Лекция 6 Первый роман Машенька

После 8-ми дней, проведенных в Констанце, в сентябре 1925 года молодожены Владимир Набоков и Вера Слоним возвратились в Берлин. 30 сентября они сняли комнаты в доме 31 по Моцштрассе, которые принадлежали пожилой вдове некоего майора («она и сама вполне могла сойти за майора») – малоприятной даме, но безупречной хозяйке. Именно здесь, на изъеденном молью диване достопочтенной вдовы, Набоков, судя по его воспоминаниям, начал писать свой первый роман. К середине октября работа значительно продвинулась, и он сообщал матери:

«Герой мой не очень симпатичный господин, зато среди других лиц есть милейшие люди. Я знакомлюсь с ними все ближе, и уже мне начинает казаться, что мой Ганин, мой Алферов, танцовщики мои Колин и Горноцветов, мой старичок Подтягин, киевская еврейка Клара, Куницын, госпожа Дорн, моя Машенька – люди настоящие, а не выдуманные мной. Я знаю, чем пахнет каждый, как ходит, как ест, я так хорошо понимаю, что Бог – создавая мир – находил в этом чистую и волнующую отраду. Мы же, переводчики Божьих творений, маленькие плагиаторы и подражатели его, иногда, быть может, украшаем Богом написанное, как бывает, что очаровательный комментатор придает еще больше прелести иной строке гения».

К концу октября 1925 года черновой вариант первого романа был завершен, и весь ноябрь Набоков правил его. О чем же этот роман?   
Прежде всего, это роман об эмигрантской жизни, как бы некий групповой портрет эмиграции, хотя по большому счету, все, о чем повествует писатель: и дешевый русский пансион в Берлине, где живет главный герой Ганин; и хозяйка, вдова немецкого коммерсанта, вывезшего ее из России; и Подтягин, старый поэт, которому не для кого больше писать и который чувствует, что пережив ту Россию, где он мог существовать, он пережил и саму жизнь; и пара танцовщиков-гомосексуалистов, чья участь не столь плачевна, ибо их искусство свободно от языковой ограниченности; и Клара, вынужденная проводить день за днем в чуждом ей мире немецкой конторы; и Алферов, мечтающий о карьере предпринимателя, который готов забыть старую Россию, погибшую, как он думает, навсегда;  всё это относится ко второму плану.
На первом же плане Ганин, который вспоминает Машеньку – почти каждой своей черточкой совпадающую с первой любовью Набокова Люсей Шульгиной; он вспоминает  с такой страстью и так ясно, что его доселе вялый дух воспаряет. Реанимированная памятью романтическая история его первой любви оживает во всей своей прелести. 
Сейчас, перечитывая «Машеньку», у меня родилось следующее стихотворение:

«В этой книге, где Ганин тоскует
чередою отмеренных дней,
где он в памяти зримо рисует
образ Машеньки милой своей,
создавая в щемящем томленье
ту Россию… вдогонку, взахлёб…
В этой книге живет вдохновенье,
горький опыт ошибок и проб…»

Здесь надо отметить время действия романа – апрель 1925 года, пик массового исхода русской эмиграции из Берлина, и его герой Ганин строит неопределенные планы отъезда во Францию или еще дальше на «новую чужбину», а другой герой, Подтягин, предпринимает мучительные и неудачные попытки получить визу и все необходимые разрешения, чтобы перебраться в Париж. Но надо сразу особо подчеркнуть, что этот первый роман не стал «первым блином», а, безусловно, автору удался: роман получился цельным, монолитным, полностью захватывающим читательское воображение. После десяти лет писания складных, но подражательных стихов, Набоков с первой попытки овладевает канонами романного искусства.
Некоторые критики справедливо восхищаются изобретательным построением романа, оригинальной повествовательной стратегией его экспозиции, основной части и финала. Давайте более подробно остановимся на экспозиции, которая всегда требует от писателя особого мастерства, умения захватить внимание и незаметно, одним легким движением, передать всю необходимую информацию. Набоков нашел великолепный ход: два главных героя, Ганин и Алферов, застревают в лифте, и один из них, словоохотливый Алферов, пытается заполнить тревожную пустоту своей болтовней. Небезынтересно привести отрывок из первой главки и попытаться ответить на вопрос, поставленный в ее конце:

