Девочки, спасите!

            
                Рассказ - эссе Н.Е. Беляковой
               
                Девочки, спасите!

     На страницах книги звенели шпаги, летали поцелуи, развевались перья на шляпах, плела кружевную сеть придворная интрига, но побеждала дружба и верность слову. Люба старалась внимательно вчитаться в это всех восхищающее произведение, но мысль упорно возвращалась в гнетущую семейную действительность. Мама умирала... Это говорили все. И врачи в больницах и поликлиниках, и жалостливые соседки, и старшие родственники. Спасения не было! Искали только средства для облегчения её участи и лекарства для снятия всё более непереносимых болей. Мама болела давно: сказались на ней и война, и страшный голод, и пять родов, и  изнуряющая организм работа. С малых лет Люба привыкла отмечать по утрам её пожелтевшее лицо, а по сгорбившейся спине научилась определять начало нового приступа всё усиливающихся страданий.
- Плохо, что Бога нет! - вздыхала мать. - Верующим всё же умирать полегче. У них  есть надежда встретить своих друзей и сородичей где-то там... А у нас, атеистов, этой надежды нет! Самое страшное в том, что я никогда уже не смогу узнать, будет ли построен коммунизм в нашей стране и что будет с моими детьми, какими они без меня вырастут...
   
     Бедная мама! Она не могла даже предположить, что о печальной судьбе своего первенца Александра, молодого талантливого геолога-разведчика, совсем недавно женившегося  на беленькой, хорошенькой, весёлой "хохлушечке", ей предстоит узнать прежде, чем умереть самой. И это знание сократит и так немногие оставшиеся ей  месяцы и дни.
   
    Люба получила ту страшную телеграмму о старшем брате от старенькой почтальонши, вынувшей бумагу из со времён войны известной всему посёлку сумки. Почтальонша сначала заставила Любу расписаться, а потом, вздохнув, сказала:
- Мы всё утро судили-рядили, как сказать твоей маме, Римме Николаевне, о таком несчастье... Ты приготовься. Телеграмма самая плохая. Хуже не бывает! Ты прочти, Люба, а потом вместе решим, как нам теперь быть.
- С папой несчастье?
- Нет, с ним всё в порядке!
    Люба развернула телеграмму и сразу одним быстрым взглядом охватила весь ужасный текст: "Ваш сын...погиб при исполнении служебных обязанностей в рядах Советской Армии. Похороны состоятся..."
- Тебе, Люба, придётся, лететь в Кривой Рог. Мама-то у вас умирает, ей не выдержать перелёта. Билет по такой телеграмме дадут бесплатный. Ехать надо срочно.
- Как же я смогу сделать это без маминого разрешения? Чтобы она позволила, надо показать телеграмму. А как это сделать? Кто решится? Да и говорить ли ей, такой больной, об этом? Она и так еле-еле с постели встаёт...
- Всё утро мы ломали головы, - повторила почтальонша. - Может, тебе в город съездить, её сестёр привести? Может, так легче сообщить?
- Я сейчас же поеду, ещё успею на поезд! Только вы всем скажите, чтобы маме никто ничего не сообщал. Я тётю Нину привезу, она у них из четырёх сестёр самая старшая...
- Ну, беги! - сказала, вздохнув, почтальонша. - Ты не плачь, смотри, а то мама сразу же встревожится...
    Люба не помнила, что она наговорила матери. Мать долго колебалась, сомневалась, расспрашивала, что-то подозревая, но всё-таки нехотя отпустила...
    Возвращаясь с тётей Ниной, она вспоминала народное поверье, что несчастье в дом одно не приходит. Они плакали, пробираясь по лесу тропинками, выбирая самый короткий путь к дому, всё ломая голову только над одним вопросом: "Как сказать матери? И надо ли ей, такой больной, говорить об этом? Ведь это убьёт её, убьёт окончательно..."
   
