Смерть Клеопатры

          ***
    Тебе, о муза Мельпомена,
    Несу старания мои;
    Слезами трепетными сцена
    Венчает пусть дары любви.
 
 
 
 
        Примечание. Почему трагедия – самый возвышенный жанр? Почему происходит катарсис?
    Возвышенный, потому что человек, его дух, сталкивается с ужасом отрицания, ужасом мироздания, который постигает обычных людей… здесь приоткрывается бездна, несущая несправедливость, как часто кажется человеку, ибо его постигает несчастье… а отрицание возвышает, сильное отрицание способно сильно возвышать… И здесь человек соприкасается и с чем-то глубоко серьезным, витальным… с тем, с чем уже не забалуешь… что до слёз, до мурашек пробирает… Самые сильные эффекты психологического воздействия, самые сильные потрясения приносят нам трагедии… поэтому это и получается самым сильным жанром… Трагедия и успокаивает нас, ибо мы сами страдаем в жизни, но когда мы видим вопиющий трагизм, происходящий с другими, нам становится легче от того, что наше горе кажется нам мельче, и в то же время мы можем пережить его за другого, но все же отстраненно, ибо все же происходит не с нами, и вместе с тем мы приобщаемся к нему…
    Трагедия связана и с самыми сильными переживаниями, да – самые сильные эмоции, потрясения, сопереживания – это в трагедии, а по сему это считается самым возвышенным жанром, и самые глубокие актеры – трагедийные… (Вспомните сочинение Ницше «Рождение трагедии из духа музыки»).

 
 
 
 
  Смерть Клеопатры
 
        «Сокрой меня гробница,
        Устала я от суетной толпы,
        Устала я от блеска Солнца!»
 
 
    Таинственен полночный час,
    Взошла Луна — ночной светильник;
    Ночная мгла на холм легла,
    Все лунной негой озарилось,
    Прозрачно тьма засеребрилась...
    Тихонько, в лунной тишине,
    Царица дремлет в сладком сне.
    Ночной прохладой ветер веет,
    Лишь там, в морской дали,
    Один огонь, мерцая, реет.
    Царица спит; и сон ее
    Никто тревожить не посмеет.
    Тиха египетская ночь...
    И только звезды над главой
    Повисли дивной чередой...               
 
    Ночь горяча, она потворствует влюбленным, горячие потоки земли отдаются ночи, отовсюду слышится несмолкаемый говор влюбленных сердец, ночь говорит их голосами,  и сердце царицы не спит — и стонет, и ноет оно...
    Клеопатра поднялась с ложа, накинула белое покрывало и, пройдя сквозь заросли кустарников, побрела к морю...
    Шумел прибой. Тихо, бесшумно накатывались волны, одна за другой, и рассыпались у берега серебряной пеной. Лунный свет колебался и играл бликами в темной бездне вод. Она медленно шла по прибрежью и любовалась сказочным царством ночи... Клеопатра блаженствовала. Ветер обнимал ее, земля отдавала ей свое тепло. Вдруг она остановилась, повернулась лицом к морю, скинула себя одежды, — и тотчас ее обнаженное тело охватило тепло ночи, одной ногой она ступила в воду — и морская стихия ласково прильнула к ней, — она манила, она звала к себе! — царица отдалась, в пучину погрузилась и поплыла, — как страшно ей! — она не чувствует себя, она во мраке растворилась, и только полная Луна над нею бледно озарилась...
 
    Она одна в ночи плыла,
    Лишь только полная Луна
    Над ней сияла одиноко
    И зачарованно, глубоко,
    Как будто бледное стекло,
    С небес взирала на нее...
    Она одна в ночи плыла,
    И моря теплая волна,
    Желая свежесть воздохнуть,
    Ее ласкала нежно грудь...
 
    Настало утро. Тревожно восходило Солнце... ласковые волны утреннего лазоревого моря и колыхались, и волновались; будто груди влюбленной, они тянулись и вставали, пенясь белыми гребешками, навстречу восходящему Солнцу: как вздымаются, как алчут, как жаждут они Солнца! Но Солнце скользит поверх них теплыми лучами и лишь слегка касается и гладит, гладит... нежно возбуждая...
    И ветер, опьяненный любовью волн, неистово ласкался к ним, и отдыхал меж ними, меж их изгибов и впадин, нырял в них, играл и бил, вздымая к небу мириады брызг...
    Но как ненасытна морская стихия, как подвижна она! И ходит, и стонет, волнуется... волнуется как женщина! Как приветлива она, как ласкова, но как опасна! Голубую бездну таит она за своей утренней лазорью! Бойтесь ее! Бойтесь!..
       
