Письма из песочного замка

***
Мой прекрасный юноша с негаснущими глазами!
Отчего я больше не слышу звуков твоего пандури под моим балконом? Отчего больше не отражается от стен моего замка цикличный, как жизнь, анапест: «Миквархар, миквархар, миквархар»?

На побережьях самых разных морей я слышала этот мотив. Он летел вслед за мной, когда я плыла на глубоководье, когда парила над облаками, когда карабкалась на вершины. Волны шелестели: "Миквархар". Ветры подпевали: "Миквархар". Дожди чеканили: "Мик-вар-хар".  Горное эхо умножало это заклинание стократ, и уже казалось, что всему свету известно, что это означает и кому адресовано.

Но мир снова сошелся на моем замке. Благодатная капля света упала на мои угодья, обратив дремучие леса в цветущие сады. Вернулись райские птахи — давно забытые аборигены этих мест: заголосили, засвиристели, закурлыкали. Ветры вспомнили о весенних гимнах. Листва снова почувствовала себя певуньей. Даже небо бессильно поскрипывало, не в силах уронить молнию на такую красоту.

И только твой пандури замолчал под моим балконом...

***
А помнишь, как мы гуляли в моих цветущих садах?
Как отчаянно и невыразимо пахла сирень в последней попытке нас не разлучить?

Мы молчали о любви на самых разных языках мира.
Мы шли, едва касаясь ароматного зеленого ковра, так щедро покрывшего землю.
Мы вдыхали этот благодатный воздух впрок, зная: такого воздуха уже не будет нигде и никогда.

Оживали на глазах сухие увядшие ветви, давно утратившие надежду на цветение. Трещины на почившей земле зарастали, и воскресшая почва ждала нового семени.
В сумерках листва светилась и звенела, приглашая нас продолжить незамысловатую мистерию касаний и взглядов.

А потом мы перешли из майских садов в сентябрьские, и весенний свет, увязавшийся за нами, был обречен потеряться.

И были в тех садах яблоки, много яблок, несметные количества яблок как напоминание о том, что цветение — это только этап. И любой цветок превратится в плодородную землю, дающую жизнь другим цветам.

А ноябрьские сады и вовсе выморили из себя все, кроме крохотного зернышка надежды, затаившейся в земле у иссякшего родника.

Возвращайся в мои сады, и тогда не станет в них сухих ветвей и замерших цветов. И райские птахи — аборигены этих мест — заголосят, засвиристят, закурлычут, напоминая ветрам о весенних гимнах.


***
Знаешь ли ты, где зачинаются реки, питающие мои цветущие сады?

Никто не знает, откуда они странствуют, но о тех местах слагают легенды. Говорят, в предначертанный момент с неба падает похожий на стрелу луч, скорее золотой, чем солнечный. И от его падения содрогается земля, предвкушая предстоящее чудо.

И не случается ни мглы, ни дождя: из земли зарождается ключ — целебный и богатый, дающий начало реке, не имеющей иных предназначений, кроме жизни и радости.
Иногда на берегах этих рек я вижу твой силуэт, ищущий брод или мосток. Так и бредём мы по берегам в поисках той самой точки встречи, пока закат не прекратит этих поисков, превратив твой силуэт в невидимку.

И только затихающие звуки пандури с отдалённых берегов будут снова заманивать меня в свою ловушку, напоминая о том, что закат не всесилен.

***
А вчера в моих садах расцвели жёлтые орхидеи, которых я никогда прежде не любила. Да что там не любила — упрямо не замечала, как бережно ты их лелеешь, как шепчешь каждому бутону нечто столь заветное, что листочки нежно шелестят тебе в ответ.
 
И вот уже в зачарованности сада звуки твоего пандури — моего вечного фантома — настолько отдалены, что почти неотличимы от клавесинных.
А потом и они меркнут, уступая место условной сумеречной тишине, в которой, подобно бабочкам, нежно и почти незаметно порхают золотые лепестки твои любимиц.

Я не верю в разлучающую силу желтого цвета: слишком много орхидей распахнуло вчера лепестки в моих садах.

***
Какой невероятный, какой невыносимо прекрасный мне вчера приснился сон! Он подкрался неожиданно, когда я любовалась моими садами с южного балкона замка.

Там, в глубине сада, я нашла тебя, мой прекрасный юноша! Ты спал на берегу потаённого ручья под цветущей сиренью. Ветер играл твоими тёмными тяжёлыми кудрями. Птахи старались щебетать так, чтобы не перебивать журчания ручья, тебя убаюкавшего. Листва и вовсе затихла, оберегая твой сладкий сон.

Но я позавидовала ветру и, пытаясь быть неотличимой от него, коснулась твоих кудрей. И тогда расцвели ночные васильки твоих глаз с поздними лучиками незабудок. А потом я пряталась от ночного холода в крепком и нежном кольце твоих рук, понимая, что оглушительный стук моего сердца заглушил все на свете журчания и щебетания. И что это мгновение уже никогда не повторится, а легкое касание твоих кудрей — это вся моя смелость, все, на что я способна решиться.

А потом, когда сон уже покинул меня, полянка у ручья оказалась необитаемой, и птахи громко щебетали, пытаясь друг друга перекричать, я снова вспомнила, что быть под стать ветру — вот и вся моя смелость. И только руки до сих пор помнят небывалую нежность прикосновений, а по ночам в моих садах цветут васильковые поля.

