных ремнях закреплены подсумки для магазинов. Я закончил доклад о получении магазина, заряженного девятью боевыми патронами, и засунул его в подсумок. Старшина, закончив на мне раздачу магазинов, отошёл в сторону, к месту, где на земле была расстелена плащ-палатка, а на ней лежали пустые магазины и ящики с патронами. Я стою крайним справа. Сквозь вату в ушах до меня доносятся тихие разговоры остальных парней-сослуживцев из моего взвода, которые стоят позади нас четверых, доносятся разговоры офицеров, которые ходят рядом с нами, осматривают нас четверых, объясняют ловцам с сачками, как им нужно правильно держать сачок, чтобы в него могли залетать гильзы, и так, чтобы сачок не закрывал стрелку обзор. Боковым зрением я вижу, как из ртов и носов парней слева от меня идёт пар, когда они тяжело дышат. И я дышу так же тяжело, а в груди грохочет сердце, всё тело напряжено – оно сосредоточено и ждёт команды. Офицеры перешли за наши спины и перестали разговаривать. Наступила почти полная тишина, лишь слышно как изредка кто-то из взвода переговаривается между собой, да слышно, как ветер тихонько шепчет в сосновых лапах. Правая рука сжимает ремень автомата, она напряжена и взведена, как пружина, готовая в любой момент сорвать автомат с плеча. Глаза смотрят вперёд, на белый с чёрным кругом посередине лист, который висит крайним справа вдалеке на щите.
– К бою! – словно гром, прозвучала команда.
От этих слов волна мурашек пробегает по коже. Оцепенение проходит моментально, словно ты только что получил оживляющую пощёчину. Я скидываю правой рукой автомат с плеча и в тот же момент пригибаюсь и зигзагами, длинными припрыжками, словно по кочкам в болоте, бегу к огневому рубежу – к плащ-палаткам, расстеленным на земле, которые нужны для того  чтобы было удобнее лежать и чтобы примять траву, которая закрывала бы стрелку обзор. Для того чтобы держать автомат увереннее, а не за ремень, перехватываю на бегу его за цевьё левой рукой и передаю его обратно в правую руку. Приближаюсь к рубежу. Собираюсь с мыслями, чтобы грохнуться на него с разбегу всем своим левым боком. Грохаюсь – боли не чувствую, хоть и звук при падении раздаётся такой, словно с грузовика на землю скинули мешок с картошкой. Лёжа на боку, лезу правой рукой в подсумок, достаю магазин, вставляю его в автомат, который издаёт задорное: «Щёлк!» Берусь за холодный металлический рычажок предохранителя и упираюсь в него большим пальцем, со всех сил пытаясь сдвинуть его с места. Наконец-то он поддаётся и, издав два глухих клацанья, перепрыгивает в крайнее нижнее положение. Теперь мне нужно взвести автомат. Взвод автомата Калашникова – это действие, выглядящее со стороны настолько брутально и грозно, что уже одним этим действием можно привести в состояние испуга и шока любого неподготовленного человека, который будет находиться в этот момент рядом, особенно если он будет понимать, что он – ваш враг, и это оружие направленно против него. Обнимаю указательным пальцем холодную металлическую ручку затворной рамы и с характерным скользящего металл по металлу клацающе-щёлкающим звуком резким рывком на себя отдёргиваю затворную раму до упора. В тот момент, когда рама достигает упора, мой палец соскальзывает с ручки, и механизм под действием распрямляющейся пружины мчится в исходное положение, достигнув которого, издаёт громкое, грозное, феерически-эпическое: «Клац!»  В этот момент я ощущаю себя бравым героем-миротворцем из американских боевиков – с пулемётными лентами через плечо и с камуфляжными полосками на лице. Взвод автомата занимает одну секунду, или даже меньше. Патрон находится в патроннике, спусковой механизм взведён. Вновь нащупываю рычажок предохранителя и тяну его вверх. Он поддаётся, дважды щёлкает – автомат на предохранителе. Берусь за оружие обоими руками, перекатываюсь с бока на живот и принимаю боевую позу для стрельбы из положения лёжа – правую ногу вытягиваю так, чтобы она, туловище и автомат сливались в одну прямую линию, а левую ногу отвожу в сторону настолько, насколько это возможно, ощущая при этом, как в ногах натягиваются сухожилия. Упираю  автомат покрепче в плечо прикладом и прижимаюсь к нему щекой – дерево слегка влажное, гладкое и приятно прохладное. Фокусирую правый глаз на мушке автомата и свожу её с прорезью на прицельной планке. Всё перед глазами плывёт и шевелится из-за того, что пар валит белыми клубнями изо рта, тяжёлые вдохи и выдохи уводят руки в стороны, которые ещё и дёргаются в такт ударов сердца, которые похожи на удары кувалдой изнутри груди. Перевожу фокусировку глаза на мишень, убеждаюсь, что мушка смотрит ровно в центр чёрного круга. Смотрит – всё готово к стрельбе.