    Погиб Шура, которого молоденькая жена непривычно называла Сашей. Он был умный, спокойный, уравновешенный, единственный помощник матери  во время долгой войны. Он рос крепким и сильным, по утрам накачивал мышцы,обливался во дворе холодной водой, а зимой натирался снегом. Он заменил сестрёнкам  и отца, и мать, хотя сам-то пошёл в первый класс в злополучном сорок первом... Он с увлечением рассказывал Любе об Алтае, Карелии, Башкирии, где уже искал полезные ископаемые для народного хозяйства разрушенной войной страны. Он часто улыбался, и тогда Любе особенно нравились его серые глаза и красивые зубы, удивляющие своей  правильностью и белизной. И вот он погиб, погиб совсем не на войне, а на каких-то там манёврах, погиб в самое мирное время, когда о войне уже стали постепенно забывать...
    Дома в чисто убранной горнице, сидела с застывшим лицом Римма Николаевна, а вокруг неё - на диване, на стульях и даже на кроватях  - уместился почти весь женский учительский состав сельской школы. Пришли и ближайшие соседки. Здесь были женщины постарше, на чью долю выпало несчастье получать похоронки на своих мужей, братьев, сыновей и даже внуков; женщины средних лет, которые отдали фронту любимых мужей; здесь были и те, рядом с которыми благополучно жили и мужья, и дети. Завидев тётю Нину и Любу, все они встали и начали прощаться. Им предстояли  ежедневные вечерние хлопоты по домашнему хозяйству. Надо было доить, кормить, убирать, готовить ужин, укладывать спать.
- Вы, Римма Николаевна, держитесь, пожалуйста! Поберегите себя. Ничего вернуть невозможно. У вас ведь ещё четверо и все несовершеннолетние. Вы так нужны им и всем нам! Крепитесь!
    Все посетительницы, попрощавшись,вышли на крылечко вместе с тётей Ниной. Люба осталась с мамой одна. Мама сидела с удивительно спокойным лицом, только очень уж неподвижным и крайне сосредоточенным.
- Где телеграмма? - спросила она очень строго.
- Вот! - Люба вынула из кармашка летнего сарафанчика голубую бумажку с белыми полосками и чёрными, несущими страшную весть, буквами.
    Мать взяла телеграмму, внимательно прочитала несколько раз, внезапно повернулась и со страшной силой ударила головой в оштукатуренную стену, чтобы либо разбить себе голову, либо насквозь пробить бревна.
    Люба схватила её и попыталась оттащить, но с удивительной силой больная, умирающая мать оттолкнула её руки от себя и снова страшно ударила головой в стену. У Любы перехватило горло, она  не могла крикнуть и позвать на помощь. Она только хватала мать и оттаскивала её подальше от стены, но снова и снова мать отбрасывала её от себя и со всё более страшной  силой старалась ещё, и ещё, и ещё раз разбить себе голову... Вошла тётя Нина.
- Риммочка! Риммочка! Риммочка! -закричала она. - Риммочка, пожалей ты себя, пожалуйста!
    Страшными, невидящими глазами мать посмотрела на старшую сестру и старшую дочь, поняв только то, что они мешают ей убить себя, оттолкнула их в разные стороны и тяжёлыми, широкими шагами вышла из дома, пересекла двор, миновала баньку, стоящую на отшибе, и решительно направилась в лес.
- Беги за ней! - крикнула тётя Нина в ужасе. - Она же убьёт себя!
    Люба взвизгнула и помчалась за матерью. Мать шла очень быстро. Люба еле догнала её, боясь, что она скроется за деревьями, побежала рядом, и молила, и просила, и плакала...Но мать отстраняла её со своей дороги, продолжая идти всё дальше и дальше в чащу леса. Наконец, она упала на землю и закричала во весь голос, ударяя судорожно сжатыми кулаками:
- Господи, почему именно он?!  Именно он?! Почему это - он?! Почему именно он?!
    Внезапно нахлынули слёзы. Мать зарыдала, вцепилась в свои волосы и, крепко сжав их натруженными пальцами, стала вытягивать из кожи, страшным голосом спрашивая у кого-то:
- Почему именно он?! Почему именно он?! Почему именно он?!
- Мама, пожалей ты меня, пожалуйста, я тебя очень прошу!- плакала рядом с ней Люба, тоже бросившись на тёплую и колючую хвою. - Неужели ты нас совсем не любишь? Не бережёшь себя для нас, для нас, понимаешь? Неужели я тебе совсем не дорога?! Тогда я тоже жить не буду! Не хочу я больше так жить!
    Что-то в голосе или в словах дочери дошло всё-таки до материнского, убитого горем, сознания. Она стала затихать. Потом поднялась с помощью Любы и  медленно, ссутулившись, еле переставляя ноги, направилась к дому...
- Мама, прости меня, пожалуйста, что я напоминаю, но мне надо ехать, лететь. Отпусти меня ...
- Хватит одного! - коротко отказала мать и больше никогда Люба не увидела её плачущей.
    Римма Николаевна как будто бы спокойно вспоминала Шурика, Шуру, Сашу. Только вздыхала. Она без слёз встретила заехавшую с похорон молоденькую сноху. Она без слёз смотрела на привезённые фотографии, где её сын с перебинтованной головой лежал среди цветов в гробу, окружённый такими же молодыми сослуживцами, а рядом  сидела почти девочка, теперь уже вдова. Мать только головой покачивала из стороны в сторону, тихо повторяя:
- Не приходя в сознание... Не чувствовал боли... Было пятеро... На планере с пушкой... Упали в шахту... Трое суток доносились стоны...
- Берегите себя, мама! - плакала, уезжая навсегда, светловолосая женщина, которая даже не успела родить ребёнка от горячо любимого мужа.
   
