Дымом брюхата хата...

Когда звездная бездна пасть разевает
полную желтых звездных зубов и ругает
мой взгляд в горло небес
паром жара, ночью черной всей,
не поспорите, это не бредовый поток в крови зове,
ничем не кололись,
это – колесо фортуны,
лицо зверя, который в ответ глядит
и вот о чем куплет.
 
Темный конус базальтовой света-горы,
верх срезан – шапка фес.
А на нем, затонувшие, как города
стоят на волнистом песке.
Погибли все, гример, костюмер,
хореограф, актеры, мест
живых не осталось, заполнила все вода –
застыло в холодной тоске.
Негнущийся шелковый вес портьер
зиял ранением весь
и синие бархатные суда
сползали к его ноге,
словно сражен ранением метким,
неясно чем и кем,
может взрывание скрыла мгла,
авария, травма, крен.
Нет ни заметки даже в мелком шрифте.
Внезапно, словно на лифте голубо-синем
возникает стокер, на нем
стоит – воскрес волнорез,
в белом одеянии, словно его сейчас отключат
как белый бес,
невероятного роста человек.
Звездной пыли архимиллионер.
И медленно вверх руку поднимает,
затем, и ничего нет в руке,
но он как будто в ней что-то греет,
слегка дрожит и разжаться не смеет,
из сапфира рапира, кулак потемнел
и становится крупнее, острее.  И вот стоит,
держит ее и говорит:

Воля автора не дана мне,
но я буду на вашем листке
отныне и присно, и всегда
блеском пера в огоньке.
Рапира-лира, буксир заодно,
историй кораблей, севших на дно,
канат из космоса и моря пен,
портовой вакуумный сцеп.
Омни-властелин!
И поведаю эту тайну,
то, что случилось вчера,
вашим пером призрак убит,
деяние неизвестное самим.
Вас это злит, но напрасно, покой
то, что на языке,
сначала садится на белое дно,
всегда следы на песке
оно оставляет, над ним вода,
соленая, например.
А понимание, как и зачем,
и для чего, и с кем,
приходит позже и не в курсиве
ажурных прибрежных пен,
а через то, что сначала злит,
возможно знобит
и кармой видится крен,
как будто голос отдельный от мозга,
как пена отдельна от тин,
но истина гола и правда иная.

Так сказал властелин.

Потом, словно не стало ночи,
рассеялся туман.  Златогрив
спустился с месяца лев
и стало мгновенно...

Холод!  Вы искали особенных сходств?! –
заорал он.  Разительных сходств.
Прозрение вас ошеломит.
Оно принадлежит к разряду сна
в котором человек,
его голос, молишь не молишь
от себя уничтожась, под звуки лир
благоволит любви от осени до весен,
напрягает вокальные корды с упорством монстра,
но любовное слово – сволочь.
Существует квота, норма допускаемого,
сколько бы ни прибывало
слов в стихе,
и с жадностью стелется скатерть,
я тебе пою, не оглядываясь назад, ладно?
Но двойные стандарты для ангелов, дьявола?
Я представляю все.
Один облик, одним дышать.  Не половина фасада.
Мы не за тем ради морали умирали.
И не за тем колокольный звон.
Мистики и пророки занимаются богообщением, тоже поэтам,
аминь, амэн.
В прозрении слов свет, ничего нового,
но в пламени свечей, луны отблеска
дрожат еще невысказанные глаголы,
видение спиртное, боковое, большое
и скоро
видение призовое.  В коем веке,
скрытое от посторонних лиц,
пустых людей,
и видение по особенному горит.
Если честно, пока разогрев,
шляхетств польских
в ласке моей
нежный ад и овец стадо,
но я и белый бес и развожу круги по воде.
Я человек и ты человек и это все.
Ковер, космический полет, вся сага
ноктюрн непрекращаемого дебата,
дважды чудо на старте,
один раз портрет традиционных методик,
другой раз моя агония,
странный слог без лака и мака,
но он только для тебя, где бы ты ни был.

Все о чем писала –
садист влез в твое окно.
Отлюблю тебя так, не покажется мало.