– Рядовой N к стрельбе готов! – докладываю я.
Лежу, дышу рвано, глубоко и тяжело, в любую секунду готов задержать дыхание, удары сердца повышенным давлением пульсируют в висках. Слышно как рядом щёлкают предохранители, как звонко клацают затворы – парни рядом изготавливаются к стрельбе. Кто-то  от волнения забывает последовательность действий, и офицеры, которые внимательно следят за всем происходящим, любезно подсказывают:
– Ага, хрен?! Предохранитель, п-а-а-дла! В-о-о-о-т! С-у-у-у-ка, затвор! Куда ты лезешь, падла?! Предохранитель!
Вот щёлкнул последний предохранитель, и последний человек сделал доклад о готовности к стрельбе. И наступила тишина… Наступила настоящая тишина, и слышны только собственное дыхание и стук сердца в груди. Молчали все, и даже окружающая природа замолчала. В этот миг вообще весь мир прекратил своё существование, а всё, что осталось в этом мире – это прицельная планка, мушка и мишень. Очертания окружающей природы размылись и стали несущественны. Моё детство, школа, университет, работа, семья, друзья – всё это словно никогда не существовало, это всё исчезло из памяти. Мозг не обрабатывает информацию ни от одного органа чувств, кроме информации от правого глаза, который я фокусирую поочерёдно то на планку, то на мушку, то на мишень вдали. В этот момент можно было бы рубануть топором по моей ноге, и я не уверен,  что почувствовал бы это. Это состояние называется боевым ражем. Оно отключает здравый рассудок, и это не есть хорошо, но в тоже время оно усиливает реакцию и все животные инстинкты. Тишина стоит некоторое время, и вдруг звучит команда:
– По мишеням!.. Одиночными!.. – тут офицер замолчал, делая паузу.
В этот момент где-то внутри меня извергся вулкан с горячей лавой, которая волной жара медленно растеклась по всему телу. Не отрывая взгляда от мушки, нащупываю правой рукой рычажок предохранителя, перевожу его вниз до упора, возвращаю руку на пистолетную рукоятку и медленно обнимаю указательным пальцем холодный металл спускового крючка. Касание лёгкое, скользящее. Чувствуя, что палец полностью лёг на крючок, натягиваю мышцы пальца. Палец напряжён, как и нервы, как и всё тело. Осталось одно слово – и я превращаюсь в машину для убийства, в боевой юнит, вооружённый, обмундированный, сфокусированный, способный вести огонь на поражение в радиусе километра вокруг себя. В мои руках находится заряженное боевое оружие, несущее смерть, и я выбираю направление, в котором полетят пули. В действительности, всё выбирают офицеры, а я – лишь исполнительный механизм, шестерёнка в машине смерти. Нюанс заключается лишь в том, что я сам являюсь самостоятельным мыслящим существом со своими интеллектом и волеизъявлением. В этот момент, когда я держу автомат и готов выстрелить, офицеры мне просто доверяют, ведь они тоже лишь шестерёнки в общей машине смерти, и всё держится на доверии. Один мой каприз, истерика, неправильное действие – и могла бы случиться катастрофа, и могли бы умереть люди. Но офицеры доверяют мне, и мои сослуживцы доверяют мне. Никто не разбегается с криками: «Он сумасшедший! Спасайся, кто может!» Ещё никогда и никто так сильно мне не доверял, как они в этот момент… На самом деле, я никогда не думал всерьёз о том, чтобы стрелять в кого-то на стрельбище, и сама эта идея настолько смешна и абсурдна, что нету даже смысла рассуждать об этом.
– Огонь!