    ...Прошло три недели. Всё это время мать старалась не отпускать дочек от себя. Отец, забрав младших дочку и сынишку, уехал к своим сёстрам в гости и ничего ещё не знал о семейном горе. Стоял жаркий июль.
- Люба, Таня, пойдёмте на речку купаться! Дышать нечем! - Подружки из соседних домов зашли по пути.
- С мамой поговорите, попросите её, чтобы нас отпустила, - предложила средняя сестрёнка Таня. - Она теперь всего боится.
- Да-а-а... А нам без Любы не разрешают купаться.
- Попросите её сами! Она же ваша учительница. Проходите.
    Девочки вежливо постучались, тихо поздоровались и попросили:
- Римма Николаевна! Отпустите Любу и Таню с нами на речку. Нам без них нельзя, Люба старше всех, десятиклассница, и лучше всех плавает. Нас без неё на речку не отпускают, а так жарко...
    И вот Люба на реке. Она уже накупалась, нанырялась, наплавалась. Сейчас замотала мокрые волосы полотенцем и, отогреваясь на чистом жёлтом песке, пытается впервые за последнее время читать недавно начатую книгу. Девчонки и их маленькие братишки ещё баловались недалеко от берега, подставляли ладошки под животы друг другу, учились плавать.
- Девочки! - услышала вдруг Люба странный, прерывистый и непонятный голос. - Девочки! Спасите!
- Люба! Зинка тонет!
   
