Об Иринархе

Интересен отрывок из книги выдающегося историка Ивана Забелина (1820-1908) "Минин и Пожарский", рассказывающий про ростовского Борисоглебского затворника Иринарха.

 Бедственное время нашей Смуты в начале XVII столетия выставило множество героев на всех путях и по всем направлениям жизни. Подле знаменитых мужей — заводчиков крови, мужей вероломства и темных интриг, которые жадно отыскивали всякие корысти и почести — блистают люди чистого сердца и высоких помыслов, которые с полным самоотвержением отдавали свою жизнь одному святому делу спасения и очищения Отечества от врагов.
Смутное время тем особенно и любопытно, и достопамятно, что оно в полной мере раскрыло русскую жизнь со всех сторон. Оно вполне раскрыло русский общественный нрав, русскую политическую мысль и вместе с тем обнаружило до полной наготы все русские пороки и добродетели, общественные и домашние, все худое и хорошее, сколько того и другого накопилось в течение прожитых веков. Однако подвиг всенародного спасения и очищения земли от политических и общественных бед со-вершился не руками какой-либо хитрой своекорыстной партии, не подстановкой но-вого замысла, но только помощью той общественной и нравственной чистоты народных понятий, которая скрывалась глубоко в самом же земстве и которая, после многих удачных и неудачных опытов, наконец восторжествовала, как природная, ничем непобедимая сила самой жизни. Отечество спас простой посадский человек — Минин. И это не было случайностью. Напротив, здесь история раскрыла только настоящее основание русской жизни, истинную ее середину. В лице Минина народное множество нашло только достойного, истинного выразителя своих сокровенных желаний и всегдашних помышлений о том, как надо жить по правде и делать дело по правде. Выставив своего подвижника и деятеля праведной общественной жизни, народ в то же время выставил и другого героя, такого же полного и истинного выразителя народных стремлений и помышлений в ином кругу жизни. Подле героя — общественного деятеля, героя — делателя жизни, он выставил героя — созерцателя жизни, героя религиозной мысли и религиозного чувства, который своими подвигами явно обозначил сокровенные народные думы о событиях времени и о той тяжелой исторической доле, какую неповинный народ должен был переживать ради бесчис-ленных смут и интриг служилого сословия. Подвижником в этом кругу народных понятий и представлений явился Ростовский затворник преподобный Иринарх. Старец Иринарх, мирским именем Илья, был сын крестьянина из ростовского села Кондакова. С малых лет Илья говорил матери: «Как вырасту большой, постригусь в монахи, буду железа на себе носить, трудиться Богу». Однажды, вероятно на праздниках, у его отца обедал приходской священник и за столом рассказывал житие Макария Калязинского.
      Отрок Илья слушал внимательно и потом сказал: «И я буду монахом таким же». Во время голода в 1566 г., когда ему было 18 лет, он ушел из дома без ведома родителей в Нижний Новгород, где, в подгородном селении, у какого-то благочестивого крестьянина прожил три года. Между тем отец помер. Возвратившись домой и сделавшись после отца полным хозяином, Илья переселился с матерью в Ростовский посад. Там они купили дом и стали промышлять торговлей. Торги шли очень успешно и выгодно, но барыши не могли победить крепкой мысли будущего подвижника. Он усердно ходил в церковь и делил свои прибытки нищим. Лучшее, что он приобрел торговлей, была горячая дружба с одним из торговых же посадских людей. Преподобный полюбил этого человека особенно за то, что он был грамотный, читал божественные книги и охотно проводил с другом время в беседах о Священном Писании. Того только и искал, и желал торговец Илья. Неграмотный невежда и селянин, как называл себя, он отдался этим дружеским книжным беседам с той любовью, какая за редкость встречалась и у грамотных.
Рассуждения и размышления друзей от Божественного Писания не замедлили окон-чательно укрепить заветную мысль Ильи— что для спасения души необходимо уйти подальше от суетного мира. И вот, в некоторое время, он берет свой родной поклонный крест, благословляется им и уходит с ним в монастырь к Борису и Глебу на Устье помолиться, как он сказал матери, и остаться там навсегда. Несколько лет он живет на послушании, переходит по разным случаям в другие монастыри, но к концу снова возвращается в свой любимый монастырь Борисоглебский. Теперь он еще усерднее молится и просит Господа указать, как спастись ему грешному и неразум-ному селянину. Во время одного такого моления пред образом Распятия, в теплоте сердечных слез, его осеняет святое извещение, и он определяет себе жить навсегда в своей келье, в затворе.
Чем же ознаменовалась затворническая жизнь преподобного старца, который вышел искать спасения души из крестьянских клетей, через посадский двор, вообще из простой, рабочей, черной и тяглой среды? Естественно, что мысли, понятия и созерцания этой среды должны были дать затворничеству свой особый облик и свою думу о назначении нового подвига. Первым помыслом нового затворника было создать себе особый труд, дабы не праздно и не льготно сидеть в затворе. Он сковал железное ужище, то есть цепь, длиной в три сажени, обвился ею и прикрепил себя к большому деревянному стулу (толстый отрубок дерева), который, вероятно, служил и мебелью для преподобного, и добровольной тяжелой ношей при переходе с места на место. Очень замечательно, что это происходило в 1586 году, в тот самый год, когда в боярской среде последовала первая попытка закрепить за собой вольных слуг — холопов. Ужище затворника служило как бы преобразованием крепостного ужища, наложенного государством на вольных людей.

