Сладкий запах библиотечной пыли

   ватка места, часть фонда перевели в маленький флигель через дорогу. Оттуда предварительно убрали краску, пустые стеллажи, лестницы, кипы  устаревшей документации и списанной литературы – и Нина Демьяновна приняла флигель под свое руководство. В прежнем помещении остались директор, заместители, методисты, т. е. весь ее круг. Сама она, согласно официальным данным, заведовала не библиотекой, а всего лишь отделом, потому что именно отделом обслуживания педагогических работников и родителей, а не самостоятельным филиалом являлся отремонтированный недавно флигелек. Да и что это за "отдел", где осуществляет трудовую деятельность только один руководитель, не имеющий на самом деле подчиненных? Но, согласитесь, несправедливо лишать человека того, чего он заслуживает, только потому, что формальности этому мешают. Вы представляете себе, какой у Нины Демьяновны опыт?  Вы отдаете себе отчет, какую работу ведет она – одна! – в большом  отделенном фонде? Нельзя не ценить таких людей, как Нина Демьяновна  Клятько, да и где вы найдете ей замену!
       В отделе было две ставки:  заведующей отделом и библиотекаря. Нина Демьяновна работала одна за двоих и получала за двоих соответственно. При нынешних зарплатах этого хватало как раз прожить и, правду надо сказать, прожить не так чтоб совсем уж плохо. Многим приходилось гораздо хуже. Нина Демьяновна получала свои полторы ставки, а остальное ей возмещалось в форме разных доплат, премий, внеочередных отпусков, и репутация была создана по всей библиотеке и по городу: Нина Демьяновна –  безотказный, святой человек, труженица, кто бы, кроме нее, согласился! Да и кто пойдет, кому надо! Вот разве только Нина Демьяновна Клятько, которая бескорыстно выполняет работу заведующей библиотекой.
      Нина Демьяновна бережно распределила нарезанные ломтики, старательно пристроила сыр на половинку пиццы и уложила сверху  кусочек помидора. Она достала маленькое зеркальце из сумки и внимательно в него посмотрела, дожидаясь, когда остынет чай. Если у вас светлые глаза и рыжие ресницы, седеющие волосы и до срока стареющее лицо, вы неизбежно будете красить ресницы в черный цвет, а волосы – в рыжий. Маленький рост, коренастая фигура и короткие ноги – это не помеха для умной женщины, это лишь материал для приложения сил. Когда Нина Демьяновна хотела понравиться собеседнику, она широко открывала глаза, поднимала брови и придавала своему  лицу  выражение внимательной доверчивости. Этот прием назывался «делать большие глаза». «Большие глаза» Нины Демьяновны становились похожими на прозрачные омуты, в которых водятся тихие, неопасные и доброжелательные черти.
       Когда-то давно она была большеглазой начинающей комсомольской поэтессой. Тогда не было необходимости в искусственных приемах, черти, как им и положено, вели тайное существование и не давали о себе знать. Она писала стихи под сенью  славы местного поэта,  руководителя талантливой молодежи.  Самое главное,  считал поэт, верить. И талант, и прочие способности – ничто перед верой и энтузиазмом. Сам он жил верой в свое поэтическое призвание до седых волос и печатал ко всем праздникам стихи, полные бодрости и оптимизма. Талантливой он признавал молодежь не эрудированную, не умную, и, упаси боже, не одаренную, а отличавшуюся двумя вышеназванными  качествами (верой и энтузиазмом), в том числе романтической верой в светлое будущее.  Однако  его влияние с годами стало ослабевать, и Нина Демьяновна из любителей так и не перешла в профессионалы. Видимо, одной веры оказалось недостаточно.
   Нина Демьяновна сделала в зеркало «большие глаза», просто так, для тренировки. И в это время зазвонил телефон. Лина Викторовна, замдиректора, сердечно интересовалась: «Ниночка, милая, как ты себя чувствуешь?»  С чего бы, спрашивается? Всем известно, что Нина Демьяновна, несмотря на возраст, справляется с работой и на здоровье не жалуется. Потом позвонила сама Инесса Юрьевна и тоном радостного сюрприза огорошила: «Ниночка, мы нашли тебе помощников. Сегодня же придут двое».  «Спасибо, Инесса Юрьевна, за заботу, уж не надеялась».  (О чтоб тебя с твоей заботой!)  «Решайте, Ниночка Демьяновна, все сами как руководитель».  (Это уже лучше, много лучше). «Держите меня в курсе всех событий и не обращайте внимания на сплетни». (А это уже инфо- рмация к размышлению и  внушает надежду). «До свиданья, милая,
успехов». «И писец котеночку!» – со вздохом прокомментировала Нина Демьяновна вслух, повесив трубку: для нее потеря доплат и влияния была равносильна увольнению на пенсию. Как человек интеллигентный, она демократизировала свою речь только в двух случаях:  если хотела выразить  особое доверие подчиненным и когда ее никто не слышал.
      Две безработные, обе молодые специалисты, пришли после обеда. Одна из них, Вика, – черноволосая, растрепанная, высокая –  в буквальном смысле была молодым специалистом, на днях окончившим университет. Другая же, 23-летняя Настя с русой длинной косой, являлась таковым только по возрасту. «Молодой специалист» Настя успела выйти замуж, родить ребенка, развестись и в перерывах немного поработать. После развода против нее ополчились все:  бывший муж, свекровь, собственные родители и работодатели. Хор их голосов был разнообразен, но единодушен. «Работать надо дома, – говорила свекровь. – Помни, что ты жена». Ее поддерживал бывший муж: «Зачем мне твое образование? Мне жена нужна». «Не надо было так опрометчиво  замуж выходить, – присоединялись родители, не выносившие ни свекрови, ни Настиного мужа.  –  Родят, бросят, а мама с папой спасают  ситуацию». Настя и не думала бросать свою дочурку. Но надо было платить чем-то за то, что бабушка с дедушкой присматривают за внучкой. Они присматривали весьма своеобразно: мы твоему ребенку мать заменили – цени!