    Мгновенно осознав всю тяжесть одного только слова "тонет", Люба вскочила, отбросила полотенце в сторону и помчалась по обжигающему ступни песку, потом по мелководью, прямо туда, где вроде бы не так уж и далеко от берега захлёбывалась, беспорядочно барахтаясь, восьмиклассница Зина. Любе показалось страшно длинным то совсем небольшое расстояние, отделяющее её от глупой девчонки, по-видимому потерявшей внезапно опору под ногами, испугавшейся этого, хлебнувшей воды, и вот теперь тОнущей.
    Люба видела такое впервые, хотя их Казанка была коварной. В некоторых местах её можно было перейти, почти не поднимая над коленями подол платья, но тут же, рядом, чуть-чуть в сторонке, могла быть яма "без дна". В одну из таких ям попала Зина. На бегу Люба отметила, что на реке нет никого старше и опытнее её, что все  девчонки с братишками выбежали на берег и застыли у кромки воды, глядя округлившимися глазами на странную картину. Недалеко от раскидистой ивы, на чистой и ровной водяной глади то показывалась мокрая голова Зины, то исчезала в водной глубине. Зина, снова показавшись на поверхности воды, делала всхлипывающий вздох, произносила умоляюще: "Девочки, спасите!", в который уже раз снова скрываясь в толще воды. Потом она снова выскакивала, успевала всхлипнуть, выкрикнуть и снова уходила вниз...
    Ближе всех к тонущей Зине стояла Оля, её двоюродная сестра. Оля посчитала, что она уже неплохо плавает, а, может быть, просто пожалела сестру, потому что вдруг шагнула вперёд и решительно крикнула: " Держись! Я к тебе плыву!" Оля быстро, пока Люба ещё бежала по берегу, оказалась совсем недалеко от Зины и, когда голова Зины в очередной раз показалась на поверхности воды, ещё раз крикнула ей, сделав непоправимую ошибку:
- Держи руку!
    Зина судорожно схватила протянутую руку Оли, и Люба с ужасом увидела, что теперь уже обе девочки скрылись под водой. Люба бросилась, наконец, в воду, быстро перемахнула несколько метров глубокого места, нырнула и, открыв глаза, увидела в прекрасной зеленоватой среде полноватое розовое тело и красную ленточку в распустившейся косе. Люба схватила за косы новоявленную русалку и сердито выдернула, приподняв над водой правую руку с крепко зажатой косичкой.
- Дыши! - резко и твёрдо приказала она. - Ровнее, глубже! Успокойся!
    Зина всей тяжестью своего тела бросилась на неё, обхватила руками, и они обе мгновенно ушли на самое дно. Пришлось Любе, не жалея, ударить девочку в живот ногой, освободиться, потом снова схватить за косичку и снова оттолкнуться от холодного илистого дна.
- Дыши! - крикнула она ей, как глухой, нырнула и увидела всплывающую Олю. Люба помогла ей, так же схватив за косы, но увидела, что Зины опять не было.
- Держись! Дыши носом! - крикнула она уже Оле, широко раскрывающей рот, как вынутая из воды рыба, а сама нырнула, схватила за волосы и сильно оттолкнулась, чтобы скорее вдохнуть воздух.
    Оля барахталась, но не сдвинулась ни на полметра с опасного места. Увидев всплывающую Любу, теперь уже Оля схватила её крепкими руками, больно оцарапав загоревшую кожу. Люба с трудом высвободилась из жёсткого кольца рук и ног, выскользнула, оттолкнула, но тут же крепко схватила за косы и вытянула вместе с собой наверх, по пути поймав ещё и косичку с красной ленточкой.
   
    Вынырнув, она каким-то чудом разом подняла две девичьи головы над водой, одновременно отталкивая ногами их тела, руки и ноги. Но руки её слабели, не хватало уже сил держать обеих напуганных, утопающих девчонок, заставляя их дышать спокойнее, да ещё и борясь ними. То одна её рука, то другая вместе с зажатой косичкой опускалась, и она поняла, что долго ей так не продержаться... Помощи извне не было, надо было что-то предпринимать. С силой дёрнув за уложенные гнездом  олины косы, она развернула её лицом к берегу и поддала ногой в цветастые трусики, придав ускорение.
- Плыви! - крикнула она ей сердито и облегчённо вздохнула, увидев, что Оля забарахталась по-собачьи, вытянув судорожно поднятый над водой подбородок. Потом она нащупала ногой дно и, наконец, встала и оглянулась.
- Люба, Зинка-то опять утонула!- крикнули с берега.
   
    Отбиваясь от цеплявшейся Зины и глядя на плывущую Олю, она и не заметила, что в её онемевшей от прохлады и нечеловеческого напряжения руке осталась крепко зажатой только красная ленточка...
    Люба снова набрала воздуха, снова вытащила Зину, продолжая отпихивать её от себя, и снова вцепляясь в зинины волосы.
- Не хватайся, утонешь! - говорила она ей сердито, отталкивая ногой, как только та протягивала к ней руки.- Я спасу тебя, только не хватайся! - убеждала она её, снова поднимая над водой.
    Люба устала. Она дышала тяжело и кляла раскормленную толстушку, так долго не подчинявшуюся её воле. И, когда силы готовы были покинуть её совсем, Зина затихла и без напряжения легко растянулась на спине.