Мгновение – и мышцы указательного пальца сокращаются, до упора вжимая спусковой крючок – и гремит выстрел. Эхо звонким ударом отражается от стен сосняка, и гул выстрела улетает в поля, далеко за пределы стрельбища. В одно мгновение серые столбы расходящегося в стороны дыма появляются и исчезают у окончания ствола, и в нос ударяет приятный, сладковато-кислый едкий запах пороха. Он очень сильно напоминает запах из детства, который остаётся после взрывов новогодних фейерверков и петард. Те детские годы вспоминаются с радостью и ностальгией, и запах пороха возрождает в памяти радостные эмоции детства. Наверное, для этого петарды и продаются, чтобы мальчики могли с ними играться, запоминая радость детского веселья. Запах запоминается лучше всего, и по воспоминаниям запаха вспоминаются все ассоциирующиеся с ним эмоции, чувства и прочие важные и существенные для человека вещи.
Ощущая запах пороха, убивать будет весело.
Прицел улетает в сторону от мишени. Навожусь, фокусируюсь на мушку и мишень. Выстрел. Про себя считаю: «Два». Навожусь, фокусируюсь – выстрел. «Три». Отдача автомата слабая, приклад в плечо едва толкает, но ствол уводит в сторону, руки немеют, мышцы сводит от напряжения. Стреляю – «четыре». Стреляю – «пять». Стреляю – «шесть». В промежутках между своими выстрелами в уши бьёт гром автоматов парней слева от меня. Иногда выстрелы двух автоматов происходят почти одновременно, и их грозный треск сливается воедино, в один более громкий и более грозный треск, сокрушающий всю округу. Одеревеневшим пальцем вдавливаю курок – автомат безотказно извергает очередной взрыв ярости, несущий смерть. «Семь». «Восемь». После очередного залпа товарищей, где-то  на середине прямой стрельбища между огневым рубежом и мишенями из земли вырывается столб песка высотою в полметра – кто-то целит слишком низко, и пуля угодила в бугорок на земле. Высокие стебли бурьяна, которые растут то там, то там, взрываются небольшими зелёными облачками воды и мякоти и ломаются пополам в том месте, куда попадает пуля. «Девять». Я отстрелялся. Вроде бы... Нужно нажать на курок ещё раз и убедиться в этом. В теории, если я не ошибся в подсчёте, то сейчас будет холостой спуск, и автомат просто глухо щёлкнет спусковым механизмом. Нажимаю – автомат издаёт тупое «клац» – значит, я не ошибся, и патроны ушли все.
– Рядовой N стрельбу закончил! – докладываю и кладу автомат на землю, а сам продолжаю лежать, заведя руки за голову и сомкнув их на затылке, в позе заложника. Звучат доклады других стрелков – отстрелялись.
Главный из офицеров даёт команду:
– Разряжай оружие к осмотру!
Вновь принимаю универсальную позу для работы с автоматом – позу на левом боку – вынимаю магазин и закладываю его в левую руку, которой ещё держу и автомат за цевьё. Снимаю с предохранителя, отвожу затвор до упора и держу его в этом положении. Офицеры, стоящие рядом, подсказывают другим стрелкам:
– Куда, сука?! А магазин на хрен, да?! Падла, предохранитель сначала, а потом дёргай хоть до обеда! Это тебе не хрен – дергай со всех сил! Теперь затвор! На хрена ты его не держал?! Спуск! Сука! Отводи ещё раз!
Офицер, стоящий рядом со мной, осматривает мой автомат и говорит:
– Осмотрено.
Отпускаю затвор – тот грозно клацает; нажимаю на курок дабы спустить автомат со взвода – раздаётся тупое «клац!»; ставлю на предохранитель, засовываю пустой магазин в подсумок, поднимаюсь с земли, а автомат закидываю ремнём на плечо.
Отстрелялся, понюхал пороха – живой! После мы вчетвером бежим смотреть свои мишени, подсчитываем количество выбитых очков. Кто-то всё в «молоко положил», кто-то набил много. Бежим назад, к своему взводу. Там мне помогают снять с ремня подсумок, каску с головы. Передаю свой автомат следующему, а он стоит, волнуется, берёт его резкими рваными движениями рук. Подхожу к старшине, отдаю ему свой пустой магазин и ухожу в конец строя, ухожу туда, где стоят наши, как пингвины, сбившись в кучу и выглядывая из-за голов и плеч впереди стоящих товарищей… Ухожу подальше от стрельбища.

Октябрь 2017 г.