  «- Швейцар давно почивает, – всплыл голос Алферова, – так что и стучать бесполезно.
- Но согласитесь, что мы не можем всю ночь проторчать здесь.
- Кажется, придется. А не думаете ли вы, Лев Глебович, что есть нечто символическое в нашей встрече? Будучи еще на терра фирма (твердой почве) мы друг друга не знали, да так случилось, что вернулись домой в один и тот же час и вошли в это помещение вместе. Кстати сказать, – какой тут пол тонкий! А под ним – черный колодец. Так вот, я говорил: мы молча вошли сюда, еще не зная друг друга, молча поплыли вверх и вдруг – стоп. И наступила тьма.
- В чем же, собственно говоря, символ? – хмуро спросил Ганин.
- Да вот, в остановке, в неподвижности, в темноте этой. И в ожиданье. Сегодня за обедом этот, – как его…старый писатель… да, Подтягин, – спорил со мной о смысле нашей эмигрантской жизни, нашего великого ожиданья.  <…>
Лифт тряско зацепился за порог четвертой площадки, остановился.
- Чудеса, – заулыбался Алферов, открыв дверь… – Я думал, кто-то наверху нас поднял, а тут никого и нет. Пожалуйте, Лев Глебович, за вами.
Но Ганин, поморщившись, легонько вытолкнул его и затем, выйдя сам, громыхнул в сердцах железной дверцей. Никогда он раньше не бывал так раздражителен. - Чудеса, – повторил Алферов, – поднялись, а никого и нет. Тоже знаете, - символ…

Как вы, конечно догадались, вопрос мой касается всё того же символа – как он выражается, помимо чувства ожиданья, которое, кстати, непонятно, как себя проявляет? Ожидание того, что лифт поедет, обернулось удачей, а ожидание того, что их кто-то встретит при выходе из лифта, обернулось промашкой. В данном случае лифт можно сравнить с поездом, на котором Машенька должна приехать из России, то же транспортное средство. Также как застревает лифт, задерживается на четыре года отъезд Машеньки. А потом в конце книги мы узнаем, что по прибытии –  ее никто не встретит на берлинском вокзале. Так вышеприведенной экспозицией задается повествовательная стратегия книги.
Неожиданна и сама срединная часть романа. Алферов, только что поселившийся в комнате рядом с Ганиным, ожидает приезда своей жены, которая на несколько лет застряла в России и вот, наконец, смогла оттуда выбраться и должна через шесть дней присоединиться к мужу и занять комнату Ганина. Ганин узнает, что жена Алферова – ни кто иная, как Машенька, его первая любовь, с которой в 1915 году у него был «удивительный роман», а через год они расстались. Снова услышав ее имя, безвольный Ганин внезапно очнулся к жизни: появление Машеньки заставляет его еще раз пережить прошлое счастье с силой, способной едва ли не полностью вытеснить настоящее. Берлинские улицы исчезают, оживает Россия, ее незабытые лесные тропы. Решив покинуть Берлин вместе с Машенькой, Ганин накануне ее приезда допьяна напаивает перевозбужденного Алферова, и тот засыпает. Ганин отправляется на вокзал, чтобы первым встретить Машеньку и увезти ее.
Еще больше, чем захватывающее  начало романа, чем его главная часть, в которой Ганин оживляет в памяти удивительную реальность России, писателю удалась неожиданная концовка. На пути к вокзалу Ганин в последний момент понимает, что он уже обрел всю красоту прошлой  любви, что настоящее предъявляет свои права и впереди открывается новое будущее. Не дожидаясь прибытия поезда Машеньки, Ганин садится в другой, который отправляется во Францию. В романе автор осмелился предоставить своему герою такую свободу, что, тот, в конце концов, отказался от встречи с Машенькой на вокзале, и она в описываемом настоящем ни разу не выходит на подмостки книги.
Как показывает финал романа, Набоков в нем не просто певец старой России или своего прошлого. Его восхищает сила сознания, интенсивность и страстность памяти Ганина. Но он также сознает опасную слепоту его ego. Задумав встретить Машеньку на вокзале, Ганин не сомневается в своей победе. Он не сознает, что это победа эгоизма – его не волнует судьба Алферова, и он абсолютно уверен, что Машенька уедет с ним от мужа. Не удивительно, что недавно женившийся Владимир Набоков не испытывал к своему герою особой симпатии. Только когда Ганин на последней странице книги отказывается от своего плана, он делает шаг к истинной победе, осознав, что все его прошлое уже с ним, и он не должен осквернять настоящее. Тот Набоков, который нашел для себя новый путь в жизни и был настолько защищен своей любовью к Вере, что его больше не тревожили мечты о былой любви, мог почувствовать близость к своему герою лишь в последний момент повествования.
Кроме того, Набоков превосходно изобразил пространственный мир в «Ма-шеньке»: перед глазами встает точный план шести комнат русского пансиона. Чтобы они отличались одна от другой, на дверях хозяйка наклеила крупные черные цифры – листочки, вырванные из старого календаря ее покойного мужа, шесть первых чисел апреля прошлого года. Не пространство, а время – вот что действительно интересует Набокова: не русский Берлин, столь хорошо описанный в романе, но аккумулированное время памяти, которое позволяет Ганину нанести страну его прошлого на городские улицы его настоящего.
«Машенька» - это роман о времени, о реальности прошлого, несмотря даже на то, что мы можем сообщаться с ним только в пределах настоящего, – об иллюзорности наших представлений о будущем (картины встречи Машеньки на вокзале, которые рисуют Ганин и Алферов, мечта Подтягина о переезде во Францию) и о настоящем, где мы свободны в своих поступках и отвечаем за свой выбор – свободны настолько, что Ганин решает никогда больше не видеться с Машенькой.