Рай или Джордано Бруно различает 4

        "Одно прекрасное мило, а не прекрасное не мило"

               Феогнид.


      Красота - первый инстинкт человека. Первый и последний. И это инстинкт не к совершенству форм, не к завершённой удовлетворённости чувства, а инстинкт к спасению - к истине. Потому что только красота способна подвести нас к ней на максимально близкое расстояние, причём на такое, на какое не способно никакое рациональное познание. Красота "приближает" - до последних пределов чувственной меры. Дальнейшее - дело Логоса - огня и стихии. За красотой следует следующая красота, лик которой уже ужасен ("каждый ангел ужасен" - Рильке), но следуя лишь за красотой мы не можем увидеть этот ужасный лик, мы как бы останавливаемся у последнего рубежа - лицо любимой не ужасно, а прекрасно, и между тем сама любовь таит в себе некоторую жуть, некоторый ужас. Впрочем, как и сам мир.
Так куда же ведёт нас красота? Спасёт ли она мир?
      Строго говоря она никуда уже не ведёт, поскольку она самодостаточна. Но она сама есть тоска по чему-то большему - по освобождению, по свободе, по свершению. Красота словно указание в сторону перескока мер - мягкая оболочка, спасающая нас в своём коконе "защиты от богов". Красота - веяние богов, но не они сами - тут разгадка. Защитный покров с нашей стороны.
      Инстинкт красоты не то же самое, что инстинкт самосохранения. Его всеобщая проекционная составляющая абсолютно другая, она в разы сложнее, красота вмещает в себя и самосохранение в особом специфическом смысле. Ведь красота "хранит", хотя и мимолётно, как мы говорим, но на самом деле - совершенно надёжно. Следовательно инстинкт самосохранения вписан в определённом смысле в инстинкт красоты. Однако красота обладает не одной характеристикой самосохранения - проблема красоты в том, что саморазрушение в ней присутствует не менее самосохранения. И как дети малые нашей малой земли, мы плачем. Мы плачем в тот момент, когда красота уходит. Мы хотели бы запечатлеть её навеки. И мы не догадываемся, что так уже и произошло - с тем, кто хоть раз воспринял подлинную красоту. "Запечатлеться" - полновесный смысл красоты, другого она не имеет. Где же лежит печать лика разрушенной красоты? - В душе. Даже будучи спроектированной в искусственные формы (попросту говоря в искусство), корень красоты продолжает пребывать непосредственно в душе. И потому, не имея красоты в душе, красоты в картине не увидишь, и вокруг себя в природе красоты не найдёшь.
     Красота создана именно для души, для одной лишь души, а не для духа, и отсюда её такая большая "привлекательность" и "популярность")). Она для всех и ни для кого. Ведь "душа - это всё" (Аристотель).
     Инстинктом к собственной душе и последней истине называем мы красоту и материнским лоном, окружающим эту подрастающую истину. Импульс к ней постоянно активирован, в отличие от импульса к самосохранению. Не только Эрос, но и Танатос пронзают красоту. Красота всегда балансирует и оттого, ей так трудно устоять в нашем разорванном мире.

     Между тем, кому-нибудь, быть может, покажется странным, что мы говорим о красоте не как о прекрасной объективной форме совершенного создания природы или шедевре, вышедшем из-под рук человеческого гения, но как о внутренней интенции самой души. Но в том-то и дело, что красоту мы всегда и всему приписываем извне. Даже, если речь заходит о красивой душе, она получает свои определения в соответствии с объективными идеалами, когда на самом деле решающим образом, душа сама устанавливает эти идеалы. А если она не устанавливает их, то они мертвы, либо же вообще не вызваны к жизни, то есть потенциальны, но не актуальны. Но как же быть с богатством красоты природы, нам кажется, что тем самым мы отменяем её. Нисколько. Как некогда писал Гёте о глазе, что он сформирован на свету и создан, дабы внутренний свет выступил навстречу наружному, также должно сказать нам и о красоте - что её залог спасения лишь в том, чтобы внутреннее струение красоты выступило наружу навстречу внешнему. И вот об этом последнем мы забываем - мы не знаем как светит сам глаз и как испытывает инстикт красоты сама душа.

      Некогда Платон написал о любви, что она есть "рождение в красоте", но при этом он не мог и не смел узнать того, как впервые рождается этот инстинкт красоты в человеке - мы любим порой в противовес своим же собственным идеалам ( я уже не буду приводить пример Эсмеральды и Квазимоды, а только упомяну о нём). Платон говорил, что красота начинает своё восхождение от прекрасного тела, а затем поднимается к красоте души - то есть к самой себе, следовательно впервые мы учимся на телах, и через них на объективированных формах. Причём мы учимся внешним телам через своё тело. Учимся, но очевидно недоучиваемся, и не понимая в полной мере красоту самого тела, уже спешим в высокие горние области. Но там нас не ждали, не ждут и не привечают без материнского первоначала. Как душа может познать собственную красоту будучи лишь духовной? Казалось бы это последние вершины, к которым мы все должны стремиться, но нет, вершины - холодны и безжизненны.
       Прекрасные тела прекрасны не одной лишь своей физиологией, они прекрасны потому, что в них бродят прекрасные души. Во времена Платона во многом так и было, потому что полисы жили под знаком калокагатии и наши современные "горы мяса" там не праздновались. Идеалом была гармония души и тела, и очевидно того, что ещё лишь подразумевалось под словом дух. Поэтому для Платона созерцать прекрасное тело и было - созерцать прекрасную душу, только ещё неопытным, невооружённым глазом. Тела - это, как бы, - ученичество. Душа в своём исходном пробуждении учится красоте и соразмерности вообще и ещё не подозревает об ожидающих её сложностях. Но, очевидно, эти последние лежат как раз там, где душа наконец-то отрывает свои глаза от тела и переходит собственно в свой мир.