        Обстановка флигеля пробуждала в сердце надежду. Уютно, тихо, умиротворенное  обаяние зелени, тишины и книг. С пыльной, залитой солнцем, знойной улицы попадаешь в зачарованную страну, как на дно морское, и ценности здесь как будто другие: с детства знакомый  мир книжных страниц, судьбы любимых героев. Разве все это виртуальная действительность? Нет! Пыльная, оставшаяся за порогом улица, потрескавшийся асфальт, очередь в бюро трудоустройства, унижения и неудачи – вот она, придуманная реальность. И вот она, настоящая жизнь, – стоит только порог переступить.
       Прямо напротив раскрытой двери, за библиотечной кафедрой, сидела Нина Демьяновна, по обеим сторонам от нее возвышались стопы книг. Позади кафедры стена была украшена портретом Антона Павловича Чехова в пенсне; вокруг Чехова, на верху стеллажей, пышно разрослась традесканция, именуемая в просторечии «бабьи сплетни». Глаза Нины Демьяновны, не защищенные пенсне, приветливо улыбались.  Милая, милая, интеллигентная Нина Демьяновна Клятько!
      «Садитесь, девочки, – сердечно сказала Нина Демьяновна. – Очень рада с вами познакомиться». И добавила после паузы: «Удивительно! Неужели есть еще такие самоотверженные люди, которые не боятся библиотечного труда? Наш труд, – продолжила она, – это прежде всего самоотречение. Вы готовы к этому, девочки?» – лицо Нины Демьяновны выражало бесконеч-
ную симпатию. Девочки закивали и заулыбались, демонстрируя готовность. Потом они узнали, что Нина Демьяновна – пожилой и больной человек, страдающий от многих болезней, работающий через силу. «Наше поколение, – сказала Нина Демьяновна, – знало слово «надо». Вы не поверите, девочки, чего мне стоит каждый раз преодолеть себя». Глядя на бодрую, энергичную Нину Демьяновну, в это действительно трудно было поверить.
      Человек на работе, по словам Нины Демьяновны, начинается со своего рабочего места, поэтому первые два дня носили оставшиеся после ремонта стеллажи в основное здание библиотеки. Стеллажи до этого покрывались пылью в задних комнатах флигеля  и никому особенно не мешали. Каждый стеллаж надо было рывком поднять от пола и спустить по скрипучим деревянным ступенькам флигеля (слава богу, ступенек было всего три); пронести через дворик, заросший подорожником, ирисами и мятой, через щербатый тротуар с потрескавшимся асфальтом;   пройдя гудящее шоссе, внести по пяти бетонным ступенькам, поднять на второй этаж и водворить в читальный зал читателей младшего возраста, который острая на язык Вика сразу окрестила про себя «площадкой молодняка». Нина Демьяновна взяла на себя самые трудные, организационные моменты. Для защиты от солнечного удара она надела на голову итальянскую пляжную  шляпу  из белой французской соломки, с кружевными полями,  украшенную искусственными  бледно-розовыми, почти белыми розами. Для перехода через шоссе она вооружилась физкультурным свистком и ярким желтым плакатом с красной надписью: «Осторожно, дети!»
     Обливавшаяся потом Вика тащила стеллаж впереди,  Настя – сзади. «Вперед, девочки! Теперь осторожно, не споткнитесь, а вот здесь налево!» – весело  командовала Нина Демьяновна, шагая рядом. По дороге к ним прицепился пьяный мужик, одетый, несмотря на жару, в грязные ботинки без шнурков и брезентовый комбинезон на голое тело. «Помощь пришла!» – орал мужик, имея в виду, очевидно, себя, и норовил вцепиться в стеллаж поближе к Настиным рукам.
       Выйдя  на обочину шоссе, поставили стеллаж в пыль и вытерли пот с горячих лбов. Нина Демьяновна храбро шагнула на безупречно гладкий асфальт, встала  в центре дороги на белые полосы "зебры", пронзительно засвистела в свисток, преграждая тем самым путь сплошному потоку автомобилей, и подняла вверх плакат «Осторожно, дети!» Водители неохотно  тормозили. Пешеходы злорадно оживились и  рванули им наперерез. Вика (впереди) и Настя (сзади), согнувшись, тащили стеллаж, игнорируя боли в спине и пояснице, посреди дорожного полотна не выдержали, сделали остановку. На дороге образовалась пробка. В задних рядах начинали сигналить, а самые нетерпеливые выходили из машин и комментировали происходящее. Возле ступенек, ведущих в главный корпус библиотеки,  сделали передышку еще раз. Нина Демьяновна поднялась по ступенькам, демонстрируя светлые итальянские панталеты на пробковой подошве, и гостеприимно распахнула двери.
      «Ни фига себе!» – неизвестно по какому поводу заорал мужик в комбинезоне – и вдруг как в воду канул. Над залитой солнцем улицей плыла в воздухе одинокая тополиная пушинка, да темнел  на тротуаре открытый водопроводный люк: можно было подумать, будто мужик появился оттуда, а теперь снова вернулся на постоянное место жительства, как некий Дух коммуникаций.
       Из последних сил втянули стеллаж  в холл и потом – на второй этаж. Здесь царила та особая тишина, настоянная на аромате книжных страниц, невнятном шепоте, шорохах, вздохах, которой пропитывается все в музейных и  библиотечных залах,  –  в нее  окунаешься, как в густой воздух сосновой рощи. Появление в коридоре Нины Демьяновны, сопровождавшей живописную группу,  вызвало   немедленное оживление у читателей – родителей и детей.  «Нина Демьяновна, здравствуйте!» – с откровенной симпатией произносили всюду. «Здравствуйте, Нина Демьяновна! – с восторгом кричал малыш-первоклассник. – Мама, смотри,  Нина Демьяновна пошла!»  Выплыла из кабинета сама Инесса Юрьевна и, не дожидаясь приветствия, молча одобрительно кивнула.
