Два урода

 

1.Часть первая. Люблю я кладбища.

Признаюсь вам - я кладбища люблю...
Заплачут ли когда-то обо мне?
Вам кажется, что чушь сейчас мелю...
Там есть о чём подумать в тишине.

Идёшь и смотришь на холмы могил
И понимаешь, что за этими крестами -
Чужие судьбы тех, кто раньше жил,
Кого не будет уже больше с нами.

Кем были эти люди? Жили как?
Как умирали? Хорошо ли плохо?
Шальная пуля ли, неизлечимый рак?
Бог весть... Для всех живых туда  дорога.

Люблю я кладбища, особенно весной -
Со смертью рядом возрожденье жизни новой.
Поёт природа, стайки птиц над головой...
Нет смерти, убеждаюсь в этом снова.

И в том году опять пришла сюда,
Как-будто потянуло меня что-то.
Здесь ярче вспоминаются года,
Когда была я юной, беззаботной.

Вниманье обратив своё, в тот день,
На одну, очень странную, могилу.
И ноги сами понесли в густую тень
К холму заброшенному, с неведОмой силой.

На холмике был поржавевший крест,
Воткнутый в землю, самодельный явно.
С двух сварен труб. Такой один был здесь.
Давно забытый - поросла тропа бурьяном.

На фоне неприкаянных могил,
Он выглядел особо... сиротливо.
Как-будто тот, кто похоронен и не жил...
Мне стало интересно, что-же было?

Весь вечер этот, очень грустный  холм
Так и стоял передо мной, перед глазами.
У тёти Маши я спросила, сев за стол:
 - Чей крест там за погостом меж полями?

-Тот, на отшибе, с трубами?
-Да, тот...
-Эх... был у нас - Серёжка... Жизнь такая...
В деревне звали все его - урод...
Вздохнув, задумалась, чего-то вспоминая.




2.Часть вторая. Рассказ тёти Маши.

Серёжка этот бедолагой был...
С рождения... Ох, парень горемычный!
К Петровне старой часто приходил -
Коль та трезва - накормит поприличней.

А, если пьёт, то крикнет:"Лучше б сдох,
Ведь, даже своей матери ненужный..."
Так он и жил и был совсем не плох...
Не нужен никому... никто не дружит...

Маринка, мать его - алкоголичка, пьянь,
Вдруг осознав сквозь пьяный свой угар,
Что залетела, то решила, дрянь,
Принять, какой-то абортивный там, отвар.

Отвар - знахарка местная дала...
Не абортировало зелие сие!
Маринка, выпив, чуть сама не померла...
Ну, и Серёжка появился на земле...

Другой раз выжил он, когда отец,
От беспробудных пьянок сумасбродный,
Швырнул в Серёженьку топор... подлец...
Мешал ему, скулящий сын, голодный.

Он топором ему тогда снёс пол лица.
В четыре года тот и стал для всех уродом.
А после - посадили подлеца.
Так там и сдох, не отсидев и года.

Недолго убивалась по нему
Маринка. И с другим тогда связалась,
Найдя такого ж алкаша, взамен ему.
Теперь уж с Генкою она и напивалась.

К ней Генка с пойлом каждый день ходил,
Да  пендалей отвешивал мальцу.
И со словами:"Погуляй, дебил!"
Серёжку бил по незажившему лицу.

РжалА Маринка... Уходил пацан
Таскать еду с соседских огородов...
Так детство и прошло...хмельной туман.
Оставшись навсегда для всех уродом.

Беседовать с ним брезговали все,
Даже подобные ему - с семей запойных.
И жизнь пожёстче стала и...грустней,
Когда и бабка померла его - Петровна.

Он выжил. Только диким стал и злым...
И за Маринкой он "палёнку" допивал...
Он выжил, втягивая самокруток дым,
А после, сутками, обблёванный лежал...

Он выжил и тогда, в двеннадцать лет,
Когда обдолбанные извращенцы,
Его насиловали... Натерпелся бед...
Даа... так не издевались даже немцы.

Его нашли у леса грибники
И отморозков, "по-горячему", поймали.
Ему и "до" - никто не подавал руки,
Теперь к "уроду" "прокажённый" добавляли...

И вешался он от любви большой
За Ольку Рыжую... Но выжил и тогда.
Она  ему: "Смерть даже брезгует тобой!"
Не жизнь, а бесконечная беда!

С тех самых пор всегда он был один.
Замёрзла спьяну мать зимой в сугробе.
Пропал и Генка. Но не плакал сын.
Знать не хотел - кто, где из них схоронен.