- Не доплыву...- подумала Люба, смерив расстояние до стоящих в воде девчонок, которые замерли на границе безопасного места.- Устала. До веток ивы гораздо ближе. Главное доплыть до ветки, схватиться...
   
    Она повернулась к другому берегу, и загребая левой рукой, а правой, крепко  обмотав  волосами, старалась буксировать лежавшую  в воде Зину. Она старалась дышать как можно ровнее, плыла, но ей казалось, что она вообще не сдвигается с места. Ива не приближалась. Правую руку тянула вниз тяжелевшая с каждым взмахом зинина голова. Люба старалась приподнимать её над водой, но от этих усилий двигаться вперёд к желанной ветке ивы было всё труднее.
- Люба! Зинка-то совсем утонула, - снова крикнули с берега.- У неё же всё лицо в воде!
- Пусть,-подумала Люба.- Главное, доплыть, а там, может, ещё и откачаем...
    Зинино тельце сейчас казалось таким лёгким, таким послушным и подвижным,её руки, ноги свободно колыхались, а вот голова... Поднять её над водой сил уже не было. Правая рука  застыла в какой-то свинцовой тяжести, её ломило, а пальцы сводила судорога...
    И вот в этот решающий момент всё время наблюдающая за сестрой Таня, видя её отчаянные усилия, переживая за утопающую сверстницу, бросилась  в воду, подплыла и одной рукой стала выталкивать из воды почти утонувшее тело. Любе стало немного легче. Боясь ещё и за сестру, она в несколько махов преодолела словно бы ранее заколдованное место, схватилась за намеченную крепкую ветку,  подтянулась и вытащила  сразу же ставшее тяжеленным зинино обмякшее тело.
    Краем глаза Люба отметила, как вышла на берег её сестра Таня. Она помогла посадить на песок Зину, тут же открывшую глаза... Шатаясь, на подгибающихся ногах, Люба поднялась повыше, бросилась на песок и громко разрыдалась.
- Люба, ты чего? Люба! - недоумевающая сестрёнка трясла её за плечи. - Жива ведь Зинка-то, жива, погляди! Вот тут, рядом со мной стоит. Смотри, жива, целёхонька!
   
    Вокруг Любы собрались все девочки. За каждую из них она отвечала перед их родителями. Это были подружки, одноклассницы Тани, с младшими братишками и сестрёнками: Тома и Валя; Оля, Люда и Коленька; Люда и Сашок; Тамара и Вовочка. Все они перешли коварную речку через брод. Среди них стояла растерянная, растрёпанная, но живая толстушка Зина!
- Люба, что с тобой? - обеспокоенная Тома присела на песок, погладила по плечу.
- Да так, ничего, уже прошло. Полотенце потеряла. Наверное, оно уплыло далеко, вот и плачу, - пошутила Люба, уже смеясь над собой.- Да и замёрзла я, трясёт всю, отогреться надо...
- Люба, а можно нам ещё покупаться, поплавать? - робко спросила Тома.
- Купайтесь,но только если кто вздумает на глубину заплывать, никого больше сегодня спасать не буду! Так вот и запомните! Вода за легкомыслие наказывает очень жестоко! Все видели как?
   
    Люба спустилась к воде, вымылась от песка и легла на танино полотенце отогреваться на солнышке. Глухо, как через стену, она слышала визги, вскрики, уханье играющих ребятишек. Она вспоминала туманную солнечную зелень глубоководья, необычайно синее небо с редко плывущими облачками, матовую душистую поверхность листьев плакучей ивы. Если бы можно было найти ещё такой омут, где можно было бы найти средство для спасения жизни матери, она сейчас же бы, не раздумывая,  бросилась  в самую жуткую глубину... Но такого омута, к сожалению, не было...
   