     "Все! – сказала Нина Демьяновна с искренним на этот раз и вполне понятным энтузиазмом, когда последний стеллаж был внесен в узкую комнатушку и занял простенок между высокими, с частым переплетом старинными окнами. – На этом –  все!  По домам!" Между тем, уже угадывались сумерки, в крайней, самой маленькой комнатке теплился жидкий свет включенной люстры,  блики весело сияли в натертом паркете. Начинался не простой, давно ожидаемый  вечер ежегодного праздника – День рождения городской библиотеки.  К нему готовились весь прошлый месяц, его имели в виду весь предшествующий год, стремились к этому дню, как к рубежу. Роль Нины Демьяновны – бессменной ведущей мероприятия – была  одновременно почетной и неблагодарной, особенно в свете недавних перемен, когда ее полторы ставки оказались под некоторой угрозой и нужно было хорошо продумать стратегию руководства так называемым отделом, где так удачно и выгодно работалось ей одной и где она находилась вполне на своем месте. Приходилось вертеться!
         В темноватом  коридоре старого особняка весело и призывно светили золотистым пятном открытые двери актового зала. Вика, выходя на улицу, обернулась и одним взглядом охватила ряды стульев с красной бархатной обивкой, лепнину в виде цветочных гирлянд  под потолком и часть сцены с микрофоном на длинной ножке над узкой трибуной для выступающих. В микрофон кто-то глухо бубнил: раз-два-три … раз-два … проба звука … Бархатный занавес ближней к двери кулисы уходил под самый потолок и зрительно поднимал его  круто в высоту.  Зал старого дома великолепно
 резонировал, и все звуки пели в его стенах, как струнные аккорды в теле гитары. Вике вдруг стало грустно. Она замедлила шаг, обернулась еще раз на приветливо распахнутые двери актового зала и ощутила саднящую ревность к тем, кто займет эти кресла с темно-красными высокими спинками, для кого микрофон радостно отправит в зал приветственные слова в честь юбилея старой библиотеки: у Вики было глупое чувство, будто ее несправедливо обошли приглашением.   К тому же, ей захотелось самой выйти на сцену и овладеть вниманием всех этих ожидаемых гостей, празднично одетых людей, ощутить власть над словом и заслужить всеобщее одобрение,  Нины Демьяновны в первую очередь.
         Она рассеянно вышла из старого двора  в пыльные летние сумерки, и запах прогретого за день асфальта, смешанный с вечерней свежестью, заставил ее отвлечься от весьма интересных мыслей: Вика уже прокручивала в уме приветственную речь, адресованную гостям торжества. На главной улице городка  людей почти не было. Тихо светили желтым масляным светом фонари, а листья черных в душной полутьме   каштанов и кленов  просвечивали светло-зеленым там, где за ними угадывались горящие колпаки фонарей уличного освещения. Даже в темноте было заметно, что на каждом столбе, подобно чешуе, густо наклеены объявления с предложением услуг парикмахеров, выезжающих на дом,  репетиторов самых разных предметов, мастеров по ремонту всего абсолютно, а также владельцев мебельных гарнитуров, бытовой техники и свадебных платьев б/у, предназначенных к продаже. Городские столбы начала 90-х обросли  панцирем из  папье-маше. Кое-где чешуйки объявлений – рукописных, а иногда облагороженных компьютерной печатью – перекинулись на стволы деревьев и стены домов, подобно ползучим растениям, "плесени Перестройки".
        Приостановившуюся Вику обогнала, шаркая по асфальту забинтованными ногами в старых комнатных тапочках на распухших ступнях, перестроечная старушка в турецком халатике немыслимого фасона из ткани с цветами необыкновенной красоты. Старушка уже пережила революцию и гражданскую войну, две мировые войны, голодомор различной интенсивности и прочие напасти. Теперь она героически преодолевала крайности нового времени – видимо, уже самое последнее препятствие на пути к обществу экономического благоденствия, всевозможных свобод  и плюрализма мнений. По-прежнему шаркая больными ступнями, перестроечная старушка доковыляла до ближайшего столба и впилась взглядом в объявление, пожевала губами, зашаркала дальше.  Объявление гласило: Работа для всех!!! Без ограничений в возрасте! Без требований  к образованию! Без опыта работы! Доход от 5000 рублей. (Доход  Нины Демьяновны, с доплатами, в совокупности составлял около семисот рублей – и эти копейки значили для неё необыкновенно  много).
       Пока Вика – слегка сутулясь,  сумка на отлете –  широко шагала к остановке,   в актовом зале библиотеки еще ярче вспыхнули люстры под лепным потолком, еще более  свежий воздух потянули в зал, над заполненными уже рядами, вентиляционные установки – и вдруг завыл и завибрировал, а потом нестерпимо запищал микрофон. Но зааплодировал и засмеялся дружелюбно настроенный зал, и к микрофону, который так же неожиданно замолчал – как устыдившись, вышла Нина Демьяновна Клятько.  Чтобы не выглядеть коротышкой, Нина Демьяновна подняла себя на высоченные каблуки, синенькое платьице с белоснежным кружевным воротничком "ришелье" и такой же платочек краешком из кармашка на груди – воплощение устойчивых  ценностей и демонстрация верности  традициям. Зал замер, наступила та особая, хорошо всем знакомая  тишина, которая предваряет первое сказанное слово.
     — Уважаемые …   – начала Нина Демьяновна, и тишина застыла комом, как студень: зал ждал продолжения, затаив дыхание,  каждый гадал, что последует дальше: "уважаемые товарищи" или "уважаемые дамы и господа".
