от руля

 Всё началось с того, что мы не присели...
Дул эмигрантский ветер семидесятых.
Ветер поиска и перемен «застоя».
« Бунтарский ветер дул над головой».
Когда мы «насупились» и «обчемоданились» - рассвело.
Предутренняя туча пустила слезу по стеклу нашей коммунальной квартиры, не мытой с последних постановлений 25-го съезда КПСС.
Квартира дышала вокзальной суетой чемоданов, вместивших тридцать лет нашей Совдействительности.
Мы прикорнули.
В какой-то момент подушка вместила траурные чёрные спины людей с понурыми головами и траурными приспущенными флагами и портретами одного и того же лица с большими усами и моими горькими слезами по - запретному мне-четырёхлетнему, пива, которое я требовал, как и все взрослые и удар подушкой, как - будто в моё тельце, которую в ярости мама запустила в папу и он, потеряв баланс жизни, шлепнулся в кальсонах на скользкий паркет нашей коммунальной комната на Разъезжей улице и уехал под стол и это был развод и я не видел отца много лет и появление в моей жизни отчима и наш переезд в Ялту, где начались мои учения-мучения, когда я спел на экзамене в Музшколу - «Почему я водовоз..?» и хотя я не знал, почему я водовоз, но прошёл в класс фортепиано, где начались трудновыносимые уроки на ненавистном чёрном ящике, где скрипящая пасть с желтыми, а до революции семнадцатого, белыми «зубами» по которым так и хотелось ударить кулаком, когда заплетающие пальцы должны были летать, как птицы над нотными строчками, но вместо этого еле волочились, выдавливая -«до-ре-ми-фасоль-ля-си-до» из расстроеного нутра моего неугомонного детства, когда за окном манили горы и татаро-украинско-советская действительность с Чёрным морем, в которое хотелось шлепнуться и не выходить, а тут - уроки, вместо которых хотелось дергать девчёнок за упрямые косы и из всех предметов нравилась, больше всего, сама «училка» и впервые увиденные похороны, где под трубно-траурную музыку люди в чёрном несли красный гроб где лежало тело с белым, как мрамор лицом и, казалось, что всё это игра и человек с белым лицом вдруг сядет и помашет нам рукой и процессия остановиться и люди засмеются и разбегутся и я увижу в кустах соседку Ларку с которой так интересно играть в «доктора и больные», когда особенно я-больной и Ларка начинает лечить « то», что в штанишках и стреляет, как пистолетик и хохотала и убегала, стукнув меня своей тугой косой по носу и так хотелось схватить её за косу и «цоканье копыт» поезда и убегающие столбы, поля и горы Кавказа и я на верхней полке с носом упёршимся в замусоленное стекло поезда и  глаза Фатимы в Кисловодске, где я, чтобы «пофасонить» перед ней, полез на яблоневое дерево нарвать яблок, но задел рукой оголенный электро-провод и очнулся на земле с головной болью и бесконечные скитания по горам и пещерам после школки и истрёпанные мамины нервы, которые, как бельё, трепетали с прищепками на непослушном ветру моего детства, которое кончалось возвращением в Ленинград в конце пятидесятых и ... стуком в дверь...
Нас разбудила соседка - моя двоюродная сестра Галя.
Такси приехало.
Оторвав чемоданы от цепляющихся за нас половиц паркетного пола, мы с трудом вместились в»гитарно-цигансаое» тощее тельце «Волги», которое понесло наши души в последнее турне по Ленинграду.
/ продолжение следует/