***

Если ты когда-нибудь окажешься в северной башне моего замка и невзначай выглянешь в маленькое ее окошко, то увидишь иной дворец и иные сады. В этих садах давно нет жизни, высохли травы, прохудились земли, погибли цветы и ручьи. Узница замка, еще недавно живая и настоящая, обратилась в недобрую ведунью, торгующую отворотным зельем.

Нет, она совсем не берет денег за свое зелье, принимая в награду за труды черную туманную пустоту, заполняющую округу. Бытие несчастной чародейки заполнено склянками, которые она радостно раздает тем уставшим и болящим, которые не могут более выносить одиночества и неизведанности, у кого нет более терпения и воли дожидаться, пока почтовые голуби принесут маленькую весточку от любимых и желанных. И в этом ее, узницы, единственная радость.

Черные голуби моей соседки не единожды стучались в мои окна. «Забудь его!» — курлыкали они. «Выпей отвар!» — каркали они. «Сколько можно ждать!» — шаркали их крыла по моим карнизам…

Никогда, никогда, никогда я не приму забвение как дар и не выпью из этих склянок! Пока я чувствую, как мое сердце болит о звуках твоего пандури, пока пальцы помнят твои темные тяжелые кудри, а глаза полны ночных васильков и незабудок, я знаю — я жива. И живы мои прекрасные сады. А значит, в них еще расцветут поздние незабудки, распахнутся васильки, закурлычут и заголосят с новой силой райские птахи. И звуки твоего пандури снова родятся под моим балконом, будто и не исчезали вовсе.

***
О чем поет мое беспокойное безумное сердце, истосковавшееся по твоей песне?

О тропках моего сада, по которым мы еще не бродили, но которые ждут твоего возвращения, ежедневно готовясь к нему, украшая себя новыми красивыми и целебными цветами.

О ручьях, чьи берега мирно дремлют в ожидании, но воды не останавливают своего течения, унося предвкушения вдаль, придавая им новые смыслы и масштабы.

О птахах, беззаботно щебечущих твое имя, о желтых лепестках, его же шепчущих, о яблоках, уже давно готовых пасть к твоим ногам свежим урожаем.

Все они — абсолютно все — знают нечто, мне пока неведомое. И когда их сокровенная тайна перестанет быть миражом, когда она наконец проявится, дрогнут небеса, разлука обратится долгожданной радостью, а на небе явятся одновременно все трое любимцев моих прекрасных цветущих садов.

***
Никто не знает, почему они почти никогда не бывают вместе. Солнце, почитаемое садами за тепло, позволяющее греться птахам, дарящее силу цветам и деревьям.  Ветер, отгоняющий мрачные мысли и помогающий цветам обмениваться любовными посланиями. Дождь, без целительной помощи которого еще не выжил ни один сад.
 
Какая тайна мешает появляться вместе троим любимцам моих садов? Какие сумрачные тени вечно отгоняют третьего от двух остальных?

Никто не знает ответа. Даже ветер, пригоняющий дождь. Даже солнце, согревающее ветер. Даже дождь, остужающий почву от назойливой заботы солнца в те мгновения, когда оно слишком сильно расстарается.

И ночной лик солнца — луна, которую никто здесь не любит, кроме нас с тобой: столь холоден ее свет, столь неласковы ее лучи, столь недружелюбна или равнодушна она к птахам и цветам — даже строгая и печальная луна не даст ответа на этот вопрос. Но продолжит освещать дорогу к моему замку: вдруг ты не станешь ждать утра, возвращаясь под покровом ночи, и заплутаешь без ее лунной помощи?

***
Именно в тревожные, хрупкие для сна и губительные для надежд утренние часы имя твое обретает особенный смысл.

В миг, когда губы мои пересыхают, призывая тебя. В час, когда глаза мои готовы распахнуться и отвергнуть сон, в котором нет тебя. Именно тогда траву в садах покрывает благодатная роса, и мне на помощь приходят мои дивные райские птахи, любая из которых ведает, как тебя позвать.

И тогда с первым лучом солнца приходишь ты, долгожданный как никто и никогда до этого мгновения. И затихают птичьи трели, замолкают ветры, даже шепот листвы становится глуше ради одного-единственного завета — «не разбуди».

***
Мои почтовые голуби устали. Устали искать и не находить тебя, единственного адресата моих писем. Я позволю им перевести дух и избавлю от этой утомительной и безысходной обязанности — искать тебя. Я нашла тебя в своем сердце и больше не отпущу оттуда.

Какая разница, звучит ли пандури под моим балконом, если каждый его звук я помню сердцем? Если ночные васильки расцветают, стоит мне сомкнуть веки? Если птахи, помнящие твое имя, заполняют своим щебетом тишину, похожую на бездну?

Бездна, невыразимая бездна может постигнуть всякого, кому не о ком грезить перед сном. Но вместо бездны у меня — звенящие аллеи с желтыми орхидеями, порождающие реки золотые лучи, почва, ждущая нового семени почва и крохотное зернышко, зернышко надежды в живой земле у родника.

Здесь — мои прекрасные, полные птах и плодоносящих яблонь, вечно цветущие сады — плод моего сердца. Здесь — защищенный рвами, канавами и земляными валами, самый прочный на свете песочный замок — плод моего разума.

И именно здесь всегда найдется место для тебя — непридуманного героя моих сновидений, прекрасного юноши с негаснущими глазами.