Вскоре приходит навестить старца другой такой же подвижник и всегдашний его собеседник, ростовский и московский юродивый, Иван Блаженный, по прозванию Большой Колпак, и в беседе советует старцу сделать себе сто крестов медных, чтобы каждый был в полугривенку весом (четверть фунта). Иван Блаженный сам всегда носил множество крестов с железными веригами и со всякими другими трудами, покрываясь большим колпаком, простиравшимся до колен. Старец Иринарх с радостью пожелал исполнить совет Блаженного, но затруднялся тем, что, по бедности, не знал, откуда можно достать столько меди. Блаженный успокоил его, говоря, что Бог поможет, что сказанное им мимо не пройдет. Затем Иван Блаженный стал иносказательно и пророчески говорить старцу: «Даст тебе Господь Бог коня. Никто не сможет на том коне сесть, ни ездить, кроме одного тебя. Твоему коню очень будут дивиться даже и иноплеменные. Господь назначил тебе быть наставником и учителем. И от пьянства весь мир отводить... За это беззаконное пьянство наведет Господь на нашу землю иноплеменных. Но и они тебя прославят паче верных». Надо заметить, что преподобный Иринарх с первых же лет всегда с особой горячностью восставал своим учительным словом против «хмельнова», за что и терпел от братии ненависть, поношения и даже преследования.
Через несколько дней по уходе Ивана Блаженного один из друзей затворника, посадский человек, принес ему совсем неожиданно большой медный крест, из которого, при великой радости, скоро были слиты назначенные сто крестов. Вслед за тем другой посадский приятель, также неожиданно, принес затворнику железную палицу — дубинку, около трех фунтов весом. Это было оружие против лености тела и против невидимых бесов. Вскоре и число крестов увеличилось до 142, когда один из иноков, поревновавший трудам Иринарха и тоже сковавший себе вериги и кресты, удалился потом в пустыню и те кресты завещал преподобному. Шесть лет старец Иринарх трудился на трех саженях ужища. В это время смутные дела стали затягиваться сильнее. В Угличе погиб царевич Димитрий. В правительстве ходила мысль о закрепощении всего крестьянского населения. И вот преподобный и себе прибавил еще три сажени железного ужища, которое получил, по замечательному совпадению обстоятельств, от одного христолюбца из того же Углича. Прошло еще шесть лет, и в 1598 году, когда уже явился прямой указ о закрепощении крестьян, когда с кончиной царя Феодора пресекся на русском престоле царский Рюриков корень и внутренние дела стали запутываться в новые ужища и цепи, у преподобного подвижника тоже прибыло еще три сажени ужища, полученные от некоего брата, также трудившегося в железе. Таким образом, мало-помалу, всего ужища стало девять сажен, в котором Иринарх трудился тринадцать лет, до 1611 года, то есть до самой трудной и по бедствиям государства самой безвыходной минуты тогдашних смутных отношений. В это последнее время в том же Борисоглебском монастыре уже семь лет, то есть еще со времени появления первого самозванца, также трудился в железном ужище иной старец, Тихон; но, убоявшись нашествия панов (ляхов), ушел из монастыря и свое ужище отдал Иринарху.

И стало ужища железного всего двадцать сажен. Преподобный обвивался им еще пять лет, до дня своей кончины в 1616 году, когда и волнения Смуты стали утихать окончательно: усмирены были казаки, взят Заруцкий с Маринкой, успокоен север миром со шведами и т. д. Но старец Иринарх проходил свой подвиг не в одном этом двадцатисаженном ужище, которое с такой изобразительностью обозначает ход смутной истории. После старца осталось его «праведных трудов» кроме ужища, кроме 142 крестов и железной палицы, еще семеры вериги, плечные или нагрудные, и путо шейное, путы ножные, связни поясные в пуд тяготы, восемнадцать оковцев медных и железных для рук и перстов; камень в 11 фун-тов веса, скрепленный железными обручами и с кольцом, тоже для рук; железный обруч для головы; кнут из железной цепи для тела. Во всех сохранившихся и доселе праведных трудах затворника находится весу около 10 пудов (И теперь богомольцы Борисоглебского монастыря, чествуя память преподобного и служа ему молебны, обыкновенно надевают на себя его вериги и другие труды и стоят в них во время молебного пения).