     — Уважаемые друзья! – звонко бросила  Нина Демьяновна, и зал, после мгновенного затишья, выдохнул, обрушился, обвалился  лавиной аплодисментов и смеха. Повторимся: Нину Демьяновну знали и любили. Ее роль на празднике при этом сводилась к лицедейству во славу других – более заслуженных и заметных, а хлопот выпадало много. Каждый год – а нынешний был еще и юбилейным! – День рождения городской библиотеки совпадал с годовщиной городского комсомола. Поэтому много раз выходила Нина Демьяновна на родную сцену, сияя комсомольским значком, надетым, как и положено, слева, поближе к сердцу. На этот раз требования времени исключали подобную консервативность мысли, и беленький платочек с вышивкой ришелье выполнял свою  роль в полном одиночестве, без привычной поддержки. Только во втором отделении, когда юные читатели – активисты библиотеки вынесли на подмостки подготовленный под ее руководством монтаж, Нина Демьяновна явила залу комсомольский значок на прежнем месте – он выглядел частью сценического  действа, и это было дипломатично. Патриотические стихи собственного сочинения Нина Демьяновна преподнесла в буденовке с красной звездой: эти стихи предваряли следующий номер, тоже посвященный комсомолу. Номер этот в программе мероприятия так и назывался: «Не расстанусь с комсомолом, буду  вечно молодым!» Зато недавно открытый россиянам  танец ламбаду она объявила в синеньком платьице с разноцветной косынкой вокруг шеи. Косынка – звезды и полосы – была точной копией американского флага. Приходилось вертеться!
      

         Настя, между тем,  не замечала ни летнего вечера, ни грустной нежности сумерек,  мысли занимала отданная в чужие руки дочка. Официальное ее жилье, по месту прописки, находилось теперь в квартире бывшего мужа, куда свекровь, обычно подвыпившая,  пускала ее не иначе, как демонстрируя грязную половую тряпку в руках.   Эта тряпка была не совсем понятным, но оттого еще более тяжеловесным символом и почти угрозой. Свой бывший родной дом Настя посещала только в качестве гостьи, которой позволено  навещать ребенка. И по дороге из библиотеки сердце ее ныло от двух противоположных чувств – ожидания и надежды и привычного страха и тревоги, от которых все внутри замирало и цепенело. Даже знакомая комнатка, где в полной сохранности встречал ее старенький шкаф с книгами и все напоминало о недавнем благополучии и покое, была источником страдания, никак не радости.
       Настина дочка еще не дожила до полутора лет, и принципиальная  Настина мама становилась рядом с ней самой доброй и заботливой бабушкой на свете.  Настя в тот вечер так и увидела их обеих вместе  в гостиной в желтом свете включенного торшера: дочка на теплом коврике среди разбросанных кубиков и ангельской доброты бабушка в кресле. Радостный Настин возглас «Катюшка!» заставил кудрявую девчушку на коврике поднять голову и остановить светлые глазки на гостье. «Катюшка!» – повторила Настя, подхватывая ее на руки, но Катюшка уперлась крепкими ножонками в живот Насти и громко заревела, вырываясь. Чем чаще и нежнее Настя повторяла «Катюша», «Катенька», тем громче ее дочка требовала «бики», то есть кубики. А третий голос в этой попытке диалога неприязненно требовал: «Оставь ее, Настя! Как мы без тебя хорошо игра-али! Со-олнышко моё, давай скажем маме «Иди, мама, домой!» Не плачь, маленький мой, иди к бабе!» Ангелочек в светлых слезах и непередаваемо золотых кудряшках сделал слабое движение нежной розовой лапкой и пожелал этой незнакомой, вечно мешающей тете: «Ди домой!», то есть «Иди домой».
         Новый Настин дом находился в неспокойном районе возле городской барахолки, в квартирке, которая еще до  развода обрела статус коммунальной. Узкая  железная кровать послевоенного образца была выставлена для Насти в коридор, и на все протесты свекровь давала один ответ: «А сыну куда? Он на работе устает. Не в одной же комнате вам с ним теперь жить!»  В итоге все  замечания и колкости свекрови сводились к тому, что она Настю ни за что не пустит в эту «одну комнату с сыном» и что Настю оттуда с позором выгнали, хотя Настя из этой комнаты буквально спаслась, через силу добившись развода. В общей ванной  на разбитом плиточном полу можно было найти все что угодно: от грязной выварки из-под вчерашнего белья до женских трусиков, окурков и презервативов.  Гораздо чаще туда выставляли батареи пустых бутылок. Щеколда на двери была расшатанной, и когда Настя в раздетом виде плескала пригоршнями желтоватую воду в лицо или на плечи, дверь постоянно дергали и орали пьяными голосами, а свекровь комментировала:  «Она у нас прынцесса, по часу в ванне заседает. Прынцесса без подштанников».
         Когда Настя бесшумно юркнула  в  маленькую прихожую, из комнаты бывшего мужа привычно доносился шум застолья, из-под двери выбивалась полоска света – оранжевого, как матерчатый круглый абажур под потолком. Неслышно и легко скользила Настя из своего коридорчика в общую кухню, заставленную грязной посудой, из кухни в ванную. И уже улеглась благополучно, затаила дыхание, съежилась под покрывалом, стараясь, чтобы пружины не выдали. Но свекровь и тут будто учуяла, мимо с шумом прошла, раз и другой, а на третий грязной половой тряпкой будто нечаянно Настю чуть не умыла.
         И оставалось молча глотать слезы, а заплакать Настя  себе при таких свидетелях никогда  не позволила бы, умерла бы, а не заплакала, лишь бы их не радовать.