    Люба окинула взглядом неровные берега Казанки, играющих неподалёку от неё малышей, которые увлечённо строили из песка замысловатую башню, взглянула на сидящих рядом, усталых от переживаний Зину и Олю.
- Собирайтесь, девочки, домой пора! - прикрикнула Люба как можно строже.
     По дороге девочки оживлённо обсуждали все подробности  главного события. Люба шла, распустив свои длинные волосы по спине, чтобы они скорее просохли на ветерке и солнышке, чтобы можно было заплести косы.
- Люба,- тихо сказала ей Зина на ходу, - я о тебе в районную газету напишу...
- И в "Комсомолку" - добавила Оля. - Тебе медаль дадут, даже две. Ты же сразу двух спасала! Если бы не ты...
- Нечего утопающих за руки хватать! - сердито напомнила ей Люба.- Видите ли, помогла она мне: "Давай, руку!"
    И девочки перешли к подробному обсуждению всех услышанных и только что увиденных способов спасения на воде....
- Я обязательно о вас напишу, и о тебе, и о Тане, - ещё раз пообещала Зина.
- Не надо, - отказалась Люба, - мама у нас очень больна, брат только что погиб, на днях, совсем недавно.
- Хватит ей и без того переживаний, а то опять разволнуется, - добавила Танюшка.
   
    Вечером к ним в дверь постучали. Вошла мать Зины, низко, по-деревенски,   поклонилась. Присела у стола, на котором затихал  самовар, и заплакала.
- Что-то случилось?!- Встревожилась Римма Николаевна, учительница истории, да к тому же депутат районного Совета трудящихся.- Может, я чем-то могу помочь Вам?
- Да, нет! - утирая слёзы фартуком, отказалась мама Зины. - Это я у Вас в неоплатном, в вечном долгу. Спасибо Вам за дочек Ваших, Римма Николаевна! Особенно за Любу! Век Бога буду молить за Вас и за Ваших дочек!
    Она встала и снова поклонилась Любе и её маме. Потом снова села и за чашкой чая долго и подробно рассказывала Римме Николаевне, как Люба спасала сегодня девочек на Казанке, словно сама там была вместе с ними.
- Мы в газету о ней напишем, обязательно напишем, - на прощанье пообещала она. - Ей, говорят, медаль положена от нашего государства.
- Не надо обо мне в газету писать! - опять рассердилась Люба.- Я, что же, за медалью что ли в омут-то бросилась?!
    Она встала и вышла на крыльцо. Плыли по небу тёмные вечерние облака... Эх, если бы был Бог и вместо медали сделал её маму здоровой, чтобы она подольше не умирала. Вот это была бы для неё настоящая награда...
   
    Люба снова вспомнила, как она мчалась по песку, по мелководью, как искала на дне красную ленточку "новоявленной русалки"; как вытягивала из водной глубины девчачьи головы с обезумевшими глазами; как ей светило солнышко, указывая лучом верный путь; как маняще блестели листья ивы, к которой она подплывала, вытягивая из вечной пропасти тяжеленную Зину; как тихо журчала вода, одобряя её смелость, решительность и самозабвение; как отбивалась она от цепких рук и ног сильных уже девчонок, как хватала за косы, давая им возможность подышать и успокоиться.
    Люба удивлялась про себя, как она ни  на минуту не забывала о том, что она с ними тоже может утонуть, как всё время помнила, что "утопающие за соломинку хватаются", что стоит только немножко хлебнуть воды или испугаться - пойдёшь на дно.
    Тем не менее она каждую минуту ставила перед собой только одну-единственную задачу - спасти, сохранить весь этот светлый, прекрасный, просторный мир для себя, для Зины, для Оли, ничего не требуя от них взамен. Всё делала для того, чтобы их матери никогда не почувствовали того крайнего ужаса и отчаяния, который недавно перенесла её мама, узнав о гибели Шурика при исполнении служебных обязанностей в рядах Советской Армии... Через три месяца и девятнадцать дней умерла её мама.

               Продолжение истории о Любе в рассказе "Хрюшка и Любовь".