Более тридцати лет он подвизался, обвитый этим железом, отгоняя дремание очей, не давая покоя рукам в непрестанной работе. Для братии он вязал из волоса свитки (одежды) и клобуки. После него самого осталась сорочка из свиного волоса. Он шил всякую одежду нищим, беспрестанно им помогал чем только был богат, обидимых от сильных отнимал, защищал, освобождал. Однажды, еще в начале подвига, в лютый зимний мороз он побежал в Ростов босой, желая избавить от истязаний правежа за долги одного благочестивого жителя, отморозил себе ноги и страдал от этого три года. Но все это были только домашние, келейные повседневные дела. Старец, сидя даже и в крепком затворе, отнюдь не удалял своих мыслей и от общих дел государства. Он чутко стерег ход народных событий, тем более, что важнейшие из них, почти все, проходили, так сказать, в виду его затвора, по той же Яро-славской и Ростовской дороге, с севера на юг в Москву. По северу, от Ярославля и Вологды до Вятки и Нижнего, жила тогда настоящая Русь, откуда только и возможно было ожидать помощи. Мимо старца, прославившегося своими подвигами-трудами, конечно, ни пеший не прохаживал, ни конный не проезживал. Все приходили к нему благословиться на путь и на подвиг и побеседовать об общем горе, облегчить сердце и душу упованием на Божий Промысел. Весьма естественно, что старец очень хорошо мог знать и понимать, как и какими нитями завязывались смутные узлы и как, какими событиями они будут развязываться.

Однажды, еще в 1608 году, видит он в тонком сне потрясающую картину всеобщего бедствия. Вот царствующий город Москва посечена от Литвы, все царство попленено, разграблено, пожжено. Проснувшись, стал он плакать и сокрушаться о видении. Поплакав довольно, он успокоился. Тогда внезапно озарил его праведный свет и из света послышался глас, повелевавший немедленно идти в Москву и рассказать царю Василию (Шуйскому), что все это непреложно сбудется. Старец оставляет свой многолетний затвор, поспешает в Москву; по обычаю сначала приходит в Успенский собор, оттуда его зовут во дворец. Представ царю, старец благословляет его своим крестьянским поклонным крестом и возвещает пророчество: «Я пришел рассказать тебе правду.. А ты, царь, стой в вере твердо и непоколе-бимо»— заключил затворник свою беседу с государем.
Эта правда, конечно, состояла в той народной мысли, что по ходу дел в царствование Шуйского уже невозможно было отвратить грядущих для Отечества бедствий; что беды собирались со всех сторон уже по той одной причине, что царем был Шуйский; и самое пророчество затворника являлось как бы обличением царю, не показавшему достойных сил и талантов в борьбе со смутными обстоятельствами. Однако народная мысль желала злополучному царю, чтобы стоял он в своем злополучии твердо и непоколебимо. Когда Смута разгорелась и пришли хозяйничать в земле польские полки, то разные паны и воеводы, и в том числе знаменитый Сапега, заходили не раз в келью Иринарха посмотреть и подивиться его праведным трудам. Этот святой затвор, без сомнения, указывала им народная молва. Они повсюду искали русского добра, золота и богатства: люди приводили их к затвору правед-ника. Здесь хранилось последнее русское сокровище.
Паны, между прочим, любопытствовали узнать, как старец верует, и допрашивали его, за какого царя он молится, почему не молится за Дмитрия [Тушинского]? «В русской земле я родился и крестился, за русского царя и молюсь, за Василия [Шуйского],— без боязни ответил старец,— другого царя не знаю». Сапега примолвил: «Велика правда в этом батьке — в какой земле жить, тому и царю служить».— «Воротись-ка и ты в свою землю,— говорит старец Сапеге,— полно тебе воевать на Россию, не выйдешь ты из нее живой». Сапега расстался с батькой любезно, даже прислал ему в милостыню пять рублей, воспретил своим полкам трогать монастырь и, по преданию, оставил в нем знамя (русское, XVI века), которое сохраняется и теперь. Полякам затворник всегда говорил одно, чтобы уходили по домам и не воевали русской земли, если хотят остаться живы. «А то все вы будете побиты»,— твердил он каждому. Как известно, пророчество его исполнилось и над Сапегой: домой в живых он не воротился. Видимо было, что в это трудное время тесная келья затворника становилась для народа той нравственной надежной опорой, которая помогала людям больше, чем оружие. 
Точно так же старец Иринарх укрепляет благословением и нижегородское ополчение и точно так же на одоление врагов вручает свой крест Минину и Пожарскому. Таким образом, этот медный простой крестьянский поклонный крест затворника возвышается своей благодатью именно над теми людьми и над теми событиями, где народ чувствовал, что дело находится в руках истинной преданности Отечеству, что полагается труд и подвиг только за общее, земское дело. Благословение и приснопамятный крест старца Иринарха возносятся до последней минуты Смутного времени и окончательно поборют Смуту уже при царе Михаиле.
         Таков был подвиг затворника Иринарха воздержителя, крепкого столпа, страдальца, наставника и учителя, как свидетельствует его «Житие».