         Утром невыспавшаяся Настя, переживая полное равнодушие к себе и к окружающей реальности, – а это погружение в себя в некоторых случаях единственное спасение от болевого шока, даже если он постоянно повторяется и стал привычным – двигалась еле-еле и, как это всегда бывает, опоздала на работу, на целых полчаса. По поводу чего Нина Демьяновна заметила, что начало трудовой деятельности не повод для опозданий, а библиотека не курорт. Эти ценные сведения, по-видимому, должны были раз и навсегда определить Настино отношение и к трудовой деятельности, и к личным проблемам. Зато гардеробщица Марья Павловна критически заметила: «Что-то вы сегодня бледненькая», а присутствовавший здесь же ее муж, инспектор пожарной охраны, перед которым сама Инесса Юрьевна ходила  «на цыпочках», то есть с приклееннной улыбкой и  выученной доброжелательностью, Настю поддержал: «Ничего, я тоже не высыпался в ваши годы», – и глупо заржал.
         В тот день, когда состоялся юбилей библиотеки,  Нина Демьяновна после работы изменила привычный распорядок – сразу по двум причинам. Обычно в конце трудового дня в среду она заходила в магазинчик «Pets» и покупала сухой корм для домашних животных, чтобы в свободную минутку покормить возле своего дома уличных котов и собак.  Котов было пятеро, иногда семеро, иногда к ним присоединялись такие  же бродяги-псы –  требовательные и  обнаглевшие от голода, все они имели клички и узнавали Нину Демьяновну издалека. Первой причиной измены подопечным был поздний час и  хлопотливый день. Вторую причину она сформулировала в виде невеселой сентенции. «Обойдетесь теперь, – горько подумала Нина Демьяновна,– куда мне на старости лет кошаков-то кормить!» – и направилась домой.
       Паша, муж библиотечного деятеля, с одинаковым успехом колдовал  и у кухонной плиты, и над баночкой пива в компании своих единомышленников, собравших на даче или на холостой квартире  "мальчишник". Причем, холостой квартиру в ряде случаев можно было назвать только временно и условно – до возвращения супруги. Это был человек неунывающий, мастер на все руки, мужик-умелец, душа нараспашку и при этом очень себе на уме. Вид Нины Демьяновны, шагнувшей в прихожую после пронзительного звонка в дверь, – шляпка сдвинутая набок, шарфик  сбившийся на плечо, из-под полей шляпки замученные глаза – заставил Пашу недоуменно вскинуть брови: "Что-то ты, мать, совсем празднично выглядишь! Устала?" Вместо ответа Нина Демьяновна тяжело плюхнулась на стул возле двери и не раздеваясь произнесла чрезвычайно эмоциональную речь, приводить которую не имеет смысла.
       Время от времени людям снятся сны, иногда необычные. Нине Демьяновне в эту ночь снилась библиотека. Большая черная собака сидела за  ее  рабочим столом  спиной к двери и бойко настукивала по клавишам  клавиатуры  Нины Демьяновны персонального компьютера.  (Кстати, этот персональный компьютер заслуживает особого внимания. Компьютерная техника только входила в употребление, и на всю библиотеку персональных компьютеров было три: у директора, замдиректора и завотделом обслуживания родителей и педработников. Поэтому включать драгоценную технику Нина Демьяновна старалась как можно реже, сценарии мероприятий и методические разработки она писала от руки на листках писчей бумаги, а потом переносила готовый вариант в компьютерную программу, позволяя себе минимум правок. Уважение к компьютеру и его возможностям было столь велико, что на каждом собрании трудового коллектива, на всех планерках звучали призывы беречь, контролировать и соблюдать технику безопасности. Покушение на столь большую ценность пронзало ужасом даже во сне). Нина Демьяновна, не решаясь войти, тактично кашлянула. «Входите, не стесняйтесь»,– доброжелательно сказала собака, но не  обернулась.  «Что случилось?» – испуганно и глухо спросонок  пробормотал муж, когда она с воплем села на постели, задыхаясь и в поту. «Что делать, Паша! Что делать! – простонала Нина Демьяновна. – Мало мне было своей работы, теперь вот доверили воспитывать молодое поколение! Все валят на нас, безответных!» Паша, уже посвященный в ситуацию, встал кряхтя, поплелся на кухню и молча протянул супруге чашку с каплями валерианы. Утром, когда, полубольная и совсем отчаявшаяся, Нина Демьяновна выходила из подъезда,  оголодавшая  Машка встретила её хриплым мявом. «Ничего у меня нет,–  сказала Нина Демьяновна с сердцем. – Сама я теперь нищая!» Она  могла бы, после вчерашних сценических подвигов, позволить себе   задержаться или даже отпроситься на полдня, но оставить ситуацию без контроля ей не позволяли интуиция и растущая тревога. Кто мог за её спиной посодействовать и поставить Нины Демьяновны благополучие под удар? Она, по дороге на работу,  перебрала в уме всех сотрудников и определила две наиболее вероятные кандидатуры: молоденькую бездельницу Ляльку из малышовского абонемента и замдиректора Лину Викторовну: Лялька мечтала о повышении, а замдиректора частенько упоминала,  что Нина Демьяновна работает на особом положении и получает за двоих. Настораживали подчеркнутая доброжелательность Инессы Юрьевны и вопросы о здоровье. Предлогом мог быть предпенсионный возраст, но чьи именно интересы  скрывались за этим предлогом?
        Рабочее утро началось с планёрки в кабинете директора. Нина Демьяновна демонстративно поставила пузырек с валериановым каплями на подлокотник кресла и время от времени подносила его к носу, при этом "большие глаза" Нины Демьяновны приобретали кроткий, скорбный и
одновременно мученический вид. Её как всегда хвалили и прочили благодарность, но Нине Демьяновне казалось – с холодком и слишком формально. Она попросила слово, высказалась по поводу огромной
ответственности "культурного работника" за судьбу подрастающего поколения и ввернула также о тяжести нагрузки, которая ложится на педагога "в наше особенно непростое время". "Мы, рядовые труженики культуры, несем двойное бремя – воспитателя и пропагандиста культурных ценностей…" – и т. д. Пузырек с валериановыми каплями и мученический вид Нины Демьяновны убеждали в непосильной  тяжести "педагогической нагрузки" и  ее недооценке. Весь день Нина Демьяновна ходила с поджатыми губами и отстраненным видом смертельно оскорбленного человека. При этом мысль ее работала лихорадочно и небезрезультатно. К концу дня она уже уточнила, что незанятая резервная ставка имеется также у Ляльки в "малышатнике", и охватила ревнивым взглядом очередь читателей, не иссякавшую в  детском абонементе даже летом. Флигель, Нины Демьяновны резиденция, летом пустовал, но в период учебного года был переполнен не меньше Лялькиного абонемента. Причем основное занятие Нины Демьяновны – внутренняя работа и разработка мероприятий давали все основания для ее "особого положения".