       Ну и как же мы влюбляемся, начинаем любить - с чего, почему? - вдруг переходим в иное состояние, обнаруживаем себя иными, а по Платону становимся равными безумным, ибо все влюблённые - безумцы? Не напрашивается ли тут очевидно, что как раз в тот момент, когда внутреннее око красоты прорывается и устремляется наружу? И в это мгновение мы рождаемся заново в лоне красоты, а там дальше - как повезёт и кто на что горазд, но "родившийся" уже не выбирает, и не может сказать - "хочу назад, обратно, в утробу" - в злую, тёмную пещеру привычной жизни. А если даже и скажет, кто будет слушать его - силы, неизмеримо сильней его - повлекут и обяжут считаться с собою.
      Из темницы, из внутренней клети души, прорвалось наружу её свечение - роды в красоте совершились, а вот опыт, познание, сама реальность - придут потом, хотя даже в самом первом миге они уже присутствуют.
      Влюблённые - новорождённые... Но что же служит для них пелёнками? В какой люльке качаются они? Как шагает любовь внутри красоты? Платон отвечает: она восходит. И не об этом ли восходе писал Гераклит, когда говорил, что ничего не скроется от того, что постоянно восходит?
      И не можем ли мы сказать: мир постоянно восходит в лоне Красоты?

       Но если рай лишь состояние нашей души, то какая вам разница - будет ли он на земле или на небе?
      Что же вы думаете лишь о небе, забыв обо всех земных делах? Что же вы полностью погрязли в земных делах, забыв о небе?
     Вы пали под тяжестью тяжбы, и вы говорите: я - земной человек, или я - верующий. Но ни верующий в вас не ведёт вас ко вкусу и тайне жизни, ни "практический человек" нигде вас не спасает, ибо повсюду и повсеместно "мосты сожжены".
     Рай возможен и на земле, так его и озаглавил Данте, написав свою главу - "Земной рай", но лежит он в совершенно ином месте, нежели где стоят привычные наши дома. За чертой абсолютного различения... После огня... В зачатии красоты... На вершине восхождения...
     Если вся природа, весь мир восходят в красоте, то неясно ли и наше предназначение? Также восходить, но в своей особой, уникальной и неповторимой форме - любви? Потому что вся тварь стенает, но не дотягивается до любви и ждёт освобождения. Мы же свободны и свободно освобождаемся в лоно красоты. И освободившись, будучи свободными, способны и всякой твари помочь расширить и приподнять своё бытие. Что же более? Ничего более нет, остальное всё - менее...
     Можете сами проверить на себе, хорошо ли мы усвоили уроки любви, если сегодня нам всем не ближе до любви, а дальше, чем когда бы то ни было! Если верующий наш не теснее жмётся к любви, чем циничный прагматик-эмпирик, если наш именитый, родовой философ не яснее сегодня видит истину, чем любой наркоман... "Пути господни неисповедимы" - неисповедимы пути нашего освобождения, и уж не наши социальные теории - наши пути освобождения. Нам не помогут ни наши "экономики", ни наши теории, ни старые традиционные веры, ни "мудрость веков". Первые потому что пусты и лживы, вторые потому что омертвели и не в силах вспомнить что вообще есть огонь, и не знают совсем что это такое, ну а третьи, потому что "никогда не приближаются к человеку, покуда человек не приблизится к ним". Мы в ловушке, проще говоря в аду, и наш ад нарастает. Прессуются времена и годы, но не для того, чтобы стать уплотнением, а для того, чтобы рассыпаться в прах. Сегодня мы не восходим, мы - ощущаемо опускаемся. Это факт. Остаётся лишь спрашивать у себя - станет ли наше нисхождение в ад - Дантовым нисхождением? Перевернётся ли в точке всей тяготы мира - сам мир, открыв наконец-то путь наружу, путь вверх? Чем ниже - тем ближе - установка сомнительная и опасная. На последнем дне ада, посреди ледяного озера Коцит, огонь не горит, не присутствует вовсе. Это уровень предателей и иуд, и мы медленно подползаем к этому уровню. Неизбежно ли мы должны пройти этот путь - вопрос риторический, как сказал бы Декарт - "теперь уже неизбежно"... Готовьте тёплую одежду и еду, и с чемоданами на выход...
      Сегодня подозреваемым становится всякий, кто ещё способен по живому дышать... За что это он ухватился при неизбежном сползании - узнать, допросить - устранить... И вообще, "так не бывает" и поэтому "не будет". Втяните носом воздух - вы не чуете беду? Помните: вы обязаны не чуять - чуение удвояет страдания, и без него тяжко. Люди освобождаются от осознания, потому что груз его невыносим.
      Может быть Данте вовсе не о небе одном писал или давал метафизику нашей души, а ещё предвидел и будущность? С великими поэтами такое бывает, а с величайшими - тем паче. Техника уже начала сжирать нас, но мы ей не сопротивляемся, мы ей помогаем, и сжираем друг друга в придачу к ней.
      Колесо метаморфоза зачало свой оборот, но вовсе не выйти из этого метаморфоза предлагаю я или Джордано Бруно, а как раз войти - и быстрее и лучше, и прямее направиться к истинной цели его и смыслу - перерождению. Гусеница человечества, насобирав шелуху всех своих жизней в кокон, перерождается в бабочку. Ползёт земной червь к входу с игольное ушко. Надеется проползти... А сам даже не знает где находится это игольное ушко...