     По небу солнышко катится
     И к горизонту уж клонится,
     И скоро-скоро над землей
     Ночная тень засеребрится...
 
     Над чертогом Клеопатры
     Юный месяц сребролукий
     Красоту свою роняет
     И печально так глядит —
     Будто тайну страшну знает, —
     Никому не говорит.
     И протяжно, и уныло
     Лира чудная звенит,
     И струна ее печально
     Сердцу что-то говорит.
     И царица что-то слышит
     В том печальном, томном звуке:
     То ли голос сладкой муки,
     То ли смерти хладный глас...   
 
     Горели факелы,
     Огонь в лампадах колебался,
     В чертогах дивных Клеопатры
     Чудесный пир рождался:
     Играют флейты, лиры звон
     Чертог чарует волшебством,
     Протяжно хоры воют,
     Звучат тимпаны,
     Им литавры громко вторят,
     И сотни слуг
     На столы кушанья несут.
     Несутся чаши круговые,
     Бежит и пенится вино,
     Кругом все блюда золотые,
     Все дивно, все кругом чудно!
     Факир, таинственный кудесник,
     Что прибыл за тридевядь морей,
     Раздул огонь, явил здесь чудо,
     Пленив волшебствами гостей.
     И будто пламя, колыхаясь,
     В движеньях дивных изгибаясь,
     Девиц чудесный хоровод
     В восточном танце вкруг плывет...
     На ложе золотом
     Царица чинно отдыхает,
     Блаженно, величаво,
     Что тайна ночи почивает.
     Струятся тонкие шелка,
     Пурпур взывает,
     Ковер из свежих роз
     К ногам ее стелится,
     И ароматный фимиам
     Вокруг нее курится...
     Печально взор ее скользит,
     Он что-то ищет — не находит...
     И сам с собою говорит,
     И тихо что-то молвит...
     Как в чистом небе иногда
     Тревожно тучка проплывает,
     Так незаметно для гостей тоска
     В ее глазах слезой мелькает,
     Ей хочется казаться веселей,
     Но томный блеск ее очей
     Печалью сладостной лучится.
     И вот она — тихонько глянет,
     Ее застынет на мгновенье взгляд...
     И теплою слезою станет
     Отчаянье в ее очах!
     И чудный голосок,
     Что нежная струна,
     Вдруг задрожит... сорвется...
     И так печально зазвучит!..
     И грустью в сердце отзовется!..
   
     Но вдруг царица голову подняла;
     Блестят ее глаза —
     В них светится гроза, —
     И робко дрогнули сердца
     И замерли, застыли,
     И взоры трепетных очей
     К ее престолу устремили...
     Глаза ее блестят опасно,
     Так глубоко... и так прекрасно!
     Пред нею в страхе все дрожит,
     Все с содроганьем сердца внемлет:
     Она протяжно говорит,
     Но, как секира в воздухе блестит,
     Так твердо глас ее звучит,
     И страшный приговор,
     Как быстрая стрела,
     Из уст ее летит...
     Пред ней рабыня
     В страхе вся дрожит
     И на коленях слезно
     О пощаде молит, и...
     От волненья задыхаясь,
     Перед царицей тяжко стонет...
     Ей кубок с ядом подают,
     Она дрожащею рукой
     Яд принимает
     И нежными устами
     Отраву горькую алкает;
     Царица смотрит ей в глаза…
     А та, послушна, как дитя,
     Покорно яд глотает,
     И на глазах царицы
     В муках умирает...
      