        Старый флигель прогрелся под летним солнцем и снова стал похож на подводный уголок в зеленых зарослях. Антон Павлович Чехов щурился  сквозь пенсне, наблюдал, как  стопы исписанной бумаги вырастали на библиотечной кафедре перед незаменимой труженицей и заведующей: Нина Демьяновна готовилась к следующему мероприятию, намеченному на 1 сентября, День Знаний. Объект её педагогической нагрузки, т. е. Настя с Викой, шуршали за стенкой, увязывая в стопки старую бумагу и книги, предназначенные к списанию.
        Старый библиотечный сад достался когда-то в наследство городской культуре от прежнего владельца особняка и представлял собой не очень ухоженный, но любимый всеми сквер. О нем в городе ходили легенды: будто бы сам Антон Павлович Чехов, посетив когда-то городок, участвовал в благоустройстве большого пустыря и даже посадил собственноручно дерево. Поэтому сквер в просторечии именовали  сквериком Чехова или просто библиотекой: "Пошли в библиотеку подышим воздухом!"  Лавочки и тенистые дорожки, цветущие акации и липы, сирени и заросшие полянки – всеобщая наша любовь и ностальгия. Посреди скверика располагался круглый чашеобразный фонтан,  в центре которого  неприлично голый толстый мальчик обнимал за изогнутую шею большого лебедя. В лучшие времена из открытого клюва лебедя били струи воды. В начале 90-х фонтан с толстым мальчиком и лебедем  замолчал и продолжал безмолвствовать по сей день. Кто-то, видимо, вдохновленный идеей гласности, имел неосторожность во всеуслышание высказаться о гибели культурных ценностей, после чего муниципалитет каждый год объявлял о готовящемся решении отобрать сквер у библиотеки  и превратить его в торговые площади.  Поэтому ежегодно Инесса Юрьевна надевала значок выпускника  высшего учебного заведения, медаль ветерана труда и шла на прием к главе муниципалитета с просьбой от имени трудящихся защитить скверик  Чехова от посягательств. Ей резонно отвечали, что пребывание в городе Антона Павловича Чехова пока что не подтверждено архивными документами, а городской культуре не выделяют денег. Библиотеке пришлось взять на себя уход за сквериком и проводить субботники силами сотрудников. Поскольку комиссия проверяла состояние «культурного объекта» дважды в год, субботники проводили также два раза, перед Первомайскими праздниками и  накануне  всероссийского Дня Знаний.
          Отцветала последняя неделя августа. В парадном  черного хода большого здания библиотеки на первом этаже стояли в углу тяпки, две лопаты, большое ведро с известью и кисти.  Витраж в верхней части притолоки, над старинной резной тяжелой дверью из потемневшего  дуба,  пропускал на серый пыльный пол легкие прозрачные пятна солнечного света, окрашенные в синий, красный и голубой цвета.  Лялька, "вся в макияже", по выражению гардеробщицы Марии Павловны, в шелковых старых перчатках,  джинсах и кроссовках, напялила старый библиотечный халат темно-синего цвета. В таких же халатах в выходной  день  были все остальные сотрудники: работать на субботнике ради спасения скверика Чехова было почти престижным, выражением своей позиции и правом на участие в культурной жизни. Инесса Юрьевна вытянула из инструментов в холле грабли и пошла по дорожке вперед – прямая, сухонькая, седенькая. За ней направились остальные, с лопатами, граблями и вениками. Старательно не замечали только ведро с известкой: мало  того, что известь пачкала и разъедала обувь, попадала на руки, белить приходилось весь участок – огромное количество бордюров и древесных стволов. Нина Демьяновна подхватила ведро с известью и кисть на длинной деревянной ручке. На скорбном лице ее было написано обычное «кто кроме меня». Надо сказать, что в  свете последних событий вокруг Нины Демьяновны образовалась пустота. Поэтому нимб мученичества светил над ее головой беспрестанно. И в то время, когда она в молчании и полном одиночестве занималась побелкой, он разгорался все ярче. Инесса Юрьевна чувствовала нечто вроде угрызений совести при виде мученицы Клятько и  старалась на нее не смотреть, но именно поэтому Нина Демьяновна все время попадала в поле ее зрения.
      Примерно час спустя после начала субботника, когда Нина Демьяновна дошла со своим ведром почти до конца центральной аллеи, возле черного хода остановилась старенькая бежевая Волга, и Паша в ношеной полотняной куртке через весь двор направился к Инессе Юрьевне, чем окончательно ее смутил. Надо сказать, они были немного знакомы, и директору библиотеки вдруг показалась особенно наглядной невыгодная роль Нины Демьяновны.
      «Что ж это вы мою супругу в черном теле держите? – сходу пошутил Паша. – Не спит, не ест, телек не смотрит, вся на лекарствах».
       – Ниночка у нас слишком уж ответственная, – сделала  бледный комплимент Инесса Юрьевна.
       – За такую работу можно и отгул сотруднику дать. У нас в десантных войсках   (Паша не упускал случая вспомнить, что он когда-то служил в десантных войсках, не упоминая, что находился там в роли помощника повара) за внеурочную работу наградные давали! Так это – в войсках!             Инесса Юрьевна (тут Паша понизил голос), я вижу,  это может плохо кончиться.