3. Часть третья.  Второй урод.

Однажды, поздней осенью, упал,
Напившись и уснул, как мать в сугробе.
Очнулся оттого, что пёс лизал
Лицо его. И, что-то, дрогнуло в уроде.

Он мутные свои открыл глаза
И увидал, такого-же, страшилу -
Собачья морда одноухая назад,
Вцепившись в ворот, потянула что есть силы.

Как-будто говоря: "Вставай! Помрёшь!"
Серёга встал и допетлял он с псом до дома.
"Ты жрать, наверно, Одноухий, хошь?
Нет ничего. Ложись, поспи, кулёма."

И бросил парень на холодный пол
Спасителю, с кровати одеяло.
Погладив Одноухого - ушёл,
Достать чего-нибудь, чтоб шавка пожевала.

Он к Нюрке-самогонщице пришёл.
-Очухался?- его спросила тётка,
-Опохмелиться? - и полезла в старый стол,
Там для таких, как он, была "палёнка" водка.

-Мне это... мне б чего-то пожевать...
Костей каких... - и улыбнулся глупо.
-Допился!  Ща я гляну...вашу мать...
-Я заплачу!
-Иди уж! На, вот, супа!

Пса накормил, тот кисть руки лизнул,
Как в благодарность за прекрасный ужин.
И, в первый раз, Серёга аж всплакнул,
Почувствовав, что стал кому-то нужен.

Он ошарашенно смотрел на место то,
Куда язык шершавый прикасался,
Ведь, до сих пор в его судьбе, никто
Душой, вот так, к нему не проникался!

А самым добрым помнил в жизни он
Слова Петровны: " Лучше б сдох, проклятый!"
Момент запечатлился, словно сон,
За жизнь впервой, до одури приятный.

Он робко, неумело положил
На пёсью голову, облизанную руку,
И Одноухий  больше не скулил,
И два урода "притулилися" друг к другу.

Два никому ненужных существа...
И стало им вдвоём вдвойне теплее.
А за окном шёл дождь и падала листва...
Спал пёс, уткнув свой нос Серёге в шею.



4.Часть четвёртая. Новая жизнь.

Впервые так Серёгу кто-то ждал!
И очень он спешил домой под вечер,
И косточки у Нюрки покупал,
Почти не пил. И стало жить полегче.

И, как-же был он счастлив, когда дверь
С размаху открывалась и скрипела,
(ОН НЕ ОДИН! ОНИ ВДВОЁМ ТЕПЕРЬ!)
И с лаем радостным к нему душа летела!

Он стал готовить. Ел и угощал.
И Одноухий окружал его любовью.
И выпивку уже пореже брал.
Ведь было хорошо и так - их двое!

Со временем он будку смастерил,
Пёс охранял "имущество" Серёги,
Был преданным таким и долго б жил,
Не перебили б чьи-то руки ему ноги...

Серёгу словно подменили - пёс пропал!
Подолгу вдаль смотрел он, стоя у забора.
" Куда ж ты, Одноухий, убежал?"
Он обыскал деревню всю и ездил в город.

Пять дней прошло... пса мужики несли.
Живой! Но лапы перебиты - в горле слёзы.
И вылечили пса, почти спасли,
Но не ходил он больше - только ползал.

Не выл от боли пёс, скажу я вам,
То в гневе злобном завывал Серёга.
И клялся, мол, обидчикам воздам -
Переломаю виноватым ноги!

Потери б не заметили "бойца",
Не выл бы пёс, сходя с ума, на всю округу...
Нашёл, наверное, Серёга подлеца,
Что пребил все лапы его другу.

Серёга мёртв - воткнут был в спину нож..
Не хоронили его, просто закопали.
Сварили с труб, чтоб был на крест похож,
То, что на кладбище вы, проходя видали.

Пропал и пёс. Куда мог уползти?
Но, как-то, Нюрка-самогонщица сказала,
Что на холме, где (Господи спаси)
Нашли Серёгу, псина та лежала.

Он лапами могилу обнимал,
И Нюрка подошла к нему поближе,
Но пёс не двигался и всё себе лежал,
Приблизилась ещё, а он не дышит...


5.Часть пятая. Конец.

Порхают бабочки, звенит природа, птицы
 Мне, так-же, кажется, что смерти вовсе нет.
И прежде чем с деревнею проститься,
Пошла на кладбище, чтоб положить букет

Тем двум товарищам - Собаке и Серёге.
Их "два урода" называли все...
Но был тот пёс по-человечней многих
И знал Серёга толк во внутренней красе.