     Мерцает сумрак ночи,
     Царица клонится ко сну,
     Смыкает сладки очи,
     Ночь опускает пелену;
     Прозрачно тень засеребрилась,
     И таят звезды в вышине,
     Уж утро на востоке заронилось,
     Царица дремлет в сладком сне.
     И снится сон ей, как она,
     Как будто по морю плывет,
     И дует ветер в паруса,
     И под кормою корабля,
     Шумя и пеной серебрясь,
     Играет чудная волна.
     Она в наряде царственной Венеры,
     С златым венцом на голове,
     На ложе золотом под балдахином
     Совсем одна на том крабле.
     «Ну, где же все?..
     Одна, совсем одна!
     Под небом голубым.
     Как страшно и светло!»
     И море лишь одно
     Тревожно плещет вкруг нее…
     Вдруг тьма сгустилась, и она
     Уж у себя в покоях очутилась.
     Пред зеркалом сидит:
     Ничто не мило ей —
     Ни пышные наряды,
     Ни блеск драгих камней,
     С тоскою смотрит на себя,
     На факел, что в углу горит,
     Печальна и грустна,
     Сама с собою говорит:
     «Я счастлива была
     И каждый день —
     Что праздник для меня, —
     Так жизнь моя текла,
     И я, что цвет, благоухала.         
     Но вот пришла пора — и я должна
     Спуститься в царство мрачного Тартара».
     И только вымолвить успела,
     Как тени на стене
     Задвигались, сгустились,
     И страшной чередой
     Вокруг нее столпились,
     Все залитые кровью,
     И лики их, измученные болью,
     Воззвали к ней:
     — За что? За что ты нас сгубила?
     За что тяжелым мукам предала?
     За что на смерть
     Ты наши души обрекла?
     Она от страха замерла...
     И ужас всю ее объемлет.
     И хладну гласу смерти внемлет
     Ее душа...
     Она лицо руками закрывает,
     Но тени к ней, ее хватают
     И платье рвут,
     И драгоценности срывают…
     Она кричит и стонет,
     Дрожит... и хладно ей,
     Но ото сна она отходит...
 
     Уж сонная Аврора
     Над горизонтом золотится
     И в колеснице золотой
     По небу светлому катится.
     Как прежде, новым днем
     Царица может насладиться.    
 
  ...................................
 
     Неумолимо время мчалось;
     При мысе Акциум сражение рождалось;
     В угаре, пламенном дыму,
     Когда галеры шли ко дну,
     Судьба Египта здесь решалась.
     Царица испугалась: «Проигран бой,
     Антоний милый мой сражен,
     Октавианом славным побежден,
     И Цезарь, баловень судьбы,
     На гребне пламенной волны
     К вершинам славы вознесен».
     И шестьдесят галер,
     Летучих, легких кораблей,
     Раздули паруса и по волнам
     Пустились к родным берегам...
   
     Что мир перед влюбленным? —
     Руины, обломки пламенных надежд,
     Да толки чопорных невежд;
     Над всем одна звезда —
     Звезда любви сияет!
     И Антоний мой родной
     За египетской кормой,
     Будто бешеный пегас,
     Что узду свою презрел,
     В след царице полетел.    
     Для нее готов презреть
     Он и славу и венец!      
   
     Неумолимый Рок
     Ему сей путь предначертал,
     Как глыба снеговая с гор падет,
     Так он в бездонну пропасть пал.
   
     В Александрийские чертоги,
     Белее дня, темнее ночи,
     Он прибыл наконец,
     Он должен был на поле боя
     Найти безвременный конец,
     Где гибли стар и млад, —
     Он должен был остаться там,
     Ведь он — солдат!      
 
     Все чувства в нем смутились:
     И стыд, и угнетенье,
     И сердца грозного волненье
     Его движенье выдает.
     Царицу он к себе зовет.
     А та волнуется, дрожит,
     Ее гнетет позор и стыд,
     И от волненья дух заходит,
     Но все ж она к нему выходит…
 
     Антоний к ней:
     - Что?! Что случилось?
     Еще не кончен бой,
     А ты уже пустилась
     На утек?
              — Постой!
     Мне показалось,
     Что бой проигран,
     Ты в плену,
     Корабль твой пошел ко дну.
     — Ей показалось!
                — Прости!
     Я испугалась,
     Волненью сердца поддалась
     И к брегам родным помчалась
     На вольных легких парусах!..
    
     Будто сладкий звук цевницы,
     Так коварен и опасен
     Голос ласковый царицы,
     Но вдруг она преобразилась,
     Как море пред грозою засветилась:
     — Известно ли тебе,
     Что я — Царица!
     И о моей земле
     Должна я думать наперед,
     Я повернула корабли,
     Чтоб сохранить свой флот,
     Египта крепостный оплот!
 
     Антоний был смущен, подавлен,
     Царицей как всегда раздавлен.
     Ушел, в унынье погрузился
     И с миром уж навек простился.
   
     К нему царица подошла:
     — Что вижу я? Я знала льва,
     Но передо мной ягненок,
     Скулит, что маленький ребенок.
     Ты Марсом был, но ныне духом пал!
     От слов тех, пристыженный, 
     Антоний духом воспылал;
     Отчаянье  в нем силу пробудило,
     И жизнь в его очах
     Огонь лучистый засветила...
 