          Он  взял Инессу Юрьевну за локоть и сделал  серьезную физиономию.
         Через минуту он уже шагал по аллее, к ведру с известкой, и его провожали взгляды разогнувших спины синих халатов. А Нина Демьяновна, и впрямь совершенно разбитая, потихоньку шла к Волге,  нимб мученичества над ее головой уже вовсю сиял и освещал путь остальным, как факел Данко.
         Нина  Демьяновна подошла к малышатнику сразу после перерыва. Летнее солнце напоследок старалось вовсю и било в окна как кулаками, так что даже  паркетный пол под подошвами был  горячим. Высокая белая дверь в Лялькин отдел располагалась сразу за поворотом коридора; пахло краской. У двери топтались два читателя лет восьми, с аккуратными челочками, недавно подстриженные к Дню Знаний.  У одного розовые уши-лопушки оттопыривались  в стороны и просвечивали на солнце, у другого были прижаты к круглой голове, как пельмешки.
—  Здравствуйте, малыши, – профессионально бодро и приветливо сказала Нина Демьяновна, вовремя перехватывая их на пороге. – Подождите минутку, нам с Елизаветой Ивановной переговорить надо. Официально  Лялька была Елизаветой.
          В малышовском отделе как раз выдалось затишье.
      — Давай, Лялька, тарелку, – сказала Нина Демьяновна, присаживаясь сбоку у кафедры на стульчик. Из кармана свободного летнего жакета с короткими рукавчиками она извлекла кулек  молочного ириса вперемешку с апельсиновой карамелью.
    — Подсластим жизнь! – отозвалась коммуникабельная Лялька. Они водрузили тарелку посреди кафедры, Лялька включила электрочайник. В это время створки двери распахнулись, и два нетерпеливых читателя, белобрысых, розовых  и потных, ввалились в отдел.
   — А книги можно поменять?
   — Идите сюда! – Нина Демьяновна показала на  расписные стульчики, сунула каждому по конфетке.
   — Ни минуты покоя, – вздохнула Лялька, – ни минуты! Своих дома двое, здесь целый класс за день, и всё, – она кивнула по направлению кабинета директора, – что-нибудь новое.
   — Лялька, – с чувством произнесла Нина Демьяновна, – нас никто не ценит! И не оценит, и не поможет, если мы сами себе не поможем.
        Несколько минут они с хрустом уничтожали конфеты. Нина Демьяновна рассмотрела уголок старого пыльного стенда атеистической пропаганды, помещенного за ненадобностью в угол между двумя стеллажами. Этот стенд еще год назад оформляла она сама, тогда на нее были возложены обязанности популяризатора  учебной и атеистической литературы, а также проведение мероприятий по борьбе с религиозными предрассудками. Пыль вкупе с паутиной драпировалась на стенде  роскошными фестонами.
        Дальше надо было действовать осторожно, как бы невзначай, чтобы не выдать свою заинтересованность в происходящем.
  —  В твой отдел, Елизавета, нужно бы еще сотрудника.
  — Не одного сотрудника, тут целый коллектив нужен! Я бы не  отказалась …
        Малышня, между тем, бродила по отделу и, задирая головенки, рассматривала яркие картинки на стеллажах.
        В это самое время во флигеле разгорались страсти по библиотечному делу. Здесь надо отвлечься немного в сторону и вернуться к невеселому предмету – Настиным опозданиям. Это нарушение дисциплины никак не прекращалось, потому что Настя, во-первых, то и дело впадала  в состояние ступора, во-вторых,  добираться ей приходилось из отдаленного района, с двумя пересадками, на древних дребезжащих трамваях, которые в последнюю минуту без объявления  меняли маршрут или   направлялись в парк даже в часы пик. Набор воспитательных методов Нины Демьяновны не ограничивался вербальным воздействием. Место за библиотечной кафедрой доставалось тому, кто успевал прийти первым, то есть обычно Вике, в то время как Настя упаковывала макулатуру, раскладывала книги и вытирала пыль. Работал принцип «Опоздавшим –  кости». Человеческие отношения выходят за пределы логических ограничений, поэтому антипатия Вики к Насте может быть объяснена только субъективно. С точки зрения Вики, Настя была «тупая блондинка», причем ее тупость всё время подтверждали новые мелочи. Если отношения Вики с окружающим миром были ясны и прозрачны (например, она хорошо представляла, что библиотека для нее только начальный этап и предвидела, как продолжить начатую карьеру), Настя все время попадала в неприятные и неловкие ситуации. Трудно, в частности,  сказать, что заставляло мужчин реагировать на ее присутствие – то, что она находила в себе силы даже будучи в «ступоре» заплетать косу каждый раз по-разному: то с обеих сторон, то высоко от затылка, то сворачивать  в большой тяжелый узел,  или манера опускать ресницы так, что на глаза и щеки опускалась тень, как будто скрывавшая некую тайну? Логика со своими ограничениями может объяснить далеко не все.
         Когда Нина Демьяновна отвлеклась, чтобы «подсластить жизнь» вместе с Лялькой, девочки заканчивали упаковку книжной ветоши и старых газет в кладовке, как раз за стеной с портретом Чехова. Вика, с утра как обычно успевшая занять место библиотекаря за кафедрой, не предполагала, что Настя рискнет изменить положение. Настя, по мнению Вики, воспользовалась ситуацией и заняла законное Викино место обманным путем, что Вика высказала немедленно и решительно. В ответ на что Настя, дошедшая до предела, поинтересовалась с несвойственной ей издевкой: «А что мне будет, если я не встану?» После чего с обеих сторон  кафедры посыпались книги. Когда Нина Демьноявна, нащупывая в кармане похудевший кулечек  карамелек, шагнула с прогретых солнцем ступенек флигеля в полутемный отдел, там уже присутствовала гардеробщица Мария Павловна, у которой была странная особенность немедленно появляться в месте возникновения конфликта. Она еще успела застать Настю и Вику вцепившимися друг другу в волосы и находилась под впечатлением. Нина Демьяновна только и успела заметить  задники Марии Павловны шлепанцев, опрометью бросившейся  к директору. Все обвинения против Насти несколько потеряли силу после того, как она показала  царапину на щеке и  вспомнила про медэкспертизу. Вика заявила, что подаст заявление дирекции, после чего Нина Демьяновна немедленно остыла и почти одобрительно кивнула: «Пиши. На всякий случай в двух экземплярах». Она положила перед Викой чистые листочки и ткнула пальцем в верхний правый угол: «На имя директора Коломыц Инессы Юрьевны, а дальше как обычно. Про конфликт меньше, про условия труда как можно больше».
