Гудит, гудит Хатынь колоколами скорби

Волнуется, шумит, от гнева ветра, лес,
Гудит, гудит Хатынь колоколами скорби,
Пронзительная боль летит под свод небес,
По-видимому, там всевышний горе копит.

На крыше кузнеца – блик солнца по утру,
Но птичий крик в лесу становится всё выше,
В карательном кольце не спрятать детвору,
От смерти защитить поможет ль кто-то свыше?!

Но вопли матерей, истерзанных врагом,
Не слышит, видно, бог, когда кругом – страданье,
И топчет лютый враг святое сапогом,
И варварству его, должно быть, нет названья.

Прикладом и штыком сгоняет он народ,
Чудовищным огнем сжигает всю деревню,
Предатель-полицай, в усмешке жуткой рот,
И падает листва от ужаса с деревьев.

Под синевой небес – берёзовая сень,
Она любви полна и небывалой грусти,
Сто восемьдесят шесть сожженных деревень,
И капсулы с землей великой Белоруси.

Здесь обелисков ряд – обугленных печей,
Над каждой – тихий  стон и список, живших в доме,
И беспрерывный плач расплавленных свечей,
Неизмерима боль, что многим здесь знакома.

Несёт кузнец в века ребенка на руках,
- Смотрите, - говорит безумными глазами,
Не потому ль блестит трава росой в лугах,
Что мочит он её горючими слезами?!