     Еще царица будет его приободрять,
     А он душой воинственной пылать,
     Но тщетно все, свершилось,
     Судьба его остановилась,
     И парки оборвалась нить.   
 
     И он решился, из ножен вынул меч,
     И пал... но дрогнула рука,
     Скользнула сталь вдоль живота,
     Он ранен был, но рана та
     Была смертельно глубока...      
 
     Не ведая о том,
     Наверх царица поднялась,
     В своей гробнице заперлась,
     Вдруг слышит шум...
     - Антоний ранен?..
     Как это возможно?
     Давайте же его сюда
     Скорее, осторожно...
 
     Царица нежною рукой
     Его главу слегка прижала
     И кудри черные трепала,
     Она смотрела на него
     И тихо умоляла, —
     Будто нежная голубка
     В час предсмертный пред одром
     С другом сердца ворковала.
     Потом к нему склонилась
     И слезно что-то лепетала...
     И уж в последний раз
     Его поцеловала.
 
     Антоний что-то бормотал,
     Уж он себя не понимал,
     Но он блаженствовал —
     Он на руках Царицы умирал...
 
     Она его будить хотела,
     Но смерть уж на челе его
     Свой страшный лик запечатлела,
     Жизнь угасала в нем
     И тело холодело...
    
     В последний раз она
     Своей рукою нежной
     Глаза его сомкнула,
     Слезами залилась
     И лик свой отвернула,
     Потом на грудь к нему упала,
     Обняла... и зарыдала...
      — Мой милый, в добрый час,
     Поверь, на небесах уж скоро
     С тобой увидимся мы снова!..
 
     И пробил смертный час!
     Царица, золотой порфирой облачась,
     На ложе смерти всходит...
     Ее холодный взор в последний раз
     Покои царские обводит...
     Рабыня уж спешит,
     Смертельный яд подносит,
     Не в силах говорить,
     Колени клонит
     И робко, слезно молит...
     Корзинку с ядом подает…
     Царица белою рукой
     Корзиночку берет,
     К себе подносит,
     Печально так глядит
     И смело говорит:
     «О, боги мрачного Аида!
     Позора я не потерплю!
     Достоинство свое не уроню
     В глазах толпы презренной!
     На ложе смерти гордо я всхожу,
     Примите ж дар бесценный!» —
     Корзинку открывает, и змейку,
     Что страшный яд в себе таит,
     Рукою нежною ласкает...
     «Ах!» — Укус! Как больно ей!..
   
     Как в глянце хладных вод
     Свинцовой тучи отражение дрожит,
     Так смерть в ее очах
     Отчаяньем блестит!
     И боль слезой холодной
     По щеке катится...
     Взметнулся дух ее, и лик
     Предсмертным блеском озарился,
     В глазах смертельный ужас отразился...
     И стынет в жилах кровь —
     Ее рассудок помутился…
   
     Ей больно,
     Дрожит ее рука
     И покрывало жмет,
     И от бессилия падет...
 
     Тихонько голову свою
     Она на ложе приклоняет;
     Глаза прекрасные смыкает
     И навсегда уж засыпает…      
 
  .................................
 
     Наутро поднимется Солнце
     И ласково свет разольет,
     Но юной душою Царицы
     Сей мир никогда не блеснет.
     И ветер прохладный задует —
     Царицу он будет искать,
     Но ее уж никто не разбудит:
     В прохладной гробнице
     Она будет спать.
     И так он печально завоет,
     И к ней воззовет...
     Но в ответ лишь протяжное эхо
     Тяжкий стон ему донесет.
     И волны морские проснутся,
     Чтоб коснуться любимой своей,
     Но от слез они захлебнутся,
     Не в силах увидеться с ней:
     И заплачет вода, заструится...
     И от горя побелев,
     Мать-земля в пустыню превратится…
               
 
  P. S.
     Восходит Солнце на Востоке,
     Над горизонтом заалелся день,
     Приют богов уединенный —
     Храм беломраморный, колонный,
     Пленяет сладостная тень.
     Все тихо; и только небо голубое...
     Шумя и пенясь, бьет прибой,
     И море ласковой волной
     Ложится к мраморным ступеням...


     P. S. Некоторая критика: http://www.starboy.name/Otvet.htm