       Мария Павловна вошла в кабинет Инессы Юрьевны после деликатного и почтительного стука в дверь. В кабинете директора уже сидела обливавшаяся слезами глупая Лялька. На столе между директрисой и Лялькой лежал фолиант Трудового кодекса и новая Конституция Российской Федерации. Инесса Юрьевна достала из ящика стола Устав городской  библиотеки и победно опустила  его поверх других документов с видом карточного игрока, который приберег напоследок карту самой высокой масти.
      — Ляля, пойми, у тебя дети взрослые. Уже никто не обязан.
      — Взрослые? В 12 лет? Инесса Юрьевна! У меня старшему 12.
Мария Павловна, запыхавшаяся, но полная достоинства,  ждала на пороге.
       Когда в кабинете Инессы Юрьевны, распространяя запах валериановых капель,  появилась Нина Демьяновна в кружевном бежевом летнем жакетике, светлых панталетах на пробковой подошве, со скорбно поджатыми губами на осунувшемся лице, у директрисы нервно дернулась щека. Самое большее через полчаса Нина Демьяновна была отправлена в отгул, Лялька выпровожена домой к детям, а  Вика с Настей поделили работу во флигеле и в младшем отделе. Уборщицу  отправили мыть второй этаж и актовый зал перед Днем Знаний, повесив для читателей табличку «Технологический перерыв».   Остальные библиотекари были отпущены домой на два часа раньше в связи с производственной необходимостью. Сама же Инесса Юрьевна заперлась в кабинете и углубилась в  работу, как капитан, который покидает судно последним.
       Первая  планерка сентября стала триумфом Нины Демьяновны.  К ее началу уже все знали о переменах, не надо было даже читать приказ, вывешенный на стенде  информации для сотрудников наряду с сообщением о минувшем юбилее библиотеки, проведенном субботнике, списком праздничных дат месяца, а также перечнем именинников сентября.  Нина Демьяновна, скромная и  сдержанная, вся  самоотречение, находилась теперь в центре внимания, сослуживцы вдруг прозрели и внезапно убедились в ее талантливости и других прекрасных  качествах. Инесса Юрьевна выразила благодарность коллективу, завотделом Клятько – персонально за успехи в культурно-воспитательной работе. Нина Демьяновна получила премию, письменную благодарность и нечто вроде повышения. Отныне она заведовала объединенным отделом младшего возраста, родителей и педработников. В подчинении Нины Демьяновны находились бездельница Лялька, молодые специалисты Настя с Викой, а также сохранялась резервная ставка, которая по-прежнему никому не мешала. Оклад Нины Демьяновны составил около тысячи рублей, без премиальных.  Но пузырек с валериановыми каплями, сыгравший такую важную роль в роковых событиях, был теперь у Нины Демьяновны всегда под рукой.
         Стоял золотистый и праздничный сентябрьский день бабьего лета. По синему, яркому, как эмаль, небу весело бежали белые молоденькие облачка, еще не превратившиеся в морщинистые декабрьские тучи и оттого исполненные такого энтузиазма, как будто их отправила в полет кисть Марка Шагала. На скамейке, окруженной подковообразной клумбой, закрытая высокими кустами с красными и золотыми листьями, завершала свой выходной день Нина Демьяновна Клятько, довольная, спокойная и поздоровевшая. У ее ног расположились не менее  семи кошек, три старых и две вновь приблудившихся собаки. Зверье не отрывало от Нины Демьяновны преданных  глаз, и  Нина Демьяновна блаженствовала, оглядывая свое маленькое только что накормленное «семейство». Ветер, свободно гулявший  вверху, в синем небе, лишь иногда слабыми порывами спускался на землю, позволив себе  легонько тронуть верхушки деревьев и кустарников. Поэтому серебристые паутинки плавали в воздухе безбоязненно и лениво.  Вниз от скамейки по травяному склону вела  к новой церквушке тропинка. Золотые  купола церкви блестели в окружении пожелтевших березок и кленов, день был воскресный, и в воздухе то и
дело оседал мягкий, тоже золотистый звон.  Нина Демьяновна, в новом демисезонном жакете внакидку на летнее платье, газовом шарфе кофейного цвета, светилась самодовольством. Она весь последний месяц, не без некоторого злорадства, чувствовала себя победителем, ликование,
 тщательно скрытое под напускной скромностью и смирением,  просто распирало ее изнутри,  в душе звучали фанфары. Нина Демьяновна похорошела и помолодела. Мягкий золотистый звон  в воздухе служил аккомпанементом и фоном   приятным мыслям и чувствам,  оттеняя звучание фанфар.  С небольшой  возвышенности хорошо было видно, как в церквушку заходят редкие посетители – видимо,  из вновь уверовавших, и осеняют себя крестом прохожие, перестроившиеся в 90-е сразу и, в буквальном даже смысле, на ходу.  Глаза накормленных питомцев вокруг скамейки  источали невероятную преданность и признательность, доходящую до жертвенности в сочетании с неземным блаженством.
         Декорации определяют мизансцену. Нина Демьяновна ощутила, как теплые слезы подступают к накрашенным ресницам, и благодарно, не без